| Полюбить тот мир так, как мы любим этот, и быть с ним в постоянном общении – вот главное условие для возрастания нашей веры и превращения ее в знание. Из евангельской истории мы знаем, что все, кто приходил ко Христу, оставляли суетную мирскую жизнь. Апостолы, возлюбившие Христа и Бога всем сердцем, оставили даже кров и близких, зато и покорили вере всю вселенную. В той или другой степени оставляют мирское все души, желающие искренно работать Богу. Раз твердая вера возможна лишь при любви человека к Богу и охлаждении его к миру, при борьбе человека со своими страстями, то, очевидно, несоблюдение какого-либо из этих условий создает благоприятную почву для зарождения и развития неверия; следовательно, неверие будет развиваться: при охлаждении человека к добру и к Богу, при отсутствии общения с тем миром и, наконец, при пленении сердца страстями и мирской жизнью. Всякий, делающий злое, – по слову Христа, – ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы ( Ин. 3:20 ). Интересно, что при отсутствии частого общения и с этим миром, особенно при притуплении впечатлительности и восприимчивости внешних чувств, у человека может развиться сомнение и как бы неверие в предметы и этого мира, может развиться неверие в самый видимый мир. Известны, например, душевные болезни, которые сопровождаются манией «сомнения». Таковы ипохондрия и меланхолия. Страдающие ими больные, будучи не в силах отделаться от навязчивых идей, совершенно замыкаются в себе, становятся равнодушными к окружающим и как бы порывают связи с миром; от этого и развивается в них чувство сомнения. «В наиболее тяжелых случаях, – говорит проф. Соколов, – больной утрачивает почти всякое чувство реальности и становится не способным верить в самые очевидные вещи. Не только прошедшее и будущее, но даже настоящее представляется им без всякой уверенности и возбуждает в его уме тысячи мучительных сомнений. Вся окружающая жизнь проходит перед ним как непонятное сновидение; весь мир кажется ему, по выражению одного больного, каким-то призраком, какой-то гигантской галлюцинацией. |
| Поэтому ты Катю не вини, особенно за страх. Она умная, значит, за всех боится, не только за себя, но и за тебя, за твоих будущих детей. За будущих прихожан, коих тебе Господь вверит. Ты-то за них боишься? Уже, только восхотев сана, за них боишься? Конечно, «страх несть в любви, но совершенная любы вон изгоняет страх». Вообще, если бы не любовь, откуда цели? Высокие, выше нашего роста. Их бы не было. Мы бы хрюкали, каркали. Соглашались бы со всем. А ещё нам сказано: «кто сохранит любовь, тот и спасётся». Главное наше испытание, испытание нашего скорбного времени – сохранение любви. Всё сейчас против того, всё так безнадёжно. Последний раз спроси себя: по силам тебе? Твоим близким? Помолись, спроси Бога. Не проси, а спроси. Сколько ныне вокруг с себя сан снимают. Сбрасывают, не выносят скорбей. Не спросившие – даст ли Он сил всё сие претерпеть... - Я же не хочу – я знаю, чувствую, с детства чувствую необходимость своего служения у престола. Не хотением хочу! Просто по-другому мне нельзя. - Помоги, Господи. Домик на Транспортной улице, где владыка квартировал и совершал службы, находился под круглосуточным наблюдением. Поэтому и шторки никогда не раздвигались, и лампы зажигались по самой необходимости. Красный огонёк лампадки перед золотом окладов – постоянный здесь полумрак сиренево густел, с ним густела и затянувшаяся тишина. Только с кухни доносились хозяйский шёпот, шипение самовара, позвякивание расставляемых на подносе блюдечек-чашечек, розеток с вареньем. - Вы повенчались? По её свободной воле? - Она говорит: из тюрьмы ждать не будет. - Значит, не надо тебе в тюрьму. Из следственного изолятора Дмитрию передали скрученный в спичку клочок кальки с мельчайшими, более нацарапанными, чем написанными карандашом буковками: «Благословляю на фронт. Объяви что в сане, не сможешь убивать. Возьмут связистом». И на словах: «Прошу молитв, брат ваш и соучастник в скорби и в царстве, и в терпении». 26 августа 1941 года архиепископ Варлаам (Виктор Степанович Ряшенцев) был приговорён к расстрелу, но постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 25 ноября того же года расстрел заменён на десять лет исправительно-трудовых лагерей. Скончался от сердечной недостаточности двадцатого февраля сорок второго в тюрьме Вологды. |
| Отношение христианина к приближению смерти является показателем его духовной зрелости. Как прискорбно бывает смотреть, когда умирающий христианин упорно не хочет примириться с сознанием приближающейся смерти — призывает одного доктора за другим, хватается за всевозможные лекарства и с отчаянием стремится лишь к тому, как бы продлить жизнь тела. Как пишет еп. Аркадий (Лубенский): «Смерть вместе с тем побуждает людей к нравственному совершенствованию: она напоминает ничтожество земной жизни и заставляет думать о загробной. Она побуждает готовиться к ответу на Страшном Суде, который у каждого из нас не за горами, а за плечами. Она муками умирающего дает нам некое представление о загробных страданиях непокаявшегося грешника. Готовься же к смерти тела, христианин, ибо никто ее не избежит. Помни, что она — дверь в страшную вечность. Не забывай, что после нее — Страшный Суд, на котором выявятся все дела, чувства и мысли наши. Да не пошлет тебя Праведный Судия в огонь вечный». Бывают, однако, случаи, когда память смерти сопровождается такими чувствами, которые не полезны душе. Об этом так пишет игумения Арсения: «Хорошо иметь память о смерти, но с разумом — когда она служит к отречению, к умилению, к сокрушению духа, к смирению. Если же она производит уныние, то и самая память смерти будет вести не ко спасению, а к погибели. Во время уныния полезнее иметь память милости Божией, Его благодати, Его дарований, туне нам посылаемых, — спасения, даруемого нам Им обстоятельствами жизни и самими нашими падениями. Все хорошо в свое время, а не вовремя и самое хорошее может послужить во вред». Здесь, впрочем, говорится об редких исключениях. Основным же случаем является необходимость для всякого христианина постоянной памяти о возможной близости смерти. Нужно знать, что этого не терпят наши враги — темные силы. Об этом так пишет архиеп. Варлаам (Ряшенцев): «Памяти смертной враг боится больше всего, больше, чем молитвы, и все свое лукавство употребляет на то, чтобы отвлечь человека от этой памяти, увлекая чем-либо земным». |
| Как известно, не всегда можно познать предмет и не всегда можно решить определенную задачу. Зрением, например, нельзя познать мира звуков, осязанием пищи – узнать ее вкус. И в математике не всегда решение задачи бывает правильным и дает верный ответ: для этого способ (метод) решения должен строго соответствовать природе задачи. Так бывает в науке, так бывает и в жизни. И при решении богословских вопросов не все методы и способы приемлемы и пригодны, а только те, которые отвечают самой природе этих вопросов, которые выявляют духовные предметы и делают их для человека видимыми и познаваемыми. Подобное познается только подобным, т.е. своим особым, сродным способом; без соблюдения этого условия может получиться ответ только неправильный, далекий от истины, а то может и совсем не получиться ответа. Главная ошибка, допускаемая многими при решении религиозных вопросов, в том и заключается, что религия и все связанные с нею вопросы рассматриваются неправильно, не в той плоскости, в какой они находятся. Обсуждаются они обычно отвлеченно, отрешенно от человека – обсуждаются как какое-нибудь внешнее явление, с которым человек почти не имеет связи. Между тем религия есть, прежде всего, явление внутренней жизни человека, область и жизнь его духа. В религии человек ищет исцеления от грехов и страстей, ищет полноты жизни, ищет высшей радости блаженства; следовательно, религию и нужно проверять на жизни человека, здесь нужно искать оправдания ее существования. Всякая другая постановка вопроса не будет отвечать его природе, будет поэтому искусственной, неправильной, ложной. Защитники чисто рассудочного и критического отношения к религии в оправдание себя обычно говорят, что и ими руководит ни что другое, как любовь к той же истине, – «истину они ставят выше всего». Стремление к истине, конечно, похвально, только и самый взгляд на истину у них односторонний и неправильный. Они считают истину достоянием ума; истинно, по их мнению, то, что одобряет ум человека, с чем согласна его мысль. Но ведь мысль человека бывает и капризна, и погрешительна (нелогична); и ум человека бывает часто близорук, так как ведение истины не дано ему прямо – он должен ее искать, а искания свои проверять, и проверять не отвлеченными умствованиями, а фактами жизни. У нас же проверки этой обычно не делается, и все великое дело искания истины обращается в процесс отвлеченного мышления, далекого от жизни, обращается в построение всяких умозаключений (силлогизмов), в потуги одной мысли. |
| При такой не отвлеченной, а жизненной оценке явлений, каких-либо сомнений в истинности религии и ее необходимости для человека, собственно, и быть уже не может. Никто ведь не сомневается в необходимости и истинном существовании воздуха, потому что тело наше им дышит и живет; так, собственно, никто не может сомневаться и в истине религии, потому что дух наш ею дышит и живет: без религии человек духовно умирает. Обращая внимание на то великое и исключительное значение, какое имеет религия в жизни человека, знаменитый ученый нашего времени психолог В.Джемс делает следующий характерный вывод: «Последние пределы нашего существа, – говорит он, – пребывают в совершенно иной области бытия, чем чувственный и постигаемый мир, эту область можно назвать мистической (таинственной, духовной), или сверхъестественной. Мы принадлежим к этой области в гораздо большей степени и в гораздо более интимном смысле, чем к видимому миру, потому что мы больше и интимнее всего живем в том мире, где живут и родятся наши духовные стремления и идеалы. Этот невидимый мир имеет влияние на видимый мир и воздействует на него. Общение с этим невидимым миром есть реальный (действительный) процесс с реальными (ощутительными) результатами, отражающимися на конечной человеческой личности тем, что она обновляется конкретным образом, и это возрождение человека отражается чрез его жизненное поведение известными последствиями на событиях естественного мира. Но ведь то, что производит изменения в области реального (т.е. этого видимого мира и человека), должно само быть реальным (истинно сущим)» 2 . Отсюда и бытие Божие, и загробная жизнь, и необходимость религии являются истинами самоочевидными и непреложными, – и нужно бы, собственно, решать вопросы не о том, есть ли Бог и нужна ли религия, а о том, как познать Бога и какая религия из всех существующих есть истинная и богооткровенная. К сожалению, при решении религиозных вопросов люди по большей части сходят с этой жизненной почвы в область разных отвлеченных суждений и предположений, а это дает возможность худым по настроению людям путем ложных умозаключений приходить к отрицанию и необходимости религии, и самого бытия Божия, и загробной жизни. Но, отрицая веру и религию, они подрывают жизнь своей души, так как религия – источник этой жизни. |
| «Леденящий пессимизм и какой-то страх жизни, смешанный со страхом смерти, заползает людям в душу. Маловерные легко становятся суеверными; чувство тайны, живущее в душе, разрешается в искании таинственного; потребность религии ищет выразиться в беспредметной религиозности, утолиться хотя музыкой религиозного чувства». (Там же, с.23). Так неизгладима потребность человека в религии. Оттого даже такие отрицатели и противники христианства, как Ренан 4 , признают глубокое жизненное значение за религией и религиозное чувство в человеке считают врожденным инстинктом наподобие инстинктов питания, самосохранения и др. Определение меткое и характерное. Инстинкт, действительно, есть нечто для живого существа существенно необходимое и в высшей степени разумное; он сохраняет и охраняет жизнь живого существа, способствует его развитию. Инстинкту всегда соответствует и определенный предмет, могущий его удовлетворить; так пища, например, служит инстинкту питания. Раз есть инстинкт питания, то есть и пища, необходимая для питания. Раз есть у человека религиозный инстинкт, то есть и предметы, его удовлетворяющие, т.е. Бог и загробная жизнь. Это верно с несомненностью, прежде всякого доказательства, ибо ошибки в инстинктах быть не может; бывают ошибки в мыслях, но не в инстинктах, которые суть непогрешительный голос самой природы. Как поэтому правдиво свидетельство св.Писания, что человек создан по образу и подобию Божию. Ведь живой образ всегда тесно связан со своим первообразом, всегда к нему стремится и в нем находит себе жизнь. Ребенок всегда стремится к матери, потому что он есть как бы живой образ матери, ее порождение и отображение; он и умрет, если не будет матери, его питающей и охраняющей; так умрет человек и без Бога, источника его жизни духовной и телесной. Живой образ неразлучно связан со своим первообразом. Да, Бог и загробная жизнь существуют, и с такой же несомненностью, с какой существует сам человек, живой образ Божий, инстинктивно связанный со своим Первообразом. Сомневаться в истине религии – значит сомневаться в собственной жизни, и отрицать религию – значит отрицать собственную жизнь. Вытравить совершенно религиозное чувство нельзя: для этого нужно прежде умереть человеку и духом, и телом. Отсюда нет и не было народа, у которого не было бы в той или другой форме религии. |
| 14 апр. 1931 г. В. был арестован в Москве по обвинению в «членстве в контрреволюционной монархической организации «Истинное Православие», антисоветской агитации и помощи ссыльному духовенству». 5 июня 1931 г. особым совещанием при Коллегии ОГПУ СССР приговорен к 3 годам ИТЛ, отбывал срок в Сибирском и Беломоро-Балтийском лагерях, после досрочного освобождения в течение года жил в Кашире. 25 июля 1934 г. назначен епископом Рыбинским и Угличским, викарием Ярославской епархии, с августа жил в Рыбинске, служил в Покровском и Казанском храмах. 25 ноября 1935 г. переведен на Псковскую кафедру, но остался в Рыбинске, 30 марта следующего года возведен в сан архиепископа. Арестован 9 авг. 1936 г., заключен в рыбинскую тюрьму. В. были предъявлены обвинения в том, что он «являлся активным участником контрреволюционной группы церковников, поддерживал контрреволюционную связь и систематически оказывал материальную помощь ссыльным архиеп. Ряшенцеву Варлааму (г. Вологда) и еп. Якубчуку Трофиму (Карелия)... малообеспеченным семьям и отдельным лицам, вел антисоветскую агитацию... группировал вокруг себя несовершеннолетнюю молодежь, обрабатывал ее в антисоветском направлении (произносил с церковного амвона проповеди антисоветского содержания, привлекал к церковным службам и обрядам, к участию в богослужениях детей)». Постановлением особого совещания при НКВД СССР от 21 сент. 1936 г. В. был приговорен к 5 годам ИТЛ, отбывал срок в Ухтпечлаге (пос. Чибью, ныне г. Ухта), Устьвымлаге и Севжелдорлаге (Республика Коми). Освобожден в кон. мая 1942 г., поселился в с. Кылтове Железнодорожного р-на Коми АССР, работал в совхозе полеводом-обходчиком. В сент. 1943 г. назначен архиепископом Свердловским. Арестован 30 авг. 1944 г., 21 нояб. осужден судебной коллегией по уголовным делам Свердловского областного суда на 6 лет лишения свободы. Скончался в лазарете Тагиллага. Арх.: Архив УФСБ по Саратовской обл. ОФ-10269; ЦА ФСБ Р-35593; УФСБ по Ярославской обл. С-11063. Ист.: Определения Синода//ЦВед. 1911. 35. С. 289; 1913. 36. С. 450; 1914. 13. С. 104. |
| Вполне очевидно, что беспрепятственное развитие церковных мероприятий по сбору средств в помощь голодающим могло иметь своим естественным следствием укрепление популярности и авторитета Российской Православной Церкви, что не входило в планы советского руководства. Уже 16 февраля 1922 г. на заседании Президиума Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) было принято постановление «Об изъятии ценностей для реализации на помощь голодающим», отнимавшее у Церкви инициативу добровольной передачи ценностей и предписывавшее региональным органам советской власти проведение принудительной конфискации храмового и монастырского имущества. Санкционируя начало кампании по изъятию церковных ценностей в масштабах всей страны, названное постановление учитывало пожелание Патриарха Тихона относительно недопустимости передачи предметов сакрального значения: «Предложить местным советам немедленно изъять из церковных имуществ (…) все драгоценные предметы из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа» [v] . 2. Подготовка изъятия церковных ценностей на Гомельщине История кампании по изъятию церковных ценностей получила достаточно широкое и обстоятельное освещение в церковно-исторической науке, однако до сих пор остаются неизученными события 1922 г. в некоторых отдельно взятых регионах. Одну из таких белых страниц истории представляют обстоятельства проведения кампании в пределах Гомельского уезда, объединявшего двадцать волостей [vi] и входившего в состав одноименной губернии РСФСР. Ныне территориальные пределы бывшего Гомельского уезда включены в границы Гомельского, Ветковского и Добрушского районов Гомельской области. В церковно-каноническом отношении территория Гомельского уезда по состоянию на 1922 г. входила в пределы Гомельского викариатства Могилевской епархии, возглавлявшегося епископом Гомельским Варлаамом (Ряшенцевым) [vii] , подотчетным в своей деятельности архиепископу Могилевскому и Мстиславскому Константину (Булычеву) [viii] . |
| «О любовь святая! Кто не возлюбил тебя, как должно, и кто не возлюблен тобою, как подобает, тот, может быть, и течет, но еще не постиг. Но кто тебя постиг, или кого ты постигла, о том не может быть никакого сомнения: успех его верен. Ибо ты – конец закона, ты, объемляющая меня, согревающая меня и воспламеняющая сердце мое к безмерному возлюблению Бога и братий моих. Ты – наставница пророков, исполнение Апостолов, сила мучеников, вдохновение отцов и учителей, совершенство всех святых». 171 Итак крестный путь христианина начинается со скорби, с подвига борьбы с грехом, и идет через скорби, чрез многотрудное делание заповедей; но с самого уже начала сподобляет он человека и особого радостного настроения, которое по мере душевного обновления увеличивается и растет; конец крестного пути – стяжание дара божественной любви и неизреченное состояние богообщения; тогда христианин становится уже выше всего земного: «забывает он себя и мир, соединяется с ангелами, вкушает от жизни, сретает бессмертие, исполняется утешительной сладости, восходит до третьего неба и слышит там неизреченные глаголы». 172 Да, христианство не только радостная и светлая религия, но это религия и божественная, возводящая своих сынов на небо и соединяющая их с Богом. Теперь решим другой вопрос: может ли христианин бить жизнерадостным, может ли он оставаться в мире и с участием относиться к окружающей жизни после того, как ему заповедано «не любить мира, ни того, что в мире» ( Ин. 2:15 ). Не будем отрицать, что в мире действительно царит зло, и мирская жизнь по духу своему прямо противоположна жизни христианской; мир любит грех и потворствует страсти, –христианство ненавидит грех и отрицает страсти; при всем том зло не в самых вещах, зло не в творении Божием, а в недолжном и греховном отношении к нему. Мир, как создание Божие, безусловно прекрасен; как создание Божие, его и нужно любить, прославляя Творца всяческих за Его щедроты. Но любить мир сам по себе, с забвением Бога, делать его вещи кумиром своего сердца и в них искать себе греховных наслаждений, – так любить – для человека грешно и пагубно, для христианина же и недозволительно; пагубно – тем, что ничто тварное насытить и удовлетворить человеческое сердце не может: оно даст только временное забвение, но разлучит человека с Богом и сделает его сыном тления и смерти. Заповедь о нелюбви к миру и запрещает такую греховную, страстную привязанность человека к твари паче Творца, но и только. |
| Признаемся, мы и от Ренана не ожидали такого издевательства над Божественным призывом людей к святости. Даже язычники понимают, что добродетель нужна нам, а не Богу, Который ни в чем человеческом не нуждается. Вообще прежде, чем говорить подобные несуразные вещи – Бога называть эгоистом, добродетель – обманом, страсти и грех – добром, следовало бы несколько подумать; а то вышло пошлое и грубое издевательство над человеком и его вековечными верованиями. Поэтому-то, определяя в заключение религиозные убеждения Ренана, приходится признать, что он был человеком неверующим. Правда, его можно бы назвать пантеистом, основываясь на тех местах сочинений, где он считает Бога – душой мира, абсолютной идеей, постепенно реализующейся в своих воплощениях. Но тогда нам останется совершенно непонятным его странный, насмешливый тон при глубочайших жизненных вопросах и преступная изворотливость мысли там, где требуется честный, прямой ответ. Никогда Ренан ни о чем прямо и открыто вам не скажет: признавши известное положение истиной, он сейчас же начинает эту истину ограничивать, далее – несколько изменять, а еще далее – незаметно и отрицать. Посредством своих: «я думаю», «я полагаю», «вероятно», «кажется», «почти», «несколько», он ограничивает всякое свое «да» и постепенно пролагает путь к противоположному «нет»; так что читатель всегда бывает в недоумении: какое же окончательное мнение Ренана, что он сам об этом думает? Поэтому представить взгляды Ренана в известной полноте и определенности почти не представляется возможности: так трудно уловить в его суждениях что-нибудь единое и определенное. Сбитый с толку его насмешливым тоном и постоянным самопротиворечием, читатель начинает смутно чувствовать, что Ренану ни до какой истины собственно и дела нет и о высоких предметах он говорит не для их утверждения и раскрытия, а для более верного отрицания. Критическая школа, последователем которой он был, тут не причем. Если он не верил в возможность найти полную истину (абсолютную), пусть искал бы истины относительной, но искал со всей искренностью, серьезностью и рвением души: изворотливость и маскировка бывает только там, где нет никаких убеждений. |
|
|
