| Даниил принял отрока к себе послушником; это было еще тогда, когда старец жил в Горицком монастыре. Герасим был «кожешвец» (сапожник), и по воле старца усердно служил ремеслом своим бедной братии божедомья. На время оставлял он старца, чтобы слушать наставления других подвижников и по их совету, возвратясь к Даниилу, принял пострижение от рук его. Это было тогда, как Даниил начал жить в Троицкой обители. Новоначальный инок Герасим ревностно совершал подвиги поста и молитвы; принимал пищу через день и через два, постоянно выполнял келейное правило, а иногда всю ночь стоял на молитве. Преп. старцу усердно служил он в заботах его о новой обители, особенно при построении храмов и келий. Чистою и подвижническою жизнью Герасим снискал себе общее уважение не толь- ко в обители, но и за оградою ее; он стал известен и в Москве. Эта слава тяготила его; он желал безмолвного уединения. Прожив до 26 лет под руководством преп. Даниила, он вышел из обители его с желанием работать Господу в уединении. В 1528 г. поселился Григорий в Дорогобужском округе, в таком диком лесном месте, что кроме змеи и диких зверей, никто там не жил; по временам же скрывались там разбойники, так как не вдали проходила большая дорога, на которой они занимались своим промыслом. Блаж. Герасим поставил себе хижину и в ней стал подвизаться; разбойники не раз били его, стараясь прогнать из своего соседства; пустынник терпел и молился. В хижине своей он жил, как птица, без печалей и забот житейских, хранимый и питаемый Господом, В последствии явился у него сторож – ворон; если недобрый человек подходил к хижине: ворон поднимал крик и летая бил крыльями по лицу нежеланного посетителя; тоже было с хищным зверем: тому клевал он в глаза, пока не заставлял обратиться в бегство. По особенному видению перешел Герасим на Болдину гору, где над потоком Болдиным стоял огромный дуб. Отсюда хотели прогнать его поселяне и отвели в Дорогобуж к наместнику, который велел посадить подвижника в тюрьму, как бродягу. Но здесь внезапно явилась помощь: входит к наместнику царский посланный из Москвы. |
| Будучи Самарским епископом, Герасим не забывал и о родном Иркутске: он жертвовал духовные журналы и деньги на приобретение книг для Иркутской духовной семинарии. Многое архиепископ сделал и для улучшения быта духовенства: учредил кассу взаимопомощи, добился постройки казенных квартир, где, в случае нового назначения, священники могли жить со своими семьями. При нем также сократилось число перемещений, изнурявших духовенство. К этому архиепископа, очевидно, подвиг собственный жизненный опыт. Он в полной мере вкусил постоянные перемещения и жизнь на казенных квартирах. Не случайно, что, став епископом, Герасим столь много заботился о благоустройстве духовенства. «Нельзя не вспомнить при этом трудовой, домашней жизни почившего иерарха, на которую ныне смотрят как на мелочи архиерейской жизни, но которая, тем не менее, составляла весьма тяжелый подвиг для владыки, из любви к Богу и людям, не имевшего где пребывающего града ( Евр. 13:14 ). Долговременная жизнь... без родного угла, без возможности знать и определить, где будет проведен новый год жизни, куда себя готовить через два-три года жизни; такая неопределенная жизнь заставляет человека всегда жить на страже внутреннего самовоздержания. Жизнь при людях, часто сменяющихся, людях новых, малоизвестных, иногда и чуждых по духу, но преданных по внешности. такая жизнь всегда трудная и опасная, потому что она способна привести к расслаблению и самозабвению.», – вспоминал о Герасиме один из его друзей 27 . Следует сказать, что постоянные перемещения были бичом всего духовенства XIX века, и, прежде всего, архиереев. Архиереи вынуждены были жить практически на военном положении, как солдаты, всегда готовые по первому зову собраться и отправиться к месту нового назначения. Очевидно, что это мало способствовало установлению доверительных отношений со своей паствой, так как они просто не успевали войти у нее в доверие 28 . Преосв. Герасим был Самарским архиепископом достаточно долго, почти 11 лет, и успел многое сделать для епархии, но в 1877 г. последовало новое назначение, теперь в Астрахань. Этот перевод был следствием ревизии в Самарской епархии, которую вызвало самоубийство одного из священников. Архиепископа Герасима обвиняли в излишне строгом обращении со своим духовенством. Но замечательно то, что по свидетельствам самих ревизоров, Герасим не чувствовал за собой никакой вины, очевидно, имея на то все основания. |
| Впрочем, его беспокойство было напрасно: Герасима уже не было на дворе. Выйдя из дому, он тотчас хватился Муму; он еще не помнил, чтоб она когда-нибудь не дождалась его возвращения, стал повсюду бегать, искать ее, кликать по-своему… бросился в свою каморку, на сеновал, выскочил на улицу — туда-сюда… Пропала! Он обратился к людям, с самыми отчаянными знаками спрашивал о ней, показывая на пол-аршина от земли, рисовал ее руками… Иные точно не знали, куда девалась Муму, и только головами качали, другие знали и посмеивались ему в ответ, а дворецкий принял чрезвычайно важный вид и начал кричать на кучеров. Тогда Герасим побежал со двора долой. Уже смеркалось, как он вернулся. По его истомленному виду, по неверной походке, по запыленной одежде его можно было предполагать, что он успел обежать пол-Москвы. Он остановился против барских окон, окинул взором крыльцо, на котором столпилось человек семь дворовых, отвернулся и промычал еще раз: «Муму!» — Муму не отозвалась. Он пошел прочь. Все посмотрели ему вслед, но никто не улыбнулся, не сказал слова… а любопытный форейтор Антипка рассказывал на другое утро в кухне, что немой-де всю ночь охал. Весь следующий день Герасим не показывался, так что вместо его за водой должен был съездить кучер Потап, чем кучер Потап очень остался недоволен. Барыня спросила Гаврилу, исполнено ли ее приказание. Гаврила отвечал, что исполнено. На другое утро Герасим вышел из своей каморки на работу. К обеду он пришел, поел и ушел опять, никому не поклонившись. Его лицо, и без того безжизненное, как у всех глухонемых, теперь словно окаменело. После обеда он опять уходил со двора, но ненадолго, вернулся и тотчас отправился на сеновал. Настала ночь, лунная, ясная. Тяжело вздыхая и беспрестанно поворачиваясь, лежал Герасим и вдруг почувствовал, как будто его дергают за полу; он весь затрепетал, однако не поднял головы, даже зажмурился; но вот опять его дернули, сильнее прежнего; он вскочил… перед ним, с обрывком на шее, вертелась Муму. Протяжный крик радости вырвался из его безмолвной груди; он схватил Муму, стиснул ее в своих объятьях; она в одно мгновенье облизала ему нос, глаза, усы и бороду… Он постоял, подумал, осторожно слез с сенника, оглянулся и, удостоверившись, что никто его не увидит, благополучно пробрался в свою каморку — Герасим уже прежде догадался, что собака пропала не сама собой, что ее, должно быть, свели по приказанию барыни; люди-то ему объяснили знаками, как его Муму на нее окрысилась, — и он решился принять свои меры. |
| В пехоте Герасим прошел всю войну. «Господи Боже мой, аще и ничтоже благо сотворих перед Тобою, но даждь ми по благодати Твоей положити начало благое». Архиепископ Сергий Голубцов В автополку Герасим служил вместе с Павлом Голубцовым, вбудущем — архиепископом Сергием, а тогда — известным художником-реставратором. Еще в армии Герасим помогал ему во всем, что касается живописных работ. От стенгазет до реставрации иконок. Демобилизовавшись, устроился на Выставку помогать в оформлении. Там он с Голубцовым особенно сблизился. И это сближение для Герасима было во многом провидческим. Павел Голубцов был православным живописцем, и работа по реставрации была его духовным определением. Герасим, сотрудничая с ним, видел его молитвенное поведение, его истовость при соприкосновении со всем, что касается Храма и его духовного богатства. Он и сам с детства и был настроен на эту истовость. Но видя, как она осуществляется на деле, в конкретных прикосновениях, поиске материала, раздумьях при начале реставрации фрески, иконы, двери, ковра или подсвечника, он сам открывал в себе подобное. И его богомольное воспитание, соединенное с классической художественной школой, при общении с таким оправославленным отношением, начинало давать плоды подлинного творчества. После войны Голубцов подал документы в семинарию, на глазах Герасима начался его монашеский и священнический путь, завершившийся архиерейством. После Выставки Голубцов предложил Герасиму помогать ему в ремонтных и реставраторских работах. Началось это с реставрации сельской школы в Белоруссии. Герасим — прекрасный помощник в любом строительном деле, верный и ловкий во всем, за что ни брались. Кроме того, из старообрядцев. Скромен, не пьет спиртного, помогает бескорыстно. Голубцов, встретив и поработав с таким необычным для Советского Союза неземным помощником, понял и оценил этого бескорыстного, честнейшего, преданнейшего христианина. Однажды, в перерыве работы над очередной фреской, где-то в далекой провинции, куда эта пара православных реставраторов приехала, чтобы восстановить уцелевшую живопись и тем самым дать жизнь старому храму, сидя над котелком с варившейся свеклой, отец Сергий (Голубцов) посоветовал Герасиму поступить в семинарию. |
| Не потому, что присутствующее не поняли бы тех слов; не потому, что они были фанатизированы какой-либо близкой их душе догмою, – нет; а просто потому, что эта тишь, эта келья, заброшенная в эти пески, в эту чащу молодого леса, благодаря какой-то таинственной силе, быть может, на мгновение только, помогла этим людям, отдавшимся обаянию святого таинства, утратить остроту ощущения жизненных явлений. Я, например, лично никогда не испытывал ничего подобного. И, мне кажется, я за эти 1,5–2 часа времени сразу от всего отдохнул, сразу оторвался от того, что до сих пор угнетало, тревожило меня, все равно, как после слов Христа, – обращенных, согласно шестого Евангелия таинства елеосвящения, жене хананейской: «О, жено, велия вера твоя, буди тебе яко хощеши», – тотчас же исцелилась ее дочь. Соборованье окончилось около половины второго ночи, и молящиеся в безмолвной ночной тишине расходились по своим номерам. Наутро, лишь только мы встали, по гостинице пронесся слух, что о.Герасим уезжает по вызову в Калугу, где должен соборовать и напутствовать какую-то умирающую свою духовную дочь, поэтому почти все население богомольцев устремилось к его келье, опасаясь, что он не скоро вернется. Когда мы пришли, келья была переполнена народом, и батюшка принимал обращающихся к нему с теми или другими вопросами, за теми или другими советами. Вот подошла к о.Герасиму какая-то простая женщина, упала на колени и спрашивает совета: следует ли ей распродавать в родном селе все свое имущество и ехать по зову сына на постоянное жительство в далекую Сибирь, или нет. – А не пьет сын-то твой? – спрашивает о.Герасим. И ни капельки, родной батюшка, ни капельки. А женатый он у тебя? – снова спрашивает о.Герасим. Да, родной батюшка, женатый. А сноха-то с тобой дружна? Души во мне не чает, батюшка... Отец Герасим задумался, потом говорит: «ну, поезжай с Богом». Вслед подходит молодой парень, очевидно, старый знакомый батюшки, так как последний прямо обратился к нему со словами: А, здравствуй, Павел. Зачем пришел? |
| Новости Пасха. Воскресение Христово. Осталось 5 дней В Катунакской пустыни В Катунакской пустыни .Послушание — так говорят на Святой Горе — творит чудеса. И афонские чада послушания могут многое поведать о его чудотворном действии. О.Герасим с юных лет погрузился в тайны этой великой добродетели, как явствует из следующего чудесного происшествия, случившегося в первые годы его монашеской жизни под духовным руководством старца Каллиника. Однажды старец послал о.Герасима в Лавру; она отстоит от Катунак на 3-4 часа пути. Дело происходило зимой и выпало много снега, но дело было неотложное и старец настаивал, чтобы его ученик отправлялся. О.Герасим послушался, поклонился, взял благословение старца и двинулся в путь. Когда он миновал Кераси, разразилась ужасная метель. Вскоре о.Герасим был покрыт плотными хлопьями снега, словно плащом. Он едва мог различить, где он находится. Тем временем тропинку засыпало снегом. Он сбился с пути! О.Герасим остановился, раздумывая о том, в какую беду он попал. Тогда он принялся горячо молиться Господу и Пресвятой Богородице, прося Божественного посещения и помощи: «Господь услышит мя, внегда воззвати ми к Нему. На Тя, Господи, уповах, да не постыжуся во век; правдою Твоею избави мя и изми мя; приклони ко мне ухо Твое, ускори изъяти мя; буди ми в Бога Защитителя и в дом прибежища, еже спасти мя…» И вот! Не прошло и нескольких минут, а Господь уже ответил. Вдруг перед о.Герасимом появляется ребенок лет восьми-десяти. — Благословите, старче! — Бог благословит. — Куда ты идешь, старче, в такую погоду? Тебя засыплет снегом. Ты потеряешься в лесу в такую метель. — Что поделать, дитя мое: мой старец отправил меня в Лавру. Мне во что бы то ни стало надо идти. — Ну, давай тогда я помогу тебе найти дорогу. Он немного проводил о.Герасима и сказал ему: — Спускайся вниз и выйдешь на тропинку, ведущую в Лавру. О.Герасим поблагодарил его, но, сделав несколько шагов, опомнился. «Да каким же это образом, — спросил он себя, — этот ребенок, такой маленький, очутился здесь, да еще посреди сугробов?». Он немедленно возвратился назад, но ничего не увидел. Ни единого следа на снегу. Ребенок исчез. Это был Ангел Господень! |
| Узнав, что внуков много, врач позвонил их матери, единственной дочери больного, и сказал строгим врачебным голосом, что надо помочь папе, перечислив все необходимое. Получив с другого конца провода слезы как подтверждение невозможности сейчас приехать, врач сам стал вызывать рентген на дом. Острый случай! Ему ответили, как и положено, что заказы на рентген делаются заранее, что все сегодняшнее выполнено, и что рабочий день кончается. Тогда врач (что это с ним?) попросил к телефону окончившего работать рентгенолога и договорился, что тот приедет немедленно и сделает снимок. Как раз в это время пришла одна прихожанка — с мольбой отцу Герасиму: ее мать, сильно и давно больная женщина, в легочном кризисе, и вот взывает к священнику, чтобы перед смертью собороваться. И отец Герасим, вместо того, чтобы ждать рентгена, стал медленно собираться, чтобы ехать соборовать. На все доводы врача отвечал — надо! Отец Герасим: — Валечка, какую-нибудь кофточку раскопай, а то ветрено, говорят. Врач: — Папаша, рентген уже едет. И надо не кофточки надевать, а бельишко снимать. Светить будут! Отец Герасим (завязывая ботинок): — А ленточку у дарохранительницы поменяла? Та-то совсем стерлась. Я уж ее сшивал. Жена (прихожанке): — Рентген едет. Доктор сам вызвал. И как этот рентген к нам-то! Сдюжит ли? Прихожанка: –Батюшка, что сказать матери-то? Отец Герасим (отдыхая перед вторым ботинком): — А ничего не говори. Ничего не говори. Я все скажу. Врач (жене): — Вы бы повлияли. Рентгенолог ведь после работы. Любезность оказывает. Он не обязан... Да и у меня вызовы. Отец Герасим: — Так и езжай. Езжай. Раз вызывают, езжай. Раз зовут люди — надо помочь. Прихожанка: — Матери-то, батюшка, что сказать? Звонок. Это с двумя чемоданами рентгенолог. Хмурый. Молчаливый. Привычно ориентируется в любой обстановке. Пока доктор говорит, он все быстро подключает, молча, как куклу, кладет Герасима в ботинках на расстеленную кровать, кладет под него рамку, ставит треножник с аппаратом. Прихожанка: — Батюшку-то как же, не спросясь… |
| Когда во время грозы сверкала молния и гремел гром, он говорил мне: „Знаешь, брат, что за математика скрыта в этой изломанной линии на небе!.. Небеса поведают славу Божию, творение же Руку Его возвещает твердь!“ 397 ». С великой простотой и глубокой верой монах противостоял трудностям и проблемам повседневной жизни. Однажды у него не оказалось закваски, чтобы замесить хлеб. Тогда отец Герасим взял четки святого Нектария, которые хранил как драгоценную реликвию, перекрестил ими тесто и вместе с отцом Варфоломеем выпек просфоры для Божественной литургии. Весьма характерным было его благоговение перед святителем Нектарием, нашим новопрославленным святым. В письме своему другу и духовному брату Ф. С. отец Герасим пишет: «Я получил твою посылку со святым елеем и несколькими лоскутками от облачения (архиерейского саккоса) святого Нектария, которые я раздал страждущим братиям, оставив часть и себе. За это я тебе безмерно благодарен. Поскольку же я ожидал и той фотографии, о которой ты мне писал, то со дня на день откладывал написание ответа тебе... Я очень хочу узнать, на какой день назначено перенесение его святых мощей, так что прошу тебя помнить об этом и заранее мне сообщить». Отцы, которые знали отца Герасима, могут порассказать о его кротости, незлопамятности, добросердечии и неосуждении, украшавших личность этого человека. Он никого никогда не осуждал, а тем, кто осуждал его, отвечал терпением и смирением. Отец Варфоломей частенько несправедливо покрикивал на него: «Герасим, в тебя бес вселился!». Он же, не возмущаясь, смиренно склонял голову и клал поклон перед своим товарищем. Из-за своего безмерного простодушия и наивности отец Герасим приютил во время немецкой оккупации английского шпиона Бальфура. Он видел, с каким воодушевлением тот молится, кладет земные поклоны. Шпион обманывал подвижника, заставляя того думать, что он пришел, чтобы жить как православный монах. «У него и сан есть», – говорил отец Герасим. «Где у него сан, в клобуке?» – говорили ему отцы. А Бальфур тем временем делал свое дело. |
| — Нет, брат, — продолжал он наконец, — армяк-то ты пропихивай сам, коли хочешь. — А что ж, извольте! И Степан вскарабкался наверх, взял палку, просунул внутрь армяк и начал болтать в отверстии палкой, приговаривая: «Выходи, выходи!» Он еще болтал палкой, как вдруг дверь каморки быстро распахнулась — вся челядь тотчас кубарем скатилась с лестницы, Гаврила прежде всех. Дядя Хвост запер окно. — Ну, ну, ну, ну, — кричал Гаврила со двора, — смотри у меня, смотри! Герасим неподвижно стоял на пороге. Толпа собралась у подножия лестницы. Герасим глядел на всех этих людишек в немецких кафтанах сверху, слегка оперши руки в бока; в своей красной крестьянской рубашке он казался каким-то великаном перед ними, Гаврила сделал шаг вперед. — Смотри, брат, — промолвил он, — у меня не озорничай. И он начал ему объяснять знаками, что барыня, мол, непременно требует твоей собаки: подавай, мол, ее сейчас, а то беда тебе будет. Герасим посмотрел на него, указал на собаку, сделал знак рукою у своей шеи, как бы затягивая петлю, и с вопросительным лицом взглянул на дворецкого. — Да, да, — возразил тот, кивая головой, — да, непременно. Герасим опустил глаза, потом вдруг встряхнулся, опять указал на Муму, которая всё время стояла возле него, невинно помахивая хвостом и с любопытством поводя ушами, повторил знак удушения над своей шеей и значительно ударил себя в грудь, как бы объявляя, что он сам берет на себя уничтожить Муму. — Да ты обманешь, — замахал ему в ответ Гаврила. Герасим поглядел на него, презрительно усмехнулся, опять ударил себя в грудь и захлопнул дверь. Все молча переглянулись. — Что ж это такое значит? — начал Гаврила. — Он заперся? — Оставьте его, Гаврила Андреич, — промолвил Степан, — он сделает, коли обещал. Уж он такой… Уж коли он обещает, это наверное. Он на это не то что наш брат. Что правда, то правда. Да. — Да, — повторили все и тряхнули головами. — Это так. Да. Дядя Хвост отворил окно и тоже сказал: «Да». — Ну, пожалуй, посмотрим, — возразил Гаврила, — а караул все-таки не снимать. |
| Эй ты, Ерошка! — прибавил он, обращаясь к какому-то бледному человеку, в желтом нанковом казакине, который считался садовником, — что тебе делать? Возьми палку да сиди тут, и чуть что, тотчас ко мне беги! Ерошка взял палку и сел на последнюю ступеньку лестницы. Толпа разошлась, исключая немногих любопытных и мальчишек, а Гаврила вернулся домой и через Любовь Любимовну велел доложить барыне, что все исполнено, а сам на всякий случай послал форейтора к хожалому. Барыня завязала в носовом платке узелок, налила на него одеколону, понюхала, потерла себе виски, накушалась чаю и, будучи еще под влиянием лавровишневых капель, заснула опять. Спустя час после всей этой тревоги дверь каморки растворилась, и показался Герасим. На нем был праздничный кафтан; он вел Муму на веревочке. Ерошка посторонился и дал ему пройти. Герасим направился к воротам. Мальчишки и все бывшие на дворе проводили его глазами, молча. Он даже не обернулся: шапку надел только на улице. Гаврила послал вслед за ним того же Ерошку в качестве наблюдателя. Ерошка увидал издали, что он вошел в трактир вместе с собакой, и стал дожидаться его выхода. В трактире знали Герасима и понимали его знаки. Он спросил себе щей с мясом и сел, опершись руками на стол. Муму стояла подле его стула, спокойно поглядывая на него своими умными глазками. Шерсть на ней так и лоснилась: видно было, что ее недавно вычесали. Принесли Герасиму щей. Он накрошил туда хлеба, мелко изрубил мясо и поставил тарелку на пол. Муму принялась есть с обычной своей вежливостью, едва прикасаясь мордочкой до кушанья. Герасим долго глядел на нее; две тяжелые слезы выкатились вдруг из его глаз: одна упала на крутой лобик собачки, другая — во щи. Он заслонил лицо своё рукой. Муму съела полтарелки и отошла, облизываясь. Герасим встал, заплатил за щи и вышел вон, сопровождаемый несколько недоумевающим взглядом полового. Ерошка, увидав Герасима, заскочил за угол и, пропустив его мимо, опять отправился вслед за ним. Герасим шел не торопясь и не спускал Муму с веревочки. |
|
|
