| Закрыть itemscope itemtype="" > Картины о войне, прославляющие жизнь 23.06.2015 701 Время на чтение 3 минуты День памяти и скорби - 22 июня, вошедший в историю нашей Родины как один из самых тягостных и трагичных - вписан в генетическую память народа «минутой молчания», ритмом метронома вдруг замолчавшего радио и первыми бомбежками на западных рубежах Отечества. Именно в этот день, 22 июня, но уже 2015 года в атриуме Центральной Избирательной Комиссии РФ - недалеко от Кремля - состоялось открытие выставки живописных полотен известного российского художника Святослава Гуляева, посвященных 70-летию Победы в Великой Отечественной войне, и презентация его новой картины - «После боя сердце просит музыки вдвойне». Вернисаж был организован по инициативе и при поддержке Российского Национального Комитета по Черноморскому Экономическому Сотрудничеству. Галерея представленных работ включала такие, ставшие известными, как «Синенький скромный платочек», «Был месяц май». Гармонично смотрелся в соседстве с ними портрет российского драматурга Виктора Розова, - автора пьесы «Вечно живые», на основе которой был создан киношедевр о войне - «Летят журавли». Центральное место в экспозиции заняло полотно «После боя сердце просит музыки вдвойне» - это строчка популярной песни Василия Лебедева-Кумача «Кто сказал, что надо бросить песни о войне?». Сюжет картины посвящен долгожданной передышке между боями. В развалинах одного из домов солдаты увидели чудом уцелевшее пианино, среди них нашелся музыкант и пальцами, только что сжимавшими автомат, тронул клавиши, - зазвучала мелодия. Бойцы притихли, замерли, кто-то из них прижал к шинели котенка - весточку из мирной жизни, кто-то склонился в задумчивости, вспомнив родных, кто-то не скрывал радости от гармонии звуков, которые может быть, в этот момент перекрывали сигналы сирен и орудий. Художнику удалось не только мастерски запечатлеть эпизод войны, но рассказать историю молодых солдат, передать атмосферу этого безымянного привала, этого «глотка» мирной передышки, и может быть, поэтому картина звучит как гимн жизни. |
| Незадолго перед смертью шесть томов рукописей Бориса Садовского были приобретены Литературным музеем. До сих пор опубликованы лишь отдельные дневниковые записи и стихи 20–40-х годов, вошедшие в издание: «Борис Садовской. Стихотворения, рассказы в стихах, пьесы и монологи. Новая библиотека поэта. Малая серия. СПб., 2001». Среди стихотворений есть и шуточное, датированное 1940 годом. Чувство юмора не покидало Бориса Садовского даже в самые тяжкие времена, о чем можно судить по его стихотворному посланию к В.И. Лебедеву-Кумачу как депутату Верховного Совета РСФСР и «товарищу по перу»: Тов. Лебедев-Кумач, вы мой избранник И в то же время мой товарищ по перу. Послушайте, что Вам расскажет бедный странник, Гость обездоленный на жизненном пиру. Пишу я сорок лет. Мои произведенья – Четырнадцать весьма разнообразных книг. Рассказы, повести, статьи, стихотворенья. Мне скоро шестьдесят, и я уже старик. Был с Блоком, с Брюсовым союз мой неизменен. Я Маяковского знал юным удальцом. Еще в «Товарище» меня печатал Ленин, Отец которого дружил с моим отцом. Лет двадцать я без ног, но, несмотря на это, Три года на дому я лекции читал. Профессор красный я, а в звании поэта Союз писателей давно меня признал. В последние года в постель пришлось свалиться: Смерть хмурая ко мне так близко подошла, Но ожил и пишу. И как же не трудиться, Когда над головой полет орла, Когда истории и миру предписала Страна великая незыблемый закон, Когда Америка соседкой нашей стала, Покорена тайга и полюс побежден. Но Пушкин говорит, что для поэта нужен (Как, впрочем, и для всех трудящихся людей) Хороший сон, затем обильный добрый ужин. Литфонд же мне дает три сотенки рублей. Три сотни на меня и на жену больную. Пора о пенсии решиться хлопотать. Просил на лето я хоть сумму небольшую, Ее «товарищи» всё забывают дать. Так помогите мне подняться снова к свету, Певец отзывчивый на радость и тоску. Прошу немного я: спокойствия поэту, Обеда скромного больному старику. Знаменитый поэт-песенник Лебедев-Кумач, надо думать, помог «товарищу по перу» в оформлении пенсии вместо пособия Литфонда. Депутаты в ту пору были всесильны, хотя через год, во время эвакуации из Москвы, никакое депутатство не спасло самого Лебедева-Кумача, которого полгода продержали в казанской тюремной психушке за несколько гневных фраз в адрес Сталина, допустившего немцев к Москве. |
| А отец-наместник говорит: «Посмотри на меня: кожа да кости. Меня заживо можно пихнуть в пещерки, где наши преподобные отцы лежат. И от меня требовали, чтобы я доносил на каждого собрата. Но ты неправильно робишь. Треба казати тильки одне: не буду и не хочу. Инши слова ( другие слова - Прим. А.Н. ) казати не треба». И я, наученный отцом-наместником, так и говорил. Они мне то-то - «не буду», то-то - «не хочу», твержу одно, переходя в цейтнот. Сидел там командир, глава КГБ, он шепчет другим: «Что, дескать, заставляете сумасшедшего на нас работать? Он же явно сумасшедший. Зачем он нам нужен?» Отпустили меня и больше не приставали. Но сказали: «Мы намечали вас сделать инспектором, потом ректорская должность Вам улыбалась. А теперь ходу не будет». Очень интересно: будто бы я ждал от них ходу ( смеется ). Вот такие хождения по киевским мукам. «Живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей». Уже никто не поет этой песни Лебедева-Кумача, как и не вспоминают слов Маяковского - «И жизнь хороша, и жить хорошо» (это в праздники растягивали тогда транспаранты на городских улицах). Семинария тогда и сейчас - Что отличало вас, семинаристов тех лет, от современных семинаристов? Начальные молитвы к Литургии я читаю по-гречески свободно. По латыни тоже. Нас учили профессора, окончившие еще дореволюционную академию - Я бы сказал, знаете что? Мы учились как следует. Если бы я сегодня попал на Святой Афон , то был бы для них желанным гостем, потому что начальные молитвы к Литургии я до сих пор читаю по-гречески свободно. По латыни тоже могу. Когда приезжают ко мне гости, я читаю и пою им по-латыни. Нам все преподавали не на шутку: «Gloria in excelsis Deo, et in terra pax, in hominibus benevolenmia». Это из ангельского репертуара: «Слава в вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение». Нас учили профессора, окончившие еще дореволюционную академию. В медицинском техникуме в Сумах нас учил латыни сын священника Александр Дмитриевич Рождественский, выпускник Киевской академии, а в Богословском институте и в академии Иван Лебедев, мы звали его «amicus», что значит «друг». |
| Карпов, не чуя под собой ног, поднялся на трибуну, подошел к микрофону, кашлянул и начал говорить. Сначала он говорил медленно и неуверенно. Но когда почувствовал, что слова у него выговариваются те самые, что надо, те самые, что стоят в бумажке и которые он, к тому же, наизусть выучил, робость его прошла. Его вдруг охватил какой-то могучий порыв. Показалось, что возвернулась к нему его молодость, что повторялось то самое яркое и волнующее, что было в его жизни. Митинг, тысячи голосов, оркестр, кумачовые плакаты. Тут же рядом командиры — всякие начальники. Все кричат «Да здравствует!» и «Долой!». Сейчас и он закричит, и ему захлопает вся двадцатитысячная толпа. Да, прошлое вдруг ударило ему в голову. Он пришел в небывалое возбуждение. Под конец своей речи он уже не говорил, а кричал. Отдельно выкрикивал каждую фразу. Размахивал кулаком правой руки и даже левой рукой, в которой была зажата бумажка. Митинг еще молчал, но Карпов чувствовал, что его слушают, и знал, что когда он кончит, тишина взорвется бурными криками одобрения. Он успел почувствовать, что ждет этого одобрения, хочет его. Он закончил свою речь пламенными призывами. Теми самыми, что всплыли в его разгоряченном мозгу из тех давних митинговых лет. — Да здравствует товарищ Ленин! — прокричал он. — Да здравствует товарищ Троцкий!.. Митинг омертвел. Остолбенели от ужаса стоявшие на трибуне начальники. И все растерялись. — Да здравствует товарищ Зиновьев! — неслось над площадью. — Да здравствует товарищ Ворошилов!.. Этого последнего имени, однако, никто уже не слышал — радист уже выдернул из микрофона шнур. На Карпова набросились какие-то люди. Он продолжал что-то кричать. Его связали, засунули ему в рот кусок кумача, оторванный от лозунга, свисавшего с трибуны. В тот же вечер его доставили в Ленинград. Несколько месяцев держали в тюремной больнице — обследовали на вменяемость. Врачи признали его здоровым. Вот тогда и появился он в нашей камере. Перед нами стоял пожилой человек в поношенном полупальто, в валенках. В его широко раскрытых глазах застыли испуг и удивление. Он довольно долго — минуту, и то и две — молча стоял возле захлопнувшейся за его спиной двери. Потом он низко поклонился, опустив правую руку почти к самому полу, и тихо произнес: |
| Внутри этого раскола возникла мощная и бескомпромиссная секта революционеров. В том, что новая секта распространилась, виноваты в первую очередь те, кто призван быть пастырями. Но каково пастырям, если они сами превращены в закрытое сословие, «крестильно-погребальную артель», а святители (епископы) обращены в чиновничество. И таковыми их сделали именно те, кто воспринимал саму идею Москвы – Третьего Рима, осуществляющего на земле идеалы Небесного Пути – как «позабытую сказку в старомосковском духе». Вот тут-то пришёл большевик, предложивший народу то, что показалось так похожим на чаемое Царство справедливости. Но Октябрю предшествовал Февраль. Именно «их песня, начатая несрочно и неладно, дико дотянута коммунистами», – писал Шмелёв в эссе «Русское дело» (1924). «Вспоминаю я март 1917 года… Зачинающаяся, но уже хмельная, весна, сибирские просторы и дали, и поезд свободы, от паровоза и до хвоста – в красных флагах, в полотнищах кумача с золотом и коленкора с дёгтем, с крикливыми изречениями из прокламаций, где бряцали побрякушечные слова, совсем опошленные потом тысячами трибунных глоток…». Так начинается очерк «Убийцы» (1924), повествующий о шествии поезда, везущего из Сибири бывших политзаключённых. «Я взял поезд освобождённых не случайно. Такие поезда – не поезда везли и несли на Русь тучи охотников править и устраивать жизнь по своему, вернейшему, способу, который им написали и с точностью выверили прекрасно знавшие Россию: Маркс и Энгельс, Либкнехт и Адлер, Плеханов и Чхеидзе, Чернов и Церетели, Рамишвили и Ленин, Троцкий и Радек, Роза Люксембург и Клара Цеткин, Вандервельде и Бела Кун, и десятки и сотни больших и малых учителей и пророков, многие из которых в ближайшее время нашли-таки наконец истинное свое призвание – палачей-убийц. Носителям новой веры, работавшим на вражеские деньги, помогали и многие, не принимавшие новой веры. То были или близорукие, переоценивавшие свои силы, или не учитывавшие последствия, или захлебнувшиеся в величайших возможностях, или настолько стыдливо-робкие, что боялись упорством скомпрометировать своё прошлое перед прозревшим народом, подделываясь к нему, потакая, не имея мужества сознаться перед собой в трусливости, продолжая бояться всё ещё пугающего клейма старорежимник и черносотенник. Иные из них, умеренные по политическим взглядам, не оказывали сопротивления, иные – даже способствовали приказам, убивающим силу фронта, и не помешали гнусному делу натравливания солдат на офицеров. |
| — Пресветлый царь Балдей Обалдуевич! Нашу державу волки одолели, всех овец прирезали. Пусть Фока волков из царства выгонит. Глядишь, они его и заедят. — Вот так голова! — говорит царь. — Всей думой думай, лучшей казни не удумаешь. Пиши указ. Услыхал народ указ. Понял народ, как темный царь за светлый ум Фоку жалует, перешептываться начал, сговариваться. Сплачиваться. Порознь народ дождь, а вместе — полая вешняя вода. Сила! Какую хочешь преграду смоет. — Надо, ребята, Фоке подмогнуть, — говорят мужики. — Какая тебе, Фока Корнеич, подмога нужна? — Помогите, — отвечает Фока, — если милость будет. Поймайте мне десятка два волков. А я буду им кумачовые жилетки шить, да огненного цвета краску для их морд разводить, да колокольцы-бубенцы делать. — Это зачем? — Увидите, — отвечает Фока. Поймал народ два десятка волков. И живьем их в мешках Фоке доставил. Обрядил Фока волков в кумачовые жилетки, намазал им морды огненной краской, привязал им под брюхо колокольцы, нанизал на хвосты бубенцы да петушиные перья и выпустил на волю. Кинулись волки к своим стаям, а стаи от них. Боятся огненных морд. Страшатся кумача. А звон для них хуже стрельбы. В леса стаи кинулись, а Фокины волки не отстают от своих, ходу прибавляют. От своего звона уйти хотят. От своих волчьих хвостов с бубенцами убежать. А как убежишь? За одну ночь ни одного волка в этой земле не стало. А Фока косит себе овсы да под озимые клин земли подымает. Царя вовсе узнать нельзя. Волк рядом с ним за ягненка сойдет. Оба рукава сжевал. Каменья от обиды из короны выколупывать начал. — Без думы его казню. На плаху! Только как народу об этом объявить? До греха недолго. Вину надо придумать, закон подвести. А думный дьяк тут как тут: — А, ваше царское преувеличество, я хоть и Пустая Голова, а закон могу подвести! Фока герб нашей державы обесчестил. — Какой такой герб? — Как же, ваше еси до небеси! На гербе у нас волк в короне овцу на загривке тащит. Овец волки приели, а волков Фока в чужие земли выгнал. Мы теперь царство с фальшивым гербом. У нас ни волков, ни овец. Что другие державы скажут? |
| 20 февраля. Сербы решили уничтожить преграды между Сербией и Косово и накануне сожгли КПП на въездах. Для «вразумления» натовцы на сутки закрыли границы… Моя подруга, работающая в университете Нови-Пазара, обрадовалась – каникулы закончились, надо возвращаться на работу, а теперь есть уважительная причина, чтобы подольше остаться в любимом Косово. Отношения к происходящим погромам и беспорядкам у сербов противоречивое: одни говорят, что это принесет вред людям, находящимся в анклавах Метохии; другие, что это естественная реакция на происходящее беззаконие. «Знаешь», – говорит мне Любица, живущая в анклаве. «Когда шиптары напали на сербов в моем городе и близлежащих селах, то всех мужчин, взятых в плен, убили; когда напротив моего дома сожгли дом сербов, у меня тоже было желание пойти и отомстить». Являясь очевидцем происходящего, могу сказать, что тоже испытываю неоднозначные чувства: нельзя инертно наблюдать, как у тебя отнимают Святую землю, для того, чтобы еще больше надругаться над ней. Нельзя терять человеческий облик и в исступлении громить правых и виноватых. Бороться надо – хотя многие скептически относятся к результатам, говоря, что КиМ уже потеряно. По моему мнению, бороться надо уже для того, чтобы на Суде пред Богом сказать: мы сделали, что могли, а дальше да будет воля Твоя, Господи. 21 февраля. Поездка в Приштину (главный город КиМ) уже не вселяла ни тревоги, ни чувства гнетущей тяжести, какое было в разгар торжеств 17 февраля. Шиптары спокойны – дело сделано, и теперь с помощью могущественных заокеанских и западных друзей остается закрепиться на оккупированной территории. В центре Приштины, на главной площади стоит памятник «победе»: слово из огромных железных букв на английском – НОВОРОЖДЕННЫЙ, а чуть выше висит плакат, поздравляющий с удачными родами. Люди мирно сидят в кафе, дети фотографируются с албанским флагом на фоне гигантского кумача, вывешенного на здании с надписью: «American School of Kosova». Обилие красного цвета, портреты национальных героев, транспаранты «Urime pavaresia» (да здравствует независимость) уже начинают приедаться и наталкивают на мысль, что к эпохальной дате албанцы подготовились основательно и загодя. |
| В сентябре 1941 года на экраны страны вышел короткометражный фильм-концерт режиссеров И. Трауберга и А. Медведкина «Мы ждем вас с победой». Именно они осуществили первую запись «Священной войны», пригласив для участия в фильме и исполнения этой песни оставшуюся в Москве небольшую группу хора Краснознаменного ансамбля. Состав его был так непривычно мал, что решено было петь эту песню за кадром в то время, когда на экране демонстрировались документальные эпизоды, снятые на полях сражений. Показ их сопровождался титрами со словами песни. Звукозапись «Священной войны», сделанная для этой картины, была передана на радио и стала регулярно звучать в его передачах. В 1942 году, после возвращения из поездки на фронт основного состава ансамбля, «Священная война» была записана краснознаменцами на грампластинку. Уникальный экземпляр такой пластинки бережно хранится в архиве дочери поэта Марины Васильевны. Хранит она и стенограмму совещания по военной песне, состоявшегося в Союзе писателей 11—14 сентября 1941 года, с записью выступления В. И. Лебедева-Кумача: « Я считаю, — говорил он. обращаясь к своим собратьям по перу, — что если песня понесла в массы какой-то политический, нужный нам, народу, стране, государству, лозунг, — это колоссальное дело. Нужно учесть силу этого влияния и воздействия. Должны быть всяческие песни. Но песни широкого народного звучания, несущие в себе большие лозунги, большие призывы, выражающие чаяния народа, предвосхищающие их, — это самое большое, что нам рисуется в песенном творчестве и что нам предстоит сделать по линии песен Победы… Надо подойти к созданию песни с трепетом сердечным, с горячей душой. Только так и можно создавать песни, потому что песня это прежде всего взволнованная речь ». Вот такой взволнованной речью поэта и композитора, отозвавшейся в сердцах миллионов их соотечественников, и самой первой песней Победы, до которой оставалось еще долгих и трудных четыре года. стала «Священная война», бессмертная песня, как назовет ее впоследствии Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. |
| Хотя большинство полководцев Красной армии, как и их противники, полководцы Белой армии, сражавшиеся друг с другом, были героями Германской. Василий Иванович Чапаев - полный Георгиевский кавалер, как и Семен Михайлович Буденный. Георгиевскими кавалерами были и прославленные советские полководцы, которым предстояло сокрушить Третий рейх, унтер-офицеры Георгий Константинович Жуков и Константин Константинович Рокоссовский и многие другие Герои Великой Отечественной. Сегодня мы понимаем, что Первая мировая и Вторая мировая были одной страшной войной, разделенной перемирием с 1918 г. по 1939 г. Но давайте подумаем, а почему же все-таки Германская не осталась в памяти нашего народа войной Отечественной? Только ли в нежелании советской историографии признавать Германскую войной Отечественной кроется причина? " Священная война " написана в 1916 году, но прозвучала в июне 41-го До сих пор при первых аккордах песни «Священная война», хочется встать. Мы чувствуем величие подвига, совершенного нашими отцами и дедами. А ведь написал эти стихи в разгар Германской войны в 1916 г. учитель словесности из г. Рыбинска Александр Адольфович Бодэ. Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой С германской силой тёмною, С тевтонскою ордой. Пойдём ломить всей силою, Всем сердцем, всей душой За землю нашу милую, За русский край родной. Но в то время эти стихи оказались не востребованы – в русском обществе все большую популярность приобретали революционные песни. В революционном безумии народ разрушил собственное государство и был ввергнут в кровопролитную братоубийственную гражданскую войну. И в 1941-м пришлось вновь воевать с тевтонами, «германской силой темною». По воспоминанием дочери Александр Адольфович в 30-е годы стал говорить о предстоящей войне: «Отец стал говорить о неизбежности войны с Германией: „Чувствую я себя уже слабым, а вот моя песня „Священная война“ может ещё пригодиться “. Считая поэта-песенника В. И. Лебедева-Кумача большим патриотом, отец решил послать ему свою „Священную войну“» . |
| Слова M. Голодного, А. Н. Афиногенова, Т. С. Сикорской и народные Петя и волк Симфоническая сказка. Для симфонического оркестра Слова Прокофьева. 3 детские песни 1936-1939 Для голоса и фортепиано Слова А. Л. Барто, Сикорской, а также Л. М. Квитко в переводе С. В. Михалкова 4 марша 1935-1937 Для духового оркестра Музыка к фильму «Пиковая дама» Музыка к спектаклю «Борис Годунов» Пушкина ор. 70 bis Музыка к драматическому спектаклю Постановка 1957, Центральный детский театр, Москва Музыка к спектаклю «Евгений Онегин» Музыка к драматическому спектаклю По роману в стихах А.С. Пушкина. Камерный театр, Москва Русская увертюра 2 варианта — для четверного и тройного состава оркестра 3 романса Для голоса и фортепиано Слова А. С. Пушкина К 20-летию Октября 1936-1937 Текст-монтаж Прокофьева из сочинений К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина Ромео и Джульетта Для фортепиано 10 пьес для фортепиано, концертная транскрипция из музыки к балету Песни наших дней Вокально-симфоническая сюита Слова А. Пришельца, В. И. Лебедева-Кумача, С. Я. Маршака, народные Музыка к спектаклю «Гамлет» Шекспира 1937-1938 Музыка к драматическому спектаклю Ленинградский драматический театр Для фортепиано Концертная транскрипция из музыки к спектаклю «Гамлет» Александр Невский 1938-1939 Кантата. Для солистов, хора и оркестра Слова Прокофьева и В. А. Луговского 7 песен Для голоса и фортепиано Слова А. А. Прокофьева, А. Н. Благова, М. А. Светлова, М. А. Мендельсон, П. Е. Панченко и народные Соната 1 для скрипки и фортепиано 1938-1946 Государственная премия СССР, 1947 Семен Котко Либретто В. П. Катаева и Прокофьева. Поставлена 1940, Оперный театр им. К. С. Станиславского, Москва Семен Котко ор. 81 bis Сюита. Для симфонического оркестра (из оперы) Соната 6 1939-1940 Для фортепиано Соната 7 1939-1942 Для фортепиано Государственная премия СССР, 1943 Соната 8 1939- 1944 Для фортепиано Государственная премия СССР, 1946 Здравица Кантата. Для солистов, хора и оркестра Текст из русского, украинского, белорусского, кумыкского, курдского, марийского и мордовского фольклора |
|
|
