| Таким образом исправитель непременно должен бить страдальцем, благодаря только своему внутреннему добровольному страданию он и может наполовину как бы изгладить грех и вдохнуть новую силу в борющегося собрата. Таковы нравственные условия воздействия одной личности на другую и таков естественно-психологический путь влияния добродетельного человека на порочного, оканчивающий нравственным обновлением последнего. Здесь оказывается порочному человеку существенная и безусловно необходимая для него помощь; в тоже время не подавляется и его личная самодеятельность: укрепляемый любящим добродетельных другом все-таки сам он должен поработать над собой, сам должен подавить свои страсти (наполовину, или итого больше, уже обессиленные искупительным страданием его друга) и насадить в себе добродетели. То, что может отчасти сделать отдельному человеку при содействии благодати его лучший добродетельный друг, то всецело и для всего человечества должен был однажды совершить Божественный Искупитель. На основании вышеприведенных рассуждений не трудно уже видеть, кем должен был быть Искупитель. Чтобы быть спасителем меня, человека, Он должен быть и сам человеком только безгрешным и святым: иначе и сам он нуждался бы в оправдании. Далее, так как спасать нужно не меня одного, а всех людей, весь человеческий род, то для этого недостаточно уже и быть только человеком: один человек может спасти одного же, спасти же тьмы тем людей – дело вышечеловеческое, ибо требует безграничной нравственной силы и безграничной широты личности; доступно это только Богу, и Искупитель таким образом должен быть человеком и в тоже время Богом, т. е. должен иметь две природы: божескую и человеческую, быть Богочеловеком. Наконец, так как по законам духовной жизни нравственное обновление возможно только чрез слияние личности спасителя с личностью грешника и чрез скорбное переживание и оплакивание всех его грехов и падений, то и Искупитель всего мира должен быть великим и единственным Страдальцем 157 . Он должен свою личность слить со всем человечеством, грехи всех принять на себя и победить их, понесши для этого все, что необходимо было по самому существу дела. |
| Любовь Божия пленяла его и влекла к себе; поэтому телесные предметы не занимали его ума и не волновали сердца: человек был выше всего чувственного и тварного. Предлежавшая человеку богоподобная жизнь требовала, конечно, от него постоянного труда и подвига. Но вот вследствие этой самой трудности, а потом и вследствие искушения от диавола, первые люди, по словам св. Афанасия Великого , вознерадели о совершеннейшем и, поленившись его достигнуть, обратили свой ум и сердце к тому, что было ближе к ним; ближе же к ним было тело и телесные предметы; и вот стали они рассматривать себя и разные чувственные вещи, а рассматривая обольщаться и приходить в вожделение. Так, рассматривая тело, стали приходить в плотское вожделение; рассматривая другие предметы, стали питать вожделение к ним; и так допустили в себя разное вожделение и привязанность ко многим предметам. Душа, лишившись истинного блаженства, в вожделениях своих и стала искать себе удовольствия; в ослеплении своем она не видела, что эти удовольствия ей – несродны. Не желая оставить вожделений, она стала боятся смерти и разлучения с телом; вожделевая же и не получая внутреннего удовлетворения, стала приходить в смятение и в уныние, и страх, от одной вещи устремлялась к другой, от другой – к третьей, снедаемая внутренним пламенем. Уклонившись душой от истинного и божественного, люди стали употреблять на зло и телесные органы: так глаз они обратили на похоть; руки – на убийство и кражи, слух –на преслушание; иные члены вместо законного чадородия – на прелюбодеяние и язык, вместо благохваления – на хулы и злословие; обоняние – на разнообразие благовоний, возбуждающих к похотливости; ноги – на скорость преступлений и чрево – на пьянство и пресыщение 158 . Так произошло полное извращение природы человеческой; и душевные, и телесные силы человека получили превратное направление. На почве отпадения от Бога и образовалась у человека неразумная привязанность к тварном, образовался весь необъятный мир его страстей. Итак страсть есть ненормальное, болезненное состояние нашей природы, после того как утеряна основа истинной жизни. |
| «Сюда собиралась вся деревня; толпились дети; Иисус позволял им подходить к Себе и целовал их ( Мф. 19:13 и след. Мк. 9:36, 10:13 и след.). Женщины приходили умащать Его главу и омывать ноги благовониями. Иногда ученики их отстраняли, но Иисус покровительствовал тем, кто хотел Ему оказать почет ( Мф. 26:7 и след.). Дети и женщины боготворили Его». «Таким образом, нарождающаяся религия во многих отношениях сделалась движением жен и детей. Эти последние составляли вокруг Иисуса как бы юную стражу; они наивно приветствовали Его, называя «Сыном Давидовым», взывая «осанна», нося вокруг Его пальмовые ветви. Они величали Его именами, которыми Сам Он назвать Себя не решался. Он не останавливал их и, когда Его спрашивали об этом, отвечал уклончиво, что хвала в устах младенцев – самая угодная Богу ( Мф. 21:15–16 )». 93 «Земля переживала детство, с его наивными взрывами радости. Все верили, что новое, страстно желанное царство скоро откроется; каждый видел себя уже сидящим на престоле рядом с Учителем ( Лк. 22:30 ). Уже распределяли между собой места ( Мк. 10:37, 40–41 ), пытались считать даже дни»... «Сколько времени продолжалось это упоение, не известно. В течение этого магического привидения (magique apparition) никто не замечал времени, как не замечают его во сне. Обыкновенное измерение времени было не приложимо: неделя могла равняться столетию. Но сколько бы лет или месяцев ни продолжалось это очарование, оно было столь прекрасно, что человечество живет с тех пор воспоминанием о нем по сие время. До такой степени восторга никогда еще не возвышалось человеческое сердце. Блажен, кто мог испытать на себе влияние этого несравненного обольщения! Но еще блаженнее, сказал бы нам Иисус, тот, кто, освободясь от всякого обольщения, умеет в себе самом воспроизводить это небесное явление, не нуждаясь для этого ни в химерном рае, ни в тысячелетнем царстве» 94 . «Конечно, если бы Евангелие ограничилось несколькими главами Матфея и Луки, оно было бы совершеннее; и если бы Иисус умер в тот момент Своего поприща, на котором мы теперь остановились, Его жизнь освободилась бы от некоторых смутных страниц; 95 Он еще чище был бы пред очами Своего Бога, но пред людьми Он остался бы в неизвестности; истина не получила бы своего распространения, и мир не воспользовался бы ею. Для того же, чтобы успеть в мире, всякая идея должна принести свои жертвы, и из этой борьбы на жизнь и смерть ничто не выйдет незапятнанным. В самом деле, добро сознать не значит все; надобно уметь пустить его с успехом в люди, а для этого требуются пути не безусловно чистые» 96 . |
| Хотя в нашу прямую задачу и не входит – подробно разбирать приведенные воззрения Ренана, – все относящееся сюда желающие могут найти в курсах философии 15 , – тем не менее указать главную ошибку Ренана и желательно, и для полноты исследования – необходимо. Прежде всего, к решению великих и краеугольных вопросов, от которых зависит весь смысл человеческой жизни, Ренан подходит не с той стороны. Ведь не всякое решение задачи бывает уже и правильным, и не всякий ответ на вопрос считается истиной. При решении, например, математической задачи, если не найден соответствующий для решения метод, может получиться полная бессмыслица, и при решении всякого другого вопроса можно стать на такую почву, что кроме неверного и отрицательного ответа ничего другого и не получится: физик безусловно впадет в ошибку, если о составе тел будет судить по личным соображениям, а не по данным физических опытов над телами. Правильное религиозное познание должно идти тем же путем, как и всякое познание, ибо механизм, законы правильного познания одни и те же, как и человек бывает один и тот же при разных видах познания. Возьмем для примера познание внешнего мира, считаемое всеми неверующими за самое достоверное. Механизм его след.: человек при помощи органов чувств входит в соприкосновение с внешним миром и получает от него самые разнообразные и многочисленные впечатления – зрительные, слуховые, осязательные, вкусовые и др. Полученные от предметов впечатления человек поверяет, осмысливает, запечатлевает в памяти в виде соответствующих представлений и понятий; после на основании собранного чрез опыт материала человек строит свои суждения и умозаключения или, как говорят, познает мир. Таков процесс познания внешнего или чувственного мира. В нем, как видим, две стороны: 1) деятельность чувств и 2) деятельность рассудка. Первое дает материал для познания; второе сообщает материалу известную рассудочную форму. Конечно, деятельность чувств имеет при этом первенствующее значение: мы и не узнаем о предмете, если не получим от него чувственного впечатления, тем более, что орган ощущения вслед. болезненного состояния может быть в бездействии, атрофирован: слепому ведь недоступен мир света и цветов, как и глухому – мир звуков. |
| Так христианин благодатью Божией освобождается от страстей и делается «новой тварью» ( 2Кор. 5:17 ), переходит «из тьмы в чудный свет» ( 1Петр. 2:9 ) и «от смерти в живот» ( 1Ин. 3:14 ). Христос освящает всю жизнь христианина: его мысли, желания и действия; поэтому и мысли его бывают святыми, желания – чистыми, действия – правыми; дивная гармония, мир Христов, превосходящий всякий ум, водворяется тогда в его душе. Такое отличие душевного состояния истинного христианина от состояния человека, преданного страстям. Не трудно видеть, где свобода и рабство, где болезнь и здравие, где страдание и истинное удовлетворение, радость. 162 С этой точки зрения всякое учение, потворствующее страстям, надо признать ложным и для человека пагубным. Потворство это может быть весьма разнообразно. Всегда найдутся люди, оправдывающие самый грубый разврат по той логике, что каждый человек ищет наслаждения и забвения по своему вкусу; найдутся и более аристократически настроенные, тоже допускающие всякое страстное «упоение», но под условием соблюдения требований эстетики и правил приличия. Разница между теми и другими – небольшая и несущественная. Те и другие рекомендуют человеку животную жизнь, всецело основанную на волнениях крови; но в том и дело, что человек-то не животное и животными отправлениями никогда удовлетвориться не может; он выше и лучше земли, выше всех земных предметов. Конечное желание сердца его – всесовершенный Бог и бесконечная, блаженная жизнь в общении с Ним; земные пристрастия, как показывает опыт, только мучают и терзают его бессмертный дух. Но что, в частности, разумел Ренан под «земным упоением»? Да не подумает читатель, что он разумел под ним что-нибудь хотя и страстное, но до некоторой степени приличное и чистое; нет, он разумел самые обычные чувственные наслаждения. Даже и в «Жизни Иисуса» упоминания о веселых хороводах и непринужденных пирушках мало располагали к высокому пониманию «земного упоения»; в других же своих сочинениях Ренан еще откровеннее и почти называет вещи своими именами. Так в предисловии к философской драме: «Жуарская Аббатисса» мы находим следующее место, посвященное любовной страсти. |
| Столичная жизнь, конечно, ничего не имела общего с деревенским миром Трегье и произвела на Ренана потрясающее впечатление. «Буддийский лама или мусульманский факир, – говорит он в «Воспоминаниях», – перенесенный в мгновение ока из глубины Азии на шумный бульвар, пришел бы в меньшее изумление, чем я, так неожиданно очутившийся в этой среде, столь непохожей на общество наших старинных бретонских пастырей. Мое прибытие в Париж явилось переходом из одной религии в другую. Мое бретонское христианство не более походило на то христианство, которое встретило меня здесь, чем – старинное полотно, грубое, как доска, на тонкий батист. Здесь верили совсем не так, как у нас. Наши старинные пастыри в своих неуклюжих церковных одеяниях представлялись мне какими-то магами, обладающими вековечными тайнами; теперь же предо мною явилась религия, старавшаяся блеснуть убогой роскошью ситца и коленкора; сладенькое благочестие, разодетое в ленточки; богословие барышень, лишенное всякой солидности». Из этих слов можно видеть, что в Трегье у Ренана была безотчетная детская вера, укреплявшаяся такой же безотчетной верой всех окружающих и даже монастырских наставников. В Париже и парижской семинарии было не то; здесь не было духа веры, не было твердого религиозного убеждения; внутреннюю силу религии старались заменить внешними красивыми формами, показным благочестием. Конечно, не того искала душа юноши, впервые сознательно поверявшая себя и своя религиозные убеждения. Новые идеи и столичные впечатления сильно влияли на наивного и по природе мягкого юношу и доводили его до нравственных потрясений. В семинарии Ренан изучает риторику, историю литературы, знакомится отчасти и с новейшими писателями. В эту пору огромное влияние на него имел его ректор талантливый аббат Дюпанлу. Последний придерживался либеральных взглядов на воспитание и из своих питомцев старался сделать не столько священников, сколько вообще развитых молодых людей. Ректор открыто покровительствовал всем способным юношам, в том числе и Ренану. «Он, – говорит Ренан, – буквально сделал из меня другого человека. В бедном деревенском мальчике, безнадежно окутанном сетью предрассудков, он пробудил открытый и деятельный ум. Правда, в этом воспитании чего-то недоставало; в нем недоставало положительного знания, идеи критического исследования истины; но этот же поверхностный гуманизм постепенно разрушал мою прежнюю простодушную веру. Однако в это время мой ум еще не знал чего-либо, похожего на сомнение». 7 Путь к этим сомнениям был уже открыт: светское воспитание не укрепило веры. |
| Борьба с грехом тем еще тяжела, что грех не совне прирос к душе человека, как бы на подобие нарыва на теле, а проник собой все существо человека, вошел внутрь его и растворился со всеми его силами, как напр. растворяется соль или другой какой минерал с водой. Поэтому процесс борьбы и искоренения греха настолько многообъятен, что составляет часто предмет усилий для целой жизни человека, и при всем том без помощи Божией не осуществим. Все-таки каким путем может и должно совершиться это нравственное перерождение человека, если оно вообще возможно? Путем, конечно, борьбы с собой и ломки прежнего содержания жизни, вообще путем страдания. Уж такова душевная жизнь человека и таковы нравственные законы, что свободная личность может себя переделывать только скорбя, страдая, мучась. Правда, такого перехода от зла к добру не было бы, если бы человек не сознавал свой виновности за то зло, которым полна его жизнь, если бы зло коренилось где-нибудь во вне от человека; теперь же страдание для него необходимо: оно неизбежное следствие и праведное возмездие за то ослушание воли Божией и наклонность ко злу, которое проявили наши прародители, которое ежеминутно допускаем и мы, имея между тем возможность зло заменить добром. Поэтому, если бы сделать человеку переход от зла к добру другим, не тяжелым и скорбным, то сам человек в него прежде всего бы и не поверил; а если предположить, что такой переход был бы возможен, и человек в него поверил, то и тогда он скоро оставил бы этот путь, разочаровался в нем, как в непригодном, ибо неподкупная совесть обличала бы грехи, требуя за них страдания, и отравляла человеку всякое существование. Все эти мысли с поразительной художественной правдой и глубоким трагизмом раскрыты Ф. М. Достоевским в романе: «Преступление и наказание». Герой романа студент Раскольников совершил преступление, – убил старуху-ростовщицу, «эту ничтожную глупую и всем вредную старушонку», с тем, чтобы старухины деньги употребить на какое-нибудь доброе дело; «может быть, сотни, тысячи существований будут, благодаря ее деньгам, направлены на дорогу, десятки семейств будут спасены от нищеты, от гибели, от разврата», убеждал и доказывал себе Раскольников. |
| Чтобы привести грешника в прежнее светлое состояние, нужно было исцелить его душу и тело, но так исцелить, чтобы личность человеческая не повредилась в своей природе, т. е. чтобы не были нарушены ее свобода, ее разум, ее сознание. Таким образом мы подошли к новому вопросу, – к вопросу о том, как можно спасать личность, перерождать свободоразумное существо. Вопрос – сложный и трудный, тем не менее разрешимый, так как и в окружающей нас действительности можно наблюдать факты нравственного возрождения. Мы, например, все знаем, как исправляется порочный человек (не без участия и благодати) под влиянием добродетельного друга; нужно только постараться определить те психологические законы, которые здесь действуют, ибо законы эти несомненно сохраняли свою силу и при всеобщем возрождении людей; существо дела и тогда было тоже: грешные личности спасались под влиянием другой личности, бесконечно совершенной и могущественной. Но и помимо того психологические законы, определяющие жизнь души, всегда должны оставаться нерушимыми; иначе и человек перестанет быть самим собой. Так, если бы Бог пересоздал греховную личность внешним актом Своего творчества, т е. прежнее греховное сознание механически заменил бы новым, то в результате Он не искупил бы и не спас прежней личности, а создал бы только новую, ибо явилось новое сознание; прежняя же греховная личность, с прежним греховным сознанием, так и исчезла бы не спасенная. Итак личность можно изменять только сообразно с ее природой, и психологические законы, действующие теперь при нравственном воздействии одной личности на другую, безусловно сохраняли всю свою силу и тогда: они – нерушимы. Обратимся же к этим фактам нравственного исправления людей и выясним те условия, которые делают возможным это исправление; только так и можно уяснить себе несколько божественный способ искупления. Дело исправления грешника – вообще тяжелое и скорбное. Нельзя переделать человека, изменить его погрязшую в пороках душу путем одних рассуждений, хотя бы и красноречивых: страсти сильнее слов, сильнее и принуждения; нельзя этого сделать и путем одного только своего примера. |
| Мировоззрение, которое выработалось у него на этой почве, можно представить в след. виде: человек ищет истины, но абсолютной истины нет нигде; существует истина только относительная; она рассеяна крупицами всюду и во всем. В каждой религии и философии, в мировоззрении каждого отдельного человека и целых народов есть несколько таких крупиц, и потому каждое – относительно истинно. Философ и должен искать эту относительную правду вещей. Чем ни разностороннее он будет в своих поисках, тем совершеннее будет его философия; и если бы человек мог иметь несколько жизней, в течение которых он ознакомился бы со всеми существующими мировоззрениями (философскими и религиозными), то в результате получалась бы у него тогда совершеннейшая истина. Это – недоступно одному человеку, но, может быть, доступно человечеству. Не вдаваясь в подробную критику этого взгляда, мы только заметим, что подобный «внешний» путь к отысканию истины далеко не из удачных. Искание истины не может быть ни в какой мере отожествляемо с исканием и собиранием какой-нибудь коллекции видов растительного или животного царства. Истина не вне человека, а внутри его, в его душе; потом, это не есть нечто материальное, что в отдельности представляло бы малую часть –несовершенную и ложную, а в соединении, сложении давало бы целый предмет – истинный и совершенный. Человек сам из глубины своего богоподобного духа определяет, что истинно, и что ложно. Для меня в высшем смысле истинно то, что правдиво объясняет меня – человека и мою душу; что дает мне жизнь – высшую, идеальную и бесконечную: в этой только жизни я и нахожу смысл своего существования. Всякие другие познания для меня не необходимы. Я, например, могу не знать действительного устройства вселенной, могу не постигать, как действуют физические законы, могу быть профаном в разных науках и искусствах, – и все-таки это незнание или знание неполное нисколько мне не повредит, ибо оно не коснется глубины моего духа; но не знать того, как освободиться мне от ненавистного греха и сделаться праведным, как достигнуть Источника вечной жизни и к Нему приобщиться, – не знать этого не только мне не простительно, но и в высшей степени пагубно, – пагубно для духа и его стремлений к бесконечному совершенству. |
| И во второй период Своей деятельности Иисус проповедовал о наступлении царства Божия; понимал Он это царство различно – иногда в духе видений прор. Даниила; но чаще всего – как царство душ, и грядущее освобождение – как освобождение духовное. Мессианские и пророческие идеи Иисуса можно вкратце передать так: современное состояние человечества близится к концу. После великой «скорби» явится на землю во славе Сын Человеческий; усопшие восстанут из гробов и предстанут на суд Мессии; злые будут отделены от праведных. Ангелы явятся исполнителями приговора. Избранные войдут в обитель, уготованную им от создания мира, а грешники пойдут в геенну. Новый порядок вещей будет вечным, править новым миром будет Сын Человеческий. 102 Так как скоро должна была наступить кончина мира, то в обществе Иисусовом считается теперь бесполезным все, что служит к продолжению этого мира. «Желание собственности рассматривается, как несовершенство ( Мф. 19:21 ; Лк. 14:33 ; Деян. 4:32; 5:1–11 ). Все, что отвращает человека от неба, должно быть изгнано. Хотя некоторые ученики были женаты, но по вступлении в секту вновь не женились, кажется ( Мф. 19:10 ; Лк. 18:29 ). Безбрачие предпочиталось открыто. (Это постоянное учение Павла, ср. Откр. 14:4 ). В одно время Учитель, казалось, хвалит тех, которые уродуют себя ради царства Божия; в этом Он придерживался Своего главного правила: «если твоя рука или нога соблазняет тебя, то отсеки ее и брось от себя; лучше тебе хромым и увечным войти в живот, чем с двумя руками и двумя ногами быть ввержену в огнь вечный». ( Мф. 18:8 ). Прекращение человеческого рода считалось часто знаком и условием пришествия царства Божия ( Мф. 22:30 ; Мк. 12:25 ; Лк. 20:35 )». «Наставления, которые, как полагают, Иисус давал Своим ученикам при отправлении их на проповедь , дышат тою же самой экзальтацией. Столь снисходительный к неверным, довольствовавшийся иногда полусогласием, Он делается крайне строгим к Своим. Он не хочет середины. Верный Своей мысли, что житейские заботы беспокоят и унижают человека, Иисус требует от Своих учеников совершенного отречения от земного, безграничной преданности Своему делу. Они не должны с собой брать в дорогу ни денег, ни дорожной провизии, ни даже сумы или одежды для перемены. Они должны обречь себя на безусловную бедность, жить милостыней и гостеприимством. «Даром получили, даром и давайте», сказал он в Своей прекрасной напутственной речи». 103 |
|
|
