| Не находя возможности для служения о. Зиновий уехал в г.Ростов-на-Дону, где стал служить в Софиевском храме. В 1936 г. его арестовали. В следственном изоляторе он заразился малярией, что было для него милостью Божией, так как один молодой врач, стал доказывать своим коллегам, что такого больного нельзя отправлять в Среднюю Азию, куда собирались переводить партию заключенных, из-за этого его отправили на Урал, а четырнадцать священнослужителей – в Ташкент. Отец Зиновий переживал, что его исключили, хотел ехать со всеми вместе. Позже, уже на строительстве Беломорканала, он узнал, что все, отправленные в Ташкент умерли. Утешением ему была краткая встреча в Ростовском распределителе с будущими Глинскими старцами – о. Серафимом (Романцовым) и о. Андроником (Лукашом) . По прибытию на место заключения о. Зиновий раздал все, что имел. Так поступил и один из его попутчиков. Другой смеялся над ними: «Завтра-то, что есть будете?». Когда же вечером все вернулись в барак, то увидели, что на кровати о. Зиновия и его спутника, последовавшего его примеру, лежали их вещи, а у насмешника украли все, даже матрас. Обычно священников помещали вместе с уголовниками. Так было и здесь. Однажды ночью в камеру привели молодого парня. Мест свободных не было. Он собирался уже постелить газету и лечь на бетонный пол. Отец Зиновий и его спутник разрезали свои одеяла и дали вновь поступившему. Утром он сказал о. Зиновию: «Отец, пока я здесь, вас никто не тронет». Он оказался одним из авторитетов в уголовном мире и их, действительно, защищал от многих неприятностей, неизбежных при общении с представителями преступного мира. В тюрьме о. Зиновий, помнивший наизусть часто употребляемые службы, исповедовал всех, кто просил, молился с желающими, но больше любил и молиться один, когда позволяли условия. Работать ему приходилось наравне со всеми. Никто не считался с тем, что он был физически слабее многих, к тому же еще со времен 1-ой мировой войны он страдал заболеванием ног. Когда его послали грузить мешки, он надорвался. Врач ходатайствовал о переводе его на более легкую работу. Хотя это было редким явлением, но, его все-таки, перевели в портняжную мастерскую. А там мастер старался ему досадить, так как намеревался взять на это место своего человека. Неожиданно мастера сменили, а новый мастер проверил оформления нарядов (где были намеренные искажения), и восстановил все, как надо было в соответствии с реальным выполнением нормы. Благодаря этому о. Зиновий оказался в числе передовиков и заслужил досрочное освобождение, пробыв 4 года и 8 мес. вместо 5-ти лет по приговору. |
| Стратегической задачей, поставленной партией власти, является обладание земельными ресурсами на ЮБК и в других перспективных районах полуострова, создание послушного большинства в крымском парламенте, которое, если потребуется, и автономную республику в захолустную украинскую область переименует. И, конечно, поскольку следом за местными выборами последуют парламентские выборы, обладание админресурсом им явно не помешает. Видимо «регионалы» уже не сильно надеются на многократно обманутого ими избирателя, и хотят силовыми методами сконцентрировать все ветви власти в одних руках – в своих руках. «За словом – дело!» - пишут они на бигбордах. Но какие конкретные дела последовали за их словами? 1. Борьба с распространением фашизма и национализма на Украине (один из определяющих факторов, из-за которых во втором туре выборов крымчане поддержали именно Януковича). Президентом до сих пор не отменён ни один из указов Ющенко по героизации фашистских прислужников из ОУН-УПА. Сегодня госпожа Витренко продолжает судиться уже с нынешним президентом с целью отмены пресловутых позорных указов. 14 октября в день создания УПА в очередной раз в Киеве позволили пройти маршем неонацистам от памятника Шевченко до Софиевской площади. И только КПУ и ПСПУ ежегодно пытаются противостоять этим позорным маршам. В эти же дни в Ялте проходила выставка, организованная В. Колесниченко «Волынская резня», на открытии которой побывал член «Единой России» и депутат ГД РФ Сергей Марков. Безусловно, полезная и познавательная выставка особенно для ялтинской молодёжи. Но всё это было хорошо, если бы накануне руководитель Львовской областной организации Партии регионов Писарчук, не возлагал цветы к памятнику Бандеры, и не раздавал школьникам книги, героизирующие ОУН-УПА. А тот же Вадим Колесниченко потом не оправдывал своего львовского коллегу тем, что в «каждый регион имеет право на свою историю». «В названии самой нашей партии заложено то, что мы представляем и уважаем интересы и историю каждого региона. Мы призывали к толерантному отношению к языкам, культуре, историческим фактам, местным традициям. |
| Иеромонах Феофан продолжал учебу в академии. Он успешно сдал выпускные экзамены, а курсовое сочинение на тему «Обозрение подзаконной религии» академическим ученым советом в числе лучших было отослано в Синод на рассмотрение. Даровитость и трудолюбие отца Феофана отметил постоянный член Синода митрополит Московский Филарет (Дроздов , память 19 ноября). В 1841 году иеромонах Феофан в числе первых закончил академию со степенью магистра. Началась его служебная деятельность на учебно-воспитательном поприще. 27 августа 1841 года иеромонах Феофан был назначен ректором Киево-Софиевского духовного училища, которое находилось под непосредственным наблюдением Киевского митрополита Филарета (Амфитеатрова) . Но недолго трудился отец Феофан в Киевском училище: 7 декабря 1842 года он был назначен инспектором Новгородской семинарии. Три года иеромонах Феофан был в Новгороде. За это короткое время он успел проявить себя как талантливый воспитатель и прекрасный преподаватель психологии и логики. Высшее духовное начальство высоко ценило нравственные качества и незаурядные умственные способности иеромонаха Феофана, и потому 13 декабря 1844 года он был переведен в Петербургскую духовную академию на должность бакалавра по кафедре нравственного и пастырского богословия. Сознавая великую ответственность перед Богом в деле духовного воспитания юношества, отец Феофан стремился действовать на будущих пастырей большой добротой, любовью и кротостью. «Воспитатель, – писал он, – должен пройти все степени христианского совершенства, чтоб впоследствии в деятельности уметь держать себя, быть способным замечать направления воспитываемых и потом действовать на них с терпением, успешно, сильно, плодотворно. Это должно быть сословие лиц чистейших, богоизбранных и святых». К преподаваемым предметам иеромонах Феофан относился с большим вниманием. Оставив философско-умозрительные методы работы, молодой богослов опирался на опыт аскетический и психологический. Главными – после Священного Писания и творений святых отцов – источниками его лекций были жития святых и психология. |
| Потом шли бумаги следственного дознания полковника, произведенного им в Кишиневе, в коих замечательно то, что мельница на Дунае, служащая притоном беглым старообрядцам, была уничтожена, мельник посажен в острог, и, кажется, было сообщено нашему посланнику в Константинополе с просьбою выдать нескольких старообрядцев, виновных в разных истинных или возведенных на них неблаговидных поступках. Одним словом, путь, по которому следовали беглецы, был открыт, кроме мельницы и другие притоны уничтожены и содержатели их устранены или скорее заключены в тюрьму, откуда, вероятно, последовали на поселение. Потом следовала справка Саратовского губернского присутствия с объяснением: какие старообрядцы и за что были судимы, а также и наказания их, сколько было поймано беглых и возвращено на места жительства или сослано на поселение. Это было особое дело, хорошо переписанное, аккуратно сшитое и подписанное в некоторых местах вице-губернатором и другими советниками губернского правления, лицами, к которым относилось дело о старообрядцах. Над разборкою этих бумаг и приведением их в порядок и некоторую систему я провел, трудясь, часов по 14 в сутки, месяца полтора. Когда я ходил к Кофторадзеву за объяснениями, как какое дело подшить и какими своими замечаниями снабдить из памяти, а также он, давая объяснения, почти всегда присовокуплял, что это делается для просмотра министра. Мне дали писарька с хорошим почерком; он переписывал черновые нужные бумаги и мои замечания, а также и записки полковника, написанные, как сказал выше, неразборчивым почерком. Когда все бумаги были собраны, обозначены числами и занумерованы по страницам, я пошел с ними к Кофторадзеву. В то время у него был секретарь, и он приказал ему просмотреть их и сделать опись, сшить и принести к нему, прибавив, обращаясь к секретарю: — Что ваши чиновники, петербургские баричи, не могли сделать, то сделал простой провинциал. — Тут же секретарю было сказано: — Как вам известно, предположение министра переселить из софиевского имения Волконских в их херсонские имения до 500 душ и намеченный способ их переселения. |
| Полковник чрез две недели, как обещал, не возвратился в Балашов, но от него получено было письменное распоряжение, по коему я немедленно должен собрать все бумаги, разобрать их на два отдела: на следственный по делу о старообрядцах и по ревизии имений Балашовского приказа, ехать с ними в Саратов. В удельной конторе я должен был справиться, где могу видеть полковника. Приехав в Саратов, я уже не застал там полковника; он по какому-то экстренному делу уехал в Петербург. Там я нашел распоряжение, чтобы все бумаги, бывшие у меня из Балашова, и взяв еще все относившиеся к этому делу из Саратовской удельной конторы, ехал бы немедленно в Петербург и узнал бы о нем в министерстве уделов. Но и в Петербурге я не застал полковника: он экстренно был куда-то командирован. От правителя дел удельного отделения, сколько помню, Кофторадзева , я узнал, что все бывшие у меня бумаги должен сдать ему. После сдачи бумаг мне указали небольшую комнату и сказали, что швейцар будет носить мне пищу из кухмистерской. Два дня меня никуда не требовали, и я их употребил на несмелое знакомство с Петербургом, конечно, каждый раз поутру являясь к Кофторадзеву спрашивать его разрешения отлучиться. XXIV Первый приезд мой в Петербург. — Свидание со сводной сестрой А. Я. Кичигиной. — Кто она. — Обмундирование мое на ее счет. — Отказ чиновников от разбора привезенных мною бумаг. — Я сам решаюсь их разобрать и составить доклад. — Первый доклад по софиевскому имению князей Волконских. — Чихачев и его имения. — Чихачевский главноуправляющий и двойная бухгалтерия. Нечего и говорить, что, попав первый раз в столицу, я был подавлен разными впечатлениями, которых описывать не буду, во-первых, потому, что я никогда не делал складных и хороших описаний виденного, и, во-вторых, потому, что, скоро перезабыв первые впечатления, без дневника не мог восстановить их, и они почти изгладились из моей памяти; к тому же по неопытности я не мог всюду проникнуть: костюм мой, и без того незавидный, дорогою совершенно потерся; деньги, оставленные мне полковником, почти все были израсходованы. В таком костюме я боялся явиться во дворец, где жила моя сводная сестра Аграфена Яковлевна Кичигина — самая близкая к княгине Софье Григорьевне Волконской (первой статс-даме при императрице), занимавшая по случаю отсутствий княгини все ее апартаменты. |
| Завтра в половине первого пойдешь к нему со мною. В двенадцать с половиною часов мы были в квартире, занимаемой министром, а в час позваны в его кабинет. При входе в кабинет я увидел человека среднего роста, скорее худощавого, с проницательным взглядом (как будто косоватого), устремленным на меня. У меня забегали мурашки по всему телу, но я не показал никакого смущения. — Как твоя фамилия? — почти ласковым голосом спросил меня министр. — Кабештов. — Ты сводный брат Аграфены Яковлевны Кичигиной, она о тебе хлопочет? Чем ты занимаешься в софиевском имении? — Зимою занимаюсь письмоводством в конторе и поверкою ведомостей, присылаемых господину Пурлевскому, и иногда служу проводником при обозах с проданным хлебом в Моршанск и Саратов, а летом заведую хозяйством в деревне Мокшанцевой. — Это та самая деревня, ваше превосходительство, — сказал Кофторадзев, — где чуть не половина раскольников, беспоповцев поморской секты. — Так как, — ответил министр, — я интересуюсь этим вопросом, скажи мне правду об этих людях. — Кроме истинной правды ничего не смею говорить пред вашим превосходительством, это люди трезвые, трудолюбивые и исполняют работы наравне других. — А живут они состоятельнее православных? как состояние их числится по подворным описям? — И, обращаясь к г. Кофторадзеву, спросил его: — Я, кажется, просил вас справиться об этом, не только по отношению к мокшанским старообрядцам, но и к другим, также и к удельным? — Их имущество почти такое же, как и у православных. — Не скажешь ли ты, отчего это происходит? Я несколько замялся, но г. Кофторадзев, обращаясь ко мне, сказал, что нужно отвечать его высокопревосходительству смело правду. — Что благосостояние старообрядцев, несмотря на их трудолюбие и трезвость, не выше православных, то это потому, что их обирают их уставщики. — Сказав это, я замялся, но взгляд г. Кофторадзева подсказал мне, что я должен говорить все мне известное, — а также с них берут много полицейские власти, окружные начальники и другие, а попав под суд, они расплачиваются с судебными властями взятками. |
| Хотя побеги были и с других уездов Саратовской губернии, но более бежало из Балашовского и Сердобского уездов, и по собранным сведениям в последние три года из этих уездов уходило в бега ежегодно около 300 человек. Впоследствии также дознано и доказано, что беглецы сначала направлялись в Бессарабию, некоторые там оставались, а немало оттуда уходило чрез Дунай в Турцию, где находили приют у прежде ушедших туда старообрядцев и некрасовцев (запорожцев, ушедших за Дунай после уничтожения Сечи при Ekamepuhe II). Сведениями, собранными полковником, дознано, что побеги организовались тем молоканом, который препроводил в Галац Дубную (жену куракинского капельмейстера, как было выше описано), и еще двумя лицами, тоже из старообрядцев. Из них двое тотчас же были пойманы и посажены в острог. У них были почти везде агенты и устроены этапы в лесах или больших селах у старообрядцев. На одном из рукавов Дуная в укромном месте была какая-то мельница, хозяин которой переправлял беглых на другой берег Дуная, в Турцию. Все дознания полковником производились в Балашове. Кроме главного руководителя побегов и другие его помощники были разысканы, схвачены, отправлены и заключены уже не в Балашовский острог, а в Саратовский, и их велено содержать там отдельно до приезда полковника. В уездах еще производились розыски и вместе с этим шла ревизия Балашовского удельного приказа. В одну ночь прискакал из Кишинева какой-то чиновник с бумагою. После получения бумаги от чиновника и беседы с ним с глазу на глаз полковник объявил мне, что едет в Кишинев и, может быть, возвратится оттуда недели через две и что я должен ожидать его в Балашове и заняться поверкою подворных описей балашовских удельных крестьян. Тогдашние подворные описи были очень подробны: они заключали в себе около 20 граф, в коих сначала обозначалось количество душ рабочих и нерабочих, количество хлеба в зерне и снопах, достаток его или недостаток до нового урожая, постройки и качество их, количество рабочих лошадей и молодых, рогатого скота, овец, свиней и даже птицы; платимые подати, недоимка податей, общая характеристика хозяина и т. д. Делали эти описи: голова в удельных имениях, а бурмистр — владельческих; староста и двое или трое добросовестных крестьян ходили из двора в двор, не пропуская ни одного, считали имущество крестьян, а писарь заносил их в соответствующие графы. Я с этими описями был знаком еще по имениям Волконских; одну из таких описей производил и составлял я. Составление их при известной системе занимало времени не так много, как с первого взгляда кажется, так, например: в селе Софиевке что-то около 300 дворов — я обошел и записал, сколько помню, в 3–4 дня. Подобные описи теперь бы очень годились для земской статистики, формы их можно было бы получить из архива бывшего Балашовского удельного приказа или из бумаг софиевского имения Волконских (Саратовской губернии Сердобского уезда); да и я мог бы указать их формы из памяти. |
| — Ну же и кацапы ваши! (рекруты были из малороссов) — крестьянин запросил за побои 100 рублей, но с трудом сошелся на 50 рублях; баба требовала 50, но согласилась получить 25 рублей; девке дали 10 рублей. Таким образом, старшина, заседатель и сдатчик вместе с зачинщиками драки должны заплатить 85 рублей, которые и предложили сейчас получить мне. — Я лично взять этих денег не могу, но пошлите к ним кого-нибудь, и он пусть вручит при мне эти деньги больным, тогда я возьму от них подписки и вручу вам. Так и было сделано; таким образом и кончилось это происшествие. Власти уехали в город, а мы двинулись под охранением старосты к месту для ночлега, где между переселенцами происходила усиленная выпивка, так как в селе, где произошло примирение, я запретил переселенцам брать водку. Второй случай относился всецело ко мне. Я, согласно инструкции, обратно из Херсонской губернии для следования в Саратовскую имел право ехать на почтовых, в своем немецком полуфургончике. Так как не предвиделось срочного дела на моей родине, — в софиевском имении, — то я спросил дозволения возвращаться на купленных мною лошадях, чрез что, соблюдая некоторую экономию в прогонах и продавая иногда на месте лошадей с пользою, имел некоторое приращение к моим небольшим средствам. Из херсонского имения — Балабановки — я выехал после 20 числа сентября. При выезде была порядочная грязь, дожди перепадали почти ежедневно, и грязь усиливалась со дня на день и обратилась в непроездную. Подъезжая к Харькову, мы могли на наших сытых лошадках и в легоньком фургончике едва делать верст по двадцать — двадцать пять в сутки. Наконец с трудом добились до Красных постоялых дворов под Харьковом. В грязь они были битком полны извозчиками, везшими в Харьков на Покровскую ярмарку товары. В одном, в другом и в третьем постоялом дворе, по переполнению их извозчиками, мне отказали в ночевке. В четвертом или пятом — теперь не помню, но знаю, что еще новеньком и небольшом, — нас пустили за усиленную плату на ночь. Но и в этом дворе стояло около 20 подвод, с 10 или 12 обоянскими одиночными извозчиками, сидевшими за столом уже пьяными и еще пьющими водку и страшно сквернословящими. В помещении, где извозчики обедали, ходила приличная старушка в черном платье с черным ременным поясом вроде монашеского и слезно просила извозчиков прекратить сквернословие, говоря: |
| Бунт Романюка закончился 14 июля 1995 года загадочной смертью на скамейке Ботсада, бойней на " похоронах " 18 июля, открытием уголовных дел. Прокуратура заявила, что гибель Романюка расследуется в рамках большого уголовного дела по " событиям 18 июля " (организация массовых беспорядков, попытка государственного переворота) и все виновные будут определены, найдены и наказаны. Об этом же грозно объявил и президент Леонид Кучма. Действительно, начались обыски, допросы, Филарет даже публично жаловался, что с ними обращаются, " как с преступниками " . Правоохранители плотно занялись филаретовским мафиозным спрутом: под псевдорелигиозной крышей обнаружили и коммерческий банк и бизнессовые структуры, занимающиеся всем, чем угодно – ввозом иномарок, торговлей бытовой техникой, нефтью и т.д. на миллионы долларов с " криминальным сокрытием доходов от налогообложения " . Казалось, что филаретовская лавочка допевает свою песенку до конца. Однако шли месяцы, прошел год, второй, а уголовное дело все расследовалось и расследовалось. Наконец, Леонид Кучма (действующий президент!) стал публично угрожать каким-то неведомым оппонентам, что " когда-нибудь расскажет о " черном вторнике " всю правду! " . Какого? Оказывается, о преступлениях и даже убийствах людей общественности должны докладывать не прокуроры в судебных заседаниях, а президент в своих воспоминаниях, на которые, кстати, до сих пор не может решиться. Что называется, Украина – не Россия. Очевидно, что Кучма, как впоследствии и его ученик Янукович, испугался санкций и обструкции Запада за " звиряче побиття " ОМОНОм у Святой Софии, поэтому пошел на политические компромиссы: Запад и филаретовцы напрочь забыли о софиевском побоище и погибших протестантах, власть – о путче и Романюке. Уголовное дело было " приостановлено " , таким же остается и по сей день, хотя сменилось уже два десятка Генеральных прокуроров Украины. Мне жалко Владимира Романюка, он был горячим читателем моих расследовательских опусов, хотя я ни одного доброго слова не написал о расколах, в которых он пребывал. Занятное было время: журналист разоблачал мафиозную структуру под названием УПЦ-КП, а Романюк, ее " патриарх " – возглавитель, всячески поддерживал и поощрял его в этом! Василий Емельянович, безусловно, был человеком трагической, многожды поломанной судьбы – всю жизнь то по тюрьмам, то под надзором, и всегда – под угрозой насилия. Он лгал по приказу, выступал с нелепыми воинствующими раскольничьими заявлениями, но был и мужественным диссидентом: зная, что постоянно находится " под колпаком " у Филарета и СБУ, находил все-таки возможность протестовать и рассказать, что далеко не все в расколе так сладко и гладко, как о том врут кравчуки-филареты и вся свора государственных, униатских и раскольничьих СМИ. Как-то вот так, по лагерному, боролся за правду. |
| Софиевского собора, о. Иоанном Мих. Скворцовым написан ряд исторических трудов (ум. 1863). По догматическому богословию, раскрывающему принципиальные основы и теоретические формы православной веры, замечательны три крупных систематических труда. Первым по времени было обширное " Православно-догматическое богословие " преосвященного Макария (Булгакова), впоследствии митрополита московского. " Это " , по отзыву Глубоковского, — " грандиозная попытка научной классификации накопившегося догматического материала, который она подвергает строжайшему взаимному объединению, принимая все пригодное и устраняя обветшавшее. Так подводился итог всему предшествующему развитию и создавалась фактическая возможность для дальнейшего движения по новым путям. С этой стороны историческая заслуга " Догматики " митр. Макария несомненна и громадна, не говоря уже о богатстве и разнообразии ценных данных — особенно по библиологии и церковно-отеческой литературе " . Но тот же Глубоковский находит в этом труде много научной схоластичности. Вторым трудом было " Православное догматическое богословие " архиеп. черниговского Филарета (Гумилевского). Его труд, по определению Глубоковского, " представляет историческое разъяснение и оправдание догматов во всей их системе, не чуждой у него призвуков схоластического схематизма, но более жизненной даже во внешней конструкции " . Третьим трудом — огромным по размерам — является " Опыт православного догматического богословия (с историческим изложением догматов) " ректора Киевской Духовной Академии, епископа каневского Сильвестра (Малеванского). Труд этот более всего вызывает одобрение Глубоковского, признающего его плодотворность несомненно научной и жизненной. " Посему современная русская догматика " , пишет Глубоковский, " следует, — в общем — заветам преосв. Сильвестра и не выдвигает новой догматической системы, хотя имеет для нее (положительные и отрицательные) опоры и в творениях своих великих духовных вождей, напр., у архиеп. Феофана (Прокоповича), или у знаменитого митрополита Московского Филарета (Дроздова) " . |
|
|
