| Таким образом, по понятию рабской морали, «зло» возбуждает страх; по понятию же морали господ, наоборот, «добро» возбуждает страх и будет возбуждать его до тех пор, пока дурным будет считаться человек презираемый» 32 . Господствующая мораль нашего времени, по взгляду Ницше, и есть именно рабская мораль. Другой вывод из положения, что основа моральных ценностей в человеческом «сам» или «воли к власти», как вместилище инстинктов жизни, тот, что общеобразовательной нравственности нет и быть не может. Это Ницше и утверждает, прямо противополагая себя Канту, «как моралисту». Добродетель должна быть нашим изобретением, нашею личною необходимою обороною и насущною житейскою потребностью: во всяком другом смысле она только опасна. Что не составляет условия для нашей жизни, то вредит ей: добродетель исключительно из чувства почтения к понятию «добродетель», как этого хотел Кант, – вредна. «добродетель», «долг», «добро само по себе», добро с характером безличности и всеобщности – все это – вздор, в котором выражается упадок, крайнее обессиление жизни, все это – кенигсбергская китайщина. Глубочайшие законы сохранения и развития рекомендуют как раз противоположное: чтобы каждый избрал себе свою добродетель, свой категорический императив. Народ, смешивающий свой категорический долг с понятием о долге вообще, погибает. Ничто не производит более глубокого, внутреннего разрушения, как всякий «безличный» долг, как всякая жертва Молоху абстракции. Как можно было не понять, что категорический императив Канта опасен для жизни. Поступок, к которому побуждает инстинкт жизни, в удовольствии, с ним соединенном, имеет доказательство своей правильности, а тот нигилист, с христиански–догматическими внутренностями (т.е. Кант), понимал удовольствие как возражение против инстинкта… Заблуждающийся инстинкт во всех и в каждом, противоестественность как инстинкт, décadence немецкой философии, вот что такое – Кант» 33 ! Итак, мораль всецело вытекает из человеческой воли к власти: собственное «сам» человека проявляется в его добродетели 34 . И если с точки зрения Ницше та мораль является более превосходною, в которой наиболее обнаружена воля к власти 35 , то высшею моралью будет, очевидно, такая, где эта воля проявит себя в высшем напряжении: такова мораль сверхчеловека. В своем учении о сверхчеловеке Ницше исходит из эволюционной теории: все существа в постепенном развитии производили из себя нечто высшее; того же должно ожидать и от человека, который в настоящем своем состоянии представляет мост или переход от животного к высшей форме существования – сверхчеловеку 36 . Различие между сверхчеловеком и человеком, по Ницше, столь же велико, как между человеком и обезьяною – как обезьяна по отношению к человеку посмешище и стыд, так и человек по отношению к сверхчеловеку 37 . |
| а) Форма сама по себе чужда всякого содержания. Всякая же дедукция состоит лишь в отчётливом раскрытии того, что дано уже раньше в самом понятии. Но в понятии категорического императива, по учению Канта, заклю- —397— чается только два признака: всеобщность и необходимость. Следовательно, при всех своих усилиях мысль не в состоянии извлечь отсюда ничего кроме всеобщности и необходимости. Единственным выводом из этих признаков может быть мысль, что закон, определяющий деятельность человеческой воли, состоит в том, что все должны согласоваться между собой. Но в чём должно состоять это согласие, – категорический императив не может определить. Во-вторых, задача вывести из формального принципа всё содержание нравственности противоречит даже основам собственной теоретической философии Канта. По учению, раскрытому в Критике чистого разума, форма даётся а priori разумом, а содержание приобретается эмпирически и имеет свой источник в чувствах. Вследствие этого Кант и не пытается вывести, напр., конкретных очертаний пространства из априорной формы чувственных воззрений. Из свойств последних совершенно нельзя узнать, какие явления будут восприниматься нами в пространственных отношениях и какие под формой времени. Категория причинности заключает в себе понятие о преемственной связи явлений, но из неё нельзя дедуцировать, какие явления с какими могут вступать в причинную связь. Таким образом, по смыслу теоретической философии Канта содержание всюду даётся опытом и не может быть выведено из форм чувственного воззрения или логических категории. Но этим последним в нравственной философии и соответствует категорический императив. Поэтому, оставаясь верным своей теоретической философии, Кант не должен бы был делать и попыток вывести определённое содержание из своего формального принципа. б) Как мы видели, из категорического императива нельзя вывести содержания нравственности. Но, может быть, он есть не принцип нахождения, а принцип обсуждения нравственных правил? Может быть, поведение человека и правила, вытекающие из него, даются не принципом, а имеют совершенно другой источник, категорический же императив служит лишь пробным камнем, решающим вопрос об их моральной ценности? Такой смысл уче- |
| Леди Макбет говорит, что если бы Дункан во сне не был так похож на ее отца, она сама бы его убила. Что ее останавливает? Очевидно - не категорический императив, ибо он не запрещает убивать людей, похожих на отца. Но это сходство могло бы спасти Дункана, если бы леди Макбет, одна, без мужа, затеяла убийство. Она не убила бы Дункана, как не убила бы своего отца. Он казался бы охраненным чем-то иным, чем угрозы нравственной анафемы. С отцом леди Макбет была связана не долгом, не приказанием внешней силы, Если бы ее отец умер от чужой руки, она бы нашла в своей душе слезы, чтобы оплакивать его. И одно событие смерти отца без сознания своей вины было бы большим горем для этой суровой женщины. Смерть близкого нам человека мы оплакиваем, как свое несчастье. Мы сами желаем жить, и если дорогое нам существо умирает, мы жалеем о его безвременной кончине. Категорический императив, полиция и суд не вмешиваются в это дело. Для того же, чтобы желать пробуждения Дункана, необходимо вмешательство целого ряда повелителей. Если бы руки Макбета не были обагрены кровью короля, он испугался бы и мысли о его пробуждении. Так изображен категорический императив у Шекспира, для которого ясны были смысл и значение явлений нашей духовной жизни. Вдумайтесь только в эти слова: Макбет не решается убить Дункана не из-за Дункана, а чтоб не нарушать покоя своей души. Макбет, убивши Дункана, скорбит не о Дункане, а о себе, о потерянном душевном мире. У Канта именно это обстоятельство служит к возвеличению категорического императива. Это голос " разума " an sich, существующего единственно затем, чтобы противопоставлять свои веления макбетовским желаниям. " Разум " не говорит Макбету: Дункан такой же человек, как ты. Ты хочешь жить и он хочет жить - так зачем же ты убьешь его. Разум грозит: " Не убивай ближнего, ибо ты будешь убийцей " . Едва ли во всей человеческой психике можно найти что-либо более обидное для достоинства человека, чем эта кантовская " совесть " . Не убивай не из-за жертвы, а из-за предстоящих тебе неприятностей с категорическими императивами! Здесь все: и глубокий человеческий эгоизм, и слабость, и трусость. |
| Итак, в лучшем случае за формулой категорического императива нужно признать значение критерия, позволяющего выделить из всей суммы возможных действий человека дурное. Теперь возникает вопрос, как же нужно относиться ко всему тому, что не затрагивается этим критерием, к тому, чего можно пожелать в качестве всеобщего. Ясно, что здесь могут быть только три случая: всё то, чего можно пожелать в качестве всеобщего, или вовсе не стоит ни в каком отношении к нравственности, или представляет собой долг в известной своей части, или – во всей совокупности. а) Первая возможность недопустима, как несоответствующая современному состоянию нравственного сознания. Нравственность, не знающая положительных задач и ограничивающаяся требованиями воздержания от известных дурных поступков, свойственна обществам, стоящим на низших ступенях культуры. Напротив, по —408— мере движения вперёд по пути нравственного совершенствования, отрицательная сторона нравственности теряет свою ценность, переходя в область обязательных требований права, а истинно-нравственное значение получает свободный подвиг осуществления положительных нравственных задач. Таким образом, признание за нравственностью отрицательного характера равносильно её юридическому пониманию и отрицанию того, что в нравственной области считается особенно ценным. Следовательно, за всем возможным или желательным в качестве всеобщего нужно признать значение предписанного, заповеданного в известной его части или во всей его совокупности. b) Если всё возможное в качестве всеобщего в известной своей части составляет нравственный долг, то мы не имеем никакого критерия для определения того, что же именно из всего этого нужно признать в качестве долга и что не имеет такого значения. Вследствие этого, человек, руководящийся только формулой Канта в своей оценке явлений нравственного порядка, не имеет никаких данных для суждения о том, где проходит граница между тем, что предписано нравственным законом в качестве положительного требования и что безразлично в нравственном отношении. Он знал бы только, что запрещено, но во всей области незапрещённого не мог бы отделить предписанного законом от безразличного. В формуле категорического императива, имеющей дело лишь с невозможным в качестве всеобщего, очевидно, такого критерия заключаться не может. Недостаточность формулы Канта с этой стороны сделается очевидной, если мы сравним её с логическим законом противоречия. Согласно последнему, всё, заключающее в себе логическое противоречие, невозможно. Но из безграничной области возможного этим исключается только самая незначительная часть и, далее, ничего не говорится относительно того, что из остающегося в качестве возможного – действительно. В понятии о богах Олимпа не заключается никакого противоречия, поэтому они возможны, но из этого вовсе нельзя заключать, что они действительно существуют. Точно также из безграничного количества возможных действий формула категорического императива исключает только нежелательное в |
| Необычайно забавно выглядит, поэтому, эпиграф к статье г. Бердяева, заимствованный у Канта. Г-н Бердяев торжественно пишет на первой странице своего этического трактата знаменитые слова кенигсбергского метафизика: «Zwei Dinge erfölen das Gemüth mit immer neuer und zunehmen der Bewunderung und Ehrfurcht, ju ufter und anhaltender sich das Nachdenken damit beschäftigt: der bestirnte Himmel uber das moralische Gesetz in mir» 951 . Кант выражает свое удивление и преклонение перед своим внутренним нравственным законом, потому что рассматривает его, как принципиальную противоположность к человеческому эгоизму, основанному, по определению философа, на произволе. Чему же удивляется и перед чем преклоняется г. Бердяев, считающий нравственным законом жизни «дионисовское начало», т. е. беспредельный эгоизм, повелевающий «жить вовсю» «хотя бы злом, если не добром»? В такое комическое положение попал г. Бердяев, благодаря следующему обстоятельству. Как мы видели, он знает очень хорошо, что категорический императив, являясь абсолютной противоположностью к действительному миру, не имеет и не может иметь в нем никакого значения и потому ни к чему конкретному не обязывает. Из этого положения он делает тот чрезвычайно приятный и для филистера всегда утешительный вывод, что настоящая этика и истинные идеалы не реализуются на земле. Такое ясное понимание категорического императива означает в сущности не что иное, как полное и окончательное опровержение его. Гегель, например, считал себя резким противником этики Канта только на том единственном основании, что она ничего общего не имеет с действительностью. Пустой, формальный, не заключающий в себе никакого эмпирического правила нравственный закон превращается, по глубокомысленному мнению великого диалектика, в собственную противоположность, т. е. в безнравственность. Но г. Бердяев расходится с Гегелем как раз потому, что ему, как и прочим его коллегам по идеальной части, весьма понравился категорический императив в его опровергнутом виде. И не напрасно: – ибо категорический императив оказал эпигонам огромную услугу в деле нападения на марксизм. |
| —55— природы, то тем самым лишил бы себя в этих случаях сострадания и помощи. 52 Наконец, есть поступки, которые в качестве всеобщего закона природы и не мыслимы и не желательны. Допустим, что вынужденный стеснёнными обстоятельствами, я занимаю деньги и даю лживое обещание возвратить их, вовсе не намереваясь сделать этого. Мною движет себялюбие, которому я удовлетворяю посредством ложного обещания. Представим теперь, что все станут поступать таким же образом. Ясно, что это очень скоро приведёт к уничтожению доверия ко всякому обещанию. Таким образом, средство, употреблённое мной для восстановления своего состояния, возведённое во всеобщий закон, является нецелесообразным, противоречит моей воле, моему первоначальному намерению. Сверх того, лживое обещание, практикуемое всеми, заключает и логическое противоречие, потому что такая всеобщность уничтожает само понятие обещания. Если все станут уверять друг друга, не имея намерения сдержать своего слова, то обещание сделается невозможным 53 . Второе свойство категорического императива также может служить определяющим началом для содержания нравственности. Категорический императив есть необходимость действия ради него самого. Действие, совершённое по долгу, не есть средство для достижения какой-нибудь цели, но само по себе представляет цель: оно совершается не в виду результатов, проистекающих из него, а просто ради него самого. Категорический императив заключает в себе абсолютную цель. Но такую абсолютную цель представляет собой разумное существо, личность. Все вещи суть средства для человека. Если человек в свою очередь есть средство для чего-нибудь, то нет ничего с абсолютным значением, и для разума не существует никакого высшего практического принципа. Таким образом, следует признать, что личность, разумное существо, для которого всё служит средством, само не может быть средством, но должно быть целью в —56— себе, абсолютной целью. Категорический императив гласит: поступай так, чтобы твои действия были абсолютной целью, но в качестве абсолютной цели можно признать лишь человечество. Подставляя равное вместо равного, получим следующую формулу категорического императива, определяющую содержание нравственности: поступай так, чтобы человечество как в твоём лице, так и в лице всякого другого, никогда не служило для тебя одним лишь средством, но вместе и целью. 54 |
| Категорический императив вполне удовлетворяет тем требованиям, которые следует предъявлять каждому нравственному принципу: он отличается и необходимостью и всеобщностью. Устраняя из живых проявлений нравственной воли все их содержание, мы получаем в остатке идею безусловного долга, сознание безусловной необходимости сообразоваться с законом ради самого закона и независимо от своих личных склонностей и целей. Таким образом, представление долга неразрывно связано с понятием необходимости. С другой стороны, устранение содержания из каждого акта нравственной воли лишает содержания и самое понятие закона, неразрывно связанное с идеей долга. За устранением же из понятия закона всякого содержания, указывающего, чего именно он требует, в понятии закона остается только мысль о формальном свойстве всякого закона – его всеобщности, его обязательности для всех разумных существ вообще. Таким образом, полным определением категорического императива будет следующее: это есть идея безусловной необходимости сообразоваться в своем поведении со всеобщим законом, обязательным для всех разумных существ. Заключая в себе понятие о необходимости и всеобщности закона, категорический императив удовлетворяет тому критерию, которым Кант пользуется для оценки принципов нравственности, и потому становится основным понятием нравственной философии этого мыслителя. Анализ нравственного сознания и философского учения о нравственности приводит Канта к идее долга, категорического императива, к формальному принципу нравственности. Первая часть задачи Канта выполнена. Остается только вывести (дедуцировать) из найденного принципа нравственность во всех её конкретных проявлениях, т. е. показать, а) как из этого принципа извлекается нравственным сознанием содержание и б) каким образом этот принцип является мотивом нравственной деятельности. Основою для этой дедукции служат понятия всеобщности и необходимости категорического императива. а) Устраняя содержание нравственности, мы получаем в остатке сознание обязанности подчиняться закону. Но закон по самому понятию своему есть нечто всеобщее. Этим уже определяется его содержание: таковым может быть лишь то, что без внутреннего противоречия можно мыслить в качестве всеобщего. Таким образом, категорический императив в отношении к содержанию нравственности можно выразить в такой форме: действуй лишь по такой максиме, относительно которой ты мог бы пожелать, чтобы она сделалась всеобщим законом 7 . |
| Последнее обстоятельство и находило в античном мире свое конкретное выражение в низведении понятия общеобязательного нравственного закона на степень законов юридических и политических, имеющих свое значение для известного только времени, известного только народа да и здесь не для всех граждан в равной степени. Став в вопросе о сущности нравственного закона фактически на почву релятивизма и субъективизма, Сократ поэтому сам уже не мог сохранить за понятиями нравственного закона, в деле его практического применения к живой действительности, значения и ценности категорического морального императива, предъявляющего к человеку безусловные нравственные требования. В своей практической жизни человеку, с точки зрения Сократа, фактически приходится руководствоваться не категорическим, а так сказать гипотетическим моральным императивом, имеющим характер временных, относительных и условных требований. Вопрос о том, что человек в моральном смысле должен делать в том или ином случае, с точки зрения Сократовской философии, теряет свое реальное и практическое значение еще и потому, что, как мы видели выше, с интеллектуалистической и натуралистически-пантеистической точки зрения Сократа и с точки зрения той пассивной роли, какая им уделяется индивидуальной человеческой личности, – вообще не может быть речи о том, что человек должен делать, но можно говорить только о том, что он может делать при наличности данных и не зависящих от свободной воли человека натуральных условий его жизни. И в данном случае Сократ остается фактически на точке зрения своих противников – софистов, и по вопросу об отношении его к античным традиционным нравственным воззрениям, с одной стороны, и к христианскому учению о нравственности, с другой, – должно сказать то же, что нами выше было замечено при рассмотрении соответствующего пункта учения софистов. Положительных связующих нитей между моралью христианской с ее категорическим императивом («ты должен поступать так, а не иначе»), и философской моралью Сократа, в рассматриваемом нами отношении, нет, хотя косвенным путем философски-реформаторская деятельность Сократа и в данном случае, как и в предшествующих, по сравнению с софистами, в большей степени развивала в античном человеке стремление к тому, чтобы в своей нравственной деятельности опираться не на гипотетические моральные предписания, а на требования категорического императива (что требуется также и христианским учением о нравственности), – поскольку идеал такого категорического морального императива внутреннему сознанию Сократа, стремившегося к отысканию абсолютных норм знания и нравственности, несомненно предносился, хотя и в неясных очертаниях. |
| Припомним, например, следующее место из жития великомученицы Варвары. Язычник-отец гонится за святой, чтобы предать её мучениям, и встречает на горе двух пастухов, и, по словам описания жития этой святой, «вопрошаше их»: не видели ли тамо бежащия дщери его? «Един же пастырь, милосерд сый, видя Диоскора гнева исполнена, утаити неповинную девицу хоте, и рече: не видех ее. Но другий молча показа перстом на место, идеже святая крыешеся, и потече тамо Диоскор спешно, а пастыря того, иже показа святую перстом, постиже казнь Божия на том же месте»... По всей вероятности, Кант, несмотря ни на какие императивы, не поступил бы, как второй пастух. Из этого ясно, что нравственность не улавливается на формальный закон и требует положительного определения ввиду данных целей. Кант чувствовал это, а потому счёл нужным снабдить свои категорические императивы соответствующими дополнениями. Прежде всего он очень своеобразно сочетал необходимость и свободу. Как существо чувственное, человек причинно обусловлен в своих поступках. Здесь нет и не может быть свободы выбора; во всём царит железный закон необходимости. Но помимо чувств и инстинктов, человек обладает разумом. И разум этот делает волю свободной, даёт возможность выбора. Происходит это потому, что человек знает о законе причинности, а раз он знает о нём, стало быть может выйти из сферы его влияния и подчиниться своему внутреннему закону. На этот ход мыслей Канта мы обращаем особенное внимание. Впоследствии, когда нам придётся говорить о материалистической философии, мы будем иметь дело с бесконечными спорами на тему: может или не может быть человек самостоятельной причиной явлений. Материалисты доказывают, что не может, что его поступки так же причинно, а следовательно и неизбежно обусловлены, как падение камня, брошенного вверх. Кант иначе смотрит на это. По его мнению, человек действительно мог бы быть причинно обусловлен в своих действиях, если бы он ничего не знал о законе причинности. Но он знает о нём, а стало быть, может прервать цепь причин и следствий, дабы самому в проявлении свободной воли стать источником самостоятельного причинного ряда. Знание закона причинности обязывает лишь к тому, что человек в своей свободной деятельности руководствуется законами природы. Но он может и не руководствоваться ими и даже противоречить им. Выбор целей также зависит от него самого. Но признание свободы воли, однако, решительно ничего не говорит о том, куда должна быть направлена эта воля. Категорические императивы, как мы видели, также не могут дать ей направление. |
| “Ты должен” может иметь условное или безусловное значение. Существует гипотетический императив — делай то-то, если ты хочешь того-то. Хочешь получать зарплату — сдавай работу вовремя. В этом случае требование “сдавать работу вовремя” обусловлено некой целью — получить зарплату. Если мне эта зарплата не нужна (я, к примеру, богатый наследник), то требование сдавать работу вовремя меня не касается. “Хочешь жить безопасно — не угрожай другим”. Требование не угрожать жизни и имуществу других здесь обусловлено определённой целью — жить безопасно. Если я могу обеспечить себе пропитание, не сдавая работы вовремя, то мне незачем беспокоиться о сроках; если я могу обеспечить себе безопасность, пренебрегая жизнью и имуществом других, мне незачем себя ограничивать. Не говоря уже о том, что мне может быть безразлична моя безопасность — “тот не храбрец, кто думает о последствиях”. Существует категорический императив — ты должен — и всё тут, независимо от каких-то твоих целей или желаний, удобства или безопасности. Например, когда сторонники эвтаназии говорят “ты должен уважать право взрослого человека распоряжаться своей жизнью” — это утверждение, претендующее именно на категорическую императивность. Должен не для того, чтобы добиться каких-то своих целей, а просто должен, обязан так поступать независимо от того, насколько это в данном случае сообразно твоим целям и желаниям. В антиклерикальной риторике мы как правило имеем дело именно с притязаниями на категорический императив — “ты должен” во втором смысле. Отсутствие эвтаназии или признания однополых союзов браками, или ограничения на аборты рассматриваются как несправедливость, против которой всякий достойный человек должен возвышать свой голос. В некрологе Джорджа Тиллера (абортмахера, который производил аборты на поздних сроках и был убит экстремистом) говорится, например, что в “пантеоне борцов за человеческую свободу он стоит рядом с Мартином Лютером Кингом”. Это язык категорического императива — существует объективное добро, Тиллер его герой и подвижник. Понятно, что многие с этим не согласятся (и баптистский пастор Мартин Лютер Кинг — в первую очередь), но мне бы хотелось обратить внимание на другой, немедленно возникающий здесь вопрос. |
|
|
