| На небе звезды. Консул сидит у моря и ждет парохода, не прибывшего вчера. В Константинополь едет якобы за получением 4000 меджидов, т. е. лир турецких, за понесенные в минувшую войну убытки 189 . Дай Бог нашему теляти волка поимати! В полудремании в ушах двукратно прозвучало имя: «Стефан». Чернила сии исправлены прибавкою в них соли, по рецепту пророка Елисея, видно, сообщенному нашим химиком-аптекарем г. Селедкиным 190 . «Прынц» уехал. Пятница, 23 ч Еще раз она – моя «светелка» ненаглядная, где-то к югу или к юго-западу, ибо ясно сознаю, что не в Бетжале и не в Хевроне 199 . Кончается сон экзаменом. Учитель спрашивает Августина (!) Капустина, я встаю, стыжусь и докладываю, что не у кого было списать урок и выучить. От стеснения пробуждаюсь задолго до повестки. Небо мокрое и холодное. Лекарство. Обедня. Чай. Недовольство от появления бетжальцев, вифлеемцев и иных, обратившегося в эпидемию 200 . Поклонница из Казани за деньгами. Таковая же из Киева – с деньгами. Сосед с неким полковником, русским протестантом, имеющим поручение от начальства помянуть у Гроба Господня семейства Каменева, Ясинского, Лисунова, Пельтяевых, Сухотина, Клюгена и пр. без собственных имен... Simos с музыкой. Будущая отшельница за планом своей кельи. Видела на Новый год, что она вся в белом, и я – тоже, взял ее за руку и куда-то тащу. Экой ведь о. Пуштов! Обед. В кладовую, в церковь , в карман за бешлыком 201 для черного харамия 202 . Печка. О. Виссарион с поклоном из Киева. Чай. Жорж. Начало статьи. Дремота неодолимая. Дождь идет. Будто бы Патриарх Армянский опасно болен. Исходит кровью, что ли, а между тем не несет его ни верхом, ни низом. Уж не поднесли ль ему чего-нибудь его собратия? Жорж задумался, когда я сказал ему о случае, говорит, что некий армянин приходил сегодня в аптеку за хининой, но взять ее, уже приготовленную, не позаботился. Суббота, 24 января Да полно тебе, некоему кому-то, издеваться надо мною. С какой стати видеть, что я с кем-то другим mingo 203 в одно и то же ведро? Ну, что тут хорошего или занимательного? Иное дело: еще другая такая же брошюра, озаглавленная: «Маймуна» 204 . |
| 30 Мазараки Елизавета Алексеевна («Докторша», «Замарака», «Мазница», «Первая христианка») – жена доктора Х. В. Мазараки. Из русской дворянской семьи. Приехала в Палестину поклониться святым местам и испросить благословение поступить в монастырь, но познакомилась с Харлампием Васильевичем и вышла за него замуж в 1860 г. Семья Мазараки, влиятельная в греческой и русской колонии Иерусалима, жила в Старом Городе, неподалеку от Греческой Патриархии. После смерти мужа († 1891) Елизавета Алексеевна вернулась в Россию. Упоминается как дальняя родственница («тетка Мазараки») в воспоминаниях М. А. Тарковской, сестры Андрея Тарковского. 32 Наполеон, наполеондор (франц. napoleon d " or) – французская золотая монета достоинством в 20 франков, весом в 5,8 грамм чистого золота, чеканенная с 1803 г. Бонапартом – первым консулом, затем в 1804–1814 гг. и в 1815 г. императором Наполеоном I, а позже Наполеоном III (1852–1870). 33 Сарден (Serdin) Георгий Спиридонович («Жорж»; «Селедкин») – аптекарь. Организатор аптеки при Русской больнице (1863–1886), считавшейся в Иерусалиме «едва ли не лучшей». Имел от Палестинской Комиссии оклад 1200 руб. серебром, казенную квартиру (четыре комнаты с отоплением в здании Женского приюта). 31 декабря 1872 г., по благословению о. Антонина, было совершено его бракосочетание с Адамантией Михайловной Хаджи-Маноли. Сарден нередко удостаивался денежных наград и знаков отличия (два ордена). При выходе в отставку в 1886 г. получил пенсию от Палестинской Комиссии 300 р. в год. 34 Винсент (Викентий) Бракко (14.09.1835–19.06.1889) – второй Патриарх восстановленного в 1847 г. Латинского Патриархата в Иерусалиме (1873–1889). Родился в Торрацце (Лигурия), учился в Генуэзской духовной семинарии (1854–1859), принял священный сан (1859). 26 мая 1860 г. прибыл в Иерусалим и был назначен профессором философии в католической семинарии в Бет-Джале. Ректор семинарии (1862–1873). Викарный епископ (1866). 35 Исаак – священник из Бет-Джалы, преподававший несколько лет Закон Божий в школе, основанной о. Антонином. Активный деятель и борец за интересы арабской православной общины, за что подвергался гонениям со стороны Иерусалимской Патриархии, особенно в период патриаршего кризиса 1872 г. (арабы поддерживали низложенного греческим синодом Патриарха Кирилла II), когда был заключен в тюрьму и затем выслан на о. Кипр. Архимандрит Антонин оказывал ему материальную помощь, а по возвращении из ссылки исходатайствовал о. Исааку священническое место в Горнем и из собственных средств доплачивал ему прибавку к жалованию. Прорусской ориентации придерживался впоследствии и сын Исаака, также проживавший в Бет-Джале, священник Георгий. |
| После одной из таких вдохновенных проповедей к Алеше подошел бородач с изможденным лицом и приветствовал его. - Жорж! Неужели это ты… — с удивлением воскликнул Алеша. - Да я, Алексей, я. Вижу, нашел ты себя в духе и пошел по стопам Проповедника. Что ж, рад за тебя. А у меня вот как-то не заладилось. После возвращения из Козлиного разбега я потерял все: работу, интерес к жизни, даже общаться-то с людьми стал редко. Хотя я и молился с вами там, на горе, но вернувшись в город, испытал опустошенность. Надо бы верить, а я не могу – словно кол какой-то в душе встал поперек. Так и хожу неприкаянно, видишь, как зарос и обтрепался. - Что же тебя держит? Неужели старое не отпускает и все чем-то манит? - К старому возврата нет. Слишком очевиден тот обман, в котором мы участвовали. Но и новой жизни не получилось. Мне бы забросить лже-мистику да заняться простым трудом с молитвой. И жить, жить настоящей, непридуманной жизнью. Но не могу принять такую скуку, не могу обыденным восхищаться как сокровенным… Словно что-то надломилось во мне, и белый свет стал не мил. - Молиться тебе, Жорж, надо. Благодать и веру укрепит, и уныние прогонит. Ступай в монастырь, может старца увидишь да его словом вразумишься. Совет бывшего соратника пришелся Жоржу по душе. Он и сам временами поглядывал в сторону монастырских стен, которые чем-то притягивали его. Но это притяжение было для него неясным и не вполне понятным. Сейчас он, наконец, понял: там, в монастыре, была какая-то другая жизнь, которую он представлял смутно, но которая могла дать ответы на вопросы, которые он даже боялся задать себе… На следующий день Жорж отправился в монастырь. Добравшись до места, он не стал сразу заходить в монастырские ворота, а обошел вокруг монастыря. Редкая тишина царила вокруг, как-то особенно подчеркнутая безмолвным сиянием золотых куполов большого храма. «Вот она, вечность…» — неожиданно подумал Жорж и живо представил, как сотни лет за этими стенами жили и молились тысячи монахов. Он замедлил шаг и задумался. Чем же влекла монахов такая простая и однообразная жизнь? Вставать надо рано, службы долгие, послушания самые обычные: наколоть дров, принести воды, приготовить скромную трапезу… И никаких развлечений. Все пост да труд, а то и подвиг. И лишь редкий взгляд в сторону города, где прогресс, цивилизация, проблемы – вся та стремительная и разнообразная жизнь, в которой не то чтобы заскучать, а даже остановиться и поразмышлять некогда. |
| «Ядро русской эмиграции в Венесуэле – это Церковь» Интервью с профессором Георгием Ганом Доктор Жорж. Фотография автора Русская эмиграция появилась в Венесуэле после второй мировой войны. В 1947 году страна предложила льготные условия для специалистов из Европы, и наряду с испанцами, итальянцами, немцами, португальцами откликнулись на этот призыв и несколько тысяч эмигрантов из России. За последнее десятилетие численность русской диаспоры в Венесуэле сильно уменьшилась. Одни ассимилировались, другие уехали из страны, не приняв курса на строительство «социализма XXI века», который проводит правительство Уго Чавеса. Но есть эмигранты, которые не собираются покидать свою новую родину и не хотят забывать свои корни. Один из них – Георгий Анатольевич Ган. Доктор Жорж, как называют его в Каракасе, – ученик Святослава Фёдорова, один из лучших офтальмологов страны. Когда проходили Дни России в странах Латинской Америки, профессор Ган дал интервью сайту «Православие.Ру». – Доктор Жорж, расскажите о себе. – Я – Георгий Анатольевич Ган, врач-офтальмолог. Родился в Каракасе. Учился здесь, в Венесуэле, дважды раза бывал в Москве у Фёдорова – в институте «Микрохирургия глаза». Это было в 1980-е годы, когда началась вся эта эйфория с рефракционной хирургией. Знакомство со Святославом Николаевичем переменило мою жизнь. Переменило и наш взгляд на офтальмологию – мы научились лечить рефракционные проблемы глаза. – Как ваша семья оказалась в Венесуэле? – Родители приехали сюда после войны из Бреста. Профессии не имели – когда началась война, они только окончили гимназию. Папа должен был поступать в технический институт, но помешала война. – Когда началась массовая иммиграция в эту страну? – После войны правительство Венесуэлы стало принимать иммигрантов из Европы. Было очень много испанцев, португальцев, итальянцев – большинство из них эмигрировали по экономическим причинам, а из Испании также из-за проблем с Франко. Среди испанских иммигрантов было много интеллектуалов: врачей, исследователей… Эта волна эмиграции переменила жизнь Венесуэлы, потому что приехали люди, которые имели другие способности, другие взгляды, хорошую семейную жизнь, умели работать. Они подняли страну. Сейчас в Венесуэле очень большая этническая смесь. Но здесь никогда не было расовых проблем и шовинизма. Страна была всегда очень гостеприимна, всех принимали как своих. |
| Жорж Нива: о большевике-христианине, самоненавистниках и «третьей Европе» Великий славист о наставниках, писателях, общении с Пастернаком, симпатии к православию, и своей истории любви 22 сентября, 2014 Великий славист о наставниках, писателях, общении с Пастернаком, симпатии к православию, и своей истории любви Жорж Нива, историк и славист, родился в 1935 году и почти 60 лет своей жизни отдал России. Переводил на французский язык Андрея Белого и Иосифа Бродского, Александра Солженицына и Андрея Синявского и Марка Харитонова. Автор трилогии о русской литературе и нескольких книг о Солженицыне. Нива много занимался историей русско-французских культурных связей, был одним из составителей фундаментальной Истории русской литературы в 7 томах, написал множество статей, посвященных современной российской общественной и политической жизни. Его книги, переведенные на русский, английский, китайский и многие другие языки, читаются во всем мире, при всей их основательности в них нет ни капли скучного академизма. Что бы он ни писал – журнальное эссе или научный труд – все они про любовь к России. « В словесность русскую влюбленный/Он с гор слетает окрыленный », – Окуджава очень точно сказал о Нива в посвященном ему шуточном стихотворении. – Вашим учителем был знаменитый славист Пьер Паскаль, историк русского крестьянства, знаток древнерусской литературы, переводчик «Жития протопопа Аввакума» и автор одного из самых авторитетных исследований о нем. Как вы познакомились? – До него была другая встреча – с простым белоэмигрантом с Кубани, Георгием Никитиным. Он жил в моем родном городе Клермон-Ферране, работал переплетчиком. Помню эту лавку в старой части города, витую лестницу, которая вела к нему на пятый этаж. Он не был человеком выдающихся дарований, просто очень милый и душевный. Кстати, его жена, француженка, была в свое время ученицей моей бабушки, которая преподавала математику. Первой русской книгой стал для меня рассказ «Алеша Горшок». Георгий Георгиевич посчитал, что раз в отношении русского языка я еще ребенок, значит, детские рассказы Толстого будут в самый раз. Но лексика в них все равно довольно сложная. Например, Устинья говорит Алеше: «Ты кого приглядел?», а тот отвечает: «Тебя. Пойдешь за меня?» Все это было непросто для начинающего. Но я очень благодарен моему учителю, что мы начали с Толстого. Наверное, это дало мне ощущение русского народного языка и его удивительного синтаксиса. |
| Комары не дали доспать. Прохлада по-вчерашнему. Лекарство и т далее. Елеонские смоквы. Письмо страховое м Анне. О. Венианин, не обретенный в келье и замеченный мною в алтаре Малой церкви, приготовляемом для перекраски. Он же с известием, что Харитинин мальчик помер, приобщенный им Св. Таин по желанию матери. Якуб к Патриарху с денежками (315 р.). Иерихонитка с лекарствами. М. Переписка плоховатая. Обед. То же занятие. Под вечер посещение умершего. Бедненький! Все лицо покрыто черными пятнами. О. Бракко присылал двух патеров с протестом, уверяя, что умерший был католик и что погребение его должно быть латинское. Дома вялое писание статьи. Чай. Жорж – до полночи и вящше. Комары. Спячка обычная. Вторник, 25 ч Проснулся по будильнику. Вынос усопшего р Б отрока Василия в церковь и отпевание соборне. Молитва. Салиб за чаем. Больной получше, а дифтеритная совсем поправилась. Один Осман наш горемычный все еще томится в больнице. Самовар. Почта Ллойдова с письмами от брата и г. Хитрово. А оттуда – nichts! Сестра Мария с зазывом к больному поклоннику Михаилу. Не надеется встать, бедный, и просит распорядиться его небольшими деньгами. Грустно. Жорж с угощениями. Старая из Нектарии с Ефимовыми секретами. Хуссейн Зяде за золотыми. Переписка. Только 22°. Обед. В церковь . С полчаса наверху. Тут приготовление писем ответных. Чай. Отмахивание беспрерывное от комаров и поход на них с огнем многократный. ½ 12-го. Среда, 26 августа В 6 часов обедня. Чай без никому. Приготовление почты безотдышное до самых 4-х часов. Отправлено 7 писем. Обед. Усталость и почивание на лаврах. Чтение. Побывка наверху под ветром. Потерянная комета. Тут чай, небольшое писание и великое зевание. С консулом осмотрели домовую церковь . После Царского праздника начнем поправлять ее... Герасим Константинопольский действительно сделан Скифопольским, а Никодиму, видно, предоставляется быть Филадельфийским. Жорж заболел. « μρα». Четверток, 27 авг Спал до 7 часов. 22°. Молитва ходячая. Чай сидячий. Переписывание усердное. Г. Simos по часовому делу. Снабжение его 25-ю золотыми. Якубу 10 на размен для Царского дня. Герасим Савваит, крепко исхудавший. Обед с четырьмя видами плодов. Трусость при слухе о возобновившейся болезни К. Новобрачная чета, отправляющаяся восвояси. Опять треугольник в правом глазу. Напасть, да и только. Отупение головы. Жид с бумажками, играющими роль пиастров. Жид со стеклом. Еще писанье до потемок. Целый час наверху при полной луне. Кометы нет и нет. Тут чай. Писание! Утомление очей. Сражение с комарами. 12 ½ часов. В городе все чают скорого преставления света. Между евреями уже появились два пророка, утверждающие сие. В Вифлееме тоже некий сын Саввы Освященного (!) предрекает неминуемый конец мира. Пятница, 28 авг |
| поступкам, к каким влекла его горячечная фантазия. В 33 года, например, он предавался таким странностям: «Жорж Санд! Какое имя! Какие звуки! Они затрагивают в душе моей давно отзвучавшую, онемевшую струну, но от их лёгкого эфирного прикосновения она снова трепещет и симпатично отзывается. Святые отшельники Фиваиды с воображением, разгорячённым уединением и молитвою, часто видели наяву Спасителя, Богоматерь, ангелов и нечистых духов: вот так и я в моей келье у мадам Жоарис, глядя в окно, осенённое густыми деревьями, часто воображал себе, что я вижу Жорж Санд: вот она проходит мимо окна в мужском платье, в соломенной шляпе с широкими полями. Сколько раз я говорил самому себе: «Дай пойду к ней, попрошу её взять меня себе в прислуги, как она взяла того каторжника». Вот возвышенные фантазии! Но из этих-то именно глупостей и составляется истая, неподдельная шекспировская поэзия жизни!» (230). Нечего и говорить, что понятия о христианской аскетике у Печерина не имелось ровно никакого, природа мистических видений осталась им непонятой, да и вообще странно звучит приравнивание видений Спасителя, Богоматери и даже нечистых духов к фантастическим явлениям Жорж Санд. Для человека православной духовности подобное просто невозможно. В погоне за эмоциональным разнообразием жизни, к чему Печерин был так склонен весьма долгое время, автор «Замогильных записок» устремился в католичество— и как раз в том самом году, когда горячил себя воображаемыми видениями французской романистки: «Определённо ясного ничего не было у меня в голове: переход в католическую церковь мелькал в каком-то отдалённом тумане... «Мне нужны сильные ощущения»,— сказал я оправдывая свой поступок. Действительно, я искал новых ощущений, новых приключений, мне надоела однообразная жизнь» (241). В самом стремлении к смене эмоциональных впечатлений выразилось у Печерина его тяга к наслаждению (не грубо материальному, но душевному), преподанная ему ещё в юношеские годы учителем-руссоистом,— что и вообще стало краеугольным камнем западной житейской философии: недаром же с чужого голоса распевал юный Печерин: |
| Склонный к экзальтации с раннего детства, наш герой и в более серьезном возрасте был готов к эксцентричным поступкам, к каким влекла его горячечная фантазия. В тридцать три года, например, он предавался таким странностям: «Жорж Занд! Какое имя! Какие звуки! Они затрагивают в душе моей давно отзвучавшую, онемевшую струну, но от их легкого эфирного прикосновения она снова трепещет и симпатично отзывается. Святые отшельники Фиваиды с воображением, разгоряченным уединением и молитвою, часто видели наяву Спасителя, Богоматерь, ангелов и нечистых духов. Вот так и я в моей келье у мадам Жоарис, глядя в окно, осененное густыми деревьями, часто воображал себе, что я вижу Жорж Занд: вот она проходит мимо окна в мужском платье, в соломенной шляпе с широкими полями... Сколько раз я говорил самому себе: “Дай пойду к ней, попрошу ее взять меня себе в прислуги, как она взяла того каторжника”... Вот возвышенные фантазии! Но из этих-то именно глупостей и составляется истая, неподдельная шекспировская поэзия жизни!» Нечего и говорить, что понятия о христианской аскетике у Печерина не имелось ровно никакого, природа мистических видений осталась им непонятой, да и вообще странно звучит приравнивание видений Спасителя, Богоматери и даже нечистых духов к фантастическим явлениям Жорж Санд. Для человека православной духовности подобное просто невозможно. В погоне за эмоциональным разнообразием жизни, к чему Печерин был так склонен весьма долгое время, автор «Замогильных записок» устремился в католичество — и как раз в том самом году, когда горячил себя воображаемыми видениями французской романистки: «Определенно ясного ничего не было у меня в голове: переход в католическую Церковь мелькал в каком-то отдаленном тумане... “Мне нужны сильные ощущения”, — сказал я... оправдывая... свой поступок. Действительно, я искал новых ощущений, новых приключений, мне надоела однообразная жизнь». В самом стремлении к смене эмоциональных впечатлений выразилась у Печерина его тяга к наслаждению (не грубо материальному, но душевному), преподанная ему еще в юные годы учителем-руссоистом, — что и вообще стало краеугольным камнем западной житейской философии, недаром же с голоса иного наставника распевал юный Печерин: |
| «Жорж Санд! Какое имя! Какие звуки! Они затрагивают в душе моей давно отзвучавшую, онемевшую струну, но от их лёгкого эфирного прикосновения она снова трепещет и симпатично отзывается. Святые отшельники Фиваиды с воображением, разгорячённым уединением и молитвою, часто видели наяву Спасителя, Богоматерь, ангелов и нечистых духов: вот так и я в моей келье у мадам Жоарис, глядя в окно, осенённое густыми деревьями, часто воображал себе, что я вижу Жорж Санд: вот она проходит мимо окна в мужском платье, в соломенной шляпе с широкими полями. Сколько раз я говорил самому себе: «Дай пойду к ней, попрошу её взять меня себе в прислуги, как она взяла того каторжника». Вот возвышенные фантазии! Но из этих-то именно глупостей и составляется истая, неподдельная шекспировская поэзия жизни!» (230). Нечего и говорить, что понятия о христианской аскетике у Печерина не имелось ровно никакого, природа мистических видений осталась им непонятой, да и вообще странно звучит приравнивание видений Спасителя, Богоматери и даже нечистых духов к фантастическим явлениям Жорж Санд. Для человека православной духовности подобное просто невозможно. В погоне за эмоциональным разнообразием жизни, к чему Печерин был так склонен весьма долгое время, автор «Замогильных записок» устремился в католичество — и как раз в том самом году, когда горячил себя воображаемыми видениями французской романистки: «Определённо ясного ничего не было у меня в голове: переход в католическую церковь мелькал в каком-то отдалённом тумане… «Мне нужны сильные ощущения», — сказал я оправдывая свой поступок. Действительно, я искал новых ощущений, новых приключений, мне надоела однообразная жизнь» (241). В самом стремлении к смене эмоциональных впечатлений выразилось у Печерина его тяга к наслаждению (не грубо материальному, но душевному), преподанная ему ещё в юношеские годы учителем-руссоистом, — что и вообще стало краеугольным камнем западной житейской философии: недаром же с чужого голоса распевал юный Печерин: Моя философия это наслаждаться, |
| „Папа, опусти шторы! Мне страшно!” ... Вот как губят в отроках и юношах веру в Бога. Конечно, это ужасно, безбожно, бесчеловечно, возмутительно, но это так. Да, губят душу теперь с младенческих лет. Сушат её. Убивают зародыши веры. Подавляют первые проблески религиозного чувства. Естественно поэтому, что вера оскудевает, а неверие крепнет и растёт. Говорят, когда дети вырастут, тогда они сознательно всё усвоят. Но позвольте, раз у них будет атрофировано религиозное чувство, неужели они смогут поверить? Неужели парализованное чувство вновь воспримет свою прежнюю силу и будет так же свободно функционировать, как и раньше? Никогда и ни за что. То, что умерло, то вновь не возродится. Это, во-первых. Во-вторых, как вполне справедливо заметил великий философ Кант: „Если говорить ребёнку о Боге только после, то в первые годы, слыша постоянно Его имя, видя внешние знаки богопочитания и не испытывая сам ничего к Невидимому Богу, он или привыкнет быть к Нему равнодушным, или получит превратные понятия о Нём”. Интересными в этом отношении являются детские воспоминания Жорж-Санд. Её религиозным воспитанием занимались мало. В самом раннем детстве, когда вместе с ней жила мать, её заставляли время от времени заучивать молитвы. Когда матери подле неё не стало, ей, по словам биографа, „предоставляли по собственному усмотрению верить во всех богов или не верить ни в одного, и она не верила, а между тем, рассказывает она в своей автобиографии, «мне нужен был идеал, нужен был Бог , которого я могла бы поставить во главе вселенной». И она десятилетней девочкой приступает к созданию своей собственной религии. Она создаёт себе идею Бога, который «не имел пола и являлся мне то в образе женщины, то в образе мужчины. Я наделяла его всеми атрибутами физической и нравственной красоты, даром красноречия, в особенности силой музыкальной импровизации». Юная Жорж-Санд создала и нечто вроде культа своему Богу. Она, – говорит биограф, – отыскала в парке маленькую лужайку, окружённую чащей больших деревьев и густых кустарников; там она устроила из разноцветных камешков, мха и раковин нечто вроде жертвенника, украсила его гирляндами и букетами цветов и приносила на нём своему Богу жертвы, которые состояли в том, что она ловила птичек, маленьких зверков, насекомых, запирала их в ящичек и потом выпускала на волю в честь бога любви и свободы” 14 . |
|
|
