| При всем том Михаил Васильевич был очень талантлив. Он обладал редким по красоте голосом — басом-октавою, и его церковно-музыкальным познаниям обязана Пустынь своим величественно-художественным исполнением духовных песнопений. О том, как современники восхищались красотой и звучностью его голоса рассказывает, в частности, Н. С. Лесков в своей полуфантастической повести «Инженеры-бессребреники»: «Чихачев не достиг таких высоких иерархических степеней и к ним не стремился. Ему во всю жизнь нравилось тихое, незаметное положение, и он продолжал тушеваться как при друге своем Брянчанинове, так и после. Превосходный музыкант, певец и чтец, он занимался хором и чтецами и был известен только в этой области. Вел он себя как настоящий инок, никогда, впрочем, не утрачивая отпечатка хорошего общества и хорошего тона, даже под схимою. Схиму носил с редким достоинством, устраняя от себя всякое покушение разглашать что-либо о каких бы то ни было его особливых дарах… Музыкальные и вокальные способности и познания Чихачева до некоторой степени характеризуются следующим за достоверное сообщаемым случаем: одна из его родственниц, Мария Павловна Фермор, была замужем за петербургским генерал-губернатором Кавелиным. Чихачев нередко навещал ее. Однажды, когда он сидел у Кавелиной, к ней приехал с прощальным визитом известный Рубини. Кавелина, знакомя встретившихся гостей, сказала Рубини, что Чихачев — ее дядя и что он, хотя и монах, но прекрасно знает музыку и обладает превосходным голосом… Я думаю (воскликнул Рубини), вы не запретите мне спеть при вашем дяде. — Я буду в восторге. — А вы ничего против этого не имеете? — обратился, живо вставая с места, Рубини к самому Чихачеву. — Я очень рад слышать знаменитого Рубини. — В таком случае Рубини поет с двойною целью, чтобы доставить удовольствие хозяйке дома и своему собрату, а в то же время, чтобы сделать неудовольствие грубым людям, не понимающим, что музыка есть высокое искусство. Мария Павловна Кавелина открыла рояль и села аккомпанировать, а Рубини стал и пропел для Чихачева несколько лучших своих арий. |
| Понятие личности становится центральным в мировоззрении русского интеллигента 30–40-х годов. Слово личность выступает как сердцевина семантической системы интеллигентского языка. С точки зрения этого понятия в 40-е годы пересматриваются исторические, художественные, этические концепции. К. Д. Кавелин в 1846 г. пишет свою знаменитую статью «Взгляд на юридический быт древней России», в которой весь русский исторический процесс рассматривается как освобождение личности из-под спуда родовых, общинных, семейных отношений. Здесь слово личность является лейтмотивом. Кавелин выставил тезис: «... личность, сознающая, сама по себе, свое бесконечное, безусловное достоинство, – есть необходимое условие всякого духовного развития народа» (Кавелин, 1, с. 320). По Кавелину, понятие личности возникает в связи с появлением христианства. «Когда внутренний духовный мир получил такое господство над внешним, материальным миром, тогда и человеческая личность должна была получить великое, святое значение, которого прежде не имела. В древности, о человеке, помимо определений каст, сословий, национальностей и гражданства, не имели никакого понятия» (там же, с. 316). «Христианское начало безусловного достоинства человека и личности, вместе с христианством, рано или поздно, должно было перейти и в мир гражданский» (там же, с. 317). По мнению Кавелина, в романо-германской цивилизации раньше всего развилось «глубокое чувство личности, но под грубыми, дикими формами» (там же, с. 318), которые постепенно разрушаются и совершенствуются. У русско-славянских племен был иной путь развития. Долгое время «начало личности у них не существовало» (там же, с. 320). Развитие нашего внутреннего быта «должно было состоять в постепенном образовании, появлении начала личности, и след., в постепенном отрицании исключительно кровного быта, в котором личность не могла существовать. Степени развития начала личности и совпадающие с ними степени упадка исключительно родственного быта определяют периоды и эпохи русской истории» (там же, с. 321). Борьба родового и семейственного, отчинного начала подготовляла почву для развития личности. «Конечно, личность, ища себе простора, часто порывала сети, которыми ее опутывали кровные отношения. Но выход из них был бессознателен, был нарушением закона, тяготевшего над целою жизнью» (там же, с. 347). |
| Выбор на высокий и ответственный пост в Иерусалиме в качестве начальника Миссии пал на отца архимандрита Леонида (Кавелина) по рекомендации приснопамятного митрополита Московского Филарета, который от 9–10 июля 1863 года писал о нём обер-прокурору Святейшего Синода следующее: «Для Иерусалимской Миссии, по моему мнению, первым кандидатом может быть оптинский иеромонах Леонид и вторым – архимандрит Ювеналий. Оба они были уже в Иерусалимской Миссии под начальством епископа Мелитопольского. Первый более основателен и опытен, второй – оборотлив» 56 . В записке, поданной Святейшим Синодом в 1866 году на имя Государя, о Миссии говорится: «При назначении архимандрита Леонида Святейший Правительствующий Синод руководствовался не только известностью его как инока честных правил и безупречной жизни, но и близким его знакомством с делом Миссии и с разнообразными местными особенностями и условиями по прежней его службе при сей Миссии, в бытность ея под начальством епископа Мелитопольского Кирилла» 57 . «Личная ловкость и опытность всё значит, – по словам «Записки» Б. П. Мансурова, – в деятельности на таком далёком пункте, как Палестина, что к деятелям и распорядителям народного достояния необходимы «доверие» и «вперёд неизбежная доля личного произвола», с одной стороны, а с другой – «полное и неограниченное доверие во всех подробностях финансового дела» 58 с «ответственностью нравственною» при отсутствии всякого бюрократического стеснительного официального контроля» 59 . И, несмотря на такой общенародный источник средств для «церковных дел в Палестине» с ничтожною прибавкою в год в 20000 из своих солидных дивидендов, «Русское Общество пароходства и торговли» устами своего уполномоченного не стесняется открыто заявлять, что оно – благодетельница нашего правительства и якобы «почти даром» даёт ему всё необходимое на Востоке, неся на это дело к тому же с своей стороны «жертвы». «Общество, – пишет в своём докладе Б. П. Мансуров, – на первых шагах встречается с вопросами поклонничества, извлекает из оных денежную выгоду и принуждено не пренебрегать оными, потому что поступая иначе, оно вредит своим делам и уступает победу опасным соперничествующим предприятиям. |
| Сопоставляя эти новые неблагоприятные для меня вести с моим непосредственным впечатлением по поводу печатания брошюры «Типы русских паломников» и разговором с Вами, с одной стороны, и с другой – имея перед глазами своими первую главу исторической Записки, в которой некоторые деятели блаженной памяти Палестинской Комиссии обрисовываются (не мною, а фактами документов) с некрасивой стороны, я глубоко задумался и весьма естественно о судьбе своей работы. Предо мною сам собой встал вопрос: следует ли продолжать работу и не всуе ли я тружусь над нею? Свои сомнения, по свойственной мне откровенности, я высказал в письме и к И. И. Соколову . Не скрою, что и к самой работе начал охладевать. Чтобы избежать всякого рода недоразумений и щекотливостей, я решился вопрос о Духовной Миссии и, в частности, о деятельности архимандрита Леонида (Кавелина) в Палестине, «беспристрастный рассказ» о котором, по словам отчёта Общества («Сообщения», т. III, с. 132), если «когда-либо увидит свет, составит бесспорно одну из мрачных страниц сношений Востока с нами», выделить в особую самостоятельную речь, которую послать для печатания в «Сообщениях», у меня теперь уже не хватает решимости. Речь о келлиотах – хороший урок. На основании изложенного Вы теперь можете видеть, что я ни на один день не прекращал работы для Палестинского Общества, и первая глава Записки написана в объёме не менее 25 печатных листов. (Верьте, не буду скорбеть, если она останется достоянием моего портфеля). И если эта глава не доведена до конца, то отчасти потому, что неоднократно мне обещанные и настоятельно необходимые документы не были доставлены вовремя, отчасти потому, что подоспела Пасха и обычная суета с экзаменами. Впрочем, судя по последнему письму, работа моя Вас не удовлетворяет, так как «Палестинскому Обществу нужна история его 25-летия, а не других (sic!) учреждений, бывших до него». И здесь мне снова приходится решительным образом не согласиться с Вами. Возникло Общество из протеста против беспросветного существования Палестинской Комиссии, бок о бок существовало с последнею около семи лет и даже энергично боролось с нею, чтобы, в конце концов, в 1889 году поглотить её. |
| П. Мансурова о своей поездке в Палестину в 1857 году, так как она была встречена в Петербурге акционерами Общества пароходства и торговли с полным восторгом, и автор её был признан самым подходящим человеком для осуществления проектируемых им мер и учреждений в Палестине, с желательными для неё полным доверием и с расчётом на его «личную ловкость и опытность». Неудивительно поэтому, что изложенные руководящие идеи этой «Записки», как они целиком были положены в основу нашей деятельности на православном Востоке, с настойчивостью и даже редким упорством проводились так называемым Палестинским Комитетом, преобразовавшимся в 1864 году в Палестинскую Комиссию, в жизни стирая и уничтожая всё, что стояло на пути в этом движении вперёд, с служением двум господам: Богу и мамоне, Церкви и спекуляции. Под напором этого упрямства погиб в Иерусалиме талантливый и преданный делу Миссии епископ Кирилл, таков почти конец был и другого нашего в Иерусалиме деятеля – отца архимандрита Леонида (Кавелина) , о котором мы, несмотря на краткость его пребывания там, намерены повести нашу речь в настоящем собрании. В начале 1858 года создался с Высочайшего утверждения Палестинский Комитет под председательством великого князя Константина Николаевича, имевший целью заботиться об улучшении положения наших паломников в Палестине, а в конце того же года учреждены «кружки для сбора подаяния на улучшение быта Православия в тех местах, откуда разлились лучи истинной веры на весь свет, то есть принесение посильной вещественной лепты на святое дело и принятие некоторыми избранными лицами подвижничества в деле богоугодном» 67 . Расчёт оказался вполне верным. Из отчёта Палестинского Комитета с 1858 года по 15 апреля 1860 года видно, что поступило за это время пожертвований вместе с кружечными сборами в количестве 176623 рубля 37 коп., наросло процентов на собранный капитал 7000 рублей; русское Общество пароходства и торговли, сулившее в вышецитированной нами «Записке» ежегодно по 30000 рублей серебром, в конце концов, ассигновало на Иерусалимское дело 30000 руб., но «со взносом всей суммы в течение трёх лет» и, наконец, из личных средств Государя Императора пожаловано на то же дело 500000 руб. |
| К.Д. Кавелин – убежденный, но умеренный западник. По современной терминологии он, конечно, не революционный демократ, но явный либерал. В 30-е – начале 40-х гг. он формировался под сильным влиянием славянофилов, точнее сказать, атмосферы елагинского салона с. 598–599]. Вероятно, поэтому его мысль все время перекликается с мыслью Киреевского – и с «Девятнадцатым веком», и с «Ответом А.С. Хомякову». Его статья «Взгляд на юридический быт древней России» может считаться программным документом по философии истории западничества, документом, получившим одобрение всей редакции «Современника», в том числе и Белинского, который активно использовал идеи Кавелина в своих статьях. Характерно, что центральными понятиями этой философии истории были понятия чисто антропологические: «личность» и «человек». Именно они вызвали наиболее принципиальные возражения со стороны славянофилов. Общую логику этой философии истории можно представить следующим образом: первоначальный патриархальный родовой строй (тезис – это, скорее, еще праистория) разлагается под воздействием войн и других неблагоприятных моментов, в результате чего ему на смену приходит новое начало истории (уже собственно истории) – личность (антитезис) с. 16–22]. При этом ясно, что «мирные» славяне были по существу неисторическим народом, а история совершалась прежде всего германцами, обладавшими развитым «чувством личности» с. 22]. При этом в определении основных начал европейской культуры Кавелин в общем (подобно Киреевскому в «Девятнадцатом веке») следует Гизо (христианство, античность, варварство), но распределяет их по-своему: первое место отводится именно германцам, а христианство и античность выполняют функцию «облагораживания» с. 21] 61 . Исторические задачи обоих племен, по утверждению Кавелина, сугубо различны: задача германцев – «развить историческую личность в личность человеческую», т.е. заполнить личность как форму идеальным содержанием. Задача славян – «создать личность», правда, непонятно какую – историческую или человеческую? Тем не менее «и мы, и они должны были выйти и в самом деле вышли на одну дорогу» – превращения личности во всесторонне развитого человека и «глубокое внутреннее примирение» с. 23] личностей между собой – таким образом достигается синтез, отнесенный однако, в будущее. |
| 31 . Ильинский Г. Значение Афона в истории славянской письменности//ЖМНП 1908. 11. 1–41. пер.: Илински Г. Света гора и нейното значение за историята на славянската книжнина. София 1910. 32. 32 . Качановский В. К вопросу о литературной деятельности болгарского патриарха Евтимия (1375–1393)//ХЧ 1882. 2. 216–265. 33 . Качановский В. Новые данные для изучения литературной деятельности болгарского тырновского патриарха Евфимия (1375–1393)//ХЧ 1888. 3–4. 470–497. 34 . Качановский В. Новооткрытые на Афоне труды болгарского патриарха Евфимия//Вестник славянства/Сб., изд. проф. В. Качановским. Казань 1889. 3–4. 118–128, 118–125. 35 . Колев Й. Исихасты и славянская литературная деятельность на Балканах в XIVb.//ЕВ 1979. 3. 104–116. 36 . Кочев Н. К вопросу о прекрасном во взглядах исихастов на основе сочинений тырновского патриарха Евфимия//Palaeobulgarica/Старобългаристика. 1979. 1. 64–84. 37 . Леонид (Кавелин) , архим. Историческое обозрение афонских славянских обителей: болгарской – Зографа, русской – Русика, сербской – Хилендара. Херсон 1867. 93. 38 . Леонид (Кавелин) , архим. Последний патриарх болгарского царства блаженный Евфимий и его сочинения//ЧОИДР 1870. 4. 13–18. 39 Лихачев Д. С. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России//Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике. Доклады советских ученых на IV международном съезде славистов. М. 1960. 95–151. 40 . Макарий (Булгаков) , еп. Тамбовский. О Григорие Цамблаке, митрополите киевском, как писателя//ИОРЯС 1857. 6(2). 97–153. 41 . Мансветов И. Митрополит Киприан в его литургической деятельности (Историко-литургическое исследование). М. 1882. 202, XXXVIII. 42 . Мечев К. Речь Григория Цамблака на Церковном соборе в Констанце//Bulgarian historical review. 1981. 4. 86–93. 43 . Мирчева Д. К вопросу о характеристике болгарских переводческих школ IX-X до XIV века//Palaeobulgarica/Старобългаристика. 1977. 1. 37–48. 44 . Мошин В. О периодизации русско-южнославянских литературных связей X-XVbb.//ТОДРЛ 1963. 19. 28–106. |
| Восстановление внутренней целостности для славянофилов неотделимо от включения себя в надындивидуальное единство Церкви, тогда как расцвет личности на Западе неизбежно сопровождается отделением единой личности от всех. В споре между Кавелиным и Самариным, вспыхнувшем уже в 70–х годах, была договорена эта тема, начатая еще в 40–х годах, когда Кавелин (в 1847 г.) издал свою замечательную работу «Взгляд на юридический быт древней России». В то время как славянофилы, пролагая здесь путь для позднейшего народничества, видели в истоках русской жизни развитие общинного начала, подчинявшего себе отдельную личность (по словам К. Аксакова, «личность в русской общине не подавлена, но только лишена своего буйства, эгоизма, исключительности… личность поглощена в общине только эгоистической стороной, но свободна в ней, как в хоре»), Кавелин раскрывал в очень тщательной своей исторической работе, как начало личности стало развиваться на Руси с появлением христианства. По мысли Кавелина, «степени развития начала личности. определяют периоды в русской истории». Мы не будем следить ни за дальнейшим развитием этой мысли, ни за полемикой против нее, но остановимся лишь на том материале, который дорисовывает мировоззрение славянофилов и оценку Запада у них. После появления работы Кавелина Самарин тогда же написал интереснейшую статью о ней («Москвитянин», 1847). Идея личности, вне самоотречения, думает Самарин, есть начало западное, начало, отрывающее от христианства, ибо в христианстве освобождение личности неразрывно связано с самоотречением. Одностороннее развитие личности и составляет содержание европейского индивидуализма, бессилие и несостоятельность которого признают ныне и на Западе " . Учение о личности вообще составляет одну из самых ценных сторон в философском творчестве Самарина2. В сущности, Самарин стремился перенести в социальную и историческую философию то, что он находил в учении Церкви, в духе Православия, — отсюда острота его оценок Запада в индивидуалистических его течениях, в которых он видел реакцию неправильному подавлению личности в католицизме. |
| Лит.: Леонид (Кавелин), архим. Слав.-серб. книгохранилища на Св. Афонской горе, в мон-рях Хилендаре и Св. Павле//ЧОИДР. 1875. Кн. 1. Смесь. С. 1-80; Binon S. Les origines légendaires et l " histoire de Xéropotamou et de Saint-Paul de l " Athos: Étude diplomatique et critique/Ed. F. Halkin. Louvain, 1942; Θεοδσιος Αγιοπαυλτης, μον. Παλου γου μον//ΘΗΕ. 1967. Τ. 10. Σ. 230-236; Χρυσοχοδης Κ. Ιερ μον Αγου Παλου: Κατλογος το ρχεου//Βυζαντιν σμμεικτα. 1981. Τ. 4. Σ. 251-300; Г. Обнова ман-ра Св. Павла у XIV в.//ЗРВИ. 1983. Т. 22. С. 207-258; N sturel P. Le Mont Athos et les Roumains: Rech. sur leurs relations du milieu du XIVe s. à 1654. R., 1986. (OCA; 227); Θεοχαρδης Π. Παρατηρσεις στην οικοδομικ ιστορα της μονς Αγου Παλου στο Αγιο Ορος//Ογδοο συμπσιο βυζαντινς και μεταβυζαντινς αρχαιολογας. Αθνα, 1988. Σ. 41-42; Γουναρδης Π. Ο Αγιος Παλος και η μον Ξηροποτμου//Βυζαντιν σμμεικτα. 1989. Τ. 8. Σ. 135-142; Παπαχρυσνθου Δ. Ο Αθωνικς μοναχισμς: Αρχς και οργνωση. Αθνα, 1992; Κοτζαγεργης Θ. Αγιορειτικ παρουσα στο Βρειο Αιγαο: Το Τουρκικ αρχεο της Ι. Μ. Αγου Παλου για τη Λμνο (15ος-16ος αι.)//Μακεδονικ. Θεσ., 2000. Τ. 32. Σ. 125-164; idem. Η Αθωνικ μον Αγου Παλου κατ την Οθωμανικ περοδο. Θεσ., 2002; Παυλικινωφ Κ. Σλβοι μοναχο στο Αγιον Ορος απ τον 10ος τον 17ος αινα. Θεσ., 2002. Σ. 124-139; Чеснокова Н. П. Жалованная грамота царей Ивана Алексеевича и Петра Алексеевича 1683 г. Афонскому Павловскому Георгиевскому монастырю из собр. РГАДА//Монфокон: Исслед. по палеографии, кодикологии и дипломатике. М.; СПб., 2007. Вып. 1. С. 472-479; она же. Рус. жалованные грамоты на Афоне: (XVI-XVIII вв.)//ВЦИ. 2016. N 3/4(43/44). С. 263-283; Турилов А. А. От Кирилла Философа до Константина Костенецкого и Василия Софиянина: История и культура славян IX-XVII вв. М., 2011; Антонин (Капустин), архим. Заметки поклонника Св. Горы/Вступ. ст., коммент.: А. А. Турилов. М., 2013; Л. Библиотека ман-ра Св. Павла на Св. Гори//Читалиште. Београд, 2014. Т. 25. С. 45-53; Liakos D. Recent Information about the Building History in the St. Paul Monastery, Mt Athos: The Contribution of a Small Scale Excavation//Ниш и Buзahmuja. Ниш, 2015. Т. 13: XIII науч. скуп, Ниш, 3-5 jyh 2014/Уред. М. Pakoцuja. С. 271-286; Кащеев А. А. Архим. Леонид (Кавелин) и собрание слав. рукописей в б-ке мон-ря св. Павла на Афоне//Библиосфера. Новосиб., 2017. 2. С. 53-58. |
| ...Не от того, что они русские, жалеет Искандер Титова и Кавелина... Не вспомнил бы он ни о русской песне, ни о вреде, грозящем душе отрока, если бы Гримма заменил Луи Блан, Виктор Гюго, если другой кто бы только напитал своего воспитанника революционными понятиями... Очевидно, что все мысли и желания Искандера совершенно противоположны тому, что составляет истинную пользу России. Без сомнения, прежде всего воспитатель наследника должен быть человек верующий, затем православный христианин. Конечно, только последний может вполне и полюбить сроднившийся с Православием народ русский и воспитаннику своему внушить любовь к народу и нелицемерное благоговение к Церкви, составляющей всю внутреннюю крепость России; напротив, воспитатель-иноверец ни себя, ни других не может уберечь от некоторого презрения к народу, к смиренной простоте его и уже одним присутствием своим может внушить то равнодушие к Церкви, вследствие которого ересь не смеют назвать ересью, а еретиков еретиками, и ставят их не только наравне с православными, но и выше их. Но если влияние иноверного воспитателя иногда бывает не вполне безопасно, то не только несравненно вреднее, но даже совершенно пагубно влияние воспитателей и наставников вовсе не верующих. А именно от того, что таковыми Искандер считает Титова и Кавелина, он и жалеет их. Негодуя как будто на то, что Гримм чужой России, он на самом деле хотел бы наследника еще более отдалить от своего народа, хотел бы совершенно отторгнуть его от того, что составляет лучшее достояние родины, твердейшее основание его державы. Говоря об одном воспитателе царевича, Искандер, как мы видели, прикидывается поборником русской народности, говоря о другом, он является ненавистником военного сословия. Откуда такая ненависть? Очевидно: нежное сердце Искандера возмущается при одной мысли о ужасах войны. О народных бедствиях, сопряженных с нею. «Пора оставить, – говорит он, – дикую мысль завоеваний, кровавых трофеев, городов, взятых приступом, разоренных деревень, потоптанных жатв – что за мечтания Нимрова и Атилы? Время этих бичей человечества вроде Карла 12 и Наполеона минует. |
|
|
