| 12,13,14 Он оставил множество сочинений, стихов и увещаний, а именно такие: «О природе» шесть книг, «О мудрости» шесть книг, «О богатстве», «Аркадянин,» «О неопределенном», «О дитяти», «О сдержанности», «О полезном», «О свободе», «О смерти», «О добровольном», «О дружбе» две книги, «О надлежащем», «О противоположностях» две книги, «О счастье» две книги, «О сочинительстве», «О памяти», «О ложном», «Калликл», «О разумении» две книги, «Домостроение», «О здравомыслии», «О силе закона», «О государстве», «О набожности», «О том, что можно научить добродетели», «О сущем», «О судьбе», «О страстях», «Об образах жизни», «О согласии», «Об учениках» две книги, «О справедливости», «О добродетели» две книги, «Об образах», «О наслаждении» две книги, «О жизни», «О мужестве», «О едином», «Об идеях», «Об искусстве» «О богах» две книги, «О душе» две книги, «О науке», «Политик», «О наукознании», «О философии», «О Парменидовых учениях», «Архедем, или О справедливости», «О благе», «О понимании» восемь книг, «Разрешение спорных рассуждений» – десять книг, «Беседы о природе» – шесть книг, «Оглавление», «О родах и видах», «Пифагорейские вопросы», «Разрешения» – две книги, «Разделения» – восемь книг, «Положения» – двадцать книг, 30 000 строк, «Изучение диалектики» – четырнадцать книг, 12 740 строк, затем пятнадцать книг и еще шестнадцать книг «О науках, относящихся к слову», девять «Книг рассуждений», «О науках» шесть книг, «Еще о понимании» две книги, «О геометрах» пять книг, «Записки», «Противопо ложности», «О числах», «Наука чисел», «О расстояниях», «Об астрономии» шесть книг, «Начала царской власти» к Александру – четыре книги, «К Арибе», «К Гефестиону», «О геометрии» две книги; всего общим счетом 224 239 строк. Вот каков он был – и все-таки афиняне вывели его на продажу за то, что он не мог уплатить подать с иногородних 320 . Выкупил его Деметрий Фалерский, сразу дав и ему свободу, и афинянам деньги. (Так пишет Мирониан Амастрийский в I книге «Оглавления исторических сравнений».) 15 Школу он принял от Спевсиппа и возглавлял ее двадцать пять лет, начиная от архонтства Лисимахида, что во 2-м году 110-й олимпиады. Умер он ночью, упавши на какой-то сосуд, на 82-м году жизни. О нем мы написали так: |
| 14 Далее, в память обо мне и о Герпиллиде, как она была ко мне хороша, пусть душеприказчики и Никанор позаботятся о ней во всем, и если она захочет выйти замуж, то пусть выдадут ее за человека, достойного нас. В добавление к полученному ею ранее выдать ей из наследства талант серебра и троих прислужниц, каких выберет, а рабыню и раба Пиррея оставить за ней. Если она предпочтет жить в Халкиде, то предоставить ей гостиное помещение возле сада; если в Стагире, то отцовский дом; и какой бы дом она ни выбрала, душеприказчикам обставить его утварью, какою они сочтут за лучшее и для Герпиллиды удобнейшее. 15 Никанору же позаботиться и о мальчике Мирмеке, чтобы его достойным нас образом доставили к его родным вместе со всем, что мы ему подарили. Амбракиду отпустить на волю и дать ей при замужестве девочки 500 драхм и ту рабыню, что при ней. Фале вдобавок к той купленной рабыне, что при ней, дать 1000 драхм и еще одну рабыню. Симону сверх тех денег, что выданы ему на другого раба, или купить раба, или додать денег. Тихона, Филона и Олимпию с ребенком отпустить на волю при замужестве дочери. Никого из мальчиков, мне служивших, не продавать, но всех содержать, а как придут в возраст, то отпустить на волю, если заслужат. 16 Позаботиться о статуях, заказанных Триллиону, чтобы они были закончены и поставлены; а заказать мы рассудили статуи Никанора, Проксена и Никаноровой матери. Поставить надобно и статую Аримнеста, уже изготовленную, чтобы она была о нем памятью, ибо он умер бездетным; а статую моей матери посвятить Деметре в Немее или где покажется лучше. Где бы меня ни похоронили, там же положить и кости Пифиады, как она сама распорядилась. А за благополучный возврат Никанора посвятить в Стагире по обету моему каменные изваяния в четыре локтя Зевсу Спасителю и Афине Спасительнице». Таков был вид его завещания. Говорят, будто после него осталось очень много посуды и будто Ликон сообщает, что он купался в теплом масле и потом это масло распродавал. Некоторые говорят также, будто пузырь с теплым маслом он прикладывал к животу и будто когда он спал, то держал в руке медный шарик, а под него подставлял лохань, чтобы шарик падал в лохань и будил его своим звуком. |
| 14 Из всех учеников Сократа только один Антисфен заслужил похвалу Феопомпа, который говорит, что он был искусный оратор и сладостью своей речи мог приворожить кого угодно. Это видно и по его сочинениям, и по «Пиру» Ксенофонта 440 . По-видимому, именно он положил начало самым строгим стоическим обычаям, о которых Афиней, сочинитель эпиграмм, говорит так: О знатоки стоических правд! О вы, что храните В ваших священных столбцах лучший завет мудрецов! Вы говорите: единое благо души – добродетель, Ею сильны города, ею живет человек. А услаждение плоти, для многих – предельная радость, Есть лишь малый удел только единой из Муз 441 . 15 Он был образцом бесстрастия для Диогена, самообладания для Кратета, непоколебимости для Зенона: это он заложил основание для их строений 442 . Ксенофонт сообщает 443 , что он был очарователен в беседе и сдержан во всем остальном. 16,17,18 Известны десять томов его сочинений 444 . В первом томе: «О слоге» (или «Об особенностях слова»), «Аянт» (или «Аянтова речь»), «Одиссей» (или «Об Одиссее»), «Апология Ореста» (или «О судебных речетворцах»), «Тождесловие» (или «Лисий и Исократ»), «Возражение на Исократову «Речь без свидетелей " », Во втором томе: «О природе животных», «О деторождении» (или «О браке, речь любовная»), «О событиях, речь физиологическая», «О справедливости и мужестве, речь поощрительная» в трех книгах, «О Феогниде» 2 книги. В третьем томе: «О благе», «О мужестве», «О законе» (или «О государстве»), «О законе» (или «О прекрасном и справедливом»), «О свободе и рабстве», «О вере», «О блюстителе» (или «О повиновении»), «О победе, речь домоводственная». В четвертом томе: «Кир», «Геракл больший» (или «О силе»). В пятом томе: «Кир» (или «О царской власти»), «Аспазия». В шестом томе: «Истина», «О собеседовании, речь возражающая», «Сафон» (или «О противоречии») в трех книгах, «О наречии». В седьмом томе: «О воспитании» (или «Имена») – 5 книг, «Об употреблении имен, речь спорящая», «О вопросе и ответе», «О мнении и знании» 4 книги, «О смерти», «О жизни и смерти», «Об Аиде», «О природе» 2 книги, «Вопрошение о природе» – 2 книги, «Мнения» (или «Речь спорящая»), «Вопросы о науке». В восьмом томе: «О музыке», «О толковании», «О Гомере», «О несправедливости и нечестии», «О Калханте», «О дозорном», «О наследовании». В девятом томе: «Об Одиссее», «О посохе», «Афина» (или «О Телемахе»), «О Елене и Пенелопе», «О Протее», «Киклоп» (или «Об Одиссее»), «Об употреблении вина» (или «О пьянстве», или «О киклопе»), «О Цирцее», «Об Амфиарае», «Об Одиссее, Пенелопе и псе». В десятом томе; «Геракл» (или «Мидас»), «Геракл» (или «О разумении или силе»), «Кир» (или «Возлюбленный»), «Менексен» (или «О власти»), «Алкивиад», «Архелай» (или «О царской власти»). Таковы его сочинения. Тимон, издеваясь над их многочисленностью, |
| 15 Демохар, сын Лахета, сказал однажды, приветствуя его: «Стоит тебе сказать или написать Антигону, чего тебе надобно, и он тотчас все тебе даст!» Выслушав это, Зенон перестал с ним разговаривать. А когда Зенон умер, Антигон, говорят, сказал: «Какого я лишился зрителя!» Тогда-то он и поручил Фрасону просить афинян пожаловать Зенона гробницей на Керамике. Однажды его спросили, чем он восхищается в Зеноне; он ответил: «Тем, что, сколько он ни получал от меня дорогих подарков, я ни разу не видел его ни надменным, ни униженным». Он отличался наклонностью к исследованиям и к тонкости во всяком рассуждении. Поэтому и Тимон пишет о нем в «Силлах»: Я увидал финикиянку старую в темной гордыне: Было ей мало всего; но корзинка ее прохудилась, А ведь и так в ней было не больше ума, чем в трещотке. 16 Он любил ученые споры с диалектиком Филоном, своим товарищем по занятиям; и, будучи моложе Филона, благоговел и перед ним, и перед их наставником Диодором. Были вокруг него и настоящие оборванцы, как пишет и Тимон: Целую тучу согнал мужиков, которые были Самые нищие, самые глупые между сограждан. Сам он был мрачен и едок, с напряженным лицом. Жил он просто и не по-эллински скупо под предлогом бережливости. 17,18 Осмеивая кого-нибудь, он делал это незаметно и не с маху, а словно издали. Таковы его слова об одном щеголе, который с осторожностью перебирался через какой-то ручей: «Как же ему не сторониться грязи? ведь в ней не видать своего отражения!» Один киник попросил у Зенона масла в пузырек, потому что свое у него кончилось; Зенон ничего ему не дал, а когда тот пошел прочь, то крикнул вслед: «Скажи-ка теперь, кто из нас бесстыднее?» Влюбленный в Хремонида, он сидел рядом с ним и с Клеанфом и вдруг встал; Клеанф удивился, а Зенон сказал: «Я слышал от лучших врачей, что при воспалении самое хорошее средство – покой». На одной пирушке пониже его за столом лежали двое, и лежавший выше ткнул ногой лежавшего ниже; тогда Зенон сам толкнул его коленом, а когда тот обернулся, то сказал: «А каково, по-твоему, было от тебя соседу?» Одному любителю мальчиков он сказал: «Как школьные учителя выживают из ума оттого, что вечно возятся с мальчишками, точно так же и ваша порода!» Речи отделанные и безошибочные он сравнивал с александрийскими сребрениками: они хороши с виду и отчеканены, как настоящая монета, но цена их от этого не выше. А речи противоположного свойства похожи на аттические тетрадрахмы: грубо рубленные и с погрешностями в языке, они все же подчас более весомы, чем самые тонковыведенные. Ученик его Аристон вел длинные рассуждения, но были они бездарны, а порой нахальны и опрометчивы; Зенон сказал: «Не иначе как твой отец зачал тебя спьяна!» – и прозвал его болтуном, потому что сам всегда был немногословен. |
| 17, 18 Знаки 649 у него были такие: огонь ножом не разгребать; через весы не переступать; на хлебной мере не сидеть; сердце не есть; ношу помогать не взваливать, а сваливать 650 ; постель держать свернутой; изображения бога в перстне не носить; горшком на золе следа не оставлять; малым факелом сиденья не осушать; против солнца не мочиться; по неторным тропам не ходить 651 ; руку без разбора не подавать; ласточек под крышей не держать; кривокогтых не кормить; на обрезки ногтей и волос не наступать и не мочиться; нож держать острием от себя; переходя границу, не оборачиваться. Этим он хотел сказать вот что. Огонь ножом не разгребать – значит, во владыках гнев и надменный дух не возбуждать. Через весы не перестуать, значит, равенства и справедливости не преступить. На хлебную меру не садиться – значит, о нынешнем и будущем заботиться равно, ибо хлебная мера есть наша дневная пища. Сердца не есть – не подтачивать душу заботами и страстями. Уходя на чужбину, но оборачиваться – расставаясь с жизнью, не жалеть о ней и не обольщаться ее усладами. Поэтому же подобию истолковывается и остальное, на чем нет надобности останавливаться. 19,20 Более же всего заповедовал он не есть краснушки, не есть чернохвостки, воздерживаться от сердца и от бобов, а иногда (по словам Аристотеля) также и от матки и морской ласточки 652 . Сам же он, как повествуют некоторые, довольствовался только медом или сотами или хлебом, вина в дневное время не касался, на закуску обычно ел овощи вареные и сырые, а изредка – рыбу. Одежда его была белая и чистая, постельная ткань – белая шерстяная, ибо лен в тех местах еще не стал известен. В излишествах он никогда не был замечен – ни в еде, ни в любви, ни в питье; воздерживался от смеха и всяких потех, вроде издевок и пошлых рассказов; не наказывал ни раба, ни свободного, пока был в гневе. Наставление он называл «напрямлением» 653 . Гадания совершал по голосам, по птицам, но никогда по сжигаемым жертвам, разве что по ладану; и живых тварей никогда не приносил в жертву, разве что (по некоторым известиям) только петухов, молочных козлят и поросят, но никак не агнцев. Впрочем, Аристоксен уверяет, что Пифагор воздерживался только от пахотных быков и от баранов, а остальных животных дозволял в пищу. |
| 19 В Сицилию он плавал трижды. В первый раз – затем, чтобы посмотреть на остров и на вулканы; тиранн Дионисий, сын Гермократа, заставил его жить при себе, но Платон его оскорбил своими рассуждениями о тираннической власти, сказав, что не все то к лучшему, что на пользу лишь тиранну, если тиранн не отличается добродетелью. «Ты болтаешь, как старик», – в гневе сказал ему Дионисий; «А ты как тиранн», – ответил Платон. Разгневанный тиранн хотел поначалу его казнить, но Дион и Аристомен отговорили его, и он выдал Платона спартанцу Поллиду, как раз в это время прибывшему с посольством, чтобы тот продал философа в рабство. 20,21 Поллид увез его на Эгину и вывел на продажу. Хармандр, сын Хармандрида, тотчас обвинил его в смертном преступлении против эгинского закона, по которому первый афинянин, ступивший на их остров, подлежит казни без суда 258 . (Закон этот был внесен самим Хармандром, как сообщает Фаворин в «Разнообразном повествовании».) Но когда кто-то сказал, хоть и в шутку, что этот ступивший – философ, суд его оправдал. А другие передают, что его доставили под стражей в народное собрание, но он не произнес ни слова, готовый принять все, что его ждет; и тогда было постановлено не казнить его, а продать в рабство как военнопленного. Выкупил его за двадцать мин (по иным сведениям, за тридцать) случайно оказавшийся там Анникерид Киренский и препроводил в Афины к его друзьям. Те немедленно выслали Анникериду деньги, но он их отверг, заявив, что не одни друзья вправе заботиться о Платоне. Впрочем, некоторые говорят, будто деньги выслал Дион; но Анникерид не взял их себе, а купил на них Платону садик в Академии. А о Поллиде говорят, будто он потерпел поражение от Хабрия и потом утонул при Гелике 259 – так божество отомстило за философа (об этом пишет и Фаворин в I книге «Записок»). Дионисий на этом не успокоился: узнав, что случилось, он послал к Платону с просьбой не говорить о нем дурного; но Платон ответил, что ему недосуг даже помнить о Дионисии. Во второй раз он ездил к Дионисию Младшему просить о земле и людях, чтобы жить по законам его Государства. Дионисий обещал, но не дал. Некоторые |
| Augustine. Confessions. Vol. I–III/Introd., Text and Comment, by J.J. ODonnell. Oxford: Clarendon Press, 1992. S. Aurelii Augustini De civitate Dei//Corpus Christianorum. Series Latina XLVII/XIV, 1 et 2/Ed. B. Dombart, A. Kalb. Turnhout: Brepols, 1955. Clemens Alexandrinus. Stromata Buch I-VI/Herausg. von O. Styjhlin. Leipzig: Hinrichs, 1906. Eusebii Evangelicae Praeparationis libri XV/Rec. E.H. Gifford. Oxonii, 1903. Fragmentum Muratorianum//Selections from Early Writers Illustrative of the Church History to the Time of Constantine/Ed. H.G. Gwatkin. London: Macmillan, 1897. P. 82–88. Tertulliani, Quinti Septimi Florentis, Apologeticus/The text of Oehler. Cambridge: University Press, 1917. Памятники античной культуры и философии Аристотель. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1976–1984. Афиней. Пир мудрецов. Кн. I–VIII/Пер. Н.Т. Голинкевич. М.: Наука, 2004. Вергилий. Собр. соч. СПб.: Студиа биографика, 1994. Герклит. Фрагменты//Материалисты древней Греции/Пер. М.А. Дынника. М.: Политиздат, 1955. С. 41–52. Геродот. История в девяти книгах/Пер. Г.А. Стратановского. Л: Наука, 1972. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов/Пер. М.Л. Гаспарова. 2-е изд., испр. М.: Мысль, 1986. Клавдий Элиан. Пестрые рассказы/Пер. СВ. Поляковой. М.; Л.: Издательство АН СССР, 1963. Марк Аврелий. Наедине с собой: Размышления/Пер. С. Роговина, ред. А.В. Добровольского. Черкассы: Реал, 1993. Пиндар, Вакхилид. Оды. Фрагменты. М.: Наука, 1980. Плутарх. Изречения царей и полководцев/Пер. М.Л. Гаспарова//Застольные беседы. [Приложение]. Л.: Наука, 1990. Прокл Диадох . Комментарий к «Пармениду» Платона/Изд. подготовил Л.Ю. Лукомский. СПб.: Mipъ, 2006. Секст Эмпирик. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1976. Софокл. Драмы/Пер. Ф. Ф. Зелинского, ред. М. Л. Гаспарова и В. Н. Ярхо. М.: Наука, 1990. Тацит. Соч.: В 2 т. Т. 2. История. Л.: Наука, 1969. Цицерон М.Т. О природе богов. СПб.: Азбука-классика, 2002. Aristotelis De Xenophane Zenone et Gorgia. Oxford: Academic Press, 1837. Epigrammata Graeca ex lapidibus conlecta/Ed. G. Keibel. Berlin: Reimer, 1878. |
| Emp., Pyrrh. I, 41–42). Не выручает ни практически медицинская критика суеверий и религиозного шарлатанства Цельсом в «Λγος ληθς» , ни тем более такие жизнерадостные летописцы философии, как Диоген Лаэртский . Но, в конечном итоге, все духовные метания эпохи имеют цель – поиск надежного психологического основания «здесь» и гарантированного убежища «там» (Э. Доддс). Для обоих пунктов поиска нет ничего невозможного. Но если знание о посмертном существовании, будучи достаточно общим представлением для религий древнего мира вообще, при этом фиксирует в сознании естественность неравенства в земной юдоли и неравенства после смерти, то раннее христианство выгодно отличается на этом фоне своим наивным призывом к равенству здесь и там. Простота этого взгляда привлекает, и новая религия очень быстро набирает адептов во всех социальных слоях общества. А подлинной теологией она становится после того, как в нее обращаются интеллектуалы. В Александрии – это Тит Флавий Климент (ок. 150 – после 210 гг.) и его логический последователь Ориген-христианин (185–254 гг.). За дело взялись профессионалы. Обратить религию в теологию – это значит создать с нуля письменную теорию всех ее частей – онтологию, гносеологию и эсхатологию со всеми входящими в них разделами. Параллельно с ними в Александрии развивается школьный неоплатонизм под руководством Аммония Саккаса (175–242 гг.). С теми же ментальными установками, только на проверенной основе греческой философской традиции. В эпоху отсутствия средств стремительной передачи информации требуется больше времени для формирования, формулирования и популяризации идеи, но и результат прочнее. Главное – найти точку опоры для утверждения истины. Климент, александрийский христианский пресвитер, рожденный в языческой семье, начинает с гносеологии, привлекая при ее структуризации стоическую, эпикурейскую и платоническую терминологию. Этим вопросам отведена II книга его фундаментального энциклопедического труда «Строматы». Первым основанием для познания является религиозная интуиция , сформулированная в термине «вера» (пистис). |
| Sp. 33; Billot. 1994), в к-ром проводил философские беседы с учениками Антисфен; эта гипотеза представлена, напр., в визант. словаре Суда (Suda. Α 2723). Приводя это объяснение, Диоген Лаэртский предполагал, что оно согласуется с 1-й гипотезой, т. к. Антисфен будто бы именовал себя «подлинный пес» (Απλοκων). Совр. исследователи отмечают, что в данном случае вероятнее всего произошло намеренное перенесение на Антисфена сведений, относящихся к Диогену Синопскому ( D ö ring. 1998. S. 267). Косвенное подтверждение того, что первоначально ученики Антисфена не назывались К. и не соотносились с «собакой» Диогеном, обнаруживается у Аристотеля: в «Риторике» он приводит высказывание «пса», намекая, по-видимому, на Диогена ( Arist. Rhet. III 10. 1411a), но при этом в «Метафизике» называет последователей Антисфена «антисфениками» (Αντισθνειοι), а не «киниками» ( Idem. Met. VIII 3. 1043b). Т. о., предположение о связи наименования «киники» с Антисфеном и Киносаргом, вероятнее всего, является позднейшим вымыслом (однако есть аргументы и в пользу противоположной т. зр.; см.: Нахов. 1982. С. 40-43; Goulet-Caz é . Who Was the First Dog. 1996); вместе с тем это не решает окончательно вопроса о роли Антисфена в возникновении кинизма. По свидетельству Диогена Лаэртского, уже в его время среди историков философии существовало 2 противоположных мнения по вопросу о природе кинической философии ( Dö ring. 1998. S. 267). Мн. авторы, настроенные по отношению к кинизму критически, считали, что кинизм вообще неправильно называть философской «школой» (αρεσις) в том смысле, в каком говорилось о философских школах платоников, эпикурейцев, стоиков, поскольку кинизм требует лишь определенного образа жизни (νστασις βου) и не имеет целью теоретическое исследование философской истины ( Diog. Laert. VI 103, ср.: Ibid. I 19). Так, по свидетельству блж. Августина, еп. Гиппонского, рим. писатель Марк Теренций Варрон (I в. до Р. Х.) полагал, что у киников отсутствует теоретическое учение о «цели блага» (finis boni); различные киники «принимали за конечные блага (bona finalia) различные предметы: одни добродетель, другие похоть,- однако держались одного и того же образа жизни и обычаев» ( Aug. |
| богами. За развенчание греч. многобожия и мифологии Евгемер удостоился похвалы от блж. Августина , отмечавшего, что он описал греч. богов не в «баснословных бреднях», а установил «с исторической тщательностью», что «все подобного рода боги были люди и смертные» (De civ. Dei. VI 7). Древнегреч. толкование «нечестивого» (σεβς) как атеиста, отрицающего Бога, оскверняющего святыни, пренебрегающего культом или не почитающего истинных, с греч. т. зр., общепризнанных гос. богов, во многом близко библейскому объяснению безбожия, а может быть, воспроизводит его. Платон в 10-й кн. «Законов» (907d-910d) перечисляет религ. преступления, за к-рые следует сурово наказывать нечестивых: это «отрицание богов», «отрицание промысла богов», «богослужения, не предусмотренные законом». Сходства и совпадения, обнаруживаемые в понимании христианством, иудаизмом и язычеством внутренней связи между «благочестивым» и верой в Бога, «нечестивым» и безбожием, имеют глубокий религ. смысл и могут быть объяснены единством человечества - «от одной крови Он произвел весь род человеческий…» (Деян 17. 26). Двойное толкование термина «безбожие» является характерным и для греков. Диоген Лаэртский , излагая учение стоиков, писал: «…дурной человек безбожен («безбожный» говорится в двух смыслах: «противоположный божественному» и «отрицающий божественное»…)» (VII 1. 119). Историческими примерами древнегреч. понимания А. стали: решение афинского суда, приговорившего Сократа к смертной казни за «введение других богов», изгнание Анаксагора, обвиненного в «безбожии», бегство из Афин Аристотеля , опасавшегося быть привлеченным к суду, и др. многочисленные случаи преследования за действительные или мнимые расхождения с узаконенным почитанием богов. Хотя невозможно утверждать, что античная философия со сложившимися в ней умозрительными способами обсуждения проблем, в т. ч. касающихся богов или бога, с необходимостью вела к теоретическому «А.», тем не менее очевидно, что античные философские учения, несмотря на их существенные различия - от понимания богов как явления «космической жизни» у Демокрита, Эпикура и Лукреция (А. |
|
|
