| Или: « и се пакы инъ повда ми глаголя, ко б н въ коіемь град человкъ слпъ»... (52 а-б.). Наконец, в Сказании упоминается о третьем перенесении мощей Бориса и Глеба, в 1115 г., тогда как Нестор писал свое Чтение в последней четверти предыдущего столетия. В виду всего этого мы склонны думать, что Несторово Чтение составлено независимо от Сказания, связываемого с именем Иакова Мниха 37 . В историко–литературном отношении Чтение о Борисе и Глебе стоит гораздо ниже Жития Феодосия: в нем больше общих мест и таких подробностей, которые не имеют прямого отношения к делу, больше бесцветности и шаблонности в характеристиках; заметно пренебрежительное отношение к собственным именам и хронологическим датам, как не прибавляющим назидания 38 ; отсутствие в содержании историко–бытового материала. Указанные недостатки объясняются отчасти авторской неопытностью начинающего Нестора, а отчасти тем, что самый предмет второго сочинения был гораздо интереснее и ближе нашему автору, как иноку Печерского монастыря, чем предмет первого. Древнейший список Несторова Чтения относится к первой половине XIV в.: это – так называемый Сильвестровский Сборник библиот. Московск. Синодальн. Типографии 39 . По этому списку Чтение издано дважды: Бодянским в 1859 году и Срезневским – в 1860–м 40 . Большою известностью и популярностью Чтение никогда не пользовалось. Это можно видеть из того, что оно дошло до нас в сравнительно ограниченном количестве списков, а также и из того, что не только прилежные сказания и краткие церковные чтения 41 , но и народные стихи о Борисе и Глебе составлялись на основании Сказания или Летописи, а не Чтения. Что касается отношения преп. Нестора к Начальной Летописи, то все разнообразие мнений по данному вопросу можно свести к трём категориям. I) Нестору принадлежит вся так называемая «Повесть временных лет», сохранившаяся, впрочем, как утверждает большинство сторонников этого мнения с Татищевым и Шлёцером во главе, не в первоначальном своём виде, а значительно изменённая и искажённая вставками, пропусками и ошибками позднейших переписчиков и редакторов 42 . |
| е. летописным рассказом и другими параллельными) и признает, что Иларион разделял эту легенду; сопоставляет с нею рассказы Нестора и Иакова мниха и признает литературное влияние м. Илариона на повествование обоих об обращении крестителя Руси. Из того предполагаемого г. Успенским обстоятельства, что Иларион разделял мысль о корсунском крещении русского князя, делается вывод, что он был по происхождению и по образованию Корсунянин, – «в его представлениях (о крещении Владимира) несомненно сказывалось его происхождение» (стр. 40). Убедившись в этом, автор подыскивает и другие основания: будто в Корсуни было варяжское поселение и летописный Анастас Корсунянин одно лицо с варяжанином Изберном (Ждьберном), будто первоначальное духовенство на Руси было варяжское – Корсунское (Иоаким Корсунянин), будто даже и митрополиты Киевские домонгольского периода были не греки, а скорее корсунские варяги. Автор обладает смелостью, которая, по пословице, города берет, – бесстрашно громоздит одну гипотезу на другую, не чувствуя всей шаткости своих построений: выскажет мысль сначала с оговоркой, потом отметит, что он не сомневается в её истине, наконец начинает считать свое предположение несомненным; из него делаются выводы, которые переживают такую же эволюцию… Поэтому достаточно легкого прикосновения критики, чтобы сооружение г. Успенского всё рухнуло. Прежде всего, разумеется, вовсе не нужно быть Корсунцем, чтобы только разделять мысль о кор- —129— сунском крещении Владимира. Следовательно, никаких прочных выводов отсюда для биографии Илариона нельзя сделать. Да и самая мысль о том, что Иларион разделял корсунскую легенду, весьма спорна и слабо доказывается автором. Далее, если Иларион Корсунец и варяг (т. е. норманн, по мнению автора), то где же признаки его норманнизма? Как видно из Слова о законе и благодати, Иларион превосходно владел славянским языком, – где же он его выучил, живя в Корсуни? Значит там должно было существовать не только варяжское, но и славянское поселение? Этих естественных вопросов автор даже и не подозревает. |
| Летописная повесть передает, что в 988 г. князь «Володимер иде с вои на Корсунь, град Грецкый», после продолжительной осады взял его и, затем, послал грозное требование в Константинополь к царям Василию и Константину: «се град ваю славный взял, слышю же се, яко сестру имате девою, да аще ея не вдасте за меня, то створю граду вашему (т. е. Константинополю), якоже и сему сотворих» 178 . А греческие и арабские историки удостоверяют, что в 988 году никаких враждебных отношений киевского квязя к Византии не было, а совершенно напротив, русские были тогда в союзе с греческими императорами, боровшимися против бунтовщиков. Летопись говорит, что Василий и Константин, уступая угрозам Владимира, согласились на брак его с Анной; а между тем, по известиям арабов (а отчасти и греков), такое согласие обусловливалось вовсе не угрозами киевского князя, а возмущениями внутри самой империи со стороны вновь явившегося лжеимператора Варды Фоки. И не странно ли допустить, что в то время, когда византийская империя, благодаря возмущению, была на краю опасности, императоры, не заботясь о спасении своей власти, составляют свадебные поезда в Корсунь, по требованию Владимира?!.. Ужели такое несвоевременное дело нельзя было отложить до более удобной поры?!.. Напротив, мних Иаков ничего подобного в летописной повести не передает: под 988 годом у него значится только поход Владимира к порогам, который, может быть, удобно понимать так, как указано выше. Враждебные действия русских против Византии – взятие Корсуни – Иаков относит к 989 г., что, как мы знаем, находится в полном согласии со свидетельством современника событию, Льва диакона, которому, однако, противоречит летописная повесть о крещении Владимира и Руси. Ни летопись, ни мних Иаков не обнаруживают знакомства с событиями греческой истории, с русско-византийскими отношениями; но первая своими хронологическими данными противоречит и греческим и арабским писателям, а второй дает полную возможность удобно разместить рассказываемые этими историками события. Он помечает лишь последний хронологический пункт – взятие Корсуни русскими – и помечает притом совершенно верно. Можно теперь судить, в чью пользу говорят свидетельства иностранцев (греков и арабов), кого они подтверждают – летопись или сказание мниха Иакова и на сторове которого из этих источников преимущественная правда. |
| Без всякого сомнения, здесь разумеется тот корсунский поход св. Владимира, который летопись помещает под 988 г., а мних Иаков относит «на третье лето по крещении» князя, т. е. к 989 г. Понятно теперь, в пользу кого говорит свидетельство современника событию византийского историка. «Точный смысл слов Льва диакона, вполне подтверждаемый и разъясняемый хронологическими отметками (Яхъи и) Ал-Макина, подрывает, можно сказать, в корне авторитет русского летописного сказания, ниспровергает окончательно и в самом основании все его построение» 117 . Таково заключение, к которому всего естественнее прийти из рассмотрения свидетельства Льва карийского и к которому действительно приходят серьезные ученые – Васильевский 118 , бар. Розен, Ф. И. Успенский и друг. 119 . К удивлению, Е. Е. Голубинский решительно не воспользовался свидетельством Льва диакона, для установления более точной хронологии событий начала христианства в нашем отечестве. Он признает это свидетельство неопределенным и неясным, но упускает из виду разъяснение его на основании известий арабских историков, – разъяснение, делающее слова диакона Льва свидетельством первостепенной важности и точно определенным. Почему ученый историк поступает так, потому ли, что считает ненадежным и неверным объяснение Льва карийского (что нужно было указать и доказать), или по каким-нибудь другим причинам, – неизвестно. В своей хронологии, вместо свидетельства современника, проф. Голубинский опирается на позднейших греческих писателей – Кедрина и Зонару, понимает их слова, как увидим ниже, слишком буквально и, сопоставив эти известия с известиями мниха Иакова, приходит к тому выводу, что Корсунь была взята до апреля 989 г. 120 , что нужно признать неверным, при сравнении со свидетельством Льва диакона, разъясненным и проверенным показаниями арабов. К чему на самом деле приводит проф. Голубинского буквальное понимание слов Кедрина и Зонары и насколько состоятельна его хронология, – увидим несколько ниже. Этим вторым крайним пределом служит день появления кометы, предвещающей страшное землетрясение, т. |
| Не будем спорить, что древне–русские списатели Житий находились под сильным литературным давлением переводных агиологических трудов – и нередко давали нам если не копии, то отголоски чужого, но это ещё не даёт права отказывать всем нашим Житиям в каком бы то ни было историко–бытовом интересе и значении. В частности, что касается Печерского Патерика, как сборника житий южно–русских подвижников, то те выводы, к каким пришли Ключевский и Голубинский, к нашему памятнику приложимы лишь в незначительной степени. Северно–русское Житие XV–XVI веков, когда, при отсутствии других образовательных средств, началось усиленное влияние южно–славянской письменности, с её пресловутым «добрословием», и южно–русское XI–XIII – едва ли сравнимые величины. Хотя уже в первых древне–русских литературных произведениях заметен книжный риторический стиль, как подражание переводным образцам, но здесь мы не видим ещё таких злоупотреблений и извращений, порождённых недостатком настоящей школы, какие бывали впоследствии. По справедливому замечанию Пыпина, времена Ярослава считаются не без основания эпохой свежего подъёма религиозных и образовательных стремлений, искреннего увлечения новым учением, которое являлось делом душевного спасения и вместе национальным идеалом: такова была деятельность Печерского монастыря, таков был труд первых писателей, возвеличивших память князя Владимира, труд начального летописца, труды мниха Иакова, Нестора, Илариона, Феодосия, Кирилла Туровского и позднейших составителей Киево–Печерского Патерика... Наши средние века от татарского нашествия и до московского царства были, несомненно, упадком относительно тех начал, какие мы наблюдаем в первые века нашей письменности. Россия северо–восточная во всяком случае была дальше от образовательного и культурного возбуждения, чем был старый Киев и даже Новгород. Литература теряет прежнюю свежесть и разнообразие, а книжная искусственность ещё усиливается... 469 . Да и северно-русские Жития до XV в. носили несколько иной характер. Правда, в них заметно уже зарождение условных биографических черт и приёмов, составивших риторику житий позднейшего времени; но пока все они имеют в своей основе известную историческую задачу, ставя на первом плане фактическое содержание, а не одну назидательную проповедь . С XV в. развитие исследуемой отрасли древнерусской письменности принимает иное направление. В ней вырабатывается новый характер, изменяющий отношение к ней историка. С этого времени в житиях получают господство искусственные литературные приёмы, устанавливаются сложные правила и условия; сказание о святом уже не ограничивается простой исторической задачей сохранить о нем память в потомстве, но ставит на первом плане другие цели 470 . |
| Показательным подтверждением такому выводу является отрывок из главы 60-й жития [Степенная книга 2007: 316-317], в котором воспроизведена развернутая (условно говоря, прижизненная) референция преобразователя русской жизни, основанная, как установлено, на летописании [ПВЛ 1950: 86; ПСРЛ 7: 315–316; ПСРЛ 9: 67] и «Похвале и поучении» Иакова Мниха, а также на анонимных сочинениях конца XV — начала XVI в., — «Похвале» [Околович 2007: 75–76] и, возможно, «Поучении» : Воскр. лет. Ник. лет. Похвала, Поучение Степ. книга Въ лто 6504… Б бо любя словеса книжная, слыша бо единою, еуангелье чтомо: Въ лто 6504… Б бо любя словеса книжнаа Володимеръ, слыша бо Еуангелие чтомо: Въ лто 6506… И б любя Володимеръ зло божественыхъ словесъ прочитание, и сихъ сладостию много наслажашеся… …И всегда упражняшеся на слышание книжнаго прочитания. Вельми бо любяше всею душею слышати божеставная словеса и сихъ умною сладостию многожелательн наслажашеся , и яко же всегда слыша прочитаемо въ божественомъ Иеуангелии : Блажены милостивии, яко ти помиловани будуть (Мф. 5: 7); и пакы: Продайте имнья ваша и дадите нищим (Лк. 12: 33); и пакы: Не скрывайте соб скровищь на земли, идеже тля тлить и татье подъкоповають, но скрывайте соб скровище на небесх, идеже ни тля тлить, ни татье крадуть (Мф. 6: 19-20); и Давыда глаголющая: Блаженъ мужь милуя и дая (Пс.. 111: 5); Соломона же слыша глаголюща: Вдаяй нищему, Богу в заимъ даеть (Притч 19: 17). Блажени милостивии, яко ти помилованы будуть; и пакы: Продайте имниа ваша и дайте нищимъ; Не скрывайте себ сокровища на земли, идже тля тлить и татие подкоповають и крадуть, но скрывайте себ сокровища на небесх, идже ни тля тлить, ни татие подкоповають , ни крадуть. И Давыда глаголюща: Блаженъ мужь милуя и дая. Соломона же слыша глаголюща: Вдаяй нищему, Богу въ заемъ даетъ. Блажени милостивии, яко тии помиловани будуть; и паки: Продадите им ния вашя и дадите нищимъ; еще же: Не скрывайте себ съкровища на земли, скрывайте же себ съкровище на небес хъ, идеже ни тля тлитъ и татие не подкапаваютъ, ни крадутъ; тако же слыша и Давида глаголюща: Блаженъ мужь, милуя и дая; к сим же и Соломоново слово поминая, яко Вдаяй нищему Богу взаимъ даетъ и сторицею въсприиметъ. |
| Первым стал поход на Волынь и Червенские города, на которые стало претендовать растущее Польское королевство. «Повесть временных лет» (ПВЛ) относит его к 981 г., но в действительности он состоялся, скорее всего, годом – полутора ранее. Связанная войной на западе, Польша не успела ни подчинить себе эти земли, ни серьезно помешать в этом Владимиру. Легко одолев поляков, он заключил с ними мирный договор, по которому те отказывались от претензий на Червенскую землю и даже должны были выплатить дань. Тогда же Владимир укрепил свое влияние на Волыни постройкой нового города-крепости, названной в его честь. Не исключено, что власть киевского князя распространилась и южнее – на область проживания восточных «белых» хорватов: Поднестровье и Прикарпатье. Едва вернувшись с запада, князь немедленно устремился на восток – восстанавливать власть над недавно покоренными отцом вятичами. Через год они восстали снова, и тут же последовал новый поход с наложением (по сведениям В.Н. Татищева) более тяжелой дани. Тот же автор свидетельствует, что во втором походе на вятичей Владимир прошел еще дальше и поставил под свой контроль Залесское Ополье. В 983 г. киевское войско ходило защищать Волынь от хищных соседей – ятвягов, снова выйдя за пределы дедовских владений и добавив к ним часть земли этого балтского племени. На следующий год поднялись радимичи, но для их замирения хватило одного авангарда, ведомого воеводой по прозвищу Волчий Хвост. 985 г. отмечен походом на волжских или «серебряных» булгар, при участии степной конницы союзных торков, шедшей берегом. Он был, скорее всего вызван интересами защиты торговых интересов Руси. Соседи показали себя «крепким орешком», взять с них дань не удалось и поход продолжился вниз по Волге – по отцовскому маршруту, о чем известно из внелетописного древнерусского источника – повествование Иакова мниха, восхваляющего князя Владимира за то, что он добил Хазарию. Логическим продолжением этого стало возвращение Белой Вежи (Саркела), Тамани и Керченского полуострова, что обострило отношения с Византией. |
| Но если принимать 11 июня в качестве дня вокняжения В. С. в Киеве, то событиям, к-рые в ПВЛ помещены между возвращением В. С. «из-за моря» (сделать это он мог только с началом навигационного сезона, после освобождения Финского зал. от льдов) и взятием им Киева, очень трудно уложиться в 2-3 месяца. Едва ли подлежит сомнению, что приведенные хронологические вехи усобицы Святославичей условны и являются более поздними добавлениями к первоначальному рассказу, не разделенному на годовые статьи,- вроде того известия, фрагменты к-рого сохранились в летописчике Иакова Мниха. Ясно одно: незадолго до 978 г. между Святославичами вспыхнула борьба за власть, в ходе к-рой и кн. Ярополк (когда в Полоцк прибыли сваты от В. С., кнж. Рогнеду, согласно летописному преданию, собирались «вести» за Ярополка), и В. С. стремились привлечь на свою сторону Полоцк, в к-ром правил тогда не зависевший от Киева князь. Совокупность данных - сведений нем. источников о династическом союзе Ярополка и герм. имп. Оттона II (973-983), чехо-моравского предания об удалении в Чехию сына кн. Олега Древлянского, свидетельства перечня сыновей В. С., согласно к-рому первой женой князя была «чехиня» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 79-80, 121; Т. 2. Стб. 67, 105; НПЛ. С. 128, 159; Жития св. мучеников Бориса и Глеба. С. 27-28) и др.- позволяет выдвинуть гипотезу (А. В. Назаренко), что юные Святославичи, видимо, оказались втянуты в длительную и ожесточенную борьбу Оттона II против чешско-польск. коалиции, к-рая определяла политические союзы в Центр. Европе 70-х гг. X в., причем киевский князь оказался на стороне герм. императора, а новгородский и древлянский князья - на стороне его противников Болеслава II Чешского (967/972-999) и Мешко I Польского (ок. 960-992). Крещение кн. Владимира. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 62 об.) Крещение кн. Владимира. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Кон. XV в. (БАН. 34.5.30. Л. 62 об.) Так или иначе, с 978 г. начинается киевское княжение В. С., 10-летний языческий период к-рого в древнерус. |
| Пономарёв, Н. И. Сериков). Чем объяснить поход Владимира Святославича на Корсунь, если киевский князь был союзником Византии? Рус. войско появилось в Византии не позднее осени 988 г. Следовательно, летом или осенью того же года русско-визант. союзный договор должен был предусматривать и прибытие на Русь царевны Анны. Очевидно, именно для ее встречи Владимир Святославич «к порогам ходи» «на другое лето по Крещении», но до похода на Корсунь, как о том сообщает Иаков Мних. Брак «порфирородной» принцессы с «варваром» был уникальным исключением из визант. династических правил, и потому было бы вполне понятным, если бы Василий II, получив рус. военную помощь, не торопился с исполнением своих обязательств. В таком случае осаду и взятие Корсуни Владимир Святославич предпринял для того, чтобы вынудить К-поль сдержать свое обещание. Этому естественному объяснению А. В. Поппе попытался противопоставить гипотезу, по которой Корсунь был на стороне мятежного Фоки Варды и его захват Владимиром Святославичем явился выполнением союзнических обязательств со стороны киевского князя. Такая т. зр. нашла сторонников (Л. Мюллер, В. Водофф и др.), но столкнулась и с основательной критикой (Д. Оболенский, В. Зайбт, А. Ю. Карпов). Так, в рамках гипотезы Поппе трудно объяснить устойчивое соединение в древнерус. традиции взятия Корсуня с прибытием Анны. Приведенные данные не позволяют безусловно предпочесть к.-л. из 2 древнерус. версий Крещения Владимира Святославича - «корсунскую» или Иакова Мниха, но последняя выглядит в их свете, как и в свете всей суммы древнерус. источников, все же более вероятной. Титмар Мерзебургский также относит «великие насилия», которые Владимир Святославич «чинил над слабыми данайцами» (т. е. греками - Thietm. VII. 72. Р. 486; Назаренко. Немецкие латинояз. источники. С. 135, 140), уже ко времени после Крещения князя. В результате ход событий реконструируется следующим образом. Видимо, уже в 987 г. Василий II начал переговоры с Владимиром Святославичем о военном союзе, причем был вынужден принять требование киевского князя о союзе династическом. |
| В 1883 году В.Р. Розен ввёл в научный оборот сведения арабского историка начала XI века Яхьи Антиохийского, которые дали ему возможность ограничить время взятия Корсуня пределами от 7/IV до 27/VII 989 года и датировать крещение киевлян поздним летом или осенью 989 года 26 . Завязалась многолетняя дискуссия. В 1887 году в «Киевской старине» (т. XIX, 9. С. 176–178 и др.) выступил П. Лебединцев , без веских аргументов защи- —66— щавший хрестоматийный 988 год. Более основательно отстаивал эту дату академик А.И. Соболевский. Он напомнил, что древнерусские люди производили вычисления не по правилам нашего дня, а по пальцам, «при этом, высчитывая годы от события до события, они обыкновенно включали в их число оба года, в которые совершались эти события» 27 . К примеру, мы хороним покойников на 3-й день, беря во внимание и день смерти. Имея в виду эту методу, выходит, что и по данным «Похвалы» Иакова-мниха великий князь крестился в 988 году (1015 – 27 лет) – утверждал академик. А в 989 году, продолжал учёный, либо Владимир совершал ещё один поход на Корсунь, либо заложил русский город Корсунь 28 . Мнение академика А.И. Соболевского разделял проф. Ф.Я. Фортинский 29 . Е.Е. Голубинского в юбилейном году (1888-м) полностью поддержал проф. К. Д. А. В.З. Завитневич. В январе он опубликовал статью «О месте и времени крещения св. Владимира», где писал, что князь крестился в 987 году в Киеве, а весной 989 года пошёл на Корсунь, чтобы заставить греков выполнить договор, по которому за военную помощь князя должны были отдать ему царевну Анну 30 . В том же 1888 году Завитневич издал монографию «Владимир Святой как политический деятель». Здесь он очень высоко ставит арабских летописцев, которые, по его словам, «сохранили несколько известий высокой ценности, например, в летописи Яхьи Антиохийского» 31 . В этой работе он делает некоторую уступку традиции. Владимир крестился в Киеве «в присутствии императорских послов» в конце 987 мартовского года и, по всей вероятности, в начале 988 январского года, т.е. в промежутке времени между 1/I и 1/III 988 года. Крестился тайно, о крещении объявил после Корсуня, после усиления его авторитета и благодаря поддержке его дружиной. Корсунь взят в конце 989 года, а к началу лета 990 года вернулся в Киев и крестил народ. |
|
|
