| – Будьте покойныс… Понимаюс… При этом у него выходит: «Будькойныс» и «пымасс». Я знаю, что отец любит, чтоб я сидел на диване в уголку. Он всегда, бывало, кликнет: – Эй, капитан! Лезь на свое место! Иногда, постучав на счетах, он обернется, взглянет на меня, кивнет головой, подмигнет и опять начинает считать. И дремлется мне, и тихо, и тепло на душе. Я сижу, а он считает, иногда спрашивает: – Ну, как наши дела? Два с полтиной… да полтора… Ну, скажи, что хорошенького? Двадцать один, сорок два… На коленках не стоял? – Нет… А сегодня мне Гриша песенку новую спел. – Ага. Ну-ка… Сто сорок пять да тридцать четыре. А? Ну-ну… – А вот так… Анки-дранки, Девер-друг, Тибер-фабер, Тибер-фук. Ани-драни, Ветер-сани, Ини-и-ни-и-ни-ам!.. – Та-ак… Хорошо… Спутал ты меня… – Папаша, а я сегодня на водокачке был… У меня захватывает в груди. Я буду просить сейчас… Он сделает… А вдруг? Вдруг он скажет, как говорит иногда, – «не твое дело»? – Мы с Васькой были и Драп… – Что еще? Какой Драп? – А мальчик у сапожника… – Погоди ты!.. Опять все перепутал!.. И что ты, братец, лезешь с пустяками! Сиди и молчи. Я долго-долго смотрел в одну точку, на склоненную голову отца с прядью волос надо лбом. Я щурю глаза, и голова его делается маленькой-маленькой, начинает уходить дальше, дальше… Дремлется. И вдруг перед глазами выдвигаются лошадиные морды. Я вздрагиваю и открываю глаза. – Папаша, – едва выговариваю я. – Папаша… Сахарную… завтра… – Сиди смирно! Я так ясно вижу, как завтра огромный коновал, страшный, с зверским лицом разбойника, приходит к Сидору. Он накидывает петлю и тянет Сахарную в дверь водокачки. Она упирается; но Сидор выталкивает ее. Смотрят лошади, голуби бьются под крышей. Они вылетают из двери и кружатся в воздухе, а коновал уже ведет Сахарную по огородам. Она не может идти, у ней кружится голова, она ничего не видит. А коновал тянет и тянет. Он нагнул голову и не замечает, как Васька и Драп подкрадываются с боков, а я с луком и стрелами выскакиваю из-за кучи навозу. У Драпа чугунка. Мы отбиваем Сахарную, коновал гонится, но у него очень тяжелые сапоги, и мы несемся во весь дух, и Сахарная, конечно, понимает, в чем дело, и напрягает последние силы. Гришка помогает нам запереть ворота. |
| Полагаться ни на одного ученого, более или менее одностороннего переводчика нельзя. Даже сам Легг, в настоящее время почитаемый синологами лучшим истолкователем китайских классиков, признается переводчиком опыт на английский язык только буквальным. Имея под руками преимущественно переводы сего ученого и по изданию М. Мюллера в особенности, равно издания других – (Потье, Базен, Дуоляйтль, Фабер, Премар), воспроизводим китайский текст на основании этих же переводов, и отчасти проверенных нами с оригиналом. Располагаем свои переводы китайских текстов, в порядке книг или выдержек, с указанием на содержание оных в главных предметах; источники и пособия, откуда заимствованы самые тексты, – указали в своем месте в подстрочных примечаниях под каждой переводимой статьей. Цель сего сборника, или хрестоматии, как и прежних приложений, состоит в доставлении возможности самому русскому читателю освоиться с смыслом многих типических текстов, разного стиля и авторов, и подготовить к самостоятельным штудиям китайского языка в оригиналах. В сем случае руководимся методом многих европейских ученых, подготовляющих прежде всего при составлении китайских учебных пособий, умы студентов в тайны идеи, концепции, расчленения понятий и развитие оных в правильной речи европейских языков, и только после сей подготовки, приступающих к аналитике собственно китайского языка, его идиомов по авторам и диалектам, известной композиции, начертании иероглифов, произношения, и употребления в речи литературной и разговорной. Английские миссионеры, при переводах слова Божия и разных полезных книг для китайцев, при обсуждениях и дебатах по сему предмету, всегда исходили из положения – в каком стиле, на каком китайском языке – ученом или разговорном, переводить означенного рода книги, а потому избирали образцы известных «цзинов» или «шу», того или другого автора, или диалекта, и по ним сообразовались в трудах своих. К сказанному выше в § 71 в нашем труде по истории Библии в Китае заметим, что порядок расположения наиболее удобный и целесообразный в собрания текстов избираем по группам следующий: в первой группе представляются догматическо-нравственные понятия, собранные европейскими миссионерами из китайских классиков, сродных с Библейскими Богооткровенными, или близко подходящие к христианским мелкие наставления и изречения мудрецов; во второй группе излагаются общефилософские принципы, по коим установляется государственное благоустроение, порядок общеогненный в семейный; таковы книги «Хун-фань», «Чжун- юн», «Да-сюэ», «Сяо-цзин» и «Нюй-эрр-ю», некоторые отрывки из «Да-цзин лю-ли», т. |
| Я сижу, а он считает, иногда спрашивает: – Ну, как наши дела? Два с полтиной… да полтора… Ну, скажи, что хорошенького? Двадцать один, сорок два… На коленках не стоял? – Нет… А сегодня мне Гриша песенку новую спел. – Ага. Ну-ка… Сто сорок пять да тридцать четыре. А? Ну-ну… – А вот так… Анки-дранки, Девер-друг, Тибер-фабер, Тибер-фук. Ани-драни, Ветер-сани, И-ни-и-ни-и-ни-ам!.. – Та-ак… Хорошо… Спутал ты меня… – Папаша, а я сегодня на водокачке был… У меня захватывает в груди. Я буду просить сейчас… Он сделает… А вдруг? Вдруг он скажет, как говорит иногда, – «не твое дело»? – Мы с Васькой были и Драп… – Что еще? Какой Драп? – А мальчик у сапожника… – Погоди ты!.. Опять все перепутал!.. И что ты, братец, лезешь с пустяками! Сиди и молчи. Я долго-долго смотрел в одну точку, на склоненную голову отца с прядью волос надо лбом. Я щурю глаза, и голова его делается маленькой-маленькой, начинает уходить дальше, дальше… Дремлется. И вдруг перед глазами выдвигаются лошадиные морды. Я вздрагиваю и открываю глаза. – Папаша, – едва выговариваю я. – Папаша… Сахарную… завтра… – Сиди смирно! Я так ясно вижу, как завтра огромный коновал, страшный, с зверским лицом разбойника, приходит к Сидору. Он накидывает петлю и тянет Сахарную в дверь водокачки. Она упирается; но Сидор выталкивает ее. Смотрят лошади, голуби бьются под крышей. Они вылетают из двери и кружатся в воздухе, а коновал уже ведет Сахарную по огородам. Она не может идти, у ней кружится голова, она ничего не видит. А коновал тянет и тянет. Он нагнул голову и не замечает, как Васька и Драп подкрадываются с боков, а я с луком и стрелами выскакиваю из-за кучи навозу. У Драпа чугунка. Мы отбиваем Сахарную, коновал гонится, но у него очень тяжелые сапоги, и мы несемся во весь дух, и Сахарная, конечно, понимает, в чем дело, и напрягает последние силы. Гришка помогает нам запереть ворота. Тут мысли мои обрываются, я вздрагиваю. Отец уже два раза окликнул меня. – Заснул, что ли? Ну, иди, получай… Но мне невесело. Бывало, я всегда с нетерпением ждал этого, срывался с места и смотрел, сколько «осталось». Все копейки с целых рублей шли в мою глиняную копилку на разные разности. |
| «На рассвете 26 ноября мы пришли в Студянку. На противоположном берегу не видно было никаких приготовлений к защите, так что, если бы император сохранил понтонный парк, который он приказал сжечь за несколько дней до этого в Орше, армия смогла бы переправиться через Березину немедленно». Левый берег реки – возвышенный, а правый – низкий и болотистый. Через непроходимые болота проложены гати и мосты, так называемое Зембинское дефиле – единственный путь по которому Наполеон мог, переправившись через Березину, продолжить отступление со своей армией. Даже если бы армия Чичагова не смогла бы воспрепятствовать Наполеону переправиться на правый берег, она могла бы просто запереть его, захватив дефиле или разрушив мосты и гати через него. Бивак в Студянке, 26 ноября 1812 года. Художник Христиан Вильгельм Фабер дю Фор -Я обманул адмирала! Таким образом, армия Наполеона оказалась зажатой между Березиной, главными силами под командованием Кутузова, препятствовавшими его движению в южном направлении, корпусом Витгенштейна, теснившем его с севера, Милорадовичем и Платовым, теснившими с тыла и армией Чичагова, которая опередила Наполеона и была уже на западном правом берегу Березины. Очевидец событий граф Сегюр пишет: Наполеон «решается перейти Березину и село Веселово и направиться прямо на Вильно по Вилейке, избегая русского адмирала. Но 24 ноября он узнал, что может попытаться переправиться только в Студянке; в этом месте река имеет пятьдесят четыре сажени ширины, шесть футов глубины, а на другом берегу придется выходить на болото, под огнем господствующей над местностью позиции, сильно укрепленной неприятелем. Итак, надежда пройти между двумя русскими армиями была потеряна: теснимый армиями Кутузова и Витгенштейна к Березине, Наполеон должен был перейти эту реку, несмотря на то, что на берегах ее стояло войско Чичагова. С 23 числа Наполеон готовился к этому безнадежному предприятию. И прежде всего, он велел принести орлы от всех корпусов и сжечь их». Далее, Сегюр пишет, что 26 ноября первые лучи озарили русские «батальоны и артиллерию, стоявшие против хрупкого сооружения, на достройку которого Эбле требовалось еще восемь часов. Несомненно, они ждали рассвета только затем, чтобы лучше видеть цель. Рассвело: мы увидели большие костры, пустынный берег и на холмах тридцать удалявшихся пушек! Одного их ядра было достаточно, чтобы уничтожить единственную спасительную доску, переброшенную с одного берега на другой; однако же русская артиллерия отступала в то время, как наша становилась на позицию. |
| Немессианское понимание нашего места долгое время оставалось исключительным достоянием иудеев, среди которых оно находит себе защитников в очень раннее время. Так, из сочинения Иустина Мученика , «разговор с Трифоном иудеянином» узнаем, что уже в первое время христианства наше пророчество служило предметом спора между иудеями и христианами, причем иудеи старались отстоять именно ту мысль, что в этом пророчестве совсем нет речи о Мессии (см. §§ 67, 77 и др.). Между христианами же совершенно немессианское понимание нашего места начинает находить себе защитников довольно поздно и именно, можно сказать, только со второй половины прошлого столетия. Первым на христианскую почву такое понимание перенес И. Фабер 160 . Ему последовал Изенбиль, вслед за которым немессианское понимание нашего места начало приобретать себе между христианами все больше и больше защитников, особенно между протестантскими толкователями. Все эти толкователи, при всем своем согласии и единодушии в отрицании мессианского понимания нашего места, в своих собственных объяснениях этого места во многом несогласны между собой. Главное разногласие у них встречается в определении того, кого нужно разуметь под almah в нашем месте. От различия взгляда на almah зависит также различный взгляд и на личность Еммануила. Еще не входя в рассмотрение этих взглядов, можем заметить, однако, что уже самое разногласие это между немессианскими толкователями, разногласие, касающееся понимания существенной стороны нашего пророчества, служит признаком нетвердости, неосновательности и непригодности для нашего места немессианского понимания. В самом деле, откуда могло бы родиться такое разногласие между немессианскими толкователями, если бы в Ветхом Завете было такое лицо, к которому с достоверностью, без всякой натяжки и во всей своей полноте, могло бы быть приложено все то, что в нашем месте предсказал пророк об Еммануиле? Самое рассмотрение различных немессианских объяснений нашего места, надеемся, с достаточной ясностью и убедительностью покажет неправильность этих объяснений и вообще непригодность немессианского понимания для нашего места. |
| – «На собраниях он проливает крокодиловы слезы», – продолжал я торопливо. – «Эту крайне вредную затею он провел, чтобы захватить популярность». Да, «популярность». «Он подлизался к советской власти». «Мы должны выполнить наш лаояльный долг». Может быть, я что-нибудь и перепутал. Но мне легче было повторить наизусть все, что я накануне слышал, чем рассказать своими словами. Во всяком случае, Кораблев понял меня. Он отлично понял меня. Глаза его вдруг потеряли прежнее расплывчатое выражение, легкая краска проступила на щеках, и он быстро прошелся по комнате. – Это весело, – пробормотал он, хотя ему было совсем не весело. – А ребята, значит, не хотят, чтобы театр закрыли? – Ясно, не хотят. – И ты из-за театра пришел? Я промолчал. Может быть, из-за театра. А может быть, потому, что без Кораблева в школе стало бы скучно. Может быть, потому, что мне не понравилось, что они так подло сговаривались вытурить его из школы… – О, дураки, – неожиданно сказал Кораблев, – скучнейшие в мире! Он крепко пожал мне руку и опять стал задумчиво ходить из угла в угол. Так-то расхаживая, он вышел, должно быть, на кухню, принес кипятку, заварил чай, достал из стенного шкафчика стаканы. – Хотел уехать, а теперь решил остаться, – объявил он. – Будем воевать. Верно, Саня? А пока выпьем-ка чаю. Не знаю, состоялось ли заседание школьного совета, на котором Кораблев должен был сурово расплатиться за «вульгаризацию идеи трудового воспитания». Очевидно, не состоялось, потому что он не расплатился. Каждое утро, как ни в чем не бывало, «Усы» расчесывал перед зеркалом усы и шел на урок… Через несколько дней театр объявил новую постановку: «На всякого мудреца довольно простоты», и роль мудреца играл Гришка Фабер. По роли – ему лет двадцать пять, но он предпочел играть человека средних лет, с лысиной и золотыми зубами. Все время он барабанил пальцем по столу, как Николай Антоныч, и вообще играл бы очень хорошо, если бы не так орал. Из райкома комсомола пришли два черных курчавых мальчика и предложили организовать в нашей школе комсомольскую ячейку. Валька спросил с места, можно ли записываться детдомовцам, и, они ответили, что можно, но только начиная с четырнадцати лет. Я сам не знал, сколько мне лет. По моим расчетам выходило – скоро тринадцать. На всякий случай я сказал, что четырнадцать. Но мне все-таки не поверили. Быть может, потому, что я был тогда очень маленького роста. |
| – И даже накормить лисьим обедом, – сказал Павел Петрович. – А что сегодня у нас? – Помидоры и манная каша. – Покажите ему «джунгли», – сказал Валя. Володя покраснел и, кажется, перестал дышать, услышав это слово. Еще бы! Джунгли! – Павел Петрович, а можно мне сперва в «джунгли»? – шепотом спросил он. – Нет, сперва в кухню, а то завтрак пропустим! Они ушли, и мы с Валей остались вдвоем. Он пустился было угощать меня, заварил чай и принес из кухни ватрушку. – Это у нас в столовой готовят! Правда, недурно? От ватрушки тоже пахло каким-то зверем. Я попробовал и сказал, как наш детдомовский повар, дядя Петя: – А! Отрава! Валя счастливо засмеялся. – Где они все? Где Танька Величко? Гришка Фабер? Где Иван Павлыч? Что с ним? – Иван Павлыч ничего, – сказал Валя. – Я как-то был у него. Он и о тебе справлялся. – Ну? – Я сказал, что не знаю. – Ну да, ты не знаешь! Еще бы! А кто звонил тебе в Москве? Тебе передали? – Передали. Но мне сказали, что звонил летчик. А я тогда не знал, что ты летчик. – Врешь ты все! А как же ты здесь очутился? – А я, понимаешь, придумал одну интересную штуку, – сказал Валька, – от которой они быстро растут. – Кто? – Лисицы. Я засмеялся. – Опять изменение крови в зависимости от возраста? – Что? – Изменение крови у гадюк в зависимости от возраста, – повторил я торжественно. – Это тоже была такая штука, которую ты придумал. Черт, но как я рад, что я тебя вижу! И я действительно был очень рад, от всего сердца! Мы с Валей всегда любили друг друга, но мы не знали, как это хорошо – вдруг встретиться нежданно-негаданно через несколько лет, когда вся прежняя жизнь кажется полузабытой. Мы стали говорить о Кораблеве, но в это время Валя вспомнил, что ему нужно дать лисенятам какое-то лекарство. – Так распорядись, чтобы дали! – Нет, понимаешь, это я должен сам дать, лично, – озабоченно сказал Валя. – Это вигантоль, от рахита. Ты подождешь меня? Я скоро вернусь. Мне не хотелось расставаться с ним, и мы пошли вместе. Глава 10. Спокойной ночи! Начинало уже темнеть, когда Володя вернулся из «джунглей» – так, оказывается, назывался в совхозе отгороженный участок леса, где звери жили на свободе. Домики, в которых жили лисы, – вот что больше всего его поразило. |
| Майор не зевает, он выходит из своего убежища и поднимает ту же самую половицу. О, какое множество денег! Ассигнации лежат пачка к пачке, а между ними кожаные мешочки, полные серебра. Майор берет ровно столько серебра, сколько ему необходимо для одной пули; к деньгам он не притрагивается. Когда он вновь спускается с колокольни, ружье его заряжено серебряной пулей. Он идет и раздумывает над тем, какую еще удачу заготовила ему эта ночь. Ведь всякий знает, что самое невероятное случается именно в ночь под четверг. Первым делом он направляется к дому органиста. Подумать только, если бы этот каналья медведь знал, что коровы Фабера стоят в каком-то полуразвалившемся сарае, чуть ли не под открытым небом! Но что это? Он и в самом деле видит, как чья-то черная огромная тень движется через поле к сараю Фабера; не иначе — это медведь. Майор вскидывает ружье и уже готов выстрелить, как вдруг что-то останавливает его. Перед ним во мраке встают заплаканные глаза юнгфру Фабер, и он думает, что хорошо бы хоть чем-нибудь помочь ей и пономарю, хотя ему и не легко отказаться от желания самому прикончить большого медведя с Гурлиты. Впоследствии он сам признавался, что отказаться от права на медведя стоило ему огромных усилий, но маленькая юнгфру была такой прелестной, такой очаровательной, что желание помочь ей пересилило все остальное. Он идет к пономарю, будит его, выводит полуодетым во двор и говорит, что он должен застрелить медведя, который крадется по полю, к дровяному сараю Фабера. — Если ты застрелишь этого медведя, то уж тогда органист конечно отдаст за тебя сестру, — поясняет он, — потому что тогда ты сразу сделаешься всеми уважаемым человеком. Это ведь не простой медведь, и всякий считал бы за честь подстрелить его. Он сам вкладывает в руки пономаря ружье, заряженное пулей из серебра и колокольной меди, отлитой на колокольне в четверг ночью, в новолуние. Он не может побороть в себе чувства зависти оттого, что кто-то другой, а не он застрелит огромного лесного владыку, старого медведя с Гурлиты. |
| 1480-1541), который вместе с М. Буцером (1491-1551) возглавлял реформационное движение в этом городе и руководил местной протестант. общиной. С целью избежать возможного преследования со стороны франц. властей Л. д " Э. и Руссель скрывались под вымышленными именами; известно, что Л. д " Э. выбрал себе псевдоним Антоний Пилигрим (Peregrinus, т. е. Странник). В Страсбурге Л. д " Э. продолжил переводить Библию на франц. язык, приступив к работе над книгами ВЗ. Он встречался и вел беседы с представителями франц., нем. и швейц. реформационного движения: Ф. Ламбером (1487-1530), Б. Вольфхартом ( 1543) и др.; в этот период в городе также жили и проповедовали его ученики и бывшие сотрудники Фарель и д " Аранд. Активного участия в религ. жизни Страсбурга Л. д " Э. не принимал; Руссель в письмах с восхищением отзывался о проводимых Капито и Буцером церковных и литургических реформах, однако об отношении к ним Л. д " Э. ничего не известно (см.: Bedouelle. 1976. P. 107-109). Весной 1526 г. Л. д " Э. получил от кор. Франциска I приглашение вернуться во Францию и сразу же принял его. То, что Л. д " Э. предпочел вернуться к жизни ученого-гуманиста во Франции, а не заниматься евангельской проповедью и проведением церковных реформ там, где для этого существовали благоприятные условия, свидетельствует о том, что радикальные реформационные устремления нем. и швейц. проповедников не были ему близки. Покинув Страсбург в сер. апр. 1526 г., Л. д " Э. на пути во Францию посетил Базель, где встретился с И. Эколампадием (1482-1531), возглавлявшим местную протестант. общину, а также с жившим в этот период в Базеле Эразмом Роттердамским. 29 июня 1526 г. Л. д " Э. прибыл в Блуа ко двору кор. Франциска I. Вскоре он занял место библиотекаря в королевском замке; с этого времени офиц. должность и близость к королю служили для Л. д " Э. надежной защитой от нападок противников. Эразм Роттердамский в одном из писем с удовлетворением замечал: «Иаков Фабер с почетом призван обратно во Францию, откуда прежде бежал из-за страха, и король высоко ценит его» ( Desiderius Erasmus. |
| расширенный поиск подписаться на rss-kahaл мобильная версия купить Православную энциклопедию Добро пожаловать в один из самых полных сводов знаний по Православию и истории религии Энциклопедия издается по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и по благословению Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Как приобрести тома " Православной энциклопедии " 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ЛЕФЕВР Д " ЭТАПЛЬ предыдущая статья следующая статья печать библиотека 40 , С. 661-676 опубликовано: 19 июня 2020г. Содержание ЛЕФЕВР Д " ЭТАПЛЬ [Франц. Lefèvre d " Étaples; лат. Faber Stapulensis, Фабер Стапулийский (Этапльский)] Жан († 1536, Нерак, Франция), католич. философ, богослов, экзегет, переводчик, церковный деятель; ведущий представитель франц. позднеренессансного гуманизма . Происхождение и образование Ж. Лефевр д’Этапль. Гравюра. 1664 г. Мастер М. ван Зоммер Ж. Лефевр д’Этапль. Гравюра. 1664 г. Мастер М. ван Зоммер Точная дата рождения Л. д " Э. неизвестна; опираясь на неск. косвенных свидетельств, исследователи полагают, что он род. между 1450 и 1460 гг. (см.: Carri è re. 1947. P. 110; Bedouelle. 1976. P. 7; Idem. 1982. S. 781; Idem. 2002. P. 19; более вероятной является поздняя датировка). Л. д " Э. происходил из г. Этапль в Пикардии, в адм. отношении входившего в состав герц-ства Бургундия, а в церковном отношении принадлежавшего к диоцезу Теруан; наименование родного города стало прозвищем Лефевра, отличавшим его от др. современников с таким же родовым именем. Сведения о ранних годах жизни Л. д " Э. и о полученном им первоначальном образовании не сохранились. Первое упоминание о Л. д " Э. в документальных источниках связано с присвоением ему в 1479 г. степени бакалавра свободных искусств (см. Artes liberales ) в Парижском ун-те (см.: Carri è re. 1947. P. 111; сохр. соответствующая запись в актах ун-та). Поскольку в этот период начальная степень обычно присваивалась после 4 лет обучения в ун-те, исследователи заключают, что Л. д " Э. прибыл в Париж ок. 1475 г. Вероятно, сначала он обучался грамматике и др. наукам тривиума в коллеже Бонкур (лат. Collegium Bone Curie), к к-рому приписывались студенты из диоцеза Теруан; дальнейший курс свободных наук он слушал вместе с др. представителями пикардийской «нации» в коллеже Кардинала Лемуана (лат. Collegium Cardinalis Monachi; назван в честь основавшего его в нач. XIV в. кард. Ж. Лемуана (1250-1313)). |
|
|
