| Как тот мог назвать город по имени коз греческим словом Эги только в голове грека-патриота-педанта, так император Юстиниан мог дать позволение селиться Едесситам на воде только в пламенном воображении болгарина-родолюбца-поэта. Чем же сделала себя известною в истории Эга-Едесса-Водена? Древнейшие историки Иродот и Фукидид или не знали её вовсе, или не имели случая заговорить о ней. Всесветный Иракл не добрался до неё. Аргонавты ещё менее могли доплыть до неё. Троянскую войну она уже не застала в живых, ни самого воспевателя её. Не было, таким образом, ей случая прославиться в древнейший период Греческой истории. Остаётся голословно утверждать, что, как столица довольно обширного, по тогдашним понятиям, царства, она, конечно, сияла своими делами из окружавшего её мрака настолько, что какой-то оракул счёл уместным пророчествовать о ней. Печальный для неё факт – развенчания из столицы в простой город – мы можем объяснить только начавшимся (в период греческих междоусобных войн, в которые вмешались и Македонские монархи) усилением Эллинизма, которому она, надобно думать, не сочувствовала. С окончательным падением Македонского царства (за 140 лет до Р.Х.), обратившегося в Римскую провинцию и она и Пелла уступили своё место Фессалонике и погрузились в неизвестность. Переход её из язычества в христианство остался, таким образом, незамеченным. Находясь, впрочем, на большой дороге римлян 140 , от Адриатики к Эгейскому морю и далее на Восток, она не могла быть в стороне от общего движения политической жизни великой республики и величайшей империи, и видела не мало, конечно, иноземных воителей, двигавшихся с запада на восток, и обратно, по пробитой стежке. Но некому было рассказать о том. Только в период Готфских набегов на край, всплыло, как бы мимоходом, из глубин мрака на свет божий имя Эдессы Македонской. Это было в конце V столетия по Р.Х. Империя отбивалась тогда от двух разом Феодориков, одного Валамирова, а другого Триариева сына, – обоих, состоявших на службе у неё, и разорявших её со всею жестокостью пришлой стихии, которой нечего жалеть, ибо нечего терять. |
| Известны готфские имена Theadis, Theudericus… Но, каким образом одно и то же божество, в одном и том же месте, и, по-видимому, в одно и то же время, зовётся и Отевданом и Етевданиском? Ошибкой резчика нельзя объяснить этого. Уж если где, то при имени божества, да ещё местно чтимого, не могло быть недостатка во внимании у мастера. Считать одну форму имени официальною, книжную, а другую – уменьшительною, едва ли тоже согласятся осторожные критики. Правда, греческое словообразование даёт на то полное право (δρμος – δρομσκος, βασιλες – βασιλσκος и пр.), но к лицу Аполлона не приложимо такое удлинение имени и укорочение чести, а особенно – от благоговейного читателя и молебника. Не много поможет делу, если в окончании: ανος, мало известном грекам, мы будем видеть латинское… anus, передаваемое нашим окончанием: ский. Но чуть я произнёс в собственный слух это родное: ский, как всё затруднение исчезло! Тевданискос вдруг оказался точной, но не совсем удачной, передачей нашего славянского: Тевдонский, на греческое письмо. Смело, конечно, признать существование на этих местах до Р.Х. славянской стихии, но откуда-нибудь взялись же мы в Европе. Я не сомневаюсь, что почтенный компаньон мой, если бы ведал, над чем я бьюсь, сразу порешил бы, что Этевданискос есть не что иное, как Этевданушко. Я не пойду так далеко, хотя переделанный, как мы уже имели случай заметить, историками из Иваницы Иоанникий, развязывает нам руки на все. Для Этендана годятся, в случае, ещё Сербское дан (день), и общеславянское: дан (данный). Начало необъяснимого прозвища Аполлонова разногласит не менее, чем и конец его. Что вернее: отев или этев дан, кто может решить теперь? Не предположить ли, наконец, что два чествовались тут Аполлона, один – Отевдан, а другой – Этевданиск? И то возможно. Что сказать, наконец, об Аполлодоре, сказывающееся в надписи совершенно лишним? То, что он же самый и есть Т(ит) Флавий, выпрошенный, вероятно, родителями у Аполлона, и наречённый в благодарность за то, кроме метрического имени, ещё Аполлоновым даром. |
| Они вошли в ворота и двинулись по раскалившейся днем и остывающей к вечеру главной улице с колоннадой и портиками. Сейчас, когда спала жара, между колоннами прогуливались нарядные горожане, а в портиках располагались торговцы сладостями и напитками, украшениями и безделушками. Красив или нет был Иераполис, Евфимия не заметила, ей было совсем не до городских достопримечательностей. Лишь в одном месте она вдруг почувствовала, что на нее упала холодная тень, и не просто прохладная, а какая-то леденящая. — Статуя Аполлона, — произнес негромко, как бы про себя, Аларих. Евфимия не поняла, обращается он к ней или просто размышляет вслух, и ничего ему не ответила, невольно обратив внимание на статую одного из верховных языческих богов — демонов, как учили ее дома. Здание с белыми колоннами имело два входа, а статуя находилась между ними, но на некотором расстоянии от стены. Колоссальное мраморное изваяние возвышалось на высоком массивном постаменте и оттого казалось еще огромней. Языческий бог был изображен сидящим на троне, с кифарой в левой руке. Одет он был в тунику, но выполненную так искусно, что она казалась прозрачной и не скрывала подробностей мощного и прекрасного мужского тела. Евфимия отвернулась. От главной улицы они свернули к реке. Здесь стояли богатые особняки знатных горожан, окруженные садами и высокими белыми стенами; возле одного из них Аларих и остановился. Он спешился, подошел к воротам и постучал. В воротах открылась небольшая дверца на уровне головы человека, оттуда кто-то выглянул, громко крикнул что-то радостное, — готфского языка Евфимия не знала, но, наверное, что-нибудь вроде «Хозяин вернулся!» — и почти тотчас же ворота распахнулись. Из дверей большого белого дома с портиком высыпали непривычно ярко одетые люди и бросились встречать Алариха, радостно гомоня, смеясь от радости и вскрикивая. Потом они расступились, и по ступеням сошла высокая статная женщина в сочно-алом одеянии. Это и была Фиона, как сразу догадалась Евфимия. Она протянула руки, Аларих бросился к ней, обнял, поцеловал. Тут же с радостным визгом подбежали две нарядные белокурые девочки, готф подхватил их обеими руками и закружил. Потом Аларих опустил дочерей на землю, снова обнял жену, и так они, обнявшись, прошли в дом, а все домашние и слуги двинулись за ними. |
| Никто не слушай меня, а сан» р. 350. 1060 Hom. 3. § 4. Георгий Алекс. пишет, что словами пастыря о Евтропии сильно оскорбились многие, обвиняя Златоустого в излишней строгости против Евтропия. Как ни странно, это обвинение, но об нем говорить и сам Златоустый, говоря о Евтропии. См. прим. 132. 1065 Феодорит Н. Е. 5, 28, 29, 31. В другом сочинении Феодорит писал о Златоусте: «и другое сродство есть у тебя с апостолами: Ты первый воздвиг алтари у Скифов-Амаксобов, и тот, который едва сходил с коня; научился преклонять колени, стал повергаться на землю; не трогавшийся слезами пленников научился оплакивать грехи свои. Твой язык победил обольщения Магов, и необразованный народ Персидский возрастил молитвенные домы, – Вавилон более не стал чуждаться истинного Богослужения». Выписка Фотия из пятой Феодоритовой книги о Златоусте. Bibl. cod. 273, р. 1548, слова Прокла смотри в прим. 136. Если сам св. Златоуст говорил (см. зам. 124), что скифы, фракиане, сарматы славят Христа: то под фракиянами он конечно разумел не греков, которые и во Фракии давно славили Христа. Кто-ж эти фракиане? Моисей Хоренский (489) говорит: «страна фракиан лежит на восток от Далмации, близ Сарматии; во Фракии пять малых областей и одна большая, та самая, где семь славянских племен, и куда переселились готфы». Слова из его географии у Неймана Gesch. d. Armenisch. Litterat. s. 53, Lpz. 1836). Присовокупляя к сему то, что болгары в 5 в. застали в Мизии славян-христиан с цареградскими священниками (Assemani Calend. 2, 190) и что в готфском переводе Свящ. Писания (т.е. немецком, сделанном Ульфилою при императоре Валенте, когда некоторые из готфов сблизились с арианством) встречаются славянские слова (хлеб – hlaif и пр.), мы понимаем, что предметом Златоустовой заботливости были фракийские славяне, покоренные готфами. В 107 и 206 письмах Златоуст ясно говорит, что посылал епископа и пресвитеров в Готфию. См. зам. 180. 1066 К 400, а не к 401 г. относим путешествие св. пастыря; потому, что а) епископы, низложенные им, восстановлены в 404 с. |
| Первая от Финского залива простиралась до самого Белого моря, вмещала в себе нынешнюю Финляндскую, Олонецкую и часть Архангельской губернии; граничила на Восток с Биармиею, а на Северо-запад – с Квенландиею или Каяниею. Жители ее беспокоили набегами земли соседственные и славились мнимым волшебством еще более, нежели храбростию. Биармиею называли Скандинавы всю обширную страну от Северной Двины и Белого моря до реки Печоры, за которой они воображали Иотунгейм, отчизну ужасов природы и злого чародейства. Имя нашей Перми есть одно с именем древней Биармии, которую составляли Архангельская, Вологодская, Вятская и Пермская Губернии. Исландские повести наполнены сказаниями о сей великой Финской области, но баснословие их может быть любопытно для одних легковерных. Первое действительно историческое свидетельство о Биармии находим в путешествии Норвежского мореходца Отера, который в девятом веке окружил Норд-Кап, доплывал до самого устья Северной Двины, слышал от жителей многое о стране их и землях соседственных, но сказывает единственно то, что народ Биармский многочислен и говорит почти одним языком с Финнами. Между сими иноплеменными народами, жителями или соседями древней России, Нестор именует еще Летголу (Ливонских Латышей), Зимголу (в Семигалии), Корсь (в Курляндии) и Литву, которые не принадлежат к Финнам, но вместе с древними Пруссами составляют народ Латышский. В языке его находится множество Славянских, довольно Готфских и Финских слов: из чего основательно заключают Историки, что Латыши происходят от сих народов. С великою вероятностию можно определить даже и начало бытия их. Когда Готфы удалились к пределам Империи, тогда Венеды и Финны заняли юго-восточные берега моря Балтийского; смешались там с остатками первобытных жителей, т. е. с Готфами; начали истреблять леса для хлебопашества и прозвались Латышами, или обитателями земель расчищенных, ибо лата знаменует на языке Литовском расчищение. Их, кажется, называет Иорнанд Видивариями, которые в половине шестого века жили около Данцига и состояли из разных народов: с чем согласно и древнее предание Латышей, уверяющих, что их первый Государь, именем Видвут, Царствовал на берегах Вислы и там образовал народ свой, который населил Литву, Пруссию, Курляндию и Летландню, где он и доныне находится и где, до самого введения Христианской Веры, управлял им северный Далай-Лама, главный судия и Священник Криве, живший в Прусском местечке Ромове. |
| Другие, конечно, справедливее и сообразнее с нашими священными преданиями, изъясняют сие несходство действием разных климатов и естественных, невольных привычек, которые от оного рождаются в людях. Если два народа, обитающие под влиянием одного неба, представляют нам великое различие в своей наружности и в физических свойствах, то можем смело заключить, что они не всегда жили сопредельно. Климат умеренный, не жаркий, даже холодный, способствует долголетию, как замечают Медики, благоприятствует и крепости состава и действию сил телесных. Обитатель южного Пояса, томимый зноем, отдыхает более, нежели трудится, – слабеет в неге и в праздности. Но житель полунощных земель любит движение, согревая им кровь свою; любит деятельность; привыкает сносить частые перемены воздуха и терпением укрепляется. Таковы были древние Славяне по описанию современных Историков, которые согласно изображают их бодрыми, сильными, неутомимыми. Презирая непогоды, свойственные климату северному, они сносили голод и всякую нужду; питались самою грубою, сырою пищею; удивляли Греков своею быстротою; с чрезвычайною легкостию всходили на крутизны, спускались в расселины; смело бросались в опасные болота и в глубокие реки. Думая, без сомнения, что главная красота мужа есть крепость в теле, сила в руках и легкость в движениях, Славяне мало пеклися о своей наружности: в грязи, в пыли, без всякой опрятности в одежде являлись во многочисленном собрании людей. Греки, осуждая сию нечистоту, хвалят их стройность, высокий рост и мужественную приятность лица. Загорая от жарких лучей солнца, они казались смуглыми и все без исключения были русые, подобно другим коренным Европейцам. – Сие изображение Славян и Антов основано на свидетельстве Прокопия и Маврикия, которые знали их в VI веке. Известие Иорнанда о Венедах, без великого труда покоренных в IV веке Готфским Царем Эрманарихом, показывает, что они еще не славились тогда воинским искусством. Послы отдаленных Славян Бальтийских, ушедших из Баянова стана во Фракию, также описывали народ свой тихим и миролюбивым; но Славяне Дунайские, оставив свое древнее отечество на Севере, в VI веке доказали Греции, что храбрость была их природным свойством и что она с малою опытностию торжествует над искусством долголетным. |
| Опыт истории языка по Остромирову Евангелию Содержание I Период. Мифологический II Период. Христианский 1. Возведение истории славянского языка к IV веку 2. Отвлеченность понятий, выраженных славянским переводом Св. Писания 3. Древнейшие славянские слова значения чисто христианского 4. Слова, составляющие переход от древнейшего периода к христианскому 5. Начало славянской грамотности и образованности, определяемое в языке готфского перевода Библии 6. История понятий семейных в языке. 7. История языка в период развития общественных отношений из семейных 8. Расширение домашнего круга воззрений в языке 9. Грецизмы Положения Ограниченное только древнейшим текстом славянского Евангелия, предлагаемое публике сочинение не имеет притязания на окончательное решение самого важного в истории славянского языка вопроса. Палеографическая и собственно грамматическая части Остромирова текста должны были остаться вне пределов сочинения, по самой сущности его предмета, определяемого исключительно корнесловом и исследованием некоторых приставок и образующих окончаний. Влияние греческого словосочинения на славянское есть уже не прямое влияние Христианства на язык, и может быть определено только сличением Остромирова текста со всеми древнейшими переводами и сочинениями оригинальными. В самом лексикологическом запасе славянского Евангелия многое остается не решенным до тех пор, пока не приведется в ясность корнесловом прочих книг Ветхого и Нового Завета. Избрав древнейший текст славянского перевода Св. Писания, автор имел в виду первоначальный способ начертания слов, дающий историческому исследованию твердую опору. Для того, чтобы определить степень влияния Христианства на славянский язык следовало сначала рассмотреть оный вне Христианства, показав в нем следы язычества, и потом уже обозначить, что внесено в него Христианством. Таким образом, древнейшая история языка разделилась на два периода: мифологический и Христианский. Ограниченный объем материала не позволил дать исследованию надлежащей системы, недостаток которой старался автор восполнить единством воззрения. |
| Одно сражение при городе Хересе-де-ла-Фронтьера решило судьбу Вест-Готфского царства. Малочисленная дружина Мусульман, удалённых от средоточия халифата и, следовательно, не подкрепляемая новыми вспомогательными войсками, завоевала Гишпанию и утвердила в ней на несколько веков власть Аравийского племени. Горные цепи, покрывающие север Гишпании и отделяющие её от Франции, послужили убежищем для немногих Готфов и потомков Римлян, или древних туземцев, которые предпочли бедность и опасность беспрестанной войны жизни в роскошных областях и в торговых городах под игом победителя. От этих немногих беглецов началась история новых Гишпанских государств, которым суждено было победить и изгнать из Западной Европы Мусульман-победителей; но в то время остатки Готфов были спасены не столько ещё своим мужеством и горными ущельями, сколько пренебрежением Аравитян, не предвидевших никакой опасности от горсти беглецов. Покорив Пиринейский полуостров, они двинулись далее на Север, овладели частью южной Франции, одержали несколько побед над войсками Франков, считавшихся первым из народов Западной Европы и, вероятно, распространили бы своё завоевание ещё далее, если бы в то время не предводительствовал Франками дед Карла Великого, Карл, по прозвищу Молот или Мартель. Сражение происходило в средней Франции, возле города Тура, и продолжалось несколько дней; победа осталась на стороне Франков, но потеря их была так велика, что они не осмелились преследовать отступавших Аравитян. Эта победа спасла Францию. Мусульмане, довольствуясь своими завоеваниями в Гишпании и на берегах Средиземного моря, не пытались уже проникать далее на Север, в области холодные и бедные, в которых война для них была затруднительна по отдалённости от их родины, а победа не обещала ни большой корысти, ни жизненных наслаждений. Таковы были их завоевания на Западе. На Востоке же, разрушив царство Сасанидов Персидских, они проникли в ущелья Кавказа, где победоносно сражались с туземцами и пришельцами Казарами, завоевали всю область до границы Индии и гор Гималайских, победили племена мужественных Турков за Аральским морем, проникли в Среднюю Азию и даже в пределы Китая, и таким образом, в течение с небольшим полутора века, основали государство, которое по числу жителей, богатству и пространству не имело, может быть, равного в мире, ибо дружины калифов в одно и тоже время сражались и побеждали в Европе и Африке, на берегах Атлантического океана, и в Китае, и на берегах Жёлтой реки (Гоан-го). |
| Евфимия голода не чувствовала, но заставила себя съесть и выпить все до крошки и до капли, заботясь о ребенке, хотя еда показалась ей и пресной, и попросту невкусной. Кифия не ела за общим столом, но явилась к концу завтрака и объявила: — Сегодня вечером будет большой пир по случаю благополучного возвращения хозяина, поэтому все женщины, кроме скотниц и птичниц, отправляются помогать на кухню и украшать дом к празднеству. А ты, Евфимия, пойдешь со мной: тебя хочет видеть хозяйка. Евфимия молча подошла к Кифии, и та повела ее из столовой к господскому дому. — Вышивка твоя хозяйке понравилась, но она сказала, что еще не решила, оставить тебя для работы в мастерской или продать. Она хочет задать тебе несколько вопросов. Но ты не беспокойся: я же буду переводить твои ответы и, даже если ты скажешь что-то не то, я постараюсь тебя поправить. Она довольна, что ты хотя бы не немая. Постарайся только выглядеть как можно скромнее. — Я постараюсь, — обещала Евфимия. Фиона приняла их во внутреннем садике, где она как раз завтракала за маленьким столиком возле бассейна с небольшим фонтаном. Стол был заставлен вазами с фруктами и блюдами со сладостями. Жена Алариха была в небесно-голубом шелковом утреннем одеянии, очень шедшем к ее большим синим глазам. Маленьким ножичком она очищала спелую грушу и какое-то время делала вид, что не замечает вошедших женщин. Потом, оставив очищенный плод на тарелке, подняла глаза и долго смотрела на Евфимию. Наконец она начала разговор, а Кифия принялась переводить. — Ты совсем не говоришь по-готфски? — спросила Фиона. — Нет, — коротко ответила Евфимия. — Из какой ты страны? — Из Осроэны. — Такой страны я не знаю. А на каком языке вы разговаривали с моим мужем в пути? — Мы не разговаривали в пути с твоим мужем, — ответила Евфимия, решив не лгать, однако отвечать так, чтобы Фиону ее ответы не раздражали: в самом деле, раз она не знала, что Аларих — муж другой женщины, то она с чужим мужем и не разговаривала. — У тебя был муж до того, как тебя захватили пираты? |
| Не считаю нужным входить в подробный разбор краткой истории Бургундов. Мнение своё о ней я сказал выше. Прибавлю, что этот отдел статьи г. Хомякова можно разделить на две части: ненужную и неверную. К чему, например, было доказывать, что Бургунды не всегда жили у верховьев Майна, а пришли сюда в III веке? Разве я утверждал противное? К чему было повторять всем известный рассказ о Радагайсе, говорить о Гунском князьке Ульдине и т. д.? Это бесплодное расточение учёности напоминает неумение пользоваться собственными средствами, в котором г. Хомяков упрекает Русских винокуров на странице 339 «Московского сборника». Укажу теперь на несколько вкравшихся в изложение ошибок или, может быть, опечаток. Происхождение имени Бэрнгольм от Бургундов факт ещё не совсем доказанный. См. Цейса, 465. Г. Хомяков указывает на два обстоятельства, по его словам слишком мало замеченные. Во 1-х, на то, «что истинный цикл Нибелунгов принадлежит вполне Свево-готфским семьям и нисколько не принимает в себя иноплеменных, например Аллеманов или Франков»; во 2-х, на принятие Арианства Бургундами от Готфов, „явление непонятное для западной Европы и объясняемое только законами критики, изложенными покойным Венелиным“. На первое можно заметить, что Аллеманы не были иноплеменники Свевам и состояли с ними в тесной родовой и политической связи. См. Eichhorn, D. Staats und Rechtsgeschichte 1. § 21. Gaupp, das alte Gesetz der Thüringer, 42 и т. д. Почему принятие Арианства Бургундами от Готфов не может быть понятно западной Европе – отвечать трудно. Но если дело идёт о родовых связях и влияниях между Германскими племенами, я позволю себе обратить внимание моего противника на 1-й том Немецкой истории Филипса, где он найдёт много нового. В 443 году Римское правительство уступило Бургундам нынешнюю Савойю, тогда носившую название Сабаудии (Sabaudia, Sapaudia), а не Сабодии, как пишет г. Хомяков, искушённый Французским произношением. Наконец слова: «Гроза Германского мира налетела на них (Бургундов) в 450 или 451 году и сокрушила их силу. С тех пор... они живут в долине Роны, как подручники Рима» не совсем согласны с историей. Бургундское государство пережило Западную империю и достигло высшего могущества своего именно в конце V века при куниге Гундбальде (470–516). Доказательства можно найти не только в источниках, но и во всех новых книгах, касающихся этого предмета. |
|
|
