| § 34. Иосиф и Евангелисты – о состоянии Иудеи при явлении И. Христа. (4 г. до Хр. Э.) ρχ.XVII, 9–11 гл.; περ λς.II, 1–6. История Ирода, соединяя порванные нити Ветхого Завета и Нового, соприкасается своими последними событиями с Историей Евангельской, находя в последней весьма важные новые черты для своего дополнения и освещения, равно как и сама, уделяя многое для разъяснения и подтверждения последней. Ирод Флавия и Ирод Евангелия – что может быть согласнее и историчнее? Старый злодей, тревожащийся при одной вести о каком-то «новорожденном Царе Иудейском»; – хитрый проныра, столь дипломатично пытавшийся употребить и неведомых пришельцев в орудие своего кровавого замысла; – бессердечный тиран, ради Одного Младенца избивающий целый околоток невинных малюток… – как все это прекрасно дорисовывает и подтверждает исторический образ болезненно-подозрительного, демонски-коварного и мрачно-бесчеловечного Ирода, начертанный И. Флавием. Без особых натяжек, можно восстановить немало и других характерных черт Ирода или его правления в Евангельских событиях, и находить вообще немало благодарного материала для уразумения многих характерных проявлений народного духа времен Спасителя. Мы знаем, например, каким высоким почетом пользовались до Ирода фарисеи, являя в себе образец пламенного патриотизма и безраздельно владея мыслями и чувствами всего простого народа, – и как, не смотря на всю свою смелость, они должны были стушеваться пред решительными мерами Ирода; ближайшим результатом этой перемены было то богатое последствиями явление, что они, попрятавшись по школам, замешиваясь в толпы народа, усиленно продолжали втайне воспламенять юношество и народ ненавистно к Римлянам и Ироду, их орудию, причем – неразборчивые в средствах для ослеплявшей их мести, они особенно ревностно и успешно воспитывали народ в этом направлении путем искусственно-остроумных применений к современным лицам и событиям (в данном случае Ироду и Римлянам) всего, что только представлялось в Писании наиболее богопротивным и гнусным. |
| Предисловие издателя В настоящей публикации вниманию читателя предлагается не издававшаяся ранее работа свящ. Павла Флоренского. Рукопись 1 датирована ноябрем (на обложке) – декабрем (на титульном листе) 1904 года. Согласно подписи на титульном листе, о. Павел написал эту работу, будучи студентом 1-го курса Московской духовной академии. Работа имеет два заглавия: на обложке – «О терафимах» и на титульном листе – «Что такое идолы Лавана, и с какой целью Рахиль похитила их у отца?». Второе заглавие повторяется затем еще дважды: перед библиографией и перед основным текстом – по-видимому, оно и является «официальной» формулировкой темы этого студенческого сочинения. На титульном листе, помимо заглавия работы, фамилии автора, указания места и года, содержится отзыв рецензента (подчеркивания автора отзыва): Пред выдающимися дарованиями и изумительным по кропотливости трудолюбием автора прямо благоговею! Самого высшего академического балла мало для обозначения истинного достоинства этого труда пред остальными. Со стыдом ставлю жалкое 5, выглядывающее таковым от неизмеримого превосходства этой титанической работы перед моей оценкой. Архимандрит Иосиф. Автор отзыва – архимандрит Иосиф (Петровых) , будущий митрополит Петроградский, основоположник «иосифлянского» раскола, бывший в 1904 г. экстраординарным профессором и инспектором МДА. Ему же принадлежат и немногочисленные неавторские комментарии на полях работы 2 . Как следует из первого заглавия, сочинение посвящено терафимам – предметам, упоминания о которых в тексте Ветхого Завета и по сей день не имеют общепринятой интерпретации, что не позволяет сделать однозначных выводов ни об их внешнем виде, ни об их назначении. Обращаясь к этой теме, автор сочинения излагает и критически оценивает различные взгляды на этимологию слова «терафим» (§§ 1–2), обсуждает способы передачи этого слова в древних переводах Ветхого Завета на греческий язык и в арамейских таргумах (§ 3), приводит все упоминания о терафимах в Ветхом Завете (§ 4) и подробно анализирует их (§ 5). Затем, опираясь на раввинистическую традицию и свидетельства средневековых арабских источников, автор связывает библейских терафимов с культом секты сабиев, практиковавших, согласно сообщениям источников, человеческие жертвоприношения (§§ 6–7). В качестве вывода предлагается теория постепенной трансформации древнего обычая почитания терафимов, бывших, по мнению автора, изначально только талисманами, напоминавшими об умерших предках, в изуверскую магическую практику гадания с использованием человеческой головы, применявшуюся сабиями (§ 8). В заключение автор анализирует мнения некоторых европейских исследователей, писавших о терафимах и сабиях (§ 9), и приводит в качестве обоснования своей теории свидетельства Книги премудрости Соломона ( Прем. 13:11–19; 14:13–16 ) об идолах и идолопоклонстве (§ 10). |
| I. Первая седмерица прокураторов § 39. Прокураторы, современные Христу. Свидетельства Иосифа о переписи, о Христе, о Крестителе и о св. Ап. Иакове Назначение первого прокуратора Иудейскаго, которым был Копоний, совпало с отправлением в Сирию нового Сирийского наместника, Квириния, получившего от Кесаря нарочитое повеление – произвести в новоприсоединенной области " census», то есть перепись населения и недвижимости, с целью установления по римскому обычаю соответствующих податей. По всем данным Иосифа и самого дела, это важное событие как будто имело место по низложении Архелая и по формальном объявлении Иудеи Римской провинцией, то есть – не позднее и не раньше 6 / 7 год. по Хр. принятого летосчисления, а, значит, по точному расстоянию от Рождества Христова – спустя по крайней мере 10 лет после упоминаемого Евангелистом Лукой, как современного Рождеству Христову, события: «изыде повеление от Кесаря Августа написати всю вселенную» ( Лк.2:1 ). В виду этого, оставив пока Квириния выполнять поручение Кесаря, мы не можем миновать столь любопытного разногласия двух свидетельств, при тождестве действующих лиц и условий, не оставляющих, по-видимому, сомнения в том, что они имеют в виду одно и то же событие, и, однако, приводящих в столь неудобное столкновение авторитета компетентного светского историка с авторитетом не менее компетентного Евангелиста. Крайнее обострение этого столкновения свидетельств усугубляется их полной, по-видимому, непримиримостью и неизбежностью в том и другом случае самых вопиющих уступок при попытках к примирению. Отождествление события, свидетельствуемого Иосифом, в пользу упоминаемого Лукой – нарушает и дату, и смысл, и всякую уместность события при других условиях. Отождествление события, свидетельствуемого Лукой, в пользу Иосифа – нарушает столь тесную и едва ли выдуманную, конечно, связь с этим событием другого важнейшего, – т.е., прибытия в Вифлеем со Своим Обручником Пресв. Девы для рождения здесь Обетованного Спасителя. 897 Спрашивается теперь (и это один из самых неразрешимых вопросов – как для критиканов, так и защитников Евангелия), в каком отношении действительно должны стоять оба указанные свидетельства, суть ли они, во-первых, совершенно тождественны по отмечаемому в них событию, и если да, то какая из двух различных дать имеет больше оснований к принятию, – та ли, которая усвояет этому событию место после смерти Архелая (10 г. от P. X., как у Иосифа ) – или та, по которой описываемое событие совпадало с рождением Спасителя и падало, следовательно, на 1-й год Р. Хр. и на последний год Ирода (как у Евангелиста )? Во-вторых, – если нет никаких достаточных оснований для отождествления этих событий, и если оба они не должны быть выдумкой, то оба ли они истинны, или мы должны пожертвовать одним из них в пользу другого? |
| ΙΙ. Вторая седмерица прокураторов § 42. До войны (44–66) ρχ.XX, 1 и 5-ll; περ λ.ΙΙ, 11–14 Стремительно и неуклонно покатилась политическая жизнь народа Божьего к концу, сразу, как только угас на кресте Его обетованный, но им отвергнутый Царь. Дух злобы и тьмы до крайности развил свое тлетворное брожение, лишь только «Солнце Праведное» перестало сиять для ослепленных очей Израиля. Как электрический ток определенного наименования (положительный, отрицательный) моментально развивает в противовес себе противоположную энергию соответствующей интенсивности, так отчуждившийся от жизни Божьей народ, разлагаясь на объединявшиеся дотоле в нем части, дробится на множество отдельных токов (партий), из коих каждая, с силой и неудержимостью электричества, стремится найти себе жизнь в уничтожении и поглощении другой, способствуя в этом взаимоуничтожении общему концу всего целого, под последней блеснувшей молнией от грозы – Рима. Две силы – хотим мы сказать – выступили в качестве исполнителя непреложных предначертаний суда Божьего Христоубийственному народу, и были, т. сказать, «ангелом его смерти». Одна из них – всепоглощающие стремления Рима, другая – всеуничтожающее и растлевающее отчуждение от жизни Божьей, которая в обетованиях и чаяниях Мессии, пока таковые имели для себя основание, была истинной живой «душой» Израиля, но которая фактически и юридически начала быть таковой «душой» лишь для нового Израиля, получившего с принятием Уничиженного Мессии «область истинным чадом Божьим быти», и перестала служить таковой душой для коснеющего в своем ослеплении до сих пор Израиля ветхого. Было бы делом далеко не праздного увлечения для историка исследовать раздельно и насколько возможно самостоятельно оба эти фактора, принимавшие равномерное участие в уничтожении чуть не самого бытия Израиля, и бывшие также в числе мук рождения, в предопределенной неизбежности которых появился новый христианский мир. По крайней мере, в дальнейших сообщениях мы постараемся иметь в виду эту раздельность и самостоятельность, в повествованиях нашего историка пореплетающиеся нередко до полного и неуловимого слияния. |
| Ι. Археология и Библия (Ι-ΧΙ кн.) Глава Ι. Археология и Пятокнижие § 6 Весь обширный труд Археологии Иосифа легко и естественно распадается по источникам и другим особенностям изложения, a, вместе, и по значению, на две равные половины. Первая обнимает первые одиннадцать книг (I-XI, 6 включительно), идущие в близкой и по местам совершенно ровной параллели с каноническими источниками Ветхого Завета. Вторая, начиная с одиннадцатой книги, с которой канонические книги Библии перестают оказывать помощь Иосифу, доводит историю Ветхого Израиля, на основании других источников, до самого конца ее (70 г. по Р.). В частности, первые 4 книги Археологии, образуя важнейший и интереснейший отдел I половины, соответствуют Пятокнижию Моисея, начинаясь с творения мира и кончаясь смертью Моисея. 6 следующих книг идут параллельно дальнейшим книгам Библии, отчасти отражая текст LXX, отчасти еврейский, и именно: Иис. Нав.==ρχ. V, 1 и 2, 1–5; кн. Судей==от 2, 6 до 8 гл. конец; V, 9 излагает историю Руфи; две первые книги Царств служат материалом для ρχ. V, 10-VII, 14, 3; две другие, с подробностями обеих Паралипоменон, и дополнениями чрез прор. Наума (IX, 11, 3), Иеремии (X, 7 и д.) и Ионы (IX, 10, 1–3) занимают ρχ. VII, 14, 8-X, 9 конец. ρχ. X, 10 до конца соответствует книге Даниила; наконец, XI, 1–6 гл. передает события книг Ездры, Неемии и Есфирь. Вторая половина Археологии продолжает прерванное Библией повествование о судьбах иудейства в эпохи Птоломеев и Селевкидов, когда начался ряд греческих историков (XII), две целых книги (XIII-XIV) посвящает династии Асмонеев, три (XV-XVII) – одному царствованию Ирода Великого; наконец, в трех последних (XVIII-XX) обозреваются события от смерти Ирода до управления последнего прокуратора Гессия Флора. В виду того, что обозреть ближе и полнее все характеристические и более или менее важные для нас особенности повествования Иосифа невозможно иначе, как шаг за шагом следуя за ним в его тексте, мы в дальнейшем именно таким образом стараемся дать более обстоятельный ответ на интересующий нас вопрос. При воспроизведении всех особенностей Иосифа мы указываем попутно и источники, к основам которых так или иначе могут быть приурочиваемы эти особенности, где связь их более или менее поддается выяснению. Самое же достоинство этих особенностей при этом становится ясным само собой после тех общих сведений об источниках, характере и условиях авторитетности Иосифа, которые мы уже предложили. |
| А.В. Журавский Глава IV. Последний период жизни митрополита Кирилла (1927–1937) Отношение священномученика Кирилла к деятельности митрополита Сергия как заместителя патриаршего местоблюстителя С апреля 1927-го по весну 1929 года митрополит Кирилл находился в ссылке в Туруханском районе Красноярского округа, из них последние полтора года – в станке Хантайка 520 . Зимой 1928 года, когда владыку везли в новое место ссылки, он проезжал поселок Полой (200 км севернее Туруханска 521 ), в котором находился в ссылке епископ Глуховский Дамаскин (Цедрик) 522 . Встреча со старцем-иерархом произвела неизгладимое впечатление на епископа Дамаскина. Результатом ее стала переписка двух архипастырей по вопросам внутрицерковной жизни. Именно здесь, в Туруханском крае, митрополита Кирилла застало известие об указе митрополита Сергия от 27 мая «Об образовании и легализации Временного Патриаршего Священного Синода и регистрации на местах органов епархиального управления», а также об опубликовании им 29 июля 1927 года особой Декларации. О реакции митрополита Кирилла на эту Декларацию в первый год после ее публикации ничего неизвестно. Создается даже впечатление, что митрополит Кирилл не придает этой Декларации такого существенного значения, какое придавали ей, например, митрополит Иосиф (Петровых) и его последователи. Вместе с тем, известно частное письмо митрополита Кирилла архимандриту Неофиту (Осипову) от 13 июля 1928 года, где говорится: «Учреждение новой формы Высшего Церковного Управления и я не признаю. Покойного патриарха реформаторам не считаю, а заявление, сделанное о нас в Сергиевской Декларации, считаю клеветой. О господине нашем Петре молюсь, потому что не знаю о его отношении к так называемому Патриаршему Синоду. Я здоров, прозимовал первую зиму благополучно, да поможет Господь и во вторую» 523 Здесь присутствует негативная реакция митрополита Кирилла на учреждение Временного Патриаршего Синода и на Декларацию. Зная, что в дальнейшем о Декларации митрополит Кирилл обычно не упоминал, стоит предположить, что это реакция на тезис о ссыльном духовенстве, прозвучавший не в Декларации, а в известном интервью митрополита Сергия. В условиях ссылки вполне вероятно было получение неточной информации о содержании Декларации. |
| В „Богосл. Вестн.“ закончилось печатанием «богословско-апологетическое исследование» прот. П. Светлова «Идея Царства Божия в ее значении для христианского миросозерцания». Последняя, IX, глава этого «исследования» (дек. 1903, янв., март, май 1904 г.) дает «очерк положения вопроса о царстве Божием в русском богословии». Разработка этого вопроса находилась, говорит автор, в неблагоприятных условиях. Имело здесь значение, во-первых, влияние византинизма и латинства. Первое отражалось равнодушием к идее царства Божия, как более практической, чем умозрительной; второе вело к смешению царства Божия с церковью. Но «в особенности» были и остаются неблагоприятными «два обстоятельства». Первое – духовная цензура, которая, подозрительно относясь ко всему новому и оригинальному в богословской литературе, допускает и разработку вопроса о царстве Божием «лишь в направлении общепринятого взгляда, которым Царство Божие отождествляется с церковью». Другое неблагоприятное обстоятельство – разработка богословия почти в одном только духовном сословии. В силу своей замкнутости и отчуждения от жизни это сословие тяготеет к односторонне-аскетическому пониманию христианства, а на почве такого понимания возникает эсхатологическая концепция царства Божия, которая «неизбежно сопровождается смешением церкви и царства Божия». По всем указанным причинам в русском богословии даже «еще совсем не прочищена дорога к правильному понятию о царстве Божием», а за отсутствием самой идеи в правильном ее понимании, разумеется «нет и не может быть» никакого влияния ее на богословскую мысль. «Кое-что», впрочем, по вопросу о царстве Божием писалось русскими богословами, и «краткое обозрение» этой скудной литературы (именно пяти журнальных статей) заняло лишь 5–6 страниц в исследовании. «От авторов, которые только пишут и холодно рассуждают о царстве Божием», о. П. Светлов переходит к авторам, которые, по его словам, не только пишут, но и живут, двигаются идеей царства Божия во всей своей литературной деятельности и в жизни. Эти авторы суть: свящ. Г. С. Петров, Н. Н. Неплюев и Вл. С. Соловьев . |
| Главная цель высшего духовного просвещения – та, чтобы образовать и воспитать крепкого духом, сильного верою и пламенного благочестием достойного пастыря и служителя Св. Церкви. И как бы угрожающе ни веял всюду проникающей и всеколеблющий дух „мира» среди и нашего духовного юношества, – нет сомнения – Всевышним Сердцеведцем и теперь, как всегда, предуготовляются среди этого юношества драгоценные сосуды Его спасающей благодати, яркие светильники св. веры, твердые столпы христианского благочестия. Самые отдаленный окраины нашего необъятного Отечества чают для себя будущих провозвестников Св. Христовой Истины из среды духовных питомцев. Благодатный огнь ревности ко спасению неведущих Бога и Спасителя нашего, лишенных всех сладостей и утешения св. Христовой веры, уже и теперь незримо расплавляет юные впечатлительные сердца многих, возгревая Христолюбивое желание и готовность – пренебречь всеми благами житейскими, оставить все, чем привлекателен родной край, и среди чуждых людей идти вещать спасительные глаголы живота вечного. Всемогущая десница Вышнего уже зиждет будущих доблестных Архипастырей, которым со временем суждено будет возвышаться на свещнице Великой Церкви Русской, осиявать и согревать спасительным Христовым светом мрак греховный. Уготовляются и меньшие сих светильники – честные скромные иереи, которые понесут на себе более посильные для них труды, и, одушевляемые тем же всепревозмогающим духом Богоугождения, тою же св. любовью к стаду Христову, украсят собою светлый облик Христовой Церкви, горячо послужив Ея великому делу – спасения, освящения и приведения всех ко Христу... Что может быть выше, святее этого подвига, этого служения, которое «толико вышше есть царствования, елико отстоит дух от плоти!» (Златоуст. Сл. о свящ., 3-е). Что – вожделеннее сего небесного звания, кроме которого ни в чем более – столько не может «насытиться Бога» благочестиво верующая и пламенно-любящая Его душа! Многие в беспомощном страхе и малодушии пред строго – возвышенными, ангельски – требовательными обязанностями столь святого звания готовы уклоняться от него, ссылаясь на свое недостоинство и малодушие. |
| К читателю Владея настоящею книгою, знай, добрый читатель, что ты некоторым образом владеешь душою моею! Не осмей ее, не осуди, не укори: она открыта пред тобою здесь так, как только открывают ее духовнику и самому близкому человеку: открыта во всех сокровеннейших движениях, ежедневных настроениях, чувствованиях, изъянах и немощах, во всех добрых или злых, светлых или темных сторонах и жизненных проявлениях... Быть может, многое и весьма многое здесь даже и не заслуживало бы того, чтобы быть увековеченным на бумаге. Но – желание видеть себя во всей точности таким, каков я был и вылился в своем дневнике за протекшее прошлое, – преодолело все другие соображения, и – не к худшему. Перечитывая эти, из души излившиеся некогда строки, я гляжу в них на самого себя каким-то особым наилучшим образом. Здесь происходить нечто подобное тому, когда художник, рисующий картину, чтобы лучше обнять ее взором во всех деталях, лучше видеть недостатки и то, как исправить их, отступает на некоторое расстояние от картины и смотрит на нее не в упор, а издали, потому что продолжительное смотрение рисунка в упор часто ведет к тому, что рисующий может притупить свое зрение к недостаткам картины (или как называется это у художников – „заглядеть картину»)... Подобным образом делает регент, когда старается послушать свой хор издали, чтобы полнее воспринять общее впечатление от пения, заглушающего вблизи своими отдельными звуками общие недостатки... Так поступаю и я. Картина художника – это душа. И о, как полезно посмотреть на нее с позиции внешнего стороннего наблюдателя! Хорошо уподобить ее и целому хору звуков, звуков самых разнообразных оттенков – от трогательно-приятного до резко-фальшивого и грубого. Как полезно самому послушать этот хор издали, с позиции стороннего слушателя! Лучше замечаются многие недостатки, виднее становится и то, где и как исправить их. Но – если все это более или менее достаточное оправдание дела со стороны или для самого себя, то – что дает мне смелость открывать эту книгу для доступа других желающих читателей? Скажу откровенно: доброе поощрение самих читателей. |
| Предисловие Многие из читавших книгу священника Павла Флоренского «Столп и утверждение Истины» (М., 1914) обращали особое внимание на 20-е примечание: «Относительно того, что слово понималось в древности и понимается по сию пору народом как некоторая мистическая реальность а, в частности, что смысл речения «ες νομα» в Священном Писании – мистический и метафизический, а вовсе не номиналистический, не вербальный, – доказательства см. в исследованиях...» и далее среди списка литературы: « П. Флоренский . Священное переименование. 1907 (суммирующая работа; готовится к печати)» («Столп...» С. 616–617). Что это за работа? Была ли он опубликована? Сохранилась ли рукопись? – эти и подобные вопросы естественно возникают у интересующихся творчеством отца Павла. Прошло 100 лет со времени написания П. А. Флоренским этого труда, и вот он, наконец, дождался опубликования. С точки зрения формальной, данная работа является со- единением двух курсовых сочинений, написанных П. А. Флоренским во время учебы в Московской Духовной Академии на 2-м и на 3-м курсах. Руководителем работы был профессор архимандрит Иосиф (Петровых) , впоследствии известный как основоположник «иосифлянского» раскола. Работа была оценена архимандритом Иосифом на 5+ со следующей припиской: «Улучшить оценку не могу, а потому ограничиваюсь благодарностью высокоталантливому, многоученому автору, являющему столь отрадный синтез дарования и трудолюбия». Впрочем, сам П. А. Флоренский полагал недостатком работы ее слишком большой объем. Какое же место занимает это сочинение в творчестве отца Павла? 1. Эта работа явилась продолжением его исследований закона прерывности (об этом сам П. А. Флоренский пишет в предисловии). 2. Эта работа заложила фундамент философии языка П. А. Флоренского. Его последующие философские работы («Общечеловеческие корни идеализма», «Мысль и язык», «Имена»), а также богословская позиция в споре об Имени Божием опирались на фундаментальное исследование 1906–1907 гг. 3. Уже в этой работе П. А. Флоренский применяет характерный для всего его последующего творчества метод исследования: чтобы понять исследование и объяснить его, надо исходить из мировоззрения его эпохи. Только тогда возможна объективная оценка. |
|
|
