| 1869 По другим источникам не известен. Родовое имя Almas (или Almasi) не следует смешивать с именем «Альмош», которое всегда пишется Almus. 1870 Каких именно кафедр, неизвестно; на рубеже XI–XII вв. в Венгрии насчитывалось десять епископий. Об участии в походе двух епископов знает и «Повесть временных лет», но среди погибших именует только «пискупа Купана». 1872 Упоминается в качестве «дворского графа» («comes curialis regis»), т. е. пфальцграфа, в одной из грамот короля Ласло I. 1873 Хронист не отличается ни красноречием, ни даже грамматической правильностью речи, что составитель и постарался посильно передать в переводе. 1874 Текст страдает двусмысленностью, так что неясно, родился ли в 1101 г. только Иштван (будущий король Иштван II) или Иштван и Ласло (умерший в отрочестве) вместе, т. е. речь идет о близнецах? Указание на дату рождения – факт в «Своде» исключительный, поэтому вероятнее выглядит вторая из двух возможностей. Все дальнейшее, до конца фрагмента 4 (кроме кратких глав 152–153), имеется только в «Лицевой хронике». 1876 Вместо имени епископа в тексте пропуск (ср. выше примеч. 1865). Очевидно, имелся в виду задарский епископ Донат (начало IX в.), местночтимый святой. 1877 Когда и в связи с чем? И почему намерение осталось втуне? Возможно, Кальманом двигало просто желание отомстить за разгром в 1099 г., но конфликт с герцогом Альмошем помешал ему. Но возможно соотнести это хронологически достаточно неопределенное известие венгерского «Хроникального свода» с сообщением «Поучения» Владимира Мономаха , согласно которому на 1102 г. Святополк Изяславич планировал новый поход против Ростиславичей (ПСРЛ 1. Стб. 247). Поход не состоялся – видимо, из-за нежелания Мономаха поддержать это предприятие (Назаренко 2009а. С. 100–101. Примеч. 1837), но вполне естественно было бы, если бы Святополк, как и в 1099 г., снова просил о помощи венгерского короля. 1880 Генриха V, который однажды, в 1108 г., уже оказывал – впрочем, безуспешно – военную поддержку Альмошу. 1882 Дочь переяславского князя Владимира Всеволодовича Мономаха Евфимию, о чем знает и «Повесть временных лет»: «Того же лета (в 1112 г. – Сост.) ведоша Володимерьну Офимью в угры за короля» (ПСРЛ 2. Ст. 273). Этот брак, кроме желания короля иметь еще одного, запасного, наследника, имел, очевидно, и политическую цель: дело в том, что герцог Альмош с 1104 г. был женат на Передславе, дочери киевского князя Святополка Изяславича. |
| Святослав незаконно занял Киев, но это как бы простили умершему, вычеркнули из памяти, но со всеми последствиями: его сыновья стали на одну доску с Ростиславичами, разделили участь потомства св. Владимира Ярославича, сделались изгоями. Но эти сыновья имели в виду потомство Изяслава Владимировича, поднимали вопрос, который разрешился в их смысле на Любечском съезде, потому что такое решение казалось более справедливым Мономаху. Это убеждение, сложившись не без участия чувства дружбы к Олегу, долго жило в потомстве Мономаха: оно коренилось и само давало поддержку мысли о единстве русской земли, мысли вполне национальной, проповедуемой и народной поэзией. Но эту идею буйные молодые головы распространяли слишком широко: оне не хотели помириться с тем, с чем мирились деды – с выделением земли Полотской. Мономаха на сторону такого взгляда увлекал его идеализм. Земля русская едина вся, все, чем владел Владимир Святой, патрон и образец идеалиста Владимира – Василия Всеволодовича, все, что просветил Владимир светом Христа, все это – едино; все князья – братья, все должны жить по-братски, по-христиански, все владеть сообща; у Владимира, благоговевшаго перед дедом, звучали постоянно в ушах слова деда-крестнаго, хоть он сам, двухлетний, н не мог их сохранить в памяти, но их так часто при нем повторяли: «вы есте братья... и будете мирно живуще..., пребывайте мирно послущающе брат брата... поручаю стол старейшему брату вашему, сего послушайте... аще кто хощет обидети брата своего, то ты помогай, его же обидять». Материалист Олег рассуждал иначе. После деда Изяслава род его получил Полотскую землю, после дяди Владимира брату Ростиславу пришлось засесть во Владимире без движения, под рукой у дядей, а Ростиславичам приходится сидеть и совсем без стола – изгоями. Той же участи подвергся и он: сидит и в отцовском городе, но в неволе у дяди. Какая же это правда? Русь одна, а правды две! Нет, новые порядки невыгодны. Слабохарактерные и бравшие дело так, как оно есть, Изяслав и сын его Святополк мирились с выделом Полотской земли, но не хотели уступать Новгорода Святославичам. |
| С честью похоронив брата в Киево-Софийской церкви, Всеволод занял и престол его, и все волости, отдал Чернигов Мономаху, Владимир Волынский – сыну Изяславову Ярополку, а Новгород – сыну же Изяславу Святополку; но не думал снабдить уделами племянников своих: Давида, Романа, Олега и Ярослава Святославичей и, следовательно, не мог рассчитывать на мирное расположение этих князей-изгоев. Из них Роман, не далее как в 1079 г., привёл в полтавские пределы половцев и хазаров, которые, однако, заключили мир с Всеволодом и Мономахом, стоявшими у Переяславля и в Обров, и на возвратном пути восвояси зарезали самого Романа, брата же его, Олега выгнали из Тмутаракани и препроводили в Царьград, откуда византийское правительство сослало Олега на остров Родос. Успокоенный с этой стороны, Всеволод немедленно отправил в Тмутаракань посадника своего Ратибора и ждал, чем кончится поход Мономаха, «о двою конь» погнавшегося с черниговцами за Всеславом Полоцким, который, пользуясь событиями на юге, сжёг Маномахов Смоленск. Поход Мономаха кончился опустошением владения Всеволодовых до Лукомля и Логожска; после чего Мономах, мстя половцам, выжегшим Стародуб, зимой того же года «изымал» на Десне князей Асадука с Сауком, а на другой день разбил за Новгородом-Северским полчище Белкаттина и в следующем 1080 г. смирил возмутившихся торков, ещё при Изяславе расстеленных по городам переяславским 25 . Зимой 1082 Мономах ходил войной на предводителя вятичей Ходота; в начале 1083 г. безуспешно преследовал Ростиславичей до самого Микулина, в нынешней Галиции; весной того же года явился в Броды, на свидание к Ярополку Изяславичу, угрожаемому Ростиславичами; летом отогнал за Хороль половцев, взявших Горошин; осенью отправился с черниговцами и половцами к Полоцку, который взял изъездом, не оставив там ни челядина, ни скотины 26 , и в самом начале 1084 г. снова был в Бродах, готовый помогать Ярополку, изгнанному Ростиславичами из Владимира-Волынского. Эти Ростиславичи были: Рюрик, Володарь и Василько, сыновья князя-изгоя Ростислава Владимировича, некогда удалившегося в Тмутаракань (1064 г.) и там отравленного котопаном курсунским (1066), за что корсуняне побили котопана камнями. |
| Изредка Мономах приказывал возничему остановиться и накоротке беседовал с жителями этих чудом уцелевших деревень. Несмотря на стать Ставра Гордятича и почтенный возраст Ратибора, одетых куда богаче, чем князь, Мономаха все узнавали сразу. И, обращаясь только к нему, с поклонами на его вопросы отвечали: — Да, были половцы, но, слава Богу, ушли! — Надолго ли? К осени жди опять… — И так, почитай, каждый год… — Не успеешь отстроиться — новый набег… — Ох, жизнь пошла: на родной земле, словно звери, по норам прячемся… Светло-голубые глаза Мономаха темнели. Молча он выслушивал смердов и так же молча, жестом приказывал возничему продолжать путь. А что он мог сказать, чем обнадежить своих подданных, не зная сам, чем закончится его разговор со Святополком? Особенно запомнилась ему молодая печальная женщина, сидевшая на краю проехавших мимо саней. На ее руках сидел ребенок, который показывал пальцем на возок и что-то спрашивал. О чем он мог спросить, и что, интересно, могла ответить ему мать, если даже он не знал, какая судьба ждет его княжество в самое близкое время?.. Наконец, переяславльская земля закончилась, и началась киевская — пошли владения Великого князя. Видно было по всему, что в этот год половец успел похозяйничать и тут. Увидев грузившего на краю поля сеном повозку смерда, могучего, едва ли не как его Ставр, Мономах приказал остановиться и, осматриваясь хозяйским взглядом по сторонам, медленно пошел к нему. Игумен с Ратибором, решив размять ноги, направились следом. И хоть Ставр Гордятич на коне успел обогнать князя, чтобы грозно предупредить смерда, чтобы ведал, с кем ему предстоит беседовать, тот степенно отложил огромные деревянные вилы, стянул с головы треух и, словно не замечая боярина, сам сделал несколько шагов навстречу Мономаху и земно поклонился ему. — Будь здрав и счастлив на долгие годы, князь Владимир Всеволодович! — Будь здрав и ты! — отозвался Мономах. — Великого князя смерд? — Да, княже, Святополка Изяславича! — Ну, и как живешь? — спросил князь, в намерении, получив в ответ, что плохо, сразу пойти обратно, как вдруг услышал неожиданное: |
| В дальнейшем речь идет о преступлениях, за которые виновный отвечает уплатой продажи. Большая группа статей (23 – 31) говорит о штрафах за нанесение увечий, ран, побоев, за действия, оскорбляющие честь человека, и т. д. Далее следуют постановления (32 – 39), посвященные нарушениям прав собственности и мерам борьбы с этим (кража и незаконное пользование чужим имуществом, процедура розыска пропавших или украденных вещей, бежавших и уведенных холопов и т. д.). Специальный комплекс статей (40 – 45) рассматривает случаи ограбления имений (кража скота, хлеба). Кодекс заканчивается положением, устанавливающим характер ответственности за кражу холопа. В целом перед нами довольно стройный и целеустремленный судебный устав. В кодексе 1097 г. о кровной мести говорится лишь как о явлении прошлого. Указывается, что со времени Ярославичей закон не признает за родственниками убитого права мстить убийце. Выпущены имевшиеся в законодательстве Ярослава нормы, касавшиеся мести за нанесение ран и увечий 788 . Новое законодательство по вопросу об убийстве отвечало тем тенденциям, которые проводились в феодальной публицистике накануне Любечского съезда. В 1096 г. во время усобицы между Олегом Святославичем и сыном Владимира Всеволодовича Мономаха Изяславом последний был убит. Тогда брат погибшего князя Мстислав написал своему отцу Владимиру Мономаху письмо, в котором убеждал его не мстить Олегу: «Ладимся и смеримся, а братцю моему суд пришел. А ве ему не будеве местника, но възложиве на Бога, а станут си пред Богомь; а Русьскы земли не погубим». Мономах со своей стороны обратился с письмом к Олегу, процитировал слова Мстислава и прибавил от себя, что он не хочет быть ни мстителем, ни врагом виновнику гибели своего сына: «несмь ти ворожбит, ни местьник». Самое интересное в приведенной переписке, что отказ от мести Владимир Мономах мотивирует стремлением положить в основу междукняжеских отношений принцип, затем официально провозглашенный Любечским съездом: «кождо да держить отчину свою» (т. е. пусть каждый из князей владеет княжением, полученным по наследству, и не переступает границ владений соседа). Изяслав отступил от этого принципа, покусившись на «волость» Олега, и в результате поплатился жизнью. Таков закон феодального общества, та «правда», на которую в свое время ссылался Олег в переговорах с Изяславом. «Олег же, надеяся на правду свою, яко прав бе в семь», – говорит летописец, – требовал от Изяслава, завладевшего Муромом: «Иди в волость отца своего..., а то есть волость отца моего... А ты ли ми зде хлеба моего же не хощеши дати?» Изяслав не послушался и пал в бою, стремясь отстоять то, что ему, по государственному праву того времени, не принадлежало. А Мономах смерть собственного сына использовал для того, чтобы преподнести политический урок другим князьям, и прежде всего Олегу: «Дивно ли оже мужь умерл в полку ти?.. Да не выискывати было чюжего» 789 . |
| Русско-визант. отношения, обострившиеся в конце правления Алексея I из-за поддержки Владимиром (Василием) Всеволодовичем Мономахом претендента на имп. трон царевича Льва Диогена, при И. К. нормализовались. В 1122 г., еще в княжение Мономаха, был заключен брак внучки киевского князя Добродеи-Евпраксии (Ирины) и сына И. К. царевича Алексея. Тогда же в Киев прибыл новый митрополит, грек Никита. В 1130 г. сын Мономаха Мстислав Владимирович (1125-1132) предпринял необычный шаг: посадив на княжение в Полоцке своего сына Изяслава, он захватил все семейство полоцких князей с женами и детьми и выслал их в Византию (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 217-218). По данным В. Н. Татищева, «император, приняв их, определил им довольно на содержание и послал в войско, бывшее против сарацин, где они с похвалой служили» ( Татищев В. Н. История Российская. М., 1848. Т. 2. С. 241). Из Византии ко двору Мстислава в Киев прибыли 3 певца, один из которых, «скопец Мануйло», в 1137 г. был поставлен епископом в Смоленск. В 1135 г. в К-поле был заказан роскошный оклад для Мстиславова Евангелия. Племянник вел. кн. Ярополка Владимировича (1132-1139) Борис Коломанович, родившийся на Руси у дочери Владимира Мономаха Евфимии после ее изгнания супругом, венг. кор. Коломаном, в 1136 г. женился на одной из родственниц И. К. О политическом влиянии, к-рое Византия могла оказывать на Русь в эту эпоху, свидетельствует эпизод из переписки Конрада III с И. К. от 1142 г. Германский король жалуется на русских (Reutenis), к-рые убили его людей и присвоили его деньги «в оскорбление нашей империи»; византийский император сообщает, что «по делу, случившемуся в России (in Rossia)» им приняты надлежащие меры ( Ottoni Freisingensis Gesta Friderici, XXV-XXVI//MGH. SSrG. Hannover; Lpz., 1912. T. 46. P. 39-40). В начале правления И. К. предпринял попытку избавиться от растущего влияния Венеции на политику и торговлю Византии. Он разорвал договоры о привилегиях венецианцев в торговле на территории Византии, заключенные ранее имп. Алексеем I, из К-поля были изгнаны венецианские купцы. В ответ венецианские эскадры разграбили Родос, Хиос, Самос, Андрос и ряд др. островов Эгейского м., захватили о-в Кефалиния в Ионическом м. В 1126 г. И. К. был вынужден возобновить соглашение с Венецией, закрепив тем самым присутствие венецианцев на рынках империи и зависимость Византии от морских сил республики. Во взаимоотношениях с Западом важную роль играло укрепление союза Византии и Римско-Германской империи. В правление И. К. оба гос-ва неоднократно обменивались посольствами и стремились действовать в общих интересах в Италии, не допуская усиления Норманнского герцогства в южноитал. землях. |
| Место умершего Святослава тотчас же занял Всеволод, который в самом начале следующего 1077 г. уже должен был выступить против Изяслава, встретился с ним на Волыни, и тут уступил ему старшинство, сохранив по-прежнему права свои на Чернигов и Мономаховы – на Смоленск, между тем как сын Святослава, Олег, был выведен из своего Владимира-Волынского, а прочие братья Олеговы, за исключением Глеба, тогда уже убитого Чудью заволоцкою, увидели себя в числе князей-изгоев. Благодарный дяде за оставление ему Смоленска, Мономах, в том же 1077 году, два раза ходил на Всеслава Полоцкого, летом – со своим отцом, а зимой – с двоюродным братом, Святополком Изяславичем, сжёг и разграбил Полоцк, потом прибыл в Чернигов, тут, на Красном дворе, задал в 1078 г., пир Всеволоду и гостю Всевовлодову – Олегу Святославичу, причём поднес в дар отцу часть добычи полоцкой, 300 гривен золота 21 , и возвратился в свой Смоленск. В его отсутствие, Олег, скучавший изгойством в Чернигов, удалился в Тмутаракань, к брату своему Роману, соединился там с другим изгоем, князем Борисом Вячеславичем, пригласил на помощь половцев и, вступив с ними в русские пределы, двинулся прямо на Чернигов, из которого навстречу ему выступал Всеволод. Противники сошлись между Золотоношей и Пирятином, и тут, у р. Оржицы, Олег наголову разбил дядю своего, который, потеряв в бою лучших дружинников Жирославича, Тукы, Порея, – бежал к брату в Киев и тотчас же уведомил о беде своей Мономаха. Дав слово брату «сложить за него голову», незлопамятный Изяслав пошёл с Всеволодом и сыном своим Ярополком к Чернигову, где властвовали Олег и Борис, и сюда же спешил из Смоленска Мономах, успевший пробиться сквозь полчища половецкие и соединиться с отцом и у Переяславля. Ярославичи с сыновьями приступили к Чернигову тем скорее, что на ту пору не было тут ни Олега, ни Бориса, уехавших в Тмутаракань сбирать войско 22 . Но черниговцы, преданные Олегу, в котором они видели сына прежнего князя своего и любили человека доброго, прямодушного, привлекавшего сердца ласковостью, а дружину разгульностью, укрепились за своими твердынями, состоявшими тогда из двух городов: четырёхстороннего окольного, окружностью вёрст на 12, да внутреннего, в виде трёхвёрстной с лишком трапеции 23 , – и решились не впускать к себе Ярославичей. Последние, облегши окольный город, начали осаду, «Володимер же, – говорит летописец, – приступи к вратам всточным, от Стрижени (речка в Чернигове) отя врата» – и окольный город достался победителям, и жители перебежали во внутренний. В это самое время Ярославичи узнали о приближении к Чернигову Олега с Борисом и, не успев осадить внутреннего города, двинулись навстречу племянникам, нашли их в Переяславском уезде, и здесь, на Нежатиной ниве (нынешний хутор Неготин, близ сельца Гнедина 24 , произошло 3 октября 1078 г., новое побоище, стоившее совершенного поражения Олегу и – жизни: с одной стороны князю Борису, с другой – вел. кн. Изяславу, смертельно поражённому копьём в плечо. |
| В 1551 году в Успенском соборе Московского Кремля появилось царское моленное место ( " Мономахов трон " ), стенки которого были украшены 12 барельефами, иллюстрирующими Сказание о князьях Владимирских. В первой композиции Владимир Всеволодович показан сидящим на троне в парадных княжеских одеждах и в высокой шапке с навершием, сходной по форме с венцом императора Константина Мономаха на другом барельефе этого трона. Во второй композиции Владимир представлен верхом на коне, в платье, ферязи и княжеской шапке. В 11-й - он с непокрытой головой встречает присланные императором дары. В последней композиции митрополит Неофит венчает Владимира Мономаха на царство венцом в виде высокой шапки с навершием. Князь изображен в парадном царском платье, на груди крест на толстой цепи, в руке принятый от митрополита жезл-посох. В 1561 году была выполнена роспись Золотой палаты, парадной залы русских государей, на стенах которой также были воспроизведены иллюстрации к " Сказанию " . Иконография цикла была близка рельефам трона. Согласно описанию, Владимир Всеволодович был изображен: восседающим на троне в палатах, выступающим в поход (в отличие от рельефной композиции был изображен в доспехах) и венчающимся на царство. Парадное изображение его помещалось на стене, " что от Благовещения Пресвятыя Богородицы. " Он представлен был сидящим " под золотым царским местом " в полном императорском облачении: " В правой руке держит скипетр, на главе венец царский... на плещах диадима и крест на персях с чепью златой. " Рядом с нем был написан образ императора Константина Мономаха . Сходство их иконографий (одежды, регалии) подчеркивало " равночестность " русского князя и ромейского василевса. Портрет Владимира Всеволодовича, поясной в медальоне, был расположен на стене, обращенной к Красному крыльцу; он был представлен в ряду других великих князей, сродников первого русского царя, чьи изображения также были заключены в медальоны. Еще один цикл иллюстраций " Сказания " был создан для Лицевого летописного свода . Изображения Владимира Мономаха присутствуют и на других миниатюрах Лицевого летописного свода, где описаны события времени его княжения . Он представлен либо как правитель в парадной княжеской одежде, либо как военачальник - на коне в доспехах. В обоих случаях его голову венчает круглая княжеская шапка цвета светлой охры с рисунком, имитирующим 2 нашивки, расходящиеся под углом от центра очелья - в таких головных уборах написаны все князья. У него седые курчавые волосы и длинная седая курчавая же борода, раздваивающаяся на конце. Лишь на первых 2 миниатюрах со сценами въезда князя в Киев и его вокняжения он изображен с темными волосами и темной короткой бородой. |
| В 1094 г. ослабленного после прошлогодних боев Мономаха осадил в Чернигове Олег Святославич, приведший с собой огромные силы половцев. Видя бесполезность сопротивления, Владимир уступил Святославичу город его отца и вынужден был уйти в Переяславль. Менее сотни дружинников охраняло обоз с женщинами и детьми, двигавшийся " сквозь полки половецкие " , и половцы облизывались по-волчьи, глядя, как ускользает добыча. С тех пор Чернигово-Северская земля стала достоянием потомков Олега и его брата Давыда, известных в летописях как Ольговичи. Начался новый, 20-летний, переяславский период в жизни Владимира Всеволодовича. Основным содержанием его стала практически непрерывная борьба с половцами, объединение сил русских княжеств для обороны южной границы. Эта война не знала жалости к врагу. Более 30 лет набегов и разорения ожесточили сердца. Когда в 1095 г. орды двух ханов с миром подошли к Переяславлю, Владимир нарушил закон гостеприимства и убил этих вождей, напросившихся к нему в гости. Для этого ему пришлось отдать одного из сыновей заложником, гарантируя безопасность хана Итларя, вошедшего в город, но рискованная комбинация закончилась удачно. После убийства в городе хана со свитой верные дружинники выкрали княжича из шатра, заодно заколов и его хозяина. Не теряя времени, той же зимой Владимир совместно со Святополком совершили первый поход в степь и вернулись с добычей. В следующем году ими была одержана крупная победа над половцами хана Тугоркана под Переяславлем, причем сам Тугоркан был убит. После гибели этого главы мощного половецкого объединения на службу к Владимиру стали переходить подвластные ранее половцам мелкие племена кочевников. Постоянная борьба переяславского князя со степняками поднимала его авторитет среди народа и, главное, - в глазах киевского боярства, от которого зависел выбор очередного великого князя. В 1097 г. Владимир Мономах попытался собрать княжеский съезд, чтобы осудить своего главного противника Олега Черниговского, обвинив его в дружбе с половцами, но добиться этого ему не удалось. Любечский съезд лишь закрепил уже существовавшее фактическое раздробление Руси: " каждо да держит отчину свою " , но это не прекратило усобиц. Вскоре после него волынский князь Давыд Игоревич, действуя в союзе с великим киевским князем Святополком Изяславичем, ослепил Василька Ростиславича Теребовльского. Это злодеяние вызвало новую феодальную войну. Лишь в 1100 г. русские князья примирились между собой. Восстановился союз Святополка и Мономаха, и появилась возможность для нового удара по половцам, чтобы совместными усилиями вырвать у противника стратегическую инициативу, перенести тяжесть войны на его территорию. |
| Но Лена, как всегда, хотела знать все сразу и тут же: — А кем же? — повторила она. Владимир Всеволодович кивнул на фотографию: — Когда-то она была Анастасией Голубевой. Женой моего друга Василия Голубева, в монашестве — архимандрита Тихона… — Что-оо?! — округлила глаза Лена. — Этого не может быть… — Еще как может! — подтвердил Стас. — Но ведь она предает его, скупает деревни вокруг Покровки, будто не знает, что вместе с ней затопят и эту могилу! — оглядываясь на женщину, зачастила она, но Владимир Всеволодович остановил ее. — Никогда не делай выводов, пока не соберешь для этого вполне достаточной информации! — строго сказал он. — Настя — хорошая женщина. Просто жизнь ее сложилась так, что она попала в зависимость страшного человека, который, шантажируя ее сыном, вынуждает ее делать все, что захочет. — А откуда вы это знаете? — недоверчиво уточнила Лена. — Встретились мы с ней однажды случайно. В лондонском аэропорту. Полчаса всего разговаривали. Но она многое успела мне рассказать… Академик посмотрел на Стаса, на Лену и как-то печально улыбнулся: — Береги эту девочку, Стас, ты ведь, вроде, теперь как ее рыцарь! А ты, — обращаясь к Лене, предложил он, — приезжай к нам в археологическую партию на следующее лето! Грамоту Мономаха показать не обещаю, но бересту, скажем, с письмом тысячелетней давности увидишь! Он еще раз поцеловал фотокарточку отца Тихона, молча поклонился его бывшей жене и, попросив ребят не провожать его до поезда, сам направился по дороге, ведущей на станцию. Лена со Стасом тоже молча прошли путь до разделявшего их дома поворота и разошлись. Стас, не зная, куда себя девать, метался по комнатам, лежал на папином диване, на своей кровати. Конечно, во всем виноват был только один он. Но как… как теперь можно было это исправить? Когда он уже готов был начать от отчаяния бегать и по Прокровке, неожиданно раздался громкий стук. — Ленка! Ванька! — радостно бросился к двери Стас. Открыл ее и в растерянности замер. На крылечке стоял… Молчацкий. Все такой же элегантный, с папкой под мышкой. Только на этот раз заходящее солнце, падая на нее, делало ее розовой. И золотое лезвие тоже выглядело угрожающим… |
|
|
