| Напротив, относительно его личности и времени его жизни, равно как и характера и объема труда царит густой мрак, который хотя несколько и рассеялся в последние годы, но не прояснился еще окончательно. Подобно Малале, Иоанн был родом из Антиохии, почему он и смешивался часто с первым, он принадлежит, следовательно, к кругу сиро-палестинских литераторов, которые мощно выступают в VI и VII столетии в историографии, хронистике, а также в риторике и апографии. Время его писательской деятельности падает, вероятно на правление Ираклия. Гельцер предполагал, что этот Иоанн тожествен с монофизитским патриархом Иоанном, который с 631–649 гг. занимал патриаршую кафедру в Антиохии. Если это справедливо и если можно доверять несколько подозрительной заметке в конце константиновских эксцерптов «de virtutibus»: τλος τς στορας ωννου μοναχο, то он, вероятно, закончил свой труд монахом до вступления на патриаршество, следовательно, между 610 г., которым кончается хроника, и 631 г. Но вся эта комбинация покоится на шатких основаниях. Более подробное изучение дошедших до нас под именем Иоанна отрывков приводит к выводу, что его труд был всемирной хроникой, простиравшейся от Адама до смерти императора Фоки (610 г.). Она цитируется в константиновских эксцерптах, «Ιστορα χρονικ или просто как ’Ιστορα, в Cod. Paris. 1763 как »Αρχαιολογα, в Cod. Paris 1630, как κθεσις περ χρνων κα κτσεως κσμου. Иоанн хотел, как кажется, заменить труд Малалы более полным и лучшим произведением, настоящей всемирной историей. С этой целью он оставил слишком партикуляристическую точку зрения Малалы, для которого Антиохия является центром мирового целого, включил в рассмотрение иудейскую историю, посвятил более внимания истории римских императоров и обратился к более надежным древним источникам, которые он, насколько можно видеть, обработал с большим пониманием, чем Малала. Правда, попытка более точно определить эти источники наталкивается вследствие ненадежной и отрывочной традиции сочинения Иоанна на существенные затруднения. |
| посредство. По сути И. сопоставлял фрагменты этих произведений и прослеживал распространение т. н. бродячих сюжетов (подвигов Александра, апокрифических историй, видений конца света), которые пересказывались в лит-ре и на Руси, и в большинстве др. стран мира. Из подобных же сюжетов, известных книжникам всех стран, состояли в большинстве всемирные хроники и палеи, к-рые И. изучал. В процессе исследования им было выявлено большое количество переводных текстов, сохранившихся полностью или фрагментарно в древнерусской рукописной традиции; был впервые обнаружен слав. перевод Хроники Георгия Синкелла систематизированы отрывки Хроники Иоанна Малалы. На их основе удалось собрать почти полный текст этого произведения, доказать существование утраченного некогда полного древнеслав. перевода хроники. Работа И. с Хроникой Малалы во многом способствовала воссозданию первоначального греч. текста, поскольку слав. отрывки содержат ряд эпизодов, не сохранившихся в греческих рукописях. На протяжении длительного периода И. неоднократно обращался к изучению т. н. Иудейского хронографа (XIII в.) и в конце жизни подготовил издание одного из главных его источников - слав. перевода «Иудейской войны» Иосифа Флавия (1938). Исследование, к-рое должно было сопровождать публикацию текста памятника, осталось неизданным: почти завершенный автором текст, сохраняющий значение до наст. времени, находится в архиве ученого («История Иудейской войны». 2004. Т. 1. С. 9-12). Интересом к хронографии вызваны преимущественно и занятия И. смежной темой - древнейшей (не позднее нач. XII в.) историей рус. летописания. Значительное место в творчестве И. занимала проблема происхождения переводов изучаемых им памятников. Он был в числе ученых, исследовавших древнерус. переводы домонг. периода (хронографическую версию «Александрии», «Историю Иудейской войны», хроники Георгия Монаха («Временник») и Георгия Синкелла и др.). Выводы И. были в основном приняты позднейшими исследователями (за исключением болгарских), хотя происхождение перевода Хроники Георгия Монаха неоднократно становилось предметом полемики. |
| источник, рассказывающий об убиении Юлиана,- Хроника Иоанна Малалы - был известен на Руси. В нем описано видение свт. Василия Великого: Спас, сидящий на престоле, посылает св. Меркурия убить Юлиана; воин стоит перед Христом в светящейся железной броне. Услышав повеление, он исчезает и потом возвращается, вновь предстает перед престолом Господа и сообщает о гибели Юлиана. Прп. Иоанн Дамаскин в «Первом защититильном слове против порицающих святые иконы» в разд. «Свидетельства древних и славных святых Отцов об иконах» (§ XVI) пересказывает этот эпизод, несколько изменяя его: свт. Василий видит икону Божией Матери, на к-рой изображен и воин Меркурий; он исчезает с иконы и вновь появляется уже с окровавленным копьем. Этот эпизод не был включен в слав. версию «Первого защитительного слова...», для его актуализации требовалось обращение к греч. источнику. Т. о., есть основания считать, что над составлением Жития М. работал образованный (скорее всего волоколамский) книжник, интересовавшийся историей чудотворных икон и полемикой с иконоборцами. В рус. хронографическом своде XV в. «Летописец Еллинский и Римский» воспроизведен фрагмент Хроники Малалы и сообщается, что по молитве свт. Василия Великого Меркурий убил Юлиана, поскольку тот возводил хулу на Богоматерь; эта вставка не имеет аналогий в традиции визант. хроник (Летописец Еллинский и Римский/Ред.: О. В. Творогов. СПб., 1999. Т. 1. С. 310, 311; 2001. Т. 2. С. 66). В Житии свт. Василия Кесарийского, распространенном в русской традиции, эпизод с гибелью Юлиана приведен в расширенной версии: во сне святитель видит, как Богоматерь посылает св. Меркурия на подвиг - казнить Юлиана; пробудившись, он отправляется в ц. св. Меркурия, где хранились его мощи и оружие, и видит, что оно исчезло. В отличие от Кесарийского святого смоленский воин призывается не из сонма мучеников, а из среды живых людей. Однако сведение воедино историй мученической смерти за веру и посмертного подвига порождает композиционные сложности в Житии М.: он представлен героем посмертного чуда, а не реальным жителем Смоленска. |
| Язык Феофана важен и замечателен вследствие своего среднего положения между народной речью и византийским искусственно-греческим языком. Он не так простонароден, как язык Малалы, но он далек и от искусственного аттидизма, который снова начинает овладевать литературой со времени Комнинов. Малала, Феофан и Константин Порфиродный – вот три главные фазы в истории попыток создания близкого к народному литературному языку. Как у Малалы, так и у Феофана языковые новшества в морфологии где аттическо-эллинская грамматика своим крепким построением и древней традицией ставила прочную плотину вторжению народных элементов, сказываются менее чем в словаре и конструкции. Однако, в употреблении форм встречаются вульгаризмы, которые со времени Поливия и Нового Завета приобретают все большее и большее распространение, например, аористы, как βαλα, γνωσα, δοσα, ρχθην (ρχομαι), много случаев, двойного приращения, пренебрежения приращением и удвоением и т. п. Что словарь Феофана покоится большей частью на церковном, греческом языке, это не может казаться странным в сочинении монаха. Кроме того, в составе слов, как и в семасиологии, находится много следов простонародного греческого языка: Мы встречаем ταγζω кормлю, δικω преследую, κατρτιον мечта, λιβδιου луг, сложные слова как ναμσων и т. д. Синтаксис богат яркими доказательствами ослабления древнегреческого языкового чутья; μα систематически стоит с родительным падежом, однако, часто с родительным и дательным, точно также σν с родительным, π с винительным; к тому же встречаются формы как ναμσον и ναμεταξ, плеоназмы, как κ παιδιθεν, ταν с изъявит., описательная форма будущего времени через χω с infinit.; часто встречается неопределенное наклонение цели с το именительный самостоятельный. Латинский перевод Феофана для западной средневековой историографии имел едва ли меньшее значение, чем самый оригинал для Востока. Перевод этот был сделан папским библиотекарем Анастасием. Последний по просьбе какого-то диакона Иоанна составил компилятивную historia tripertita из трех хроник Никифора, Синкелла и Феофана, которую этот Иоанн хотел вставить в свою церковную историю. |
| Здесь мы имеем дело не с одним из тех тощих, падких до чудес исторических компендиев, которые постоянно встречаются в исторической литературе византийцев со времени Малалы, но с руководством по всемирной истории, явно рассчитанным на более высокие потребности. В то время как другие хронисты ограничивались использованием старых византийских сборников, особенно Малалы, Иоанна Антохийского, Феофана и Георгия Монаха, Зонара, напротив, обратился к некоторым обширным старым историческим трудам и добыл из них новый материал. Будучи содержательнее трудов большинства остальных хронистов по материалу, труд 3онары отличается от них и формой изложения. В то время, как хронисты передают свои источники большей частью дословно, Зонара выказывает известную самостоятельность; содержание своего источника он излагает короче и, по крайней мере, отчасти своими словами. Несмотря на эти относительные преимущества, произведение его остается все же монашеской работой. Это очень замечательно сказывается уже в предисловии по взглядам, развиваемым здесь 3онарой, всякая светская научная работа должна считаться суетной праздностью, и поэтому грех составления своего труда он возлагает прямо и определенно на своих друзей. От них же, если мы можем ему верить, он получил точная сведения о принципах исторического повествования, которые в существенном состоят в требовании краткого, но содержательного изложения: Относительно пособий при своей работе Зонара замечает, что в удаленном от всего света углу, он принужден ограничиться немногими трудами 120 ; иных книг он не мог достать, несмотря на все свои старания, потому ли, что они вообще потеряны, или потому что друзья, которые должны были их достать, недостаточно серьезно старались; сам же он пребывает вдали от Константинополя, на одном маленьком острове (πρρω στεος ν νησιδ νδιαιτμενος). достойно внимания, что у него, между прочим, не было полного экземпляра Диона Кассия. Главная ценность 3онары заключается в сохранении им хороших источников. Если он довольно самостоятельно переработал их форму, то этого нельзя сказать относительно содержания: фактический материал он оставляет почти неприкосновенным. |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ИУВЕНТИН И МАКСИМ Мученичество Иувентина и Максима. Миниатюра из Минология Василия II. 1-я четв. XI в. (Vat. gr. 1613. P. 99) Мученичество Иувентина и Максима. Миниатюра из Минология Василия II. 1-я четв. XI в. (Vat. gr. 1613. P. 99) Мученики Иувентин и Максим. Роспись ц. Успения Богородицы мон-ря Грачаница. Ок. 1320 г. Мученики Иувентин и Максим. Роспись ц. Успения Богородицы мон-ря Грачаница. Ок. 1320 г. [Иовентин, Еввентий и Максимин, Максимиан; греч. Ιουβεντνος (Ιοβεντνος) κα Μξιμος (Μαξιμνος, Μαξιμιανς)], мученики (пам. 5 сент., 9 окт.), св. воины. Пострадали в Антиохии в правление рим. имп. Юлиана Отступника (361-363), по мнению Р. Обера - в нач. 363 г. Рассказ об их мученичестве содержится в Похвальной беседе свт. Иоанна Златоуста , в «Церковной истории» блж. Феодорита Кирского и в «Хронографии» Иоанна Малалы . Юноши И. и М. были щитоносцами императора. Во время одного из пиршеств они стали сожалеть о прошлых царствованиях, когда у власти находились императоры-христиане, и возмущались по поводу приказа окроплять идоложертвенной водой все продукты на рынках. Один из участников трапезы пересказал эти слова Юлиану. Тот обвинил их в оскорблении величества и приказал конфисковать их имущество. И. и М. отвели обнаженными в темницу. Они радовались утрате богатства. Множество горожан приходило навестить их. И. и М. подвергли «жестоким и ужасным истязаниям» ( Theodoret. Hist. eccl. III 15), но они не отреклись от Христа. Юлиан подсылал к ним своих доверенных лиц, чтобы хитростью склонить их к идолопоклонству. Т. к. у И. и М. было много единомышленников, император велел казнить их ночью. Св. воины были обезглавлены и тайно похоронены христианами в одной гробнице. По сведениям Феодорита Кирского, впосл. антиохийцы поместили их мощи в драгоценную раку и ежегодно устраивали в их честь всенародный праздник. Имя М. утвердилось в визант. агиографических памятниках (в т. ч. в Минологии имп. Василия II и Синаксаре К-польской ц.), тогда как в сочинениях свт. Иоанна Златоуста и Феодорита Кирского святой назван Максимином, а в «Хронографии» Иоанна Малалы - Максимианом. Форма имени И. встречается во всех источниках, кроме «Церковной истории» Феодорита Кирского, где он именуется Иовентином. В слав. агиографических памятниках это имя искажено - «Еувенитин» и «Еувентин» (ВМЧ. Окт. Дни 4-18. Стб. 881, 900). |
| Форма эта нашла много подражателей. Одним из наиболее выдающихся является антиохийский хронист Иоанн Малала, который примыкает к предшествующим антиохийским писателям — Тимофею и Феофилу и частью ссылается на других неизвестных хронографов. Труд его не сохранился до нас в подлиннике. То, что имеется, представляет выдержки из его трудя произвольно сокращенного. Явился этот труд в таком виде ι печати в 1691 г. в Оксфорде (ed. Chilmead, с пролегоменами Hody) и во второй раз в Венеции в 1733 г.; лучшее издание — Людвига Диндорфа 1831 г., перепечатанное и у Миня (т. 97). В основании изданий лежит codex Oxoniensis; Моммсеном сообщены в 1872 г. excerpta из cod. Scorialensis. Указанная рукопись не имеет ни начала, ни конца; поэтому в первом издании начало заменено отрывками из других сборников, что теперь и составляет первую книгу Иоанна Малалы; всех книг 18. Последние отрывки относятся к декабрю 563 года; хроника оканчивалась царствованием императора Юстиниана [или, может быть, доведена была до 573 г.]. Вопрос о времени жизни автора представляет много трудностей. В первом издании сочинения Малалы, ввиду несовершенства греческого слога, высказано мнение, что он жил в начале IX века. В новое время ученые пришли к заключению, что Малала писал вскоре после царствования Юстиниана — на том основании, что греческий язык и этого времени имеет недостатки и что последние выдержки приурочиваются к этому времени. Сам Малала не был греком, но сирийцем, говорившим по-гречески. Самое слово «Малала» ρτωρ («ритор», «оратор») — сирийское; в IX в., когда на смену сирийского языка явился арабский, автор не мог бы называться Малалою. Относительно источников Малалы можно сказать, что в 1-й части он пользовался своими местными (антиохийскими) данными,— сведения полнее относительно Антиохии. В последних частях направление изменяется, автор пользовался уже другими источниками — официальными записями городских происшествий в Константинополе; этот источник сопровождает его до конца труда — чрез все царствование Юстиниана. Иоанна Малалу смешивают нередко, следуя показаниям Иоанна Дамаскина, с Иоанном антиохийским, автором «Археологии» (история от Адама), сохранившейся в от рывках. Но Иоанн антиохийский, по исследованию Sotiriadis " i (1888) жил около времени Ираклия, писал в манере Евсевия -Прокопия и довел историю до императора Фоки, а Иоанн Малала — хронист, живший при императоре Юстине. |
| Большой популярностью в области исторической литературы пользуется жанр «Летописи» («Хронографии»). Этот жанр продолжает линию Иоанна Малалы: хронисты стремятся охватить все события «от сотворения мира» в их синхронной и внутренней связи. Но общая направленность подобных произведений заметно меняется. На смену увлекательному изложению Малалы, охотно привлекающего любой материал и не особенно критически относящегося к своим источникам, приходит тенденциозность «Пасхальной хроники», летописей Иоанна Антиохийского и Георгия Синкелла (Амартола). Эти произведения несут на себе явный отпечаток монашеского мировоззрения: божественная воля рассматривается в них как единственный фактор, направляющий и регулирующий все явления и события жизни; человеческая деятельность не имеет самостоятельного значения. Поэтому изложение в этих хрониках перегружено описанием чудес и знамений как проявлений высшего промысла. Эта традиция была в значительной мере нарушена «Летописью» Феофана, которая появилась на рубеже VIII–IX вв. В хронологическом отношении Феофан продолжает «Летопись» Георгия Синкелла (т. е. начинает от Диоклетиана), но манера освещения материала в данном случае совсем иная. Феофану свойствен пристрастный подход к изображаемым людям и событиям, его характеристики (особенно это относится к характеристикам иконоборцев, ненавидимых автором) в высшей степени эмоциональны. Таким образом, несмотря на традиционные мотивы чудесного, в центре внимания автора оказывается человек и его деятельность. Такая трактовка событий намечает ту линию развития исторической литературы, которая впоследствии, в Македонскую эпоху, выльется в предгуманистические тенденции произведений Пселла и других авторов. Более полно тема чудесного представлена в обильной и разнообразной продукции агиографического жанра в VII–VIII вв. Снижение школьного и университетского образования создавало благоприятную почву для распространения популярных и доступных мало образованному читателю произведений, из которых самое известное и значительное – «Луг Духовный» Иоанна Мосха (ум. |
| Тот же рассказ о Геласии с некоторыми вариациями появляется в византийской «Пасхальной хронике» VII в. и коптской хронике Иоанна Никиуского конца VII в., сохранившейся в переводе на эфиопский язык. Составитель «Пасхальной хроники» делает уточнения относительно времени страдания мученика, исправляя неточную хронологию Иоанна Малалы и указывая, что Геласий пострадал при имп. Диоклетиане, в 5-е консульство Максимиана Геркулия и 2-е Максимиана Галерия, т. е. в 297 г. (Chron. Pasch./Ed. L. Dindorf. Bonn, 1832. P. 513-514). Хотя хроника Иоанна Малалы сохранилась лишь в поздней редакции, маловероятно, что сообщение о мученике - позднейшая вставка (напр., из «Пасхальной хроники»), т. к. в этом рассказе имеется хронологическая неточность относительно нач. IV в., свойственная Малале. Остается неясным, пользовался ли он несохранившимся письменным памятником о мученичестве Геласии, или опирался на устную традицию, бытовавшую в VI в. в Сирии. Несмотря на мнение В. Вайсмана, выступившего с критикой исторического существования Геласия Илиопольского, имя которого рассматривалось как описательное наименование профессии мима (от греч. γελασνος - смеющийся), рассказ об обращении мима и о его мученической кончине не является уникальным для византийской истории и литературы. Относительно имени Геласия можно также высказать предположение, что оно является греч. эквивалентом сирийского имени Дахак. То, что христианские таинства часто служили предметом пародий мимов, отмечает свт. Григорий Богослов (IV в.): «И мы стали общим посмешищем (θατρον)... без малого для всех дурных людей и во всякую пору, во всяком месте, на площадях и попойках... Уже и показывали нас со сцены, и, что я едва не плача говорю с разнузданнейшими людьми, нас высмеивали, и нет ничего веселого для слушающего или смотрящего, как христианин осмеивается» (Or. 2: Apologet. 84//PG. 35. Col. 489). Возможно, что отголоски истории об обращении Г. мима мы находим у блж. Феодорита Кирского ок. 430 г. (Graecarum affectionum curatio. 8//PG. 83. Col. 1032-1033). «Слышал же я, что некоторые, кормившиеся от сцены, внезапно причислялись к страстотерпцам, и соделались достойными победы, и получили венцы, и после публичного исповедания отгнали демонов, которым были подвластны прежде». Однако контекст, в котором появляется эта фраза, представляет собой общие рассуждения блж. Феодорита о том, что мученики Христовы были из людей разного социального положения и рода занятий. |
| К сожалению, агиография, отражающая, главным образом, мирный фон обыденной жизни, в силу этого сохранила чрезвычайно мало указаний на димы, особенно проявлявшие себя лишь в моменты мятежей и смут, и потому столь часто упоминаемые на страницах Малалы и Феофана. Во всей агиографической литературе димы названы всего два раза. В «Лимонаре» Иоанна Мосха рассказывается о преп. Маркеле, который в пример того, как демонам ненавистны славословия псалмов, приводил цирковую партию (τò μρος τν δημοτν), которая после своей победы «славословит» царя (см. об этих славословиях соответствующие главы в «De ceremoniis aulae Byzantinae»), всячески задирает побежд»нную партию и вызывает этим смуту 281 . Затем, в чудесах вмч. Артемия, мы встречаемся с неким диаконом Великой Церкви Стефаном, который был «поэт партии Венетов», и Космой, служившим в качестве «диэкита Венетов», т. е. лица, ведавшего хозяйственную часть этого дима. Первая должность упоминается в официальном перечислении и служебного персонала димов у Константина Порфирородного 282 , что же касается второй, то вероятно она в то время, когда редактировалась книга о церемониях, носила другое название. Для обозначения высших классов городского общества агиография употребляет несколько выражений, смотря по тому, отмечается ли просто выдающееся социальное положение известного лица, или же имеется в виду его значение в городском самоуправлении. В первом случае знатные горожане называются просто «эвпатридами» или «ктиторами» (т. е. крупными владельцами), во втором они именуются как «первенствующие» (πρωτεοντες, πρτοι). С названием «эвпатриды» встречаемся в чуд. Кира и Иоанна 283 , и рассказе о перенесении мощей Феодоры Солунской 284 . Равнозначащее ему, но более редкое выражение, ο τς πóλεως μεγιστνες, находим в александрийской версии жития св. Николая Угодника 285 . С городскими «ктиторами» встречаемся в житиях Иоанна Златоуста , Иоанна Милостивого 286 и Феодора Сикеота 287 , а главное в хронике Малалы и Новеллах Юстиниана, где ктиторы упоминаются очень часто. |
|
|
