| Но с обеими реконструкциями нельзя согласиться. Они исполнены без тщательного исследования следов крепления тябл иконостаса во владимирском соборе и опираются на поздние источники, отражающие его состав, по-видимому, с теми изменениями, которым он подвергся до конца XVII в. В реконструкции. разработанной М. А. Ильиным, наибольшие возражения вызывает не то. что для раннего XV в. здесь слишком велик праздничный ряд 907 , – ведь чин, помещенный на эпистилии из церкви Панагии Теоскепастис, почти столь же обширен. Неправдоподобно предположение, что боковые крылья древнего иконостаса распространялись на пристроенные князем Всеволодом галереи-притворы, восточные компартименты которых не имели прямой функциональной связи с алтарным пространством собора 908 . Вместе с тем, даже сохранившихся икон деисусного чина слишком много для размещения их только в предалтарном пространстве собственно собора, с разрывами на западных гранях алтарных столпов. Неубедительна и схема расположения ярусов иконостаса в двух разных пространственных планах, исполненная В. В. Филатовым также не на основе натурных исследований, но лишь в оправдание несогласованности размеров икон с архитектурой алтарной части храма в том случае, если этот иконостас действительно расчленялся алтарными столпами 909 . Реконструкция Н. К. Голейзовского и В. В. Дергачева, не приемлемая в целом, содержит неточности и в характеристике сюжетно-иконографического состава этого, как они считают, дионисиевского иконостаса. Распространенные в праздничных чинах с древнейших времен мариологические сюжеты они оценивают как редкие и полагают, что в «Васильевском» чине не было «Рождества Богородицы» и «Введения во храм» 910 , хотя на происходящих оттуда иконах с этими названиями имеются остатки красочного слоя начала XV в. 911 В. Г. Брюсова попыталась примирить предложенные Н. К. Голсйзовским и В. В. Дергачевым реконструкцию и интерпретацию истории иконостаса со стилем его икон. Связав их с творчеством как Андрея Рублева, так и Дионисия, она предположила, что иконостас начала XV в. был около 1481 г. перенесен в московский Успенский собор, где его только поновил Дионисий со своей артелью, а в середине XVII в. он был возвращен во владимирский Успенский собор 912 . В результате история памятника представилась еще более путаной. |
| – Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, – холодно сказал рабочий и пошел прочь. Солдаты подтвердили: “Вот это верно!” – и тоже отошли». «“Мы вас всех перережем”, – холодно сказал рабочий и пошел прочь. Солдаты подтвердили: “Вот это верно!”» А вот 10 февраля. Со времени октябрьского переворота прошло всего лишь два с половиной месяца. «Мир, мир, а мира нет. “Между народом Моим находятся нечестивые; сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей. И народ Мой любит это. Слушай, земля: вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их”. Это из Иеремии – все утро читал Библию. Изумительно. И особенно слова: “И народ Мой любит это… вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их”. Потом читал корректуру своей “Деревни” для горьковского книгоиздательства “Парус”. Вот связал меня черт с этим заведением! А “Деревня” вещь все-таки необыкновенная. Но доступна только знающим Россию. А кто ее знает? Потом просматривал (тоже для “Паруса”) свои стихи за 16 год. Хозяин умер, дом забит, Цветет на стеклах купорос, Сарай крапивою зарос, Варок, давно пустой, раскрыт, И по хлевам чадит навоз… Жара, страда… Куда летит Через усадьбу шалый пес? Это я писал летом 16 года, сидя в Васильевском, предчувствуя то, что в те дни предчувствовалось, вероятно, многими, жившими в деревне, в близости с народом. Летом прошлого года это осуществилось полностью: Вот рожь горит, зерно течет,– А кто же будет жать, вязать? Вот дым валит, набат гудет,– Да кто ж решится заливать? Вот встанет бесноватых рать И как Мамай всю Русь пройдет…» Еще из февральских «засечек»: «Приехал Д. – бежал из Симферополя. Там, говорит, “неописуемый ужас”, солдаты и рабочие “ходят прямо по колено в крови”. Какого-то старика полковника живьем зажарили в паровозной топке. Извозчик возле “Праги” с радостью и смехом: “Что ж, пусть приходит. Он, немец-то, и прежде все равно нами владал. Он уж там, говорят, тридцать главных евреев арестовал. А нам что? Мы народ темный. Скажи одному “трогай”, а за ним и все». |
| Брат, потушив свечу, заснул. Но я даже не мог раздеться, лег не раздеваясь и, как только тоже дунул на свечу и на миг забылся, тотчас же увидел себя в зале – и в диком ужасе очнулся. Я сел и с бьющимся сердцем стал смотреть в темноту, слушать малейший шорох. Все было необыкновенно, страшно тихо, – слышалось только отдаленное, невнятное чтение в зале… Я сделал над собой крайнее усилие, скинул ноги с дивана, распахнул дверь кабинета, на цыпочках перебежал темный коридор и прильнул ухом к двери, под которой светилось из зала. – Господь царствует, он облечен величием, облечен Господь могуществом, – негромко, деревянно и поспешно говорил за дверью дьячок. – Возвышают реки, Господи, возвышают реки голос свой, возвышают реки волны свои… В начале ты основал землю, и небеса – дело рук твоих… Они погибнут, а ты пребудешь, и все они, как риза, обветшают, и, как одежду, ты переменишь их… Да будет Господу слава вовеки, да веселится Господь о делах своих! Дрожь восторженных слез охватила меня, я пошел поспешно по темному коридору в темную заднюю прихожую и на заднее крыльцо. Я обошел дом и остановился среди двора. Было темно и как-то особенно, как бывает только ранней весной, чисто, свежо, тихо. Земля подмерзла, была тугая. Какое-то тончайшее и чистейшее дыхание чуть серебрилось между землей и чистым звездным небом. В тишине, вдали, мерно и глухо шумела в долине весенняя река. Я посмотрел в темноту за долину, на противоположную гору, – там, в доме Виганда, одиноко краснел, светился поздний огонек. – Это она не спит, – подумал я. «Возвышают реки голос свой, возвышают реки волны свои», – подумал я, и огонек лучисто задрожал у меня в глазах от новых слез – слез счастья, любви, надежд и какой-то исступленной, ликующей нежности. Книга третья I Та страшная весенняя ночь в Васильевском памятна мне тем более, что она была накануне похорон. Я заснул в эту ночь лишь под утро. Я не в силах был вернуться в дом сразу, – слишком зловеще темнели в звездном свете его очертания и чернела возле крыльца крышка гроба… Я ушел в поле, долго шел в темноте куда глаза глядят… Вернулся я, когда на востоке уже белело и по всему селу пели петухи, прокрался в дом тем же задним ходом и тотчас заснул. |
| Питая твёрдую уверенность, что в том движении в области византиноведения, которое падает на последнюю четверть истекающего столетия, сказалась назревшая потребность русской науки, которая и выразилась как в учёных трудах Васильевского, так и в нарождающейся под его профессорским влиянием школе молодых византинистов, мы не имеем оснований предаваться унынию и печали при мысли о будущих судьбах русского византиноведения. Если Византия в настоящее время не находится более в том состоянии, когда она представлялась загадкой во всемирной истории, то этим мы обязаны в значительной мере мастерским исследованиям Васильевского, на которых лежит печать таланта. Потеряв своего вождя, русские византинисты могут с гордостью называть его имя и с благодарностью извлекать полезные уроки из его сочинений. Во имя благодарной памяти к учителю 1 – ещё два слова к ученикам В.Г. Васильевского . В попытке оживить византийские занятия в настоящее время замечается благородная конкуренция, вследствие которой мы становимся свидетелями небывалого подъёма интереса к этим занятиям в Западной Европе и в России. Мне казалось бы делом первостепенной важности рассмотреть учёные труды Васильевского по связи с общим движением в византийской науке за последние годы. Это столько же полезно с точки зрения задач византиноведения в России, сколько в частности для подведения итогов заслугам, оказанным Васильевским. Было бы поэтому весьма желательно сделать предметом специального изучения, предметом диссертации на учёную степень – историю византиноведения в последней четверти столетия и отметить, на основании параллельного изучения этой истории в России и в Западной Европе, те задачи и проблемы, которые в науке поставлены на очередь и которые могут считаться наиболее важными и обязательными в настоящее время. В частности, ради поддержания интереса в России к византийским занятиям, было бы желательно отобрать лучшие исследования Васильевского и переиздать их с той целью, чтобы они могли служить в качестве пособия в исторических семинариях при университетах, для толкования и объяснения византийских письменных памятников, ибо не подлежит сомнению, что редкое сочетание счастливых дарований у Васильевского получает прекрасную гармонию в бесподобной отделке частных вопросов и в превосходном освещении отдельных памятников. |
| Многие из утверждений В. Г. Васильевского весьма дискуссионны и отвергнуты критикой уже в наше время. Но в 70-е годы, когда В. Г. Васильевский работал над «Запиской греческого топарха», состояние памятников и источников было совсем не такое, как в начале XX столетия, во время разбора работы В. Г. Васильевского Ф. Вестбергом или А. Васильевым . Надо учесть, что В. Г. Васильевский во многих вопросах в своей «Записке» шёл целиной, непроторенными тропинками – и шёл смело, выдвигал смелые гипотезы, вносил смелые новые решения и вёл за собой этим путём, путём дерзаний, русскую историческую науку. Последней частью «Русско-византийских отрывков» является «Хождение апостола Андрея в стране Мирмидонян». В научном творчестве р. Г. Васильевского должна быть отмечена одна особенность, проходящая красной нитью через большинство его работ, – это обширное привлечение и использование первоисточников, а равным образом и литературы, относящейся к изучаемому им вопросу. В. Г. Васильевский привлекает самый разнообразный источниковедческий материал. В этом отношении он не знает границ. Свободно и легко вводит он в научный оборот источники, крайне различные по географическому происхождению или же обозначаемые далеко отстоящими одна от другой хронологическими датами, причём среди тех и других мы можем найти материал самого различного жанра и содержания. Если мы с этой точки зрения подойдём к статье «Хождение апостола Андрея в стране Мирмидонян», то увидим, что она очень характерна для научного творчества В. Г. Васильевского . Центральное место в этой работе автор отводит апокрифам. Исследование апокрифического материала в «Хождении» В. Г. Васильевский произвёл мастерски, с большим научным остроумием, что позволило ему вскрыть и объяснить ряд исторических фактов при помощи апокрифических источников. Заслуга В. Г. Васильевского при изучении им «Хождения» заключается ещё и в том, что он сделал попытку поставить в связь византийскую легенду, перешедшую в апокриф о хождении апостола Андрея, с историческими данными и историческими событиями, приуроченными к древнерусской истории, и тем самым указал, что при надлежащей проверке и научной критике «Хождение апостола Андрея в стране Мирмидонян» может быть использовано как исторический источник. |
| Устав общества трезвости при Богородице-Рождественской, села Васильевского, церкви Можайского уезда//ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 542. Д. 3. Л. 2. Устав общества трезвости при Христорождественской, села Рождествена-Шарапова, церкви Московского уезда//ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 548. Д. 7. Л. 5. Устав общества трезвости при Христорождественской, села Рождествена-Шарапова, церкви Московского уезда. Л. 5; Устав Серпуховского общества трезвости и трудовой жизни. Л. 7; Устав общества трезвости при Богородице-Рождественской, села Васильевского, церкви Можайского уезда. Л. 2; Устав общества трезвости при Покровской, села Покрова-Разницы, церкви Подольского уезда//ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 543. Д. 3. Л. 2 об. Устав общества трезвости при Богородице-Рождественской, села Васильевского, церкви Можайского уезда. Л. 2. Устав общества трезвости при Покровской, села Покрова-Разницы, церкви Подольского уезда. Л. 2. Устав общества трезвости при Христорождественской, села Рождествена-Шарапова, церкви Московского уезда. Л. 5; Устав Серпуховского общества трезвости и трудовой жизни. Л. 7 об.; Устав общества трезвости при Богородице-Рождественской, села Васильевского, церкви Можайского уезда. Л. 3; Устав общества трезвости при Покровской, села Покрова-Разницы, церкви Подольского уезда. Л. 2 об. – 3. Устав общества трезвости при Христорождественской, села Рождествена-Шарапова, церкви Московского уезда. Л. 5; Устав Серпуховского общества трезвости и трудовой жизни. Л. 9 об.; Устав общества трезвости при Богородице-Рождественской, села Васильевского, церкви Можайского уезда. Л. 3; Устав общества трезвости при Покровской, села Покрова-Разницы, церкви Подольского уезда. Л. 3. скрыть способы оплаты Смотри также Комментарии Елена 30 апреля 2017, 13:35 Хорошая статья, спасибо. но ссылка 35 не соответствует действительности, Цитата,видимо, из другого источника. Хотелось бы получить настоящую. Сергий Николаевич Горбенко, Киев 19 февраля 2013, 03:00 Огромное спасибо за шикарный труд!!!! Ну если предки деревенские были такие умные неужели мы хуже!!Теперь за дело пора в школах, в армии, военных училищах и высших учебных заведениях и предприятиях и конечно приходах открывать уголки трезвости где учить не только против пьянства, блуда, сигарет, наркоты, игровой зависимости,.. |
| Из остальных исследований В. Г. Васильевского необходимо отметить исследования, посвященные изучению внутренней истории византийского государства, а именно социального строя империи. Это широкоизвестные статьи В. Г. Васильевского «Законодательство иконоборцев» и «Материалы для внутренней истории Византийского государства». И сейчас ещё, спустя 60 лет с момента опубликования работ В. Г. Васильевского, когда и заграницей и у нас появились новые изыскания по этой теме, византиноведение не может похвастать тем, что в области внутренней истории Византии для науки всё ясно и всё решено. Во времена же В. Г. Васильевского это был почти совершенно не разработанный отдел византийской истории, представлявший большие трудности при его изучении вследствие обилия специфических терминов, требовавших предварительной большой работы по их разъяснению и комментированию, вследствие своеобразия отношений между классами в византийском обществе, а глазное, вследствие не разработанности источников. Известно, что даже такой специалист, как Цахарие фон Лингенталь, не был в состоянии разъяснить некоторое вопросы. Молодой учёный В. Г. Васильевский прекрасно справился с поставленной задачей. Итоги его работы были весьма значительны. Академик С. А. Жебелев определяет их следующим образом: " Он (В. Г. Васильевский. – Н. Л. ) указал на многие источники по истории византийского крестьянства и византийской податной системы, перевёл или изложил самые запутанные тексты и этим сделал доступными для понимания нелёгкие по языку новеллы византийских императоров и документы, сопоставленные в издании Миклошича и Миллера. В. Г. Васильевский определил время издания Эклоги и Земледельческого закона, объяснил, что представляла собой крестьянская община в Византии XIII века и как она разложилась, какие меры принимались в защиту крестьянского землевладения; познакомил нас с положением крепостных, с крестьянскими наделами; объяснил многие, до того непонятные термины» 27 . Работа В. Г. Васильевского положила начало в русской науке изучению внутренней истории Византии, указала пути, по которым должно было идти в дальнейшем это изучение. |
| Письмо его же к А. С. Сыромятникову (от апреля 1780 г.) с благодарностью за присланные печатные книжки против раскола (л. л. 37–38). 14 . Письмо некоего Якова Лавренцева (села Груздева см. л. 52 об.) к Гавриилу Григорьевичу Шипулину с благодарностью за содействие при обращении из раскола (л. 39). 15 . Два письма известных лиц о пользовании книжками и тетрадями против раскола (л. 39 об. – 40). 16 . Письмо жителя с. Васильевского Гаврилы Григорьева Шинулина (от 20 мая 1781 года) к А. С. Сыромятникову об издании книг против раскола (л. л. 41–42). 17 . Письмо из с Васильевского от него же (от 4 июня 1781 г.) в Москву «благоприятелям» (в том числе Сыромятникову) с благодарностью за душеспасительные беседы и книжки (л. л. 43–45). 18 . Письмо из с. Васильевского от Гаврилы Григорьева Шипулина (от 1 мая 1780 г.) А. С. Сыромятникову с благодарностью за присланные вновь напечатанные книжицы (л.л. 46–48). 19 . Письмо некоего Якова Лаврентьева к Гавриилу Григорьеву Шипулину с благодарностью за содействие при обращении из раскола (л. л. 48–49 ср. с л. 39). 20 . Два письма Гаврилы Григорьева в С.-Петербург к Ивану Иванову Бабурину и А С. Сыромятникову (от 1 мая 1780 г.) о пользовании книжками и тетрадками против раскола (л. л. 49–51 ср. л. 39–40). 21 . Письмо жителя села Васильевского Гаврилы Григорьева Шипулина (от 20 мая 1781 года) к А. С. Сыромятникову об издании книг против раскола (л. л. 51–54). 22 . Письмо в С.-Петербург от жителя града Мологи Григория Михайлова Новотелкова к Сыромятникову от 10 февраля 1786 года: «Милостивый мой благодетель и отец А... Стеф... Данные мне от вас в Ярославле из старопечатных святого Писания книг выписки столько меня о неоспоримой истинне святые церкве уверили, что как скоро я их рассмотрел, то почти в тоже самое время благоволили Спаситель просветить ум мой неизреченным светом благодати Своея, при котором удобно мог я рассмотреть свое неправое в расколе мудрование и непокорство святей церкве, которое тогдаж и все свои душепагубные заблуждения оставя, и вышел из тьмы на свет истинны, хотя враг души наших со своими слугами и единомысленники и первыми и злохитрственными ево сетми и старался удержать меня на своей стороне, однако оные сети удержать меня при помощи Божией не сильны стали. |
| Никогда не забыть того сильного впечатления, какое произвело в среде интересовавшихся русским историческим движением появление первой по времени статьи Васильевского по Византии, с которой и начинается его научная известность. Это была статья «Византия и печенеги», помещённая в Журнале Министерства Народного Просвещения (ноябрь и декабрь 1872), на страницах которого печаталось затем большинство сочинений, написанных Васильевским. Большой почитатель и товарищ нашего учёного по профессуре, К.Н. Бестужев-Рюмин, нередко поощрял петербургских молодых людей примером Васильевского и ссылался именно на эту статью в доказательство той мысли, что византийские занятия могут открывать неожиданные и блестящие перспективы для русского историка. Кстати уже два слова о Константине Николаевиче. Я не знаю человека, который бы так живо и любовно интересовался успехами русской науки и который бы с такой настойчивостью пропагандировал сроди петербургской молодежи занятия Византией. Уже находясь на краю могилы и сам будучи лишён сил для серьёзных занятий, он видел себе отраду в том научном движении, во главе которого стоял Васильевский, «звезда первой величины», по его выражению, и заключал надеждой, что может ему перед смертью удастся ещё читать хотя бы начало византийской истории на русском языке. Надежда эта не оправдалась: Васильевский сошёл в могилу, не успев привести в порядок свои произведения, а византийской истории на русском языке и доселе ещё не появлялось. И по своему внутреннему значению, и по живости изложения, и по методическим приёмам – упомянутая статья «Византия и печенеги» может быть взята как образец для характеристики учёной деятельности Васильевского. Здесь автор особенно наглядно показал применение научного метода к разработке тем, уже, повидимому, старых и значительно разработанных. Здесь находим в высшей степени счастливое соединение научных интересов византийской и общеевропейской истории, которое получает особую привлекательность тем, что вскрывает тесную связь между вопросами чисто византийскими и проблемами общей, а также специально русской истории. Мы не можем при этом не подчеркнуть того обстоятельства, что главнейшим образом производительность Васильевского характеризуется поисками за точками соприкосновения между византийской и русской историей и что наиболее известные и отличающиеся наибольшим мастерством труды его действительно посвящены этим темам, которые, можно надеяться, не вполне ещё им исчерпаны. |
| Весьма существенны результаты исследования Васильевского и в сфере римско-византийского права – «в наиболее важной, как говорил он, области человеческого и общественного развития» . Именно он доказал, что и «Земледельческий закон» и «Эклога» являются результатом правотворчества императоров-иконоборцев и явно ориентированы на регулирование отношений в недрах славянских поселений в империи и их отношений с властями . Вопреки сильным тогда в России славянофильским тенденциям Васильевский высказывал твердое убеждение в том, что «Закон судный людем» не более чем славянская переделка «Эклоги» и вообще, что всякий раз, когда встречаются одинаковые нормы в памятниках права славян и Византии, следует делать вывод о бесспорно византийском происхождении таких норм . После опубликования именно этих работ Васильевского по внутренней истории Византии ряд виднейших византинистов Запада отчетливо осознали: профессиональные исследования в области истории Византии неизбежно будут ущербными без непосредственного (в русском оригинале) знакомства с трудами российских ученых. В глухом занавесе (rossica et neo-graeca non leguntur), отделявшем западную науку от русской (последнюю от западной он никогда не отделял), появился просвет... Уместно подчеркнуть именно здесь, что все последующие, новые и новейшие концепции эволюции аграрных отношений в Византии, включая последние дискуссии о континуитете и дисконтинуитете, представляют собой в сущности сплошь и рядом лишь либо уточнение, дополнение и развитие, либо опровержение концепции Васильевского. Более того, связь с нею представлений советских ученых об аграрном строе Византии гораздо более прочная, чем они сами желали это обнаружить. Дежурно-самоохранительные и никак уже тогда на исследовательском процессе не отражавшиеся реплики в отношении Васильевского: «буржуазный ученый», «идеализировал монархию», «не видел в классовой борьбе движущей силы истории» и т.п. – ровно ничего не означали и не мешали ни заимствовать, ни развивать идеи ученого. Западные оппоненты долго и остро критиковали советских византинистов-аграрников за их «марксистские» пристрастия там, где имело место в действительности развитие или продолжение старой российской традиции в сфере социально-экономической истории. Даже теперь, когда вновь обнаружилась тенденция почти тотально противопоставить средневековый аграрный строй Запада византийскому и доказать, что парикия не более чем частный случай аренды, следовало бы опровергать не «феодалистов-марксистов», а Василия Григорьевича: это он первый, тщательно интерпретируя новеллы императоров Македонской династии, «ввел всех в заблуждение», не заметив, что новеллы видимо, попросту следствие неоправданной столетней паники слабонервных василевсов, начиная с Романа I Лакапина и кончая Василием II Болгаробойцей... |
|
|
