| VIII. Уроки и наставления старца Амвросия сестрам обители. – Влияние и прозорливость Старца Батюшка понимал служение человечеству не в отвлеченном смысле, но в деятельном участии к каждому человеку. Он воплотил в себе два великие идеала: отречение от мира и служение человечеству, доказав всему миру, что одно не исключает другого. Все внешние монашеские подвиги, молитву и очищение сердца Старец ставил высоко, но при этом он более требовал от своих духовных детей того, чтобы они прежде всего готовы были жертвовать собой, чтобы пользу ближнего ставили выше своей, чтобы о себе думали как можно скромнее, не увлекаясь своей мнимой праведностью. «Батюшка понимал служение человечеству не в отвлеченном смысле, но в деятельном участии к каждому человеку» Дом-келия, в котором жил и преставился старец Амвросий «Не было такой скорби, не было такого искушения, каких не снял бы благодатный Старец с души каждого» «Лучше не исполнить чего либо, и укорить себя в глубине души за неисправность, говаривал Старец, нежели все выполнить и подумать, что хорошо сделал». Бывало Батюшка, заметив в ком-либо склонность к формализму и буквальному исполнению своих правил и обязанностей, заставлял нарушить что-нибудь, говоря, что такому полезнее остаться неисправным. Точно также и слабых, и немощных он воодушевлял тем, что Бог не требует подвигов выше сил физических и Ему приятнее наше сокрушенное сердце, почему никогда не следует смущаться, что не пришлось наравне с другими попоститься, или не в силах выстаивать все долгие службы, или не можешь трудиться в обители. «Если не можешь, говаривал Батюшка, стоять всю службу, – сиди, но не уходи из церкви; не в силах держать поста, поешь и поневоле смиришься и не будешь осуждать других». Тех, которые по болезненному состоянию не могли нести послушания и скорбели об этом, Батюшка утешал, говоря: «Благодари Бога и за то, что живешь в обители, и это милость Божия; а я вот ничего не делаю, а все лежу», прибавит таким в ободрение любвеобильный отец. Так он был мудр и снисходителен к немощным, а с другой стороны от здоровых он требовал сильного понуждения. Он говорил, что лень и немощь так сильно сплетаются в человеке, что очень бывает трудно разобрать, где кончается лень и начинается немощь, и что очень легко принять первую за вторую. Он увещевал неопустительно ходить к службам церковным, говоря: «в писании сказано пою Богу моему дóндеже есмь и воздам Господеви молитвы моя пред всеми людьми Его. Кто понуждает себя ходить в храм Божий, того Господь сподобляет особенной милости Своей. Кто не справляет своих монашеских правил и пятисотницы по лени, то горько пожалеет об этом, когда будет умирать. За оставление нами правила, Господь оставляет нашу душу». |
| Батюшка как сам преисполнен был смирения, так особенно заботился, чтобы и сестры старались и понуждали себя к этой добродетели. «Бог любит только смиренных, и как только смирится человек, так сейчас Господь поставляет его в преддверие царства небесного; но когда человек не хочет добровольно смиряться, то Господь скорбями и болезнями смиряет его. Раз одна сестра за невольное ослушание подверглась строгому выговору от Настоятельницы. Сестра не могла поступить иначе и хотела объяснить причину, но разгневанная Настоятельница не хотела ничего слушать и грозила тут же, при всех, поставить ее на поклоны. Больно и обидно было ей, но, видя что нельзя оправдаться, она, подавив в себе самолюбие, замолчала и только просила прощения. Возвратившись к себе в келью, сестра эта, к великому своему изумлению, заметила, что несмотря на то, что она потерпела такое незаслуженное обвинение, в особенности при посторонних мирских лицах, у неё, вместо стыда и смущения, наоборот на душе было так светло, отрадно, хорошо, как будто она получила что-нибудь радостное. Вечером того же дня она попала к Батюшке (Старец в то время жил в Шамордине) и рассказала ему обо всем случившимся и о своем необычайном настроении духа. Старец внимательно выслушал её рассказ и затем, с серьезным выражением лица, сказал ей следующее: «Этот случай – промыслителен, – помни его; Господь захотел показать тебе, как сладок плод смирения, чтобы ты, ощутивши его, понуждала себя всегда к смирению, сначала к внешнему, а затем и к внутреннему. Когда человек понуждает себя смиряться, то Господь утешает его внутренно и это-то и есть та благодать, которую Бог дает смиренным. Самооправдание только кажется облегчающим, а на самом деле приносит в душу мрак и смущение». «Когда бываешь в Оптиной, сказал Батюшка в другой раз, ходи на могилку о. Пимена и читай надпись на его памятнике; – вот как должен держать себя монах». На памятнике о. Пимена, бывшего смиренным подвижником Оптиной пустыни, духовником братии и самого старца, надпись говорит о том, что он за кротость и смирение был любим всеми. Замечания настоятеля и старших принимал без всякого самооправдания, а сложив смиренно руки просил прощения. |
| Её красивая величественная наружность, светлый ум, дар слова, нередко обращали на нее внимание людей совершенно ее не знавших. Случалось, что лица встретившись с ней в вагоне железной дороги и поговоривши с ней несколько времени, совершенно изменяли свои взгляды, а некоторые даже продолжали свое знакомство и вели переписку. Проницательность её ума была прямо поразительная. Часто она останавливала свое внимание на людях с виду ничего незначущих и напротив развитых и красноречивых проходила невниманием. Действительно впоследствии оказывалось, что под красноречием скрывалась внутренняя пустота, а под молчаливостью высокие душевные качества. Даже и в людях с настоящим духовным развитием она умела отличать более глубокие души. Так однажды приехали две дамы весьма религиозные и набожные; одна из них почти все время молчала, а другая вела с Матушкой самый оживленный разговор о духовных предметах. Присутствовавшие при этом разговоре сестры удивлялись её пониманию и когда гости уехали, то сообщили Матушке свое впечатление, произведенное этой собеседницей, прибавив, что им так приятно было слышать это от мирской особы. Но Матушка на это ответила, что по её мнению гораздо более замечательна по глубине духовного понимания её спутница. В то время сестры были крайне удивлены заключением Матушки, но впоследствии когда им пришлось ближе узнать эту достойную и действительно замечательную личность, они вспоминали как Матушка София была тогда права. Великий благодатный Старец – отец и наставник юной обители, мудрая, и христиански любящая настоятельница, – какой залог для мирной и беспечальной жизни собранных сестер! Но путь их – путь креста, и едва прошло три года, как начались скорби и испытания. Труды настоятельства, заботы, болезнь и самый переворот жизни, все это подкосило крепкую натуру м. Софии. Преосвященный Владимир, объезжая епархию, был в июле 1886 г. в Шамордине и, увидав м. Софию сильно изменившеюся от болезни, предложил ей принять тайно схиму. Матушка была очень этим утешена и 25 числа Батюшка собственноручно постриг ее в великий ангельский образ, ранним утром в своей келье. |
| М. Амвросия старалась воспитывать их в духе благочестия и радовалась, видя их добрые наклонности и любовь к Старцу, но говорить с ними о монастыре не позволяла. «Когда вырастут, говорила она, пусть выбирают сами, тогда это будет добровольное, а не внушенное с детства решение». Но девочки сами не собирались долго оставаться на земле. Однажды между ними происходил такой разговор: «Люба! Ты хочешь жить?» – спрашивала ее Вера. Та подумала с минуту и, тряхнув головкой, решительно сказала: «Нет, не хочу». – «Знаешь, Люба», – продолжала Вера, – «Я все думала об этом и решила, что дольше 12 лет не стоит жить». – «Твоя правда, сказала Люба, и я больше не хочу жить». «Мы не хотим жить дольше 12 лет», и всегда настойчиво повторяли они. Девочки подрастали и Батюшка предложил м. Амвросии купить для них землю Калыгина; она очень обрадовалась и вскоре дело было слажено, и в Шамордине приступлено было к постройке нового дома. С этих пор стало проявляться в действиях Старца много непонятного. Видно было, что он готовил Шамордино не столько для внучек м. Амвросии, сколько для чего-то другого. План дома совершенно не подходил к желаниям м. Амвросии; Батюшка настаивал, чтобы зала была в восточной части дома, и размер остальных комнат назначал не так, как предполагала она. М. Амвросия удивлялась, недоумевала, но, по своей преданности и вере к Старцу, не возражала. Когда дом был готов, туда перевезли детей со всем их штатом, а м. Амвросия осталась в Оптиной. Каждый праздник приезжали её внучки в Оптину, и это было для них самым большим удовольствием. Придя к Батюшке, они наперерыв спешили рассказать ему о своих детских радостях и горях. Так мирно протекала жизнь этих владелец; но вот и им пришлось испытать долю земных скорбей. Когда им было по 10 лет, скончалась их вторая мать и бабушка – м. Амвросия. Батюшка несколько раз навещал ее во время предсмертной болезни и она, простившись со всеми и благословив детей, мирно почила 23 августа 1881 г. Не зная как сказать об этом девочкам, спросили у Батюшки, который велел привести их прежде к нему. Придя в хибарку, девочки увидели здесь всех сестер, ходивших за больной бабушкой и сильно изменившись в лице спросили: «Сестры все тут, с кем же мама?» Батюшка, увидя их серьезные личики, понял, что они догадались в чем дело и только спросил их: «Хотите вы видеть маму?» – «Хотим», – отвечали они в один голос. – «И даже такою, какая она теперь?» – спросил опять Батюшка. – «Да», – отвечали они одновременно. Когда они вошли в залу, где уже лежала на столе покойница, к девочкам подошел иеродьякон Филарет (фельдшер, заведовавший больницей), которого они очень любили, и сказал им: «Ну, деточки, положите поклончики, помолитесь, да поцелуйте ручку у матушки». Дети все это исполнили с серьезным видом, но лишь только вышли из зала, то обе зарыдали и бросились прямо в сад. Никто не мог их утешить и успокоить. Девочки долго неутешно плакали и с тех пор сосредоточили всю свою любовь на Батюшке и на окружавших их лицах. |
| Не было такой скорби, не было такого искушения, каких не снял бы благодатный Старец с души каждого. К Батюшке потому так тянуло в минуту жизни трудную, что он удивительно горячо принимал к сердцу всякую тревогу душевную. Когда Батюшка брал сестру для занятия, он в это время весь принадлежал ей, жил её жизнью, вникал во всей тайные изгибы её сердца, с самой нежной заботливостью указывал на недостатки, судил и прощал, пробирал и ласкал. И как легко становилось на душе после таких «занятий»; все как рукой снято, и выходили от него точно с другим сердцем, с новыми чувствами… Конечно не одно только участие Старца влияло на душу, но та великая сила благодати, какою он был исполнен, совершала внутренний переворот, спасала и разливала жизнь и мир. Доказательством этого служат те многочисленные случаи, когда люди приходили к нему в сильном душевном смущении и, не успев еще передать ему своего внутреннего состояния, принимали одно благословение, когда он выходил к народу, и уже чувствовали облегчение, а иногда и полное избавление от душевной тяготы. Батюшка выйдет на общее благословение, хлопнет по голове, или сидя на диванчике, пригнет голову и крепко держит рукой все время, пока разговаривает с другими, и затем отпустит, не сказав ни слова… А на душе стало уже светло и спокойно! В другой раз придет сестра как будто спокойная, Старец берет ее в келью и начинает наводить ее на какой-нибудь бывший с ней случай, в котором окажется что-либо серьезное и вредное, а между тем она и не считала это за важное. Раз одна монахиня пришла к нему на исповедь и говорила все, что помнила; когда она кончила, Батюшка сам начал говорить ей все, что она забыла и между прочим упомянул один грех , которого она не делала. Это смутило ее и она сказала это Батюшке. Тогда Старец ей сказал: «ну, забудь об этом». Но она долго не могла забыть и все вспоминала, но, не найдя за собою этого греха, снова сказала Старцу, что не грешила в этом. Старец опять ответил: «забудь об этом, я так сказал, хотел только " … и не успел он договорить, как она вспомнила, что этот грех действительно был на ней. Пораженная, она принесла чистосердечное раскаяние. |
| Через несколько дней Вере понездоровилось и она слегла в постель. Три дня спустя заболела и Люба, – у них оказался дифтерит. Бедняжки очень страдали и писали записочки Батюшке, посылали поклоны и просили за них молиться. Вскоре Вера скончалась и от Любы скрывали смерть сестры, но она чувствовала и всем говорила, что Вера умерла. На другой день приехал отец. Пораженный смертью дочери и желая сохранить хотя другую, он привез с собою доктора. К приезду отца Люба отнеслась спокойно, но доктора видеть не захотела, говоря: «Ваш доктор мне не поможет». Вообще, несмотря на свой детский возраст, она была проникнута глубокой верой, почему, во время своей болезни, ни за что не хотела употреблять никаких лекарств и принимала только св. воду. Один раз она попросила свою няню сходить к Батюшке и попросить ей образок; Батюшка прислал ей распятие. Взглянув на присланное благословение, Люба серьезно сказала: «Значит – опять страдать…». Ее постарались успокоить, говоря, что крест нам дан в помощь и ограждение, но, по-видимому, она осталась при своем убеждении и, вздохнув произнесла: «Ну, что же делать». Когда ей стало очень трудно, ей начали читать отходную, она вслушалась и спросила: «Что это, отходную читают?». Ей ответили, что это читают молитвы, чтобы Бог простил, если кто забыл какие грехи. Она опустила головку и немного помолчав сказала: «Дайте мне бумагу и карандаш, я забыла один грешок». Написав записочку, она просила отнести Батюшке; Батюшка прислал ей ответ. Вскоре она написала вторую записочку и затем третью. Окружающие думали, что она пишет без сознания и спросили у Батюшки, но Старец сказал, что записки её вполне осмыслены. Когда принесли ей ответ на третью записку, то она не могла уже читать сама, а попросила прочесть о. Филарета. О. Филарет, прочитав ответ Старца, положил эту записочку на головку умирающей и она, вздохнув три раза, предала чистую душу свою Создателю, Которого возлюбила, можно сказать, от пелен. Когда о. Филарет вышел и объявил, что Люба скончалась, то отец её зарыдал. |
| Погода была ужасная; холодный, пронзительный ветер пронизывал насквозь, а частый осенний дождь совершенно растворил землю. Но ничто не удерживало усердных почитателей Старца; гроб его все время несли на руках сестры Казанской общины, братия Оптинского монастыря и разные лица, желавшие до самого конца доказать свою любовь и преданность к почившему наставнику. Шествие это было так торжественно и вместе умилительно-трогательное, что походило скорее на перенесение мощей, нежели на простое погребение. Несметная толпа народа с открытыми головами, колокольный звон, с которым встречали в селах, стройное пение, неумолкаемые литии, хоругви и свечи, не гаснувшие в продолжение 7 часов, несмотря на ветер и дождь, – все это производило необыкновенно-благодатное впечатление. Вся процессия, вместе с экипажами ехавшими сзади, занимала пространство более версты. Было 5 часов, и уже темнело, когда величественная процессия подходила к Оптиной Пустыни. Большой Оптинский колокол возвестил братию о приближении их наставника и сподвижника, и все они, их многочисленное духовенство, с двумя архимандритами, игуменами и прочими приезжими священниками в облачениях вышли на берег реки Жиздры, для встречи своего почившего собрата. Но шествие было еще далеко, как черная туча двигалось оно по лугам, и горящие свечи среди полумрака как-то таинственно освещали черный гроб. Далеко за паромом, не обращая внимания на грязь и дождь, навстречу гробу шел среднего роста худощавый монах, с грустным задумчивым лицом, – это ближайший ученик почившего Старца, иеромонах Иосиф, 30 лет находившийся при нем неотлучно. Еще торжественнее и умилительнее была картина, когда похоронная процессия соединилась с вышедшим ей навстречу сонмом священнослужителей, хоругвями, иконами, и свечами. У стен обители была совершена лития, и затем двинулись дальше к св. воротам: снова величаво заколыхался гроб над головами иноков и так тихо и плавно, точно по воздуху, вошел в свою родную обитель, где он возродился духовно, начал новую жизнь и, проведя с лишком 50 лет в иноческих подвигах, достиг такой славы еще здесь на земле. Гроб поставили в Введенском соборе, который горел огнями, и тотчас же о. архимандритом Исаакием совершена была соборне торжественная панихида. Затем в Казанском соборе была парадная всенощная, а при гробе всю ночь не умолкали панихиды, и народ вереницей прикладывался ко гробу. |
| Сестры долго не могли убедиться в действительности этого радостного события, и только когда уже наступила холодная осень они поверили, что Старец остался, и они целую зиму проведут с ним неразлучно. Наступила осень, а за ней зима, глубокие сугробы снега занесли маленькие домики скромной обители, расположенной в глуши и, казалось, разобщенной с остальным миром. Но не так было на самом деле; то и дело звенели колокольчики, и тройки за тройками подъезжали к монастырским гостиницам, в которых не хватало места. Этот слабый немощный с виду Старец привлекал к себе всех как магнит. И здесь, так же, как и в своей скитской хибарке, Батюшка выходил на общее благословение, и тут обращались к нему со всевозможными вопросами. Беседы этого дивного Старца не носили характера поучений, у него все было просто, жизненно, без малейшей натяжки. Те же живые рассказы, иногда с юмористическим оттенком, метко попадали в чью-нибудь душу, также просто и глубокомысленно разрешал он сложные житейские и душевные вопросы. Жизнь сестер текла среди обычных занятий и трудов, которых, пожалуй, при большом стечении народа и прибавилось, но зато близость Батюшки была источником таких утешений, которые останутся неизгладимыми. Старец занимал только что отстроенное помещение настоятельницы и при нем находился келейник; посетителей принимал мужчин с одной стороны, женщин с другой. На долю сестер выпадало даже такое счастие, что их назначали дежурить при Батюшке. Обязанность дежурной заключалась в том, что они докладывали о приезжих на женской половине, подавали Батюшке чай и обед, который состоял из легкого супа, кашички или картофеля и киселя. Откушав Батюшка звал дежурную и в награду давал ей или кусочек хлебца или остаток какого-нибудь блюда. За чаем Батюшка обыкновенно не допивал до конца последнюю чашку и отдавал это, бросив туда кусочек сахара, своей «келейнице». При этом нередко Старец вел с ней беседу. Нечего говорить, что эти минуты были и остались самыми светлыми и счастливыми в жизни. Вечером дежурная выслушивала вечернее правило, которое келейник вычитывал для Старца, а иногда и помогала читать, затем подходила к Старцу прощаться и благодарила его за доставленное утешение. |
| Больная, несмотря на жар и сильные страдания, не теряла памяти и, едва слышным голосом, старалась утешить и ободрить плачущих сестер. Надежда, что Матушка поправится, разрушилась заявлением доктора, что положение крайне опасное. В субботу вечером, когда все были у всенощной, Матушка стала говорить тем сестрам, которые оставались с нею, давая им свое последнее, предсмертное наставление. Каждой отдельно сказала она несколько прощальных слов, и затем убеждала всех помнить свои монашеские обязанности. «Понуждайте себя, сестры, говорила она прерывистым голосом, слушайтесь во всем Старца, почитайте и повинуйтесь начальнице; если хотите, чтобы начальница была к вам хороша, будьте сами хороши и послушны к ней. При выборах положитесь на Старца, и все будет хорошо». В воскресенье приехали благотворители; Матушка очень им обрадовалась, но много говорить не могла. Во вторник, она позвала одну из старших монахинь и, передавая ей свой заветный медальон с портретом Старца, сказала: «этот медальон я получила от Батюшки, и надевала его всегда в особенных случаях, – возмите его теперь себе, и в тяжелые минуты надевайте на себя, так как вероятно вам придется занять мое место», и затем все свои последние распоряжения относительно похорон, передавала ей. С этого дня Матушке стало труднее; начинался отек легких. Ежедневно утром она приобщалась Св. Таин. Вечером Матушка все спрашивала, скоро ли придет иеромонах? Решили после 12 часов, не дожидая утра, приобщить ее еще. Больная, в ожидании, велела одной сестре прочесть вслух обычные две главы из Апостола и главу Евангелия. Пришлись по порядку две первые главы из 1 послания к Солунянам, содержание которых как нельзя более подходило к жизни умирающей… «Никогда же бо, в словеси ласкания быхом к вам, ниже в вине лихоимания, Бог свидетель… Ни ищуще от человек славы, ни от вас, ни от других… Быхом тихи посреди вас, якоже доилица греет чада своя… Желающе отдать вам душу свою, занеже возлюбленни бысте нам… Помните, братия, труд наш и подвиг, нощь бо и день делающее, проповедахом вам благовествование Божие… Моляще и утешающее вас, и свидетельствующее вам ходити достойно Богу, призывающему вы во Свое царство и славу…» Слезы душили читавшую, – это были как бы прощальные слова отходящей матери и наставницы. Когда кончилось чтение Евангелия, Матушка внимательно все слушавшая, перекрестилась, поблагодарила сестру и сказала: «Завтра еще мне это прочти». |
| 10-е четверг. С 3 часов утра жар начал спадать, и силы оставляли его, глаза опустились вниз и остановились на какой-то точке, а губы перестали шевелиться. Утром пульс становился все слабее и слабее, и дыхание реже; в 11 часов прочли отходную, и как только ее кончили, Старец начал кончаться: лицо стало покрываться мертвенною бледностью, дыхание становилось все короче и короче и, наконец, он сильно потянул в себя воздух, минуты через две это повторилось, затем вдруг Батюшка поднял правую руку, слабо перекрестился и вздохнул в третий и… последний раз! Долго еще стояли вокруг него, боясь нарушить торжественную минуту – разлучение праведной души с телом. Все находились как бы в оцепенении, не веря себе и не понимая, что это – сон или правда? Но святая душа его была уже далеко: она тихо отлетела в иной мир и предстала престолу Всевышнего, в сиянии той любви, которой он полон был на земле. Неземная улыбка озарила его старческий лик, который был такой светлый и покойный. Было ровно половина двенадцатого пополудни. Едва только все несколько опомнились, как поднялся страшный вопль и рыдание; в соседних комнатах, услыхав это смятение, догадались в чем дело, поняли, что то, о чем они боялись подумать, так неожиданно совершилось и… что уже все кончено. Раздирающие душу крики слились в один какой-то хаос и огласили тихую пустыню. В монастыре буквально стоял стон. Между тем нужно было думать о том, чтобы приготовить тело к погребению. Первый порыв страшного горя немного поутих и перешел в более сосредоточенную тихую скорбь. Пока монахи – ученики Старца, присутствовавшие и при кончине, совершали с телом все необходимое, рядом читали псалтирь; когда же все было кончено, и надета схима, то на тюфяке руками своих учеников был вынесен великий Старей в залу настоятельницы; лишь только появилась эта процессия в дверях, как сестры, увидев безжизненный, хладный труп дорогого отца, снова разразились громкими рыданиями. В зале тело положено было на приготовленный стол и сейчас же совершена была первая панихида. Страшно поражали слух слова заупокойных молитв. |
|
|
