| Но пусть сам Ренан по тем или другим причинам смотрел на жизнь с точки зрения любителя тонких и сильных ощущений; все-таки никто ему не дал права навязывать свои вкусы другим. Нам представляется возмутительной и чудовищной возводимая им на христианских мучеников клевета – обвинение их в разврате, и когда же? накануне смерти. В этом грехе никто еще не осмеливался винить их, даже заклятые враги; да и психологически не возможны подобные тяжкие грехи накануне смерти, когда через несколько часов мученик должен был предстать на суд к великому и нелицеприятному Богу. Ведь мученики христианские верили в загробную жизнь, верили и в воздаяние за гробом. Так как же возможно предполагать что-либо подобное, ни с чем несообразное? После слышанного нам становится понятным, почему Ренан навязывал Христу основание царства Божия на земле и восставал так против учения Его о небе. Конечно, если не верить в загробную жизнь, не верить в бесконечную красоту добра, в величие и силу духа, то и можно говорить только о земле, о жизни «плоти», о низменных страстях, облекая все это в поэтическую форму «земного упоения». Рай , который, по мнению Ренана чуть было не осуществился на земле, очень как-то отзывается Магометовым раем. Мы предпочли бы совершенно не касаться подобных вещей и говорить только о божественном величии христианства и о красоте добродетели, если бы не вынуждал нас к этому сам Ренан, противопоставляющий серьезному учению о жизни и ее ненормальностях, пошлое «земное упоение». Взгляд Ренана на жизнь недостоин ученого. Глава VII. Истинное понимание христианства Христианин, как мы знаем, должен побороть в себе грех и страсти, должен для этого отвернуться себя и возненавидеть самую душу свою, ища царства небесного ( Мк. 8:35 ). Но в таком случае не будет ли христианство религией скорбной, тяжелой и мрачной, а по терминологии некоторых пессимистической? Далее истинный христианин не должен любить мира, ни того, что в мире ( 1Ин. 2:15 ), но тогда не должен ли он и уйти ив этого мира, быть ему чуждым? В этом случае опять может ли христианин быть жизнерадостным, может ли – с участием всматриваться в окружающую жизнь и мирно проходить свое земное поприще? Постараемся дать ответ на эти вопросы. На первый ответствует сам великий из апостолов – Павел. |
| Итак, что же такое страсти по своей природе, как они влияют на жизнь человека? Прежде всего и мы вместе с неверующими скажем, что действительно человек создан не для страдания, а для радости; и христианство этого права человека на радость никогда не отрицало; наоборот, оно-то и зовет его к высшей радости и к высшему блаженству; следовательно, все дело в том, как понимать радость и где ее искать; при этом несомненно, что истинная радость может быть только одна; другая будет уже неистинной, поддельной и может быть замаскированным страданием. Истинная радость – это такое состояние человека, когда он чувствует в себе прилив жизни, когда существо его как бы расширяется, а духовные и физические силы крепнут. Страдание, наоборот, – такое состояние, когда человек чувствует в себе убыль жизни, чувствует стеснение душевных и телесных сил, неправильное их развитие. Иначе говоря, истинная радость есть как бы сама жизнь, страдание же – отрицание жизни, умирание. Но где источник внутренней жизни человека, где источник истинной радости? Как ни разнообразны на это ответы людей, как ни различны склонности каждого, тем не менее есть такие неоспоримые факты, выдвигаемые самой жизнью, которых никакая теория опровергнуть не может; она их может замолчать, исказить, перетолковать, но отрицать не может. Этот неопровержимый и характерный факт тот, что ничто тварное, земное вполне удовлетворить человека не может. У человека какая-то бесконечная жажда жизни и жизни полной, всеобъемлющей; между тем земные предметы могут дать очень немногое: они могут доставить человеку только временную неполную радость и временное удовольствие; удовлетворить же его вполне и утолить его жажду жизни они никогда не могут; наоборот, с каждым удовлетворением жажда эта возрастает с новой силой, и чем больше люди изощряются, придумывая различные удовольствия, чем больше ищут забвения в земных предметах, тем душевный глад их больше увеличивается; причем у людей, пресытившихся жизнью, он переходит в мучительную тоску и даже разочарование. |
| «Когда соделается он таким, тогда вселяется в него Бог, и бывает все для него, чего ни пожелает, и даже больше того, что желает. Ибо Бог есть всякое благо и в какую душу вселяется, ту исполняет всяким благом, сколько возможно вместить человеческому естеству. – таким благом, коего око не видело, о коем ухо не слышало, и которое на сердце человеку не восходило, – тому человеку, который не сделался таким, как мы изобразили. Когда Бог вселится в такого человека, то научает его всему – и относительно настоящего, и относительно будущего, не словом, а делом и опытом». «И того, что показывает ему Бог, не может он видеть без глубокого благоговения и страха; но принимая и воззревая в глубину богатства премудрости и разума Божия, трепещет и ужасается, помышляя о себе, кто он есть и какие тайны сподобился видеть». «Он зрит Бога, сколько это возможно для человеческого естества, и подвизается зреть Его здесь непрестанно и рад он зреть только Его одного и не чувствует потребности смотреть на что-либо другое, смотреть на подобных себе рабов Его». 169 «И забудет он под конец весь этот мир, соединится с ангелами, обольется светом, вкусит от жизни, сретит бессмертие, исполнится утешительной сладости, взыдет на третье небо, восхитится в рай, услышит неизреченные глаголы, внидет в Женихов чертог, пройдет до места, где покоится Жених, увидит Его Самого, сделается общником духовного брака, насытится, пия от таинственной чаши и вкушая от тельца упитанного, от хлеба животного и от пития жизни. Находясь в таком состоянии, он горит, как огнь, и просвещается Духом Святым, и еще отселе, из настоящей жизни, провидит таинство обожения своего. Став весь огнем по душе, он и телу передает светоблистание». 170 Какой достославный конец всех трудов и подвигов, какая великая награда! Обожение человека, вселение в него Бога!.. Можно ли без глубокого и благоговейного трепета помыслить об этом?... В этом вселении Бога – последняя цель всех подвигов и усилий христианина, последнее их завершение, и бывает оно только тогда, когда подвижник очистит себя от всякой скверны плоти и духа. |
| После сказанного доверие Ренана к операционному ножу кажется нам грубым невежеством. Нож и всякие физические инструменты могут сказать человеку очень немногое; никакой сущности вещей они не откроют; к тому же нож применим в естественных науках, но не применим в богословских, словесных, философских и др. науках, имеющих отношение к душе человека. Отвергая сверхъестественное, Ренан считает это отрицание отличительным признаком научности. Поэтому на православных богословов, признающих чудеса, а Евангелия принимающих полностью, он смотрит невысоко, в научности им отказывает. «Уж чрез одно допущение сверхъестественного, – говорит он, – выходят из области науки и дают место ненаучному объяснению. В глазах богословов Евангелия и библейские книги являются книгами, непохожими ни на какие другие, – книгами, более историческими, чем самые лучшие истории, ибо они свободны от всякой погрешности. Напротив, для рационалистов Евангелия – такой текст, к которому следует применять общие критические правила; мы относимся к ним так же, как арабисты – к Корану, санскритологи – к Ведам и буддийским книгам» 43 . Да, такой научности, какая у Ренана, православные богословы не имеют: они не могут и не умеют так сочинять и вводить в обман читателей, как это делает Ренан; в своих богословских изысканиях они руководятся не фантазией, а точными данными исторической критики. Если они и считают Евангелия и библейские книги особенными, отличными от всех прочих, то это только после всесторонних и глубоких научных изысканий; в начале же по отношению к Библии они так же беспристрастно стоят, как арабисты – к Корану, санскритологи – к Ведам; и, узнавая подлинность и неповрежденность священных документов, пользуются теми же средствами, какие научная критика применяет вообще к человеческим произведениям, напр. сочинениям Фукидида, Тацита, Цезаря, Иосифа Флавия и др. Иначе и быть не может. Разве может человек бессознательно, на «авось» верить там, где дело касается объяснения сущности всего бытия и определения смысла всей человеческой жизни? Ведь религиозные вопросы – самые жгучие для человека, и сюда более, чем в какую-либо другую область, вносит он свой перст осязания и испытывает до тех пор, пока не убедится до очевидности. У каждого сознательно верующего бывает такая пора испытания, – в разной только форме и разной степени. И православный богослов, делая научные изыскания, убеждается, что историческая достоверность Библии самая разительная и красноречивая: оказывается, что почти каждый текст Св. Писания, по крайней мере Нового Завета, имеет сотни подтверждений в массе новозаветных рукописей, списков и разных археологических памятников. |
| Наметим теперь дальнейший ход евангельских событий. После нагорной проповеди, по повествованию евангелистов Марка и Матфея, подтверждаемых Лукою, Господь произносит ряд притчей: о сатане, изгоняющем сатану, где со скорбью обличает фарисеев за неверие Его чудесам; о сеятеле, сеющем семя ( Мк. 4:3–9 ; ср. Мф. 13:1–9 ); о свече, поставляемой на свещнице ( Мк. 4:21 ; ср. Мф. 5:15 ), о горчичном зерне ( Мк. 4:30–34 ; ср. Мф. 13:31–35 ). Далее Господь переправляется через озеро, попутно укрощает на нем бурю и приходит в страну Гадаринскую. Здесь Он исцеляет бесноватого ( Мк. 4:30–5:20 ; ср. Мф. 13:23–34 ). Возвратившись в Капернаум, Иисус исцеляет кровоточивую и воскрешает дочь начальника синагоги Иаира ( Мк. 5:25–43 , ср. МФ. 9:18–26). При исцелении кровоточивой обращает на себя внимание обстановка, при которой совершилось чудо. Тут не было со стороны Спасителя ни внушения любви на слабое существо (женщину), ни молчаливой уступки народным суевериям, как думает Ренан. Обстановка чуда поражает своей объективностью: Спаситель, как человек, даже не знал, что к Нему хочет прикоснуться женщина; и, ощутивши исшедшую из Него силу, не только по скромности не умолчал (ведь, по Ренану, это был все-таки обман, так лучше бы и умолчать о нем), но постарался совершившееся событие поставить на вид всех, хотя условия и не благоприятствовали: страшная теснота, спешный путь и огромное стечение народа. Воскрешая дочь Иаира, Господь, наоборот, выбирает самую уединенную обстановку и запрещает свидетелям великОго чуда разглашать о нем народу. Очевидно, разглашение это вызвало бы у большинства только подавленное изумление, а во врагах – даже злобное неверие; Христос же искал веры и проникновения Своим учением. От Иаира Господь возвратился в Назарет и ходил там по окрестным селениям ( Мк. 6:1–5 , ср. Мф. 9:35 ). Тут Он призывает к Себе двенадцать учеников и посылает их на проповедь. Напутствуя их, Спаситель и говорит о тех гонениях, скорбях и кресте, которые так смутили Ренана, и которые он отнес к последнему периоду жизни Спасителя – Иудейскому, к тому времени, когда «голос Отца умолк в Его душе, разум помутился, борьба становилась невыносимой, и смерть казалась вожделенным покоем». В действительности же, как видим, все это происходило в Галилее и было продолжением одного и того же Галилейского периода, – во всяком случае до развязки было еще далеко, ибо и нагорная проповедь, и напутственное слово апостолам были по времени не началом и концом, а серединой служения И. Христа. 128 От отправления апостолов на проповедь до смерти Спасителя прошло приблизительно тоже полтора года, как и до нагорной беседы, и этот средний период представляет из себя нечто органически целое, без всяких превращений и искажений. |
| «Радуйтесь всегда о Господе, – говорит он, –и паки реку: радуйтесь». ( Флп. 4:4 ). Итак выходит, христианин должен радоваться и радоваться всегда, а если так, то и христианство никак уже нельзя назвать мрачной религией; наоборот, в этом смысле оно будет выше всех других религий, ибо ни одна из них не обещает непрестанной радости, и будет заслуживать преимущественного наименования светлой и радостной. Но тогда как согласить с этой непрестанной радостью наличность и неизбежность страданий и скорбей в жизни христианина, как понять и само христианство в этой двойственной окраске? Прежде всего двойственный характер у христианства несомненно есть, и на него указал еще Сам Спаситель в заповедях блаженства. Господь, как мы видели, говорил там о тяжелых и скорбных состояниях: о нищете духа, о плаче, о терпении обид и клеветы, о перенесении гонений, и однако Он назвал их блаженствами, т. е. блаженными состояниями. Следовательно, скорбь и радость соединены в христианстве как бы вместе, но тогда что же это за радостное и блаженное состояние христианина, при всей скорбности его пути ко спасению? Здесь необходимо припомнить, откуда происходят скорби христианина и куда они направляются. Все страдания христианина – и внутренние и внешние являются, как мы знаем, целительным и спасительным средством, через которое человек силой благодати действительно очищается от своих грехов и страстей, делается новым по духу; вот это-то очищение от грехов и есть на самых же первых порах радость и блаженство. Ведь душа начинает тогда жить новой жизнью: расстройство, вносимое в нее страстями, постепенно исчезает, исчезает и мучительство страстей; человек входит в общение с Богом, а в Боге – источник вечной жизни. О радости души, работающей Богу, может дать некоторое понятие – то светлое состояние, в каком бывает человек после чистосердечного раскаяния в грехах и достойного причащения Св. Христовых тайн. Какой мир, какое светлое и глубокое чувство водворяется тогда в его прежде смятенной душе! И вот по тому самому, что нищета духа, плач о грехах, незлобивая кротость и терпение – характеризуют по мысли Спасителя состояние человека уже обновляющегося, – они и названы состояниями блаженства: блаженство безусловно в них есть. |
| И аскеты, оставляя мир, собственно оставляли не людей и вещи, оставляли не творение Божие, а только зло мира, то зло, которое люди привили и к добрым вещам и в своем употреблении сделали их недобрыми, вредными. Аскеты убегали не от благословенного брака, а от разврата, не от воздержной жизни, а от пресыщения и пьянства; не от труда и заботы, а от роскоши, богатства и праздности; не от невинных, чистых удовольствий, а от служения страстям; одним словом, убегали не от доброй земной жизни и не от добрых мирян, а от жизни развращенной и людей развратителей, опасаясь собственного развращения, ибо «с преподобным преподобен будешь, а со строптивым развратишься», говорит Псалмопевец. И действительно, никто так не любил мир высшей и чистой любовью, никто так не благожелал людям и не заботился о их спасении, как аскеты-подвижники; зато и миряне их любили и шли к ним тысячами, ища у них духовного врачевания. Итак христианин может и должен любить мир, но только истинной любовью; в то время, как греховное пристрастие к миру пленяет и мучит человеческое сердце, порабощая его страстям, истинная любовь наоборот расширяет сердце человека, вводит его в мир чистой красоты и приближает, единит с Богом. От этого христианин всегда и радуется, созерцая совершенство Божьего творения, и на несовершенную жизнь людей смотрит примиренно, глазами идеалистии; наоборот, человек, сотворивший себе в мире кумиры, возлюбивший страстную жизнь, бывает в конце концов разочарован в жизни, недоволен ни миром, ни людьми. В этом смысле христианин только и может быть жизнерадостным; у него одного только и бывает любовь к миру и жизни ясная и животворная. В пояснение того, как христианин может и должен пользоваться миром, приводим прекрасные строки из «Исповеди» блаж. Августина. «Если ты любуешься телами ,– говорит он, – то восхвали за них Бога, Творца их, и перенесись любовью своею к самому художнику их, чтобы тебе не разочароваться в том, что тебе нравится. Если тебя восхищают души, то люби их в Боге, ибо и они сами по себе не имеют прочного бытия; а все постоянство их в Боге; иначе они погибли бы бесследно. Люби их ради Бога, влеки их к Нему вместе с собою и тверди им: Его возлюбим, Его возлюбим; Он все сотворил и близок к нам. Да не подумает кто, что Он создал твари и удалился; нет, все сотворенное Им пребывает и в Нем. Вот где истина, вот где мудрость. Он присущ сердцу нашему, но сердца наши уклонились от Него. Опомнитесь, вероломные сердцем, и обратитесь к Создавшему вас. Держитесь Его, и устоите; возложите упование ваше на Него, и обретете покой. Куда стремитесь по путям стропотным? Благо, любимое вами, от Него исходит; если оно ведет вас к Нему, то это благо и спасительно; но если незаконно будете любить это благо, оставивши Виновника его, то оно по закону возмездия обратиться вам в пагубу». 173 |
| До высоких настроений духа, до божественной красоты добродетели, до понимания состояний святости и богообщения, переживаемых христианином, Ренан не в силах был подняться. Вообще фантазия французского ученого парит не высоко. Чтобы полагать смысл жизни в служении плоти и греху, для этого не нужно быть и ученым: грешить все могут и без всякой науки, а вот спасаться, при всем желании и всей учености, не все могут. Делая общую оценку Ренановским взглядам, приходится сознаться, что взгляды эти в корне расходятся с христианским учением о жизни. В самом деле, у Ренана грех и мучительные страсти, – у христианина святость и блаженное бесстрастие. У Ренана тяжелое внутреннее страдание и искусственные восторги, – у христианина спасительная скорбь и глубокая внутренняя радость. У Ренана ощущение нравственного умирания, – у христианина ощущение бессмертной, бесконечной жизни. И все-таки многие, как говорят, увлекаются Ренаном. Охотно допускаем это, но те очевидно его не понимают; они верят его красивому, обманчивому слову и не видят замаскированного им постыдного содержания мысли. Можно ли, в самом деле, увлекаться писателем, который не признает ни Бога, ни бессмертия души; – который разрушает всякую религию и всякую веру, а на место серьезного учения о жизни с усмешкой преподносит рецепт о беззаботном и веселом времяпрепровождении среди хороводов жен и детей? Помимо грубой пошлости здесь слышится и злая насмешка над человеком. Неужели, в самом деле, жизнь – так уж глупа, смешна и случайна? Неужели ничего нет у людей более высокого и чистого? А сам человек, – разве он только простое «млекопитающее животное», да еще и развратное? Или он, может быть, нечто другое и высшее, заслуживающее самого глубокого внимания? По крайней мере многие мыслители всю жизнь посвящали на то, чтобы узнать правду о человеке, – узнать, откуда и кто он по своей таинственной природе, ибо с точки зрения естественного разума действительно много в нем таинственного и загадочного. Загадочно его стремление к бесконечному совершенству и наличная греховность; загадочна его внутренняя свобода и сила – и наличное бессилие, рабство греху; загадочно его стремление к блаженству и наличное тяжелое страдание; загадочна, наконец, самая его смерть телесная, ибо человек-то хочет жить и жить вечно. Христианство тем и велико, что дает ответ на все эти загадки; тем и божественно, что ответ этот – истинный и непреложный, ибо христианин действительно, а не гадательно, получает вечную жизнь вместо смерти и вечную радость вместо страдания. |
| «Покойся же отныне в славе своей, благородный Учитель. Твой подвиг совершен, божественность Твоя утверждена. Не нужно Тебе более опасаться, чтобы из-за какой-нибудь ошибки рушилось здание Твоих усилий. Ценой нескольких, полных страдания часов, которые даже не смутили Твоей великой души, обрел Ты полное бессмертие. Тысячелетия будет жить Тобой вселенная! Тысячу раз живее, тысячу раз любимее после смерти, нежели во дни Твоего странствования в сем дольнем мире, Ты обратишься в краеугольный камень человечества до такой степени, что вырвать из него Твое имя будет значить то же, что поколебать самый мир в его основе. Между Тобой и Богом нет уж более различия. Полный победитель смерти, вступи во владение Твоим царством, куда за Тобой устремятся проложенным Тобой дарственным путем века в благоговении.» 112 Глава IV. Критика Ренана с евангельской точки зрения Да простит нам читатель, если мы в некоторых местах словами Ренана оскорбили его религиозное чувство. Не могли мы умолчать об этих страницах уже по тому одному, что немногие из читателей понимают Ренана, как должно. Некоторые настолько увлекаются его художественным стилем и причудливой фантазией, что не находят в его воззрениях ничего безбожного; больше того, есть люди утверждающие, что Ренан научил их любить Христа и веровать в Него. Впечатление, какое производит «Жизнь Иисуса» на верующего читателя, прекрасно передал аббат Гетте. «Во всей своей книге, – пишет он, – Ренан предает божественный лик Богочеловека на заушения и заплевания, наряжает Его в шутовскую одежду, насмешливо влагает скипетр в руку Его и, лицемерно падая пред Ним, восклицает: радуйся, высший из людей; радуйся, сын Бога несуществующего; радуйся, нежный раввин; радуйся, прекрасный юноша... Тебя считают Сыном Божиим, и по справедливости, хотя Ты и не Сын Божий. Я также считаю Тебя Сыном Божиим, хотя и не верю ни в Бога, ни в Его Сына. 113 " В самом деле, вспомним хотя бы последние страницы у Ренана. Разве это не издевательство скомороха над Божественным Искупителем? |
| Укрепляемые и возвышаемые духом душевные силы действуют далее с необыкновенной энергией и плодотворностью; разум не ходит во тьме, ибо ведает путь к истине; сердце не блуждает, ища себе покоя, ибо покой этот – в нем; и воля не безрассудствует, делая недолжное, ибо послушна высшему закону. Одухотворяемая душа в свою очередь берет власть над телом: она возвышает телесную жизнь, и последняя проходит под руководством разума, служа целям духовной жизни. Указанные части человеческого естества – дух, душа и тело не существуют, конечно, отдельно одна от другой; они соединены в нашем лице, в нашем «я» нераздельно, так что человеческая природа есть единство духа, души и тела. С этой точки зрения человек, выражаясь фигурально, представляет из себя как бы живой гармонический аккорд, дающий полное и совершенное созвучие; и как в музыке аккорд – всегда полнее и благозвучнее отдельного бледного звука, так и гармоническая трехчастная природа человека выше и совершеннее двухчастной природы животных, тем более – одночастной, как у растений, не имеющих души. Отсюда в человеке такое разнообразие и такая полнота внутренней жизни, делающая его поистине подобием Триипостасного Бога, в Котором полнота внутренней жизни абсолютная и бесконечная. Такова природа человека в здравом своем состоянии, т. е. когда дух человека находится в общении с Богом и владычествует над душой. Но ведь страсти-то образовались у человека именно вследствие отпадения его духа от Бога; поэтому и природа его здравой остаться никак не могла: она должна была в корне измениться и, конечно, измениться к худшему, ибо дух человека только в Боге может найти себе жизнь и силу, и блаженство. Отпавши от Источника жизни, дух человека должен был лишиться своей силы и жизненности; но бессильный и слабый, он не в состоянии будет владеть душой и сводить к гармонии ее силы, эти силы будут действовать особняком; так оно и случилось. «Опыт показывает, говорит еп. Феофан, что в человеке грешнике силы души являются как бы отпавшими от его лица, ставшими в некоторую от него независимость и самоуправство. |
|
|
