| Наконец набережная и папина проходная. Вызвали папу. Рассказывать не пришлось. Все было ясно: умирают. Тень смерти лежала на лице девочки. Бойцы напоили ее кипятком, дали поесть. Папа принес свой паек хлеба и селедку и спросил: «Дойдешь?» Сам он не мог отлучиться от своей зенитной батареи. Рита помедлила и сказала неуверенно: «Попробую». Папа проводил до Невы, взял на руки и перенес на лед. Постоял недолго и вернулся обратно. Рите показалось, что он плакал… Прижимая сверток к груди, девочка побрела домой. Теряя сознание, садилась на снег и ждала, когда дурнота отступит… Снова вставала и шла, садилась и подымалась. Снова и снова. Казалось, нет никаких сил. Нет и не будет. И она умрет… И тогда ОНИ тоже умрут… И снова вставала, и снова шла… Уже смеркалось, когда Рита подошла к дому. Пока поднялась по лестнице, и вовсе стемнело. Мама и брат лежали неподвижно, но они были живы. Успела, успела! Разожгла печку-буржуйку, согрела воду, опустила в нее селедку и с трудом разбудила маму, повторяя: «Проснсь, проснись: у нас есть хлеб и даже селедка». Мама не верила своим глазам: еда!! И кто знает, быть может, Ритины недетские и даже нечеловеческие усилия спасли мамину жизнь и жизнь братика? Да, так оно и было! Таня Разумова осень 1941 — лето 1943 Война застала Разумовых на даче под Ленинградом, неподалеку от станции Волховстрой. Танин папа, Константин Александрович, доцент Горного института, был на военных сборах, и семья проводила лето неподалеку от его лагеря. Пришлось возвращаться домой без папы. Константин Александрович записался в батальон технического обслуживания и работал на фронтовых аэродромах. Вскоре на семью обрушилось лютое горе: умер старший брат Тани Олег. Тяготы войны помешали врачам распознать аппендицит. Мальчика подержали два дня в больнице и выпустили. Все взрослые были заняты военными заботами, и мальчик, предоставленный самому себе, умер от перитонита. Ему было одиннадцать лет. В сущности, он стал одной из первых жертв блокады, перевернувшей наш мир с ног на голову и лишившей детей родительского присмотра. Танечке было восемь лет, но она навсегда запомнила этот день, 8 августа. Девочке казалось, что страшнее ничего не может быть. |
| Благодарю Господа, явившего мне чрезвычайную, благодатную помощь Свою при служении утрени: непреткновенно, твердым голосом служил я (накануне пил пиво и ел селедку с белым хлебом). Во время литургии чувствовал крайнее насилие блуднонеподобных помыслов, щекотание, смущение, тесноту. На великом входе досталось помянуть только одного наследника, и того по имени не назвал и слов да помянет Господь Бог... – враг обессилил. Потом я пришел в великое чувство раскаяния, умиления, самоуничижения, и случились слезы, которые текли до конца обедни; причастился в мир, очищение, освящение и обновление, лицо просветилось, украсилось сиянием славы Божией. Благодарение Претворяющему хлеб и вино и меня, грешника! Ночью и днем, особенно утром чувствовал крайнее блудное возбуждение и тесноту в боках, в хранилищах семени. Это от селедки и пива или от излишества. На ночь кушать не надо или чуть-чуть. В любви утверди меня, Господи! Неприязнь разори и исторгни. 4 мая. Благодарю Господа, явившего мне помощь при служении утрени. Грудь как бы засорена. Это оттого, что вчера вечером ел довольно хлеба со скоромным маслом и чай пил (а потом уже два стаканчика молока). Чай не надо было пить – масла немного. 4 мая Благодарю Господа, даровавшего мне помощь свыше совершить непреткновенно все три суточные службы и неосужденно причаститься Божественных Таин. (От ядения накануне в достаточном количестве густой пищи (мяса и хлеба) голос был очень труден и нечист.) Из-за чрева, из-за чрева, или желудка, сколько неприязни, вражды на домашних или на одну из домашних, сестру Анну, которая, однако ж, стала очень скромна и смиренна и предупредительна и ласкова ко мне, несмотря на мою неприязнь (да исчезнет неприязнь)! А чрево, этот властелин наш в здешней жизни, столь краткой, упразднит, уничтожит Бог, – не станет этого котла! Из-за чего же мы враждуем? Из-за чего теряем любовь, сущность христианства? Аще... любве не имам, ничтоже есмь [ 1Кор. 13, 2 ]. Из-за чего завидуем пространному питанию других, с нами или не с нами живущих, роскошной одежде, свежести и толщине тела и лица и пр.? Всё это прах. Единое на потребу – Бог ! И Его-то мы оставляем. |
| Особенно не нужно брататься рюмками со всяким человеком. Вчера я пустил в мысленный дом свой – в сердце, неприязненных, злых, нечистых, хульных жильцов – бесов вселукавых – чрез свою алчность к мясам и вину (хересу), а может быть, и красивому лицу, к праху, гною; сердце мое было не мое, ибо я не имел над ним власти и силы: им овладели мысленные враги, в отместку и за вчерашнее (воскресенье) пропущение ектении за вечерней. 29 января Служил утреню с сердечным бессилием; горячая пища и питье горячее после долгого движения на прехолодном воздухе (морозы градусов в двадцать) имели на мои внутренности парализующее влияние вчера и сегодня. На будущее время надо есть и пить что-либо холодное, например молоко, сливки или пиво. Благодарю Господа и Богоматерь за дивную помощь, дарованную мне после слезной покаянной молитвы. Во внутренностях чувствовалось влияние горячего чаю, питого в довольном количестве, и вчерашнего варенья, убивающего нервы ([...] сильно). Селедки употреблять, отчасти треску. 30 января Благодарю Господа за бездну щедрот и милость, излиянных на меня в причащении святых, пречистых и животворящих Таин вчерашнего дня в мире, животе духовном и телесном, в широте сердечной, в умилении и радости. Но вечером я тяжко согрешил пред Богом – неверен явился в распоряжении земными Его дарами и в расположении духа; я возроптал, восстенал и возревновал, когда нищие преследовали меня, на всех путях ловя меня и вымогая у меня денег на разные нужды; конечно, они от нужды, голода и холода преследовали меня, а мне это показалось обидным и несправедливым: я ли родил их, Господи, говорил я, что я должен их всех кормить, поить, одевать, упокоевать? И жаловался Господу на общество, на градоначальника, на главу, на протоиерея, на богатых людей в городе. Плакал и рыдал я малодушно, что одолевают меня ежедневно нищие. А надо бы радоваться, что служу тем Господу. Сверх сил не требует Господь. Подавай по силе с охотою, не принужденно. Благодарю Тебя, Господи, за чудную, преестественную, премирную, пренебесную Твою литургию и за животворное причащение животворящих Твоих Таин, за чудное действие их во мне. |
| В заключение скажем, что тема Страшного суда пронизывает все творчество Гоголя , которое соответствовало его духовной жизни, его стремлению к иночеству. А монах и есть человек, покинувший мир, готовящий себя к ответу на Суде Христовом. Гоголь остался писателем и как бы иноком в миру. В своих сочинениях он показывает, что не человек плох, а действующий в нем грех. То же всегда утверждало и православное монашество. Гоголь верил в силу художественного слова, могущего указать путь к нравственному возрождению. С этой верой он и создавал «Ревизора». Примечания Исторический Вестник. 1883. 9. С. 736 (запись П. П. Каратыгина со слов своего отца, актера П. А. Каратыгина). См. также: Вольф А. Хроника Петербургских театров. СПб., 1877. Т. 1. С. 50. Здесь Гоголь в частности отвечает писателю Михаилу Николаевичу Загоскину, который особенно негодовал против эпиграфа, говоря при этом: «Да где же у меня рожа крива?» Эта пословица имеет в виду евангельский эпизод, когда Господь позволил бесам, покинувшим гадаринского бесноватого, войти в стадо свиней. (См.: Мк. 5:1-13 ). «Смысл внутренний, – писал Гоголь в «Театральном разъезде», – всегда постигается после. И чем живее, чем ярче те образы, в которые он облекся и на которые раздробился, тем более останавливается всеобщее внимание на образах. Только сложивши их вместе, получишь итог и смысл созданья. Но разбирать и складывать такие буквы быстро, читать по верхам и вдруг – не всякий может; а до тех пор долго будут видеть одни буквы». Переписка Н.В.Гоголя: В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 469. И сегодня «Ревизор» нередко понимается очень упрощенно, если не сказать плоско, без учета авторской мысли. Так, юрист Вячеслав Малахин пишет: «Хотя действие “Ревизора” разворачивается в небольшом уездном городе, все понимали, что Гоголь обличает нравы и порядки самодержавной России с коррупцией и взяточничеством чиновников, грубейшими злоупотреблениями и нарушениями законности со стороны властей и полным бесправием простых смертных. В комедии показано, как грубо нарушаются элементарные права человека: допускаются произвольные аресты с применением пыток (неугодившего купца городничий запирает в помещение и заставляет есть селедку, не давая воды), беспричинные избиения унтер-офицерской вдовы, нарушение тайны переписки (почтмейстер Шпекин лично вскрывает подозрительные письма, особенно жалобы), угрозы преследования за подачу челобитной на должностных лиц попирается право на охрану здоровья (люди мрут, как мухи, в богоугодных заведениях), порядок призыва на срочную военную службу («забрили лоб» женатому слесарю на двадцать пять лет), грубо нарушаются права арестованных (их «забывают» обеспечить питанием )» (Малахин В. «…Строже самого закона». Н.В.Гоголь и…российское право//Юридический вестник. М., 1995. 35. С. 30). Подобное «юридическое литературоведение» имеет самую поверхностную связь с настоящим смыслом пьесы. |
| Следует избегать мочиться на снег. Если куски пищи смешаны с отходами, то Галаха разрешает выбирать только съедобное от несъедобного, но ни в коем случае не наоборот. По той же причине Галаха запрещает чистить лук, чеснок и т.п., если это не требуется для ближайшей трапезы. А шелуху с головки чеснока запрещается снимать даже тогда, когда хотят есть чеснок немедленно, – поэтому еще в пятницу непочатую головку чеснока надо разделить на дольки. В субботу запрещается сортировать посуду, вещи и т.п. Например, раскладывать белье в шкафу или складывать тарелки в зависимости от их размера. Сливая напиток (чай, кофе, сок и т.п.), запрещено оставлять в чайнике заварную смесь или осадок. Надо оставить в нем немного жидкости и вылить все вместе. Запрещается собирать все, без остатка, сливки с поверхности молока, – надо оставить хотя бы тонкий их слой. Если в жидкую пищу попала муха, запрещено извлекать ее оттуда, не выплеснув вместе с нею часть жидкости. В случае надобности разрешается на муху подуть и подогнать к краю посуды, а потом слить жидкость вместе с мухой. Нарезать овощи в субботу следует непосредственно перед трапезой. При этом запрещено нарезать их на слишком мелкие кусочки, так как это действие рассматривается как работа производная от «помола» и запрещается в субботу. Есть виды пищи, соление которых равносильно их приготовлению на огне,– а именно, когда соль размягчает пищу или смягчает ее острый вкус. Указан перечень этой пищи. Поэтому Галаха разрешает солить такую пищу непосредственно перед едой. Оставлять, например, посоленный салат на продолжительное время запрещено. Запрет строить в субботу относится также к приготовлению пищи. Запрещено створаживать молоко, а также придавать продукту какую-либо определенную форму. Например, добавив в субботу в рубленую селедку нарезанный лук, нельзя выравнивать смесь, чтобы придать ей привлекательный вид – надо оставить ее такой, какая получилась. Запрещено мыть посуду тряпочкой или мочалкой, которые впитывают воду, чтобы не нарушить запрет выжимать воду в субботу. |
| До чего хорошо рассказывал наш дедушка, просто заслушаешься! Ведь еще маленьким мальчиком он все это видел своими глазами. Старший цеховой подмастерье всегда залезал на помост, построенный под самой вывеской, и говорил речь — да не как-нибудь, а в стихах, словно по вдохновенью. Впрочем, тут и вправду не обходилось без вдохновенья: ведь речь он сочинял вместе с двумя друзьями, и работу они начинали с того, что осушали целую кружку пунша — для пользы дела, конечно. Народ встречал эту речь криками «ура». Но еще громче кричали «ура» арлекину, когда он тоже вылезал на помост и передразнивал оратора. Все хохотали до упаду, а он попивал себе мед из водочных рюмок и бросал рюмки в толпу, и люди ловили их на лету. У дедушки была такая рюмочка: ее поймал какой-то штукатур и подарил ему на память. Да, вот это было веселье так веселье! А вывеска, вся в цветах и зелени, красовалась на новом месте. — Такого праздника не забудешь, хоть до ста лет живи! — говорил дедушка. Да он и вправду ничего не забыл, хотя каких только не перевидал празднеств и торжеств на своем веку. Много кое-чего мог он порассказать, но забавнее всего рассказывал о том, как в одном большом городе переносили вывески. Дедушка был еще совсем маленьким, когда приехал с родителями в этот город, самый большой в стране. На улицах было полным-полно народа, и дедушка даже подумал, что здесь тоже будут торжественно переносить вывески, которых, к слову сказать, здесь оказалось великое множество, — сотни комнат можно было бы заполнить этими картинками, если бы их вешали не снаружи, а внутри дома. На вывеске портного было изображено разное платье, и если бы он захотел, то мог бы даже перекроить самого неказистого человека в самого красивого. А на вывеске торговца табаком — хорошенькие мальчики с сигарами в зубах, эдакие озорники! Были тут вывески с маслом и селедками, были вывески с пасторскими воротниками и гробами, а сколько всюду висело объявлений и афиш — видимо-невидимо! Ходи себе целый день взад и вперед по улицам да любуйся сколько душе угодно — ведь картинки. А заодно узнаешь и что за люди живут на улице — ведь они сами вывесили свои вывески. |
| Рождественский пост – легкий, веселый пост. Рождество уже за месяц засветилось, поют за всенощной под Введенье, 20 ноября, “Христос рождается – славите…” И с ним – суета веселая, всяких делов движенье. Я вам об обиходце все… ну и душевного чуть коснусь, проходцем. А покуда – пост, ры-ба плывет совсюду. Вы рыбу российскую не знаете, как и все прочее-другое. Ну где тут послужат тебе… на-важкой?! А она самая предрождественская рыбка, точно-сезонная: до Масленой еще играет, ежели мясоед короткий, а в великом посту – пропала. Про наважку можно бо-ольшие страницы исписать. Есть такие, что бредят ею, так и зовут – наважники. У ней в головке парочка перламутровых костянок, с виду – зернышки огуречные, девочки на ожерелья набирали. С детства радостно замирал, как увижу, бывало, далекую, с Севера, наважку, – зима пришла! – и в кулчеке мочальном-духовитом, снежком чуть запорошенную, в сверканьях… вкуса неописуемого! Только в одной России ее найдете. Первые знатоки-едалы, от дедушки Крылова до купца Гурьева, наважку особо отличали. А что такое – снеточек белозерский? Тоже знак близкого Рождества. Наш снеток – веснародно-обиходный. Говорят, Петр Великий походя его ел, сырьем, так и носил в кармане. Хрустит на зубах, с песочку. Щи со снетком или картофельная похлебка… ну, не сказать! О нашей рыбе можно великие книги исписать… – сиги там розовые, маслистые, шемая, стерлядка, севрюжка, осетрина, белорыбица, нельма – недотрога-шельма, не дается перевозить, лососина семи сортов. А вязигу едали, нет? рыбья “струна” такая. В трактире Тестова, а еще лучше – у Судакова, на Варварке, – пирожки растегаи с вязигой-осетринкой, к ухе ершовой из живорыбных садков на Балчуге!… подобного кулинария не найдете нигде по свету. А главная-то основа, самая всенародная, – сельдь-астраханка, “бешенка”. Миллионы бочек катились с Астрахани – во всю Россию. Каждый мастеровой, каждый мужик, до последнего нищего, ел ее в посту, и мясоедом, особенно любили головку взасос вылущивать. Пятак штука, а штука-то чуть не в фунт, жирнеющая, сочнющая, остропахучая, но… ни-ни, чтобы “духовного звания”, а ежели и отдает, это уж высшей марки, для знатоков. Доверенные крупнейших фабрик, “морозовских”, ездили специально в Астрахань, сотнями бочек на месте закупали для рабочих, на сотни тыщ, это вот кровь-то с народа-то сосали! – по себе-стоимости отпускали фабричные харчевые лавки, по оптовой! Вот и прикиньте задачку Евтушевского: ткач в месяц рублей 35–40 выгонял, а хлеб-то был копеечка с четвертью фунт, а зверь-селедка – пятак, а ее за день и не съесть в закусочку. Ну, бросим эти прикидочки, это дело специалистов. |
| А кал во рту и зловоние в животе, а тяжесть на сердце и в теле? Это ли всё ничего не значит? Где чистота сердца? Нет, – отчего? От лакомства, невоздержания. Отчего нагло поднимает голову блудная страсть? От невоздержания! Отчего леность к молитве и богомыслию? От невоздержания! Отчего жестокосердие, скупость, сребролюбие усиливаются? От невоздержания! И Царствие Небесное затворяется невоздержному. Четверг. Благодарю Господа за чудо спасения моего от последствий гнева и огорчения на христолюбивую рабу Божию Елисавету Нечаеву, шедшую с образом Иверской Божией Матери к Параскеве Екимовне Мурашовой и опоздавшую приходом к ней и нас поставившую в некоторое замешательство. Господь помог мне по молитве Владычицы совершить молебствие Господу, Богоматери и мученикам Хрисанфу и Дарии благодатно, но некоторая теснота и яд греха не проходили; после же молебна, идучи по дороге, я с особенным усилием стал молить Господа в покаянии избавить меня от начальника злобы, и Господь избавил: я совершенно успокоился. Но тяжело по нравственным и физическим последствиям было мне чревоугодие у Гречухиных: ядение рыбы (селедка и анчоусы), питье вина (хересу две рюмки) и чаю с вареньем и варенья с оладьей одной. Вечер, двенадцать часов ночи. Благодарю Господа, избавившего меня от растления сердечного, скорби и тесноты и смерти сердечной и даровавшего мне очищение, освящение, мир, свободу, простор, дерзновение. 20 марта Благодарю Господа, избавившего меня за покаяние и веру от лютой смерти душевной, постигшей меня пред самой утреней за озлобление на нищего и толкание мною локтем его, и за доброе чтение и пение канона, усладившего [всех]; во-вторых, за избавление в квартире Бурачка после утрени от смерти душевной за нечистое воззрение на перси девицы; в-третьих, за избавление неоднократное на молебне и панихиде по царям в бухгалтерии порта и за служение панихиды и молебна с помощью Господа. Десять часов вечера. Благодарю Господа, избавившего меня за покаяние и веру мои от блудного поползновения в сердце, умертвившего меня. |
| Андреевская блеснула взором зеленоватым, ловкая и гибкая, тоже развившаяся за годы эти, и захохотала. — Ну, милая моя, ну и Кармен… От роду не видала… Это, я тебе скажу, и не в Большом театре, а ты объехала чуть не полсвета — она метнула легонькой улыбкой — второй такой не видела. Да, а куда же твой Маркел девался? Маркела, правда не было. Далеко, в дверях, мелькнула мне его фигура — путаница волос на голове и борода мужицкая — но на мгновенье. — Ну, ладно, бесконечно рада тебя видеть. Этот вечер проведем вместе, вот позволь тебе представить, это меценат наш, добрый малый, это наш Оскар Оскарович. Мне поцеловал руку молодой еще, но лысый человек в пенснэ. — Специалист по меховой торговле, — объяснила Андреевская. — И не дурак выпить. Оскар Оскарович поклонился, бело-одутловатое лицо его слегка порозовело. Решили ехать ужинать. С Оскаром Оскаровичем Андреевская распоряжалась как с предметом, но Маркел мой, мой предмет, сбежал. Когда поднялся занавес, в полутьме зала потухшего он оказался рядом, вид имел взволнованный, расстроенный. Бедную Костомарову зарезал Хосе, и она упала так же добросовестно, как и вела себя весь вечер. А потом с улыбкой, и слегка похрустывая корсетом, выходила кланяться. Я сочувственно глядела на ее крепкую фигуру: родить бы ей троих детей, работать по хозяйству и в свободную минуту дивным голосом петь у рояля. Она напомнила мне нашу юность — я ей аплодировала. В «Прагу» мы попали без Маркела. Было так же шумно, светло и душно, как и раньше. Нежные цветы и скрипки, золотой свет, белые официанты. Вдалеке, я видела, Блюм разглагольствовал за столиком с военными — наверно, взял еще две крепости. Оскар Оскарыч распоряжался основательно. Мы ели удивительную пражскую селедку, моченую в молоке, блины с чудесной семгою, икрой, сметаной. Шампанское нам холодили. После второй бутылки Женя наклонилась ко мне близко. — Скажи, ты ведь с Маркелом вовсе разошлась? Я посмотрела на нее спокойно. — А тебе зачем? Она как будто бы смутилась. — Да видишь, тут… одно такое дело вышло, тонкое…Но чтобы говорить с тобой, мне надо знать, как ты относишься… |
| — А зачем меня тогда звал? — окрысился Халим. — Ты думал, я тебе миллион дам? Не стоит она больше! Пятьсот — хорошая цена! — Иди, иди! — зло сказал Платонов, цепляя замок. — Хорошая цена, конечно! Хорошая цена, когда знаешь, что мне деваться некуда! А через день ты ее вдвое толкнешь! Не надо! Не приспичило! Не бойся! Подожду! Что, на тыщу триста покупателя не найду?.. Да ладно, пусть на тыщу! Завтра же найду! — Ну ищи, Митя, ищи… — холодно сказал Халим. — Ищи. Как наищешься — звони. Мое слово: пять сотен вместе с гаражом. Он повернулся и пошел к своей «Волге». Платонов пнул ногой железо. Гараж загудел. Халим не обернулся. Он шарил в кармане — должно быть, искал ключи. Когда заскрежетал стартер, Платонов не выдержал. — Сто-о-о-й! — закричал он. — Да стой же, я тебе говорю!.. 2 Троллейбус подваливал к остановке, его окатывало сбоку кипящей толпой, и он долго скрипел и шатался под ее напором. Потом кое-как снова трогался и набирал ход. Плыли за окном дома, деревья, залитые солнцем тротуары, озабоченные люди. На перекрестках прохаживались, останавливая редкие легковушки, веселые парни с автоматами. Некоторые из них были в военном камуфляже, но большинство — по-граждански, запросто, без церемоний. Платонов невидяще смотрел сквозь стекло. Поднять цену удалось еще только на сто. Но две сотни задатка он все-таки смог выжать. Хоть и через силу, а все же пришлось Халиму отслюнить две зеленые бумажки. Теперь они лежали в кармане, и было от них Платонову тепло. План его был прост. Он помнил камнерезную мастерскую где-то на Цемзаводе… Там работал мастер Худайдод. Лет пятнадцать назад, еще студентом, Платонов приволок из случайной поездки несколько образцов карлюкского оникса, предполагая порезать их на пластины, чтоб любоваться самому или дарить приятелям. Однако камень — не селедка, его ножом не разделаешь. Вот Худайдод-то на своем станке их тогда и пилил… Платонов в ту пору шутейно звал его Богданом, потому что в переводе с таджикского Худайдод — это и есть Богдан: Богом данный. Самого Платонова в мастерскую привел отец. Приехали в середине дня. В углу двора росла старая урючина. Их усадили на кат, они долго пили чай, и с ветвей урючины время от времени спускался червячок на сверкающей паутинке, норовя утопиться в чьей-нибудь пиале. Говорили по большей части о пустяках. Платонов помалкивал. Потом отец кивнул на него и сказал: «Худайдод, вот у Митьки моего к тебе дело есть…» Платонов достал из сумки завернутые в газеты камни. «Половина твоя, — сказал отец. — Сделаешь?» |
|
|
