| — Спускайся вниз, Ермий, на землю, тебе надо пойти посмотреть на Памфалона. — Да кто он такой, этот Памфалон? — А вот он-то и есть один из тех, каких ты желаешь видеть. — И где же обитает этот Памфалон? — Он обитает в Дамаске. Ермий опять встрепенулся и опять не был уверен, что это ему слышно не в мечте. И тогда он положил в своем уме испытать это дело еще, до трех раз, и ежели и в третий раз будет к нему такая же внятная речь про Памфалона, тогда уже более не сомневаться, а слезать со скалы и идти в Дамаск. Но только он решил обстоятельно дознаться: что это за Памфалон и как его по Дамаску разыскивать. Прошел опять знойный день, и с вечернею прохладою снова зазвучало в духе хлада тонка имя Памфалона. Неведомый голос опять говорит: — Для чего ты, старец, медлишь, для чего не слезаешь на землю и не идешь в Дамаск смотреть Памфалона? А старец отвечает; — Как же могу я идти и искать человека мне неизвестного? — Человек тебе назван. — Назван мне человек Памфалоном, а в таком великом городе, как Дамаск, разве один есть Памфалон? Которого же из них я стану спрашивать? А в духе хлада тонка опять звучит; — Это не твоя забота. Ты только скорее слезай вниз да иди в Дамаск, а там уже все знают этого Памфалона, которого тебе надо. Спроси у первого встречного, его тебе всяк покажет. Он всем известен. Глава шестая Теперь, после третьего такого переговора, Ермий более уже не сомневался, что это такой голос, которого надо слушаться. А насчет того, к какому именно Памфалону в Дамаске ему надо идти, Ермий более не беспокоился. Памфалон, которого «все знают», без сомнения есть какой-либо прославленный поэт, или воин, или всем известный вельможа. Словом, Ермию размышлять более было не о чем, а на что он сам напросился, то надо идти исполнять. И вот пришлось Ермию после тридцати лет стояния на одном месте вылезать из каменной расщелины и идти в Дамаск… Странно, конечно, было такому совершенному отшельнику, как Ермий, идти смотреть человека, живущего в Дамаске, ибо город Дамаск по-тогдашнему в отношении чистоты нравственной был все равно что теперь сказать Париж или Вена — города, которые святостью жизни не славятся, а слывут за гнездилища греха и пороков, но, однако, в древности бывали и не такие странности, и бывало, что послы благочестия посылались именно в места самые злочестивые. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 2 голоса: 5.0 из 5) Оглавление 3 Как Ермий задумал, так он и сделал по своему рассуждению. Царю Феодосию он ни на что не жаловался и никого перед ним не обвинял, а только просился отставить его от дел. Царь уговаривал Ермия остаться при должности, но потом отпустил. Ермий получил полную отставку («отложи от себя всяку власть»). А в это же самое время скончалась жена Ермия, и бывший вельможа, оставшись один, начал рассуждать еще иначе: «Не указание ли мне это свыше? – подумал Ермий. – Царь меня отпустил от служебных забот, а Господь разрешил от супружества. Жена моя умерла, и нет у меня никого такого в родстве моем, для которого мне надо было бы стараться по своим имениям. Теперь я могу идти резвее и дальше к цели евангельской. На что мне богатство? С ним всегда неминучие заботы, и хоть я от служебных дел отошел в сторону, а, однако, богатство заставит меня о нем заботиться и опять меня втравит в такие дела, которые не годятся тому, кто хочет быть учеником Христовым». А богатства у Ермия было очень много («бе бо ему богатство многосущное») – были у него и дома, и села, и рабы, и всякие драгоценности. Ермий всех своих рабов отпустил на волю, а все прочее «богатство многосущное» продал и деньги разделил между нуждавшимися бедными людьми. Поступил он так потому, что хотел «совершен быть», а тому, кто желает достичь совершенства, Христос коротко и ясно указал один путь: «Отдай все, что имеешь, и иди за мною». Ермий все это исполнил в точности, так что даже никакой малости себе не оставил, и радовался тому, что это совсем не показалось ему жалко и трудно. Только начало было дорого сделать, а потом самому приятно стало раздавать все, чтобы ничто не путало и ничто не мешало идти налегке к высшей цели евангельской. Рекомендуем Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2387 чел. Всего просмотров 67 млн. Всего записей 2583 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| Иван Реверсов Ермий До крайности скудные сведения об Ермие почерпаются только из заглавия его сочинения, из которого видно, что Ермий назывался философом и написал книгу о предмете, хорошо ему известном и некогда близком его сердцу. Труд его носит название «Осмеяние языческих философов». В положении обращавшихся в христианство язычников, бывших философами, или, по крайней мере хорошо знакомых с языческой философией, возможно двоякое отношение к ней: или известное уважение к лучшим из ее воззрений, как это видно из примера св. Иустина, или же, в целях доказать несравненное превосходство над нею богооткровенной истины, строгое осуждение всех выработанных ею понятий. Последнее замечается у всех почти апологетов и особенно бросается в глаза в труде Татиана. Ермий в своих взглядах на философию примыкает к этой второй категории христианских писателей. И более трезвое отношение к предмету своего прежнего увлечения и, в особенности, слова ап. Павла «премудрость мира сего есть безумие перед Богом» ( 1Кор. 3, 19 ), убедили его, что языческая мудрость философов не только не может идти ни в какое сравнение с мудростью христианскою, полученною от Самого Бога, но и не заключает в себе ничего истинного. Поэтому осмеяние философских систем всех направлений занимает весь его небольшой литературный труд, не оставляя места для изложения христианских истин и защиты христиан. Он показывает, что философы, несмотря на их многочисленность и присутствие среди них крупных мыслителей, не выработали истинного представления даже о человеке и тем более не могли придти к соглашению относительно основного начала, от которого произошел весь мир. Каждый философ создал свою теорию, несогласную с другими и отрицающую их. На основании внутренних признаков, издание сочинения Ермия относятся к концу II века по Р. X. Ермия Философа осмеяние языческих философов Апостол Павел в послании к Коринфянам возвещает: «Премудрость мира сего есть глупость в очах Божиих» ( 1Кор. 3, 19 ), и это сказал он не мимо истины, ибо философы, излагая свои учения, не согласны между собою ни в словах, ни в мыслях. |
| 31-е число Святого мученика Ермия, в Кожанах Ермий был воином во время царствования Римского императора Антонина (во II стол.). В глубокой старости взят он был на мучение за исповедание христианской веры. – Я – воин небесного и бессмертного Царя-Христа и не могу изменить Ему... – сказал Ермий игемону Севастьяну, когда тот потребовал, чтобы старец принёс жертвоприношение языческим богам, – ты властен над телом моим, потому что такова воля Божия, но над душой моей власти никто не имеет, кроме единого Бога, Который может подать мне терпение и сохранить меня во веки! Желая в лице всеми почитаемого старца приобрести исполнителя царского повеления в назидание остальных христиан города Комман Каппадокийских, куда Севастиан был прислан для суда над ними, он всеми силами старался убедить Ермия отречься от Христа, склонял его к этому, между прочим, и многими милостями. – Не нуждаюсь я в милости от тебя, – возразил христианин, – но ищу милости Божией, которая ущедрит меня Духом Святым и приведёт к Богу... Не успев склонить старца, игемон велел совершить над ним примерные истязания – во устрашение других, но силой Божией Ермий оставался невредимым; даже отравленное питье, поднесённое ему одним волхвом, не причинило ему смерти. Но и это обстоятельство не убедило в их неправде ослеплённых гонителей и подало повод лишь к тому, что волхв, давший отраву, сила которой ему была совершенно известна, был поражён действием иной силы, открывшейся ему в чудной недействительности смертельной отравы, и уверовал в Бога христианского, творящего чудеса... Это усилило ярость язычников; уверовавший волхв был немедленно предан смерти; Ермий же был подвергнут ещё большим истязаниям, во время которых многообразно и дивно проявилась чудодейственная Высшая сила, возбудившая веру во Христа во многих из предстоявшего народа, но не вразумившая мучителя, который, наконец, приказал отрубить голову мученику. Это было в 166 г. Христиане похоронили тело его, и оно было прославлено после того многими чудесными исцелениями. Святого Апостола Ерма от 70-ти |
| Ермий взглянул на этих женщин, и их лоснящаяся теплая кожа, их полурастворенные рты и замутившиеся глаза с обращенным в пространство взором, совершенное отсутствие мысли на лицах и запах их страстного тела сшибли его. Пустыннику показалось, что он слышит даже глухой рокот крови в их жилах, и в отдалении топот копыт, и сопенье, и запах острого пота Силена. Ермий затрясся от страха, завернулся к стене и закрыл свою голову рогожей. А Памфалон тихо молвил, нагнувшись в его сторону: – Вот видишь, досуг ли мне размышлять о высоком! – и, сразу же переменив тон на громкий и веселый, он отвечал женщинам: – Сейчас, сейчас иду к вам, мои нильские змейки. Памфалон свистнул свою Акру, взял шест, на котором в обруче сидела его пестрая птица, и, захватив другие свои скоморошьи снаряды, ушел, загасив лампу. Ермий остался один в пустом жилище. 11 Ермий не скоро позабылся сном. Он долго размышлял: как ему согласить в своем понятии то, для чего он шел сюда, с тем, что здесь находит. Конечно, можно сразу видеть, что скоморох человек доброго сердца, но все же он человек легкомысленный: он потехи множит, руками плещет, ногами танцует и тростит головой, а оставить эти бесовские потехи не желает. Да и может ли он сделать это, так далеко затянувшись в разгульную жизнь? Вот где он, например, находится теперь, после того как ушел с этими бесстыжими женщинами, после которых еще стоит в воздухе рокотанье их крови и веянье страстного пота Силена? Если таковы были посланницы, то какова же должна быть та, которой они служат в ее развращенном доме!.. Отшельник содрогнулся. Для чего же было ему, после тридцати лет стояния, слезать со скалы, идти многие дни с страшной истомой, чтобы прийти и увидеть в Дамаске… ту же темную скверну греха, от которой он бежал из Византии? Нет, верно, не ангел божий его сюда послал, а искусительный демон! Нечего больше и думать об этом, надо сейчас же встать и бежать. Тяжело было старцу подняться – ноги его устали, путь далек, пустыня жарка и исполнена страхов, но он не пощадил своего тела… он встает, он бредет во тьме по стогнам Дамаска, пробегает их: песни, пьяный звон чаш из домов, и страстные вздохи нимф и самый Силен – всё напротив его, как волна прибоя; но ногам его дана небывалая сила и бодрость. Он бежит, бежит, видит свою скалу, хватается за ее кремнистые ребра, хочет влезть в свою расщелину, но чья-то страшно могучая рука срывает его за ноги вниз и ставит на землю, а незримый голос грозно говорит ему: |
| Как и в первоисточнике, Памфалон, которого находит Ермий, долго не может объяснить вопрошающему подвижнику, чем его жизнь столь угодна Богу, ибо он и сам не сознаёт того: ведь он угождает греху, даёт представления в домах блудниц и богатеев, что считается позорным и богомерзким делом. Постепенно Лесков раскрывает своё понимание праведной жизни, противопоставляя её бегству от мира ради эгоистического стремления к собственному, сугубо индивидуальному спасению. Ермий, бывший когда-то богатым, знатным и властительным вельможею, бежал в уединение, влекомый не преимущественной любовью к Богу, а ненавистью к миру, к его злу, кроме которого он был не в состоянии узреть ничего. Памфалон, также получивший однажды возможность праведно окончить свои дни, отказавшись от позорного ремесла, жертвует спасением ради избавления от позора другого человека, тем вынуждая себя к прежнему занятию, к скоморошеству. Именно в этот момент жертвы он ощущает наивысшее счастье: « — Я умоляю тебя, — повторил Ермий, — скажи мне, ты когда-нибудь чувствовал себя хорошо? — Да, — отвечал скоморох, — я чувствовал… — А когда это было? — Представь, это было именно в тот самый час, когда я себя от Него удалил…» (8,198). Для Ермия это безумие. Но Лесков судит именно Ермия: «Он очудачел: оставил свет, чтобы думать только об одной своей душе. Жестокий старик!» (8,220). Лесков возвышает Памфалона. «Живёт скоморох, хочет исправиться, но не может, потому что всё увлекается состраданием к несчастным, а в конце концов ему говорят, что ему уже и исправляться не в чем» (11,316), — так автор выразил собственное понимание праведности Памфалона в письме к С.Н. Шубинскому от 22 мая 1886 года. Эта идея весьма понравилась Толстому, о чём Лесков сообщил тому же адресату 29 апреля 1887 года: «Л.Н. Толстой говорил о Памфалоне с похвалою самою тёплою. Очень, очень его одобряет» (11,346). Нравственная поучительность рассказа не могла не понравиться Толстому — несомненно. Памфалон являет у Лескова наивысшую любовь, о которой говорил апостол Павел ( Рим. 9:3 ) : эта любовь жертвует не только жизнью, но и спасением ради ближних своих. Для Лескова это момент автобиографический: такой осмысляет собственную литературную деятельность: как своего рода жертву ради служения ближнему. В каком-то смысле он отождествляет себя с Памфалоном, ибо и сам часто скоморошничает, скрывая за тем свою боль о мире. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 2 голоса: 5.0 из 5) Оглавление 9 Ермий, пораженный тем, что он услыхал о Памфалоне, остался в потемках и думает: «Что же мне теперь делать? Это невозможно, чтобы человек, для свидания с которым я снят с моего камня и выведен из пустыни, был скоморох? Какие такие добродетели, достойные вечной жизни, можно заимствовать у комедианта, у лицедея, у фокусника, который кривляется на площадях и потешает гуляк в домах, где пьют вино и предаются беспутствам». Непонятно это, а ночь темна, деться некуда, и – надо идти к скомороху. Ночной приют пустыннику был необходим, потому что хотя он и привык ко всем непогодам, но на улице в городе в тогдашнее время остаться ночью было гораздо опаснее, чем в нынешнее. Тогда и воры грабили, и ходили такие отчаянные люди, каких видали только пред сожжением Содома и Гоморры. Эти были хуже животных и не щадили никого, и всяк мог ожидать себе от них самого гнусного оскорбления. Ермий все это помнил и потому очень обрадовался, когда только что завернул за угол, как сейчас же увидал приветный огонек. Свет выходил из одного маленького домика и ярко горел во тьме, как звездочка. Вероятно, тут и живет скоморох. Ермий пошел на свет и видит: действительно стоит очень маленький, низенький домик, а в нем растворенная дверь, и над нею поднята тростниковая циновка, так что все внутрь этого жилья видно. Жилье невелико – всего один покой, и притом не высокий, но довольно просторный, и в нем все на виду – и хозяин, и хозяйство, и все его рукомесло. И по всему тому, что видно, нетрудно было отгадать, что здесь живет не степенный человек, а именно скоморох. На серой стене, как раз насупротив раскрытой двери, висела глиняная лампа с длинным рожком, на конце которого горел красным огнем фитиль, напитанный жиром. Фитиль этот сильно коптил, и вниз с него падали огненные капли кипящего жира. Вдоль всей стены висели разные странные вещи, которые, впрочем, точнее можно бы назвать хламом. Тут были уборы и сарацынские, и греческие, и египетские, а также были и разнопестрые перья, и звонцы, и трещотки, и накры, и красные шесты, и золоченые обручи. В одном угле вбит был крюк в потолок, а к нему подцеплен тонкий шест, похожий на большое удилище, а на конце того шеста на веревке другой деревянный обруч, а в обруче спит, загнув голову под крыло, пестрая птица. На ноге у нее тонкая цепь, которою она прикована к обручу. В другом же углу загнуты полколесом гнуткие драницы, и за ними задеты бубны, накры, сопели и еще более странные вещи, которых и назначения даже не мог придумать давно не видавший суеты городской жизни пустынник. |
| Впечатления, вынесенные столпником из покинутой им лицемерной столицы, были так неблагоприятны, что он отчаялся за весь мир и не замечал того, что через это отчаяние он унижал и план и цель творения и себя одного почитал совершеннейшим. Повторяет он наизусть Оригена, а сам думает: «Ну, пусть так — пусть земной мир весь стоит для вечности, и люди в нем, как школяры в школе, готовятся, чтобы явиться в вечности и там показать свои успехи в здешней школе. Но какие же успехи они покажут, когда живут себялюбиво и злобно, и ничему от Христа не учатся, и языческих навыков не позабывают? Не будет ли вечность впусте?» Пусть утешает Ориген, что не мог же впасть в ошибку творец, узрев, «яко все добро зело», если оно на самом деле никуда не годится, а Ермию все-таки кажется, что «весь мир лежит во зле», и ум его напрасно старается прозреть: «кацы суть богу угождающие и вечность улучившие?» Никак не может Ермий представить себе таковых, кои были бы достойны вечности, все ему кажутся худы, все с злою наклонностию в жизнь пришли, а здесь, живучи на земле, еще хуже перепортились. И окончательно взяло столпника отчаяние, что вечность запустеет, потому что нет людей, достойных перейти в оную. Глава пятая И вот однажды, когда, при опускающемся покрове ночи, столпник «усильно подвигся мыслию уведети: кацы суть иже богу угожающи», он приклонился головою к краю расщелины своей скалы, и с ним случилась необыкновенная вещь: повеяло на него тихое, ровное дыхание воздуха, и с тем принеслись к его слуху следующие слова: — Напрасно ты, Ермий, скорбишь и ужасаешься: есть тацы, иже добре богу угожают и в книгу жизни вечной вписаны. Столпник обрадовался сладкому голосу и говорит: — Господи, если я обрел милость в очах твоих, то дозволь, чтобы мне был явлен хоть один такой, и тогда дух мой успокоится за все земное сотворение. А тонкое дыхание снова дышит на ухо старцу: — Для этого тебе надо забыть о тех, коих ты знал, и сойти со столпа да посмотреть на человека Памфалона. С этим дыхание сникло, а старец восклонился и думает: взаправду ли он это слышал, или это ему навеяно мечтою? И вот опять проходит холодная ночь, проходит и знойный день, и наступили новые сумерки, и опять поник головой Ермий и слышит: |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание ЕРМИЙ ФИЛОСОФ [греч. Ερμεας φιλσοφος], греч. апологет, автор небольшого соч. «Осмеяние языческих (букв.- внешних) философов» (ιασυρμς τν ξω φιλοσφων; Irrisio gentilium philosophorum). Об авторе и о его жизни ничего не известно, датировка сочинения колеблется от II (что наиболее вероятно) до VI в. Отнесение «Осмеяния...» к числу апологетических произведений является данью традиции, поскольку оно принадлежит скорее к жанру сатиры. Рукописи и издания Первое издание «Осмеяния...» (с лат. переводом) было осуществлено Р. Зайлером (Basel, 1553) на основе единственной рукописи, и оно переиздавалось вплоть до 1700 г., когда В. Ворт учел еще 1 манускрипт. В «Патрологии» Ж. П. Миня воспроизведено венецианское издание 1747 г. (с дополнениями И. Нольте), в свою очередь опиравшееся на издание П. Марана (P., 1742), в к-ром были учтены 4 рукописи. Затем последовал ряд публикаций, в частности в собрании И. К. Отто (Jena, 1872; использовано 8 рукописей, хотя ученый был знаком еще с 4), и основывающееся на издании Отто (но с указанием в аппарате лишь 4 рукописей) издание Г. А. Дильса (B., 1879). Несмотря на то что еще в 1906 г. Р. Кнопф коллировал разночтения древнейшей патмосской рукописи (Patm. 202, XI или XII в.; все прочие - не ранее XV или XVI в.), на к-рую обратил внимание А. фон Гарнак в 1893 г. благодаря каталогу И. Сакеллиона , вышедшему в 1890 г., впервые этот манускрипт использован лишь в издании Р. Хансона ( Hanson. 1993), лучшем на сегодняшний день и учитывающем все известные 16 рукописей. В рус. переводе прот. Петра Преображенского деление сочинения на 10 глав воспроизводит разбивку Марана, тогда как в совр. изданиях принято деление на 19 глав (таблицу соответствий см. в: СДХА. С. 202а). Автор Поскольку в надписании рукописей к.-л. уточнения имени Ермий, кроме эпитета «философ», отсутствуют, делались многократные попытки идентифицировать автора «Осмеяния...» с 6 персонажами (включая даже Гермеса Трисмегиста), в т. ч. с историком Ермием Созоменом . Последнее отождествление было предложено еще И. Вольфом в 1580 г., затем повторено несколькими исследователями XVII-XVIII вв., в наст. время - К. Бонисом ( Μπνης. 1986), хотя все аргументы этого ученого либо ошибочны, либо бездоказательны, либо не имеют никакого отношения к «Осмеянию...». Поскольку позднеантичная и средневек. лит-ра хранит молчание об авторе сочинения, попытки подобных отождествлений следует признать бесперспективными и не имеющими серьезных оснований. |
| Но неосновательность этого взгляда была тогда же обстоятельно раскрыта (Cave) указанием на стилистические и фактические различия в обоих текстах; кроме того, справедливо было отмечено и то, что Ермий Созомен был не философ, а адвокат. Вообще, в XVIII в. научное мнение склонялось ко II или III вв. В XIX в. издатель произведения W. Ε Menzel (Lugdun., 1840) снова возбудил сомнение в принадлежности его к апологетическому периоду и полагал время жизни автора его не раньше V в. Не было недостатка и в противоположных воззрениях, которые решительно высказывались против столь позднего датирования; особенно энергично и основательно опровергал мнение Menzeln – Otto 565 . Но взгляд МепгеГя был принят и обоснован против возражений Dielsoм 566 . Вообще же, взгляд, что Ермий писал в апологетическое время или немного позднее, – вопреки Menzel " io,– имел много сторонников (Möhler, Alzog, Nirschl, Schmid, Fessler – Jungmann, G. Krüger, Fr. X. Funk, W. Christ, Bardenhewer, Ehrhard, W. Widmann, W. Gaul, Rauschen, Kihn, di Pauli), которые относят происхождение его к концу II или к первой половине III в. Взгляд Diels " a защищает Ad. Harnack 567 , полагая происхождение «Осмеяния» в послеконстантиновское время. Наконец, Р. Wendland, на основании наблюдаемого им сходства «Осмеяния» с диалогом «Теофраст» Энея Газского (первой половины VI в.), выдвинул гипотезу, что Ермий может быть тождествен с одноименным адресатом 129 /114 TLG/70 PG послания Прокопия Газского. Чтобы найти сколько-нибудь определенную почву для решения вопроса о времени происхождения «Осмеяния», в последнее время считают необходимым отправляться от установки отношения «Осмеяния» к Cohortatio ad gentiles 568 [(Псевдо-Иустина)], причем доказывают зависимость Cohortatio от произведения Ермия . Этим способом оказывается возможным установить, по крайней мере приблизительно, terminus ad quem для датирования «Осмеяния»; так как по новейшим исследованиям (Widmann, Gaul, Knossalla) Cohortatio написано не позднее двадцатых годов III в. |
|
|
