| ...все наше войско Побито в прах. И все же не понимаешь – кто кого победил? – так беспечен и самоуверен Самозванец! Из немцев, которые его разбили, он предполагает составить «почетную дружину»; из разбежавшихся казаков-изменников он собирается повесить каждого десятого. И это – когда перед самим стоит насущный вопрос: А где-то нам сегодня ночевать? И вот эта-то видимая неразумность, эта детская «блаженность» и поражает Гаврилу Пушкина, заставляя верить в таинственную силу Самозванца. И, трезвый по натуре человек, он, вопреки отчаянным обстоятельствам, успокаивается вблизи своего вождя: Приятный сон, царевич! Разбитый в прах, спасаяся побегом, Беспечен он, как глупое дитя; Хранит его, конечно, провиденье; И мы, друзья, не станем унывать. IX Вторую из сюжетных линий «Бориса Годунова», посвященных проблеме отношения к чудесному, можно было бы условно назвать «народ и власть». Говоря об этой теме, необходимо еще раз подчеркнуть, что народ отнюдь не пассивен в сценах призвания Бориса на царство. Шуйский и Воротынский, например, в первой сцене говорят о народе как о вполне самостоятельной силе: Воротынский. Наряжены мы вместе город ведать, Но, кажется, нам не за кем смотреть: Москва пуста; вослед за патриархом К монастырю пошел и весь народ. Как думаешь, чем кончится тревога? Шуйский. Чем кончится? Узнать не мудрено: Народ еще повоет да поплачет, Борис еще поморщится немного... Один откровенно взволнован происходящим, другой – уверен в однозначном исходе. Но для обоих событие происходит в стороне. Народ сам идет уговаривать Бориса стать царем: Неумолим! Он от себя прогнал Святителей, бояр и патриарха, Они пред ним напрасно пали ниц; Его страшит сияние престола... ...О Боже мой, кто будет нами править? О горе нам! И даже порядок народ поддерживает, как видим, только своими силами: Молчать! молчать! дьяк думный говорит; Ш-ш – слушайте! Народ с «воем и плачем» умоляет Бориса: Ах, смилуйся, отец наш! властвуй нами! Будь наш отец, наш царь! Никто народ сюда не сгонял, потому что не только площадь, но и |
| Ужасное злодейство! Слушай, верно, Губителя раскаянье тревожит: Конечно, кровь невинного младенца Ему ступить мешает на престол. Шуйский разбивает и это: Перешагнет; Борис не так-то робок! И теперь, полностью развенчав перед Воротынским личность Бориса, сведя ее к формуле и тем самым лишив свободы, Шуйский уже сам начинает наступать, вести свою линию на свержение Бориса. И ходы его «математически» точны: Давай народ искусно волновать, Пускай они оставят Годунова... (Здесь лишний раз видно, что народ только по своей инициативе упрашивает Бориса стать царем.) Но с Воротынским Шуйскому не сговориться; тот не способен опуститься до такого «математического» мышления: над ним тяготеют и сложившиеся исторические традиции, и эстетическая сторона явления, а также он не может не видеть действительных заслуг Бориса: Народ отвык в нас видеть древню отрасль Воинственных властителей своих. Уже давно лишились мы уделов, Давно царям подручниками служим, А он умел и страхом, и любовью, И славою народ очаровать... Это столкновение характеров находит свое завершение в четвертой сцене. Здесь Воротынский все тот же: он искренне, с доверием обращается к Шуйскому по поводу их первого разговора. Но – тот же и Шуйский: он по-прежнему «математик». Хотя со времени их разговора исходные данные переменились, для Шуйского по-прежнему нет ничего, кроме конкретной выгоды. А в данный момент выгода в том, чтобы опасные слова были забыты: Теперь не время помнить, Советую порой и забывать. Легко представить состояние Воротынского, когда он и себя почувствовал после этих слов простой цифрой в очередных расчетах Шуйского!.. Польза и выгода, чисто логическое положение в мире – вот Шуйский. Он ухитряется включать себя в строгую цепочку причинно-следственной связи, в точную шкалу мер. Но ведь этим самым он как бы самоуничтожается: Я сам не трус, но также не глупец, – ведь это равно нулю, это фикция. Разве живой человек может балансировать на такой проволоке? И как животное естество в человеке становится злом лишь тогда, когда пытается поработить его дух, так и рассудок – сам по себе он не добро и не зло, но становится злом, как только делает попытку детерминировать человеческую свободу. |
| 383. Борис — вышедший из печати «Борис Годунов». Никодим Надоумко — см. примеч. 330. Билет — см. примеч. 382. Перевороты — шутливый намек на французскую революцию 1830 г. и на примирение Пушкина с Надеждиным. Марфа — трагедия Погодина «Марфа Посадница». 384. «побранил ты» — за письмо 354. Издание — «Бориса Годунова» (декабрь 1830). Послание твое — «К Гнедичу». Ответ его — «К П. А. Плетневу». Цветы — «Северные Цветы на 1831 год». «странная вещь…» — цитата из стихотворения Ф. Н. Глинки «Непонятная вещь». «Кого вздумал просить» — в его же стихотворении «Бедность и утешение» находятся слова: «Бог дал детей?.. Ну, что ж? Пусть он наш будет кум». Жду переводов — («Бориса Годунова») — немецкий перевод фон Кнорринга вышел в 1831 г. Поэма Баратынского — «Наложница». 385. Взять отпуск — уехать от невесты. Толстой — Ф. И. («Американец»). Юсупов — Н. Б. (1750–1831). Твое препоручение — касается предпринятой Вяземским биографии Фонвизина. «Агриопа» — трагедия В. И. Майкова. Статья о Пушкине — о В. Л. Пушкине (некролог). «Максимовичу… отдал…» — ср. примеч. 382. 386. Экземпляры Бориса — «Бориса Годунова», изд. 1831 г. (вышло из печати в декабре 1830 г.). Ширяев — книгопродавец. Я женюсь — свадьба Пушкина состоялась 18 февраля 1831 г. «что скажет Марья Алексевна» — неточная цитата из «Горя от ума» Грибоедова. Газета наша — «Литературная Газета». 387. Отзыв государя — сообщен Бенкендорфом в письме от 9 января 1831 г. 388. Дельвиг умер — 14 января 1831 г. Салтыков — см. примеч. 143. «Адольф» — роман Б. Констана в переводе Вяземского. 389. Ср. письмо 388. 390. «Я не один…» — цитата из эпиграммы Экушара Лебрена. «Единственное спасение…» — неточная цитата из «Энеиды» Вергилия (песнь II, ст. 354). Их король — Луи-Филипп. 391. Софии Михайловне — вдове Дельвига, в уплату пушкинского долга. Сомов — О. М., соредактор Дельвига по «Северным Цветам». Замысел биографии Дельвига не был осуществлен. «что душу волнцет…» — измененный стих из баллады Шиллера «Граф Габсбургский» (в переводе Жуковского). Туманский — В. И. Стихи Гнедича — «На смерть барона А. А. Дельвига»; были напечатаны в «Литературной Газете». Фаддей — Булгарин. Сен-Флоран — книгопродавец. Вдова — С. М. Дельвиг. |
| Современник Авраамия, при царе Василии Шуйском, или вскоре после него писавший Вкратце о царех Московских, о образех их, и о возрасте их, и о нравех, самыми лестными чертами описывает достоинства царя Бориса, его мудрость в правлении и заботливость о подданных, но присовокупляет: «едино имея неисправление и от Бога отлучение, ко властолюбию несытное желание и на преждебывших ему царей, ко убиению имея дерзновение; от сего же и возмездие прият» 5 . Объясняя покушение Бориса на смерть Царевича из расположений души Борисовой, писатель имел право отозваться о Борисе, как об убийце царей. Предубеждений же против Бориса здесь нет и следа. В рукописи, составленной при патр. Филарете, говорится, между прочим, «Целы и невредимы мощи (св. Царевича) обретошася, кроме взятых частей от требующей земли: и земля бо жаждет насладитися от плоти праведных, да сама освятится от скверноубийственных дланей, и не только плоть бысть в целости св. Страдальца, но и ризы. И убиен бысть от безбожных изменник» и пр. Не имеем нужды настаивать на то, что это пишет сам патр. Филарет; довольно, если это говорит современник Филарета, а еще лучше, если несколько современников составляли рукопись, 6 ; ибо тем более будет людей, близких ко времени смерти Царевича, которые говорят о насильственной смерти Царевича. Весьма важны Углицкие Летописи, числом пять, как по тому, что древностию приближаются ко времени смерти Царевича, так и потому, что писаны на месте самого события. Важна также Ростовская летопись по близости к Угличу, который принадлежал к Ростовской епархии 7 . А все они говорят о убиении Царевича Годуновым. Хоронограф, оканчивающийся вступлением на престол царя Алексея Михайловича, сообщает краткое, но достаточное замечание о смерти Царевича: «того же, – говорит он, – лета (7099=1591), мая 15, убиен бысть благоверный Царевич Князь Димитрий Иванович Углицкий, повелением Московского болярина Бориса Годунова» 8 . Повесть о разорении Московского государства, составленная келарем Симоном 9 при царе Алексее, о кончине царевича говорит так: «Осьмилетну сущу, пребывающу тамо (в Угличе), с матерью своею, Марией Феодоровною, сему благоверному Царевичу Димитрию, Борис Годунов убийц бывает, послав злосоветников к нему, якобы на соблюдение, Михалка, да сына его, Данилка, Битяговских, Никиту Качалова, с товарищи. |
| Борис, однако, не хотел, чтобы весть о таком печальном положении народа в его государстве дошла за границу, и воображал, что можно утаить его. Поэтому, когда, по окончании голода, в Москву приехали иноземные послы, то Борис приказал всем наряжаться в цветные платья, а беднякам запрещено было в своих лохмотьях являться на дорогу. Смертная казнь обещана была тому, кто станет рассказывать приезжим иноземцам о бедствиях Московского государства. Между тем в это время сам царь Борис перенес семейную невзгоду. После удаления Густава, принца шведского, в Углич, Борис стал приискивать другого жениха своей дочери между иностранными принцами, и вот, брат короля датского Иоанн, в августе 1602 года, очень понравился Борису, но в октябре того же года умер от горячки. Борис и вся семья его тосковали по нем, а в народе стал носиться слух, будто сам Борис отравил его из боязни, чтобы москвичи, полюбивши зятя Борисова, не избрали его царем вместо Борисова сына. Русские готовы были тогда всякое злодеяние приписать своему царю; ненависть к нему возрастала. Никто не любил его, дорожили им только те, которых соединяла с ним личная выгода, а главное - шпионы, которым он платил за их гнусное ремесло. Возникло в народе убеждение, что царствование Бориса не благословляется небом, потому что, достигнутое беззаконием, оно поддерживается неправдою; толковали, что если утвердится на престоле род Бориса, то не принесет русской земле счастья. Люди родовитые оскорблялись и тем, что на царском престоле сел потомок татарина. Становилось желательно, чтобы нашелся такой, который имел бы в глазах народа гораздо более прав перед Борисом. Таким лицом был именно Димитрий, сын прежнего государя. Мысль о том, что он жив и скоро явится отымать у Бориса похищенный престол, все более и более распространялась в народе, а суровые преследования со стороны Бориса скорее поддерживали ее, чем искореняли. И вот, в начале 1604 года, перехвачено было письмо, писанное одним иноземцем из Нарвы: в этом письме было сказано, что явился сын московского царя Ивана Васильевича, Димитрий, находится будто бы у казаков, и московскую землю скоро постигнет большое потрясение. Вслед за тем пришли в Москву люди, взятые в плен казаками под Саратовом и отпущенные на родину: они принесли весть, что казаки грозят скоро прийти в Москву с царем Дмитрием Ивановичем. |
| Он сам сознается, что испытал тогда, именно со смерти царя Федора Ивановича до вступления на престол Бориса, «озлобление и клеветы, укоризны, рыдания ж и слезы», конечно, от людей, тайно противодействовавших ему и не желавших видеть царем Годунова . Едва успел Борис занять царский престол, как пришла весть, что крымский хан Казы-Гирей поднимается на Москву с своею ордою. И Борис, собрав до 500 000 войска на берегах Оки, отправился (2 мая) к нему в Серпухов, но потом пришла другая весть, что хан шлет своих послов, которые действительно и прибыли (29 июня) к Борису с просьбою о мире. В продолжение этого времени царь и патриарх писали друг другу послания. Царь извещал о своем походе и просил молитв, патриарх благодарил за известия и уверял, что молится непрестанно со всем освященным Собором. Эти послания, составленные, вероятно, дьяками, весьма скудны содержанием, зато богаты многословием и напыщенностию выражений. Патриарх величал Бориса «богоизбранным, в благочестии всея вселенныя в концех возсиявшим, наипаче же во царех пресветлейшим и высочайшим, православныя веры крепким и непреклонным истинным поборником» и подобное. А Борис бил челом Иову как «твердому столпу православия, архиерею богодухновенному, первопрестольнику всея Великия России и первому патриарху, великому господину и государю своему и отцу». При возвращении Бориса в Москву Иов устроил ему торжественную встречу и сказал речь, в которой, восхваляя труды и подвиги царя, выражался, что он одним вооружением своего воинства устрашил врага и без крови одержал над ним славную победу. А тотчас по окончании речи патриарх со всем освященным Собором и множеством народа повергся пред Борисом на землю, проливая радостные слезы . Во время венчания Бориса на царство (3 сентября) он и патриарх обменялись речами. Борис, изложив кратко историю своего избрания, просил патриарха благословить, и помазать, и поставить, и венчать его на царство по древнему царскому чину. Патриарх, повторив другими словами ту же историю, отвечал Борису, что вот ныне он благодатию Пресвятого Духа помазуется от Бога, и поставляется, и венчается на Русское государство, и выражал помазуемому царю свои благожелания . |
| Если бы государь ваш короновался шведскою короною, то он прислал бы объявить об этом царскому величеству и сам был бы на Шведском королевстве, а не Арцы-Карло (герцог Карл); теперь на Шведском королевстве Арцы-Карлус, и Жигимонту королю до Шведского королевства дела нет, и вам о шведском титуле праздных слов говорить и писать нечего, нечего о том говорить, чего за собою нет. А что ты, Лев, говорил, будто вы, послы, в государстве государя нашего были заперты за сторожами и никуда вас не пускали, и ты говоришь не гораздо: береженье было на дворе от огня, потому что у вас на дворе конского корму, сена и соломы было много, люди ваши хаживали ночью с огнем небережно, и за двором сторожа были не для бесчестья, для береженья, чтоб над вами какого-нибудь лиха не сделалось». Какую же пользу извлек для себя Годунов из благоприятных обстоятельств на Западе, из борьбы между Польшею и Швециею, – перемирие, удовольствие отнять у Сигизмунда титул короля шведского? Но не одной этой отрицательной пользы хотел Годунов: ему хотелось Ливонии. Приобресть эту желанную страну или часть ее было теперь легко, но для этого было средство одно, средство прямое, решительное: заключить тесный союз с Карлом шведским против Польши. Но Годунов по характеру своему именно не был способен к средствам решительным, прямым, открытым. Он думал, что Швеция уступит ему Нарву, а Польша – Ливонию или часть ее, если только он будет грозить Швеции союзом с Польшею, а Польше – союзом с Швециею, раздражать и ту и другую, обнаруживая политику мелочную, двоедушную! Он боялся войны: сам не имел ни духа ратного, ни способностей воинских, воеводам не доверял, страшился неудачею затмить свое прежнее, счастливое в глазах народа правление, и вот он хочет, чтоб Ливония сама поддалась ему, старается поддержать неудовольствие ее жителей против польского правительства, возбудить сильнейшее, осыпает милостями пленных ливонцев, приказывает внушать рижанам: «Слух дошел до великого государя, что им, рижанам, от польских и литовских людей во всем теснота, хотят их отвести от веры и привести в папежскую и в езовитскую веру, права, обряды и вольности их порушить и так сделать, чтоб их, немцев, всех не найти и с фонарем в Ливонской земле. |
| Но жертвуя одной мысли и Небом и самым истинным земным счастием: спокойствием, внутренним услаждением добродетели, законным величием Государственного благотворителя, чистою славою в Истории, Годунов едва было не лишился вожделенного плода своих козней от случая естественного, но неожиданного: вдруг разнеслася весть от дворца Кремлевского до самых крайних пределов Государства и всех, кроме Бориса, от Монарха до земледельца, исполнила счастливой надежды – весть, что Ирина беременна! Никогда Россия, по сказанию Летописца, не изъявляла искреннейшего веселия: казалось, что Небо, раздраженное преступлением Годунова, но смягченное тайными слезами добрых ее сынов, примирилось с нею, и на могиле Димитриевой насаждает новое Царственное древо, которое своими ветвями обнимет грядущие веки России. Легко вообразить сии чувства народа, приверженного к Венценосному племени Св. Владимира: гораздо труднее вообразить тогдашние чувства Борисовы. Гнуснейшее из убийств оставалось тщетным для убийцы: совесть терзала его, а надежда затмевалась навеки или до нового злодейства, еще страшного и для злодея! Годунов должен был терпеть общую радость, изъявлять живейшее в ней участие, обманывать двор и сестру свою! Чрез несколько месяцев нетерпеливого ожидания, Ирина родила дочь, к облегчению Борисова сердца; но родители были и тем счастливы, как ни желали иметь наследника престолу: разрешилось неплодие, и нежность их могла увенчаться плодом новым, в исполнение общего желания. Не только чувствительная мать, но и тихий, хладнокровный Феодор в восторге благодарил. Всевышнего за милую дочь, названную Феодосиею (и 14 Июня окрещенную в обители Чудовской); простил всех опальных, самых важных преступников, осужденных на смерть: велел отворить темницы и выпустить узников; наделил монастыри богатою милостынею и послал множество серебра Духовенству в Палестину. Народ также радовался; но люди склонные к подозрению, угадывая сокровенность души Борисовой, за тайну передавали друг другу сомнение: не мог ли Годунов подменить младенца, если Царица родила сына, и вместо его обманом представить Феодосию, взятую им у какой-нибудь бедной родильницы? После увидим действие сей мысли, хотя и маловероятной. |
| Характерно, что авторы сохранившихся рассказов о смерти царя не обвиняют его убийц в чем-либо подобном, а говорят лишь о том, что Иван Грозный был отравлен: «неции же глаголют, яко даша ему отраву ближние люди». В этой связи, как уже отмечалось, называют два имени: Богдан Вельский и Борис Годунов. О Богдане Вельском, фаворите царя в последние десять лет его царствования, в этой книге говорилось уже не раз. О Борисе же Годунове пока говорить не приходилось. Выходец из младшей ветви старомосковского боярского рода, родовые владения которой находились на Костроме, благодаря помощи дяди, царского постельничего Дмитрия Ивановича Годунова, в 1567 году мог начать свою службу в опричнине как «стряпчий з государем». Ряд лет он служил оруженосцем в свите царевича Ивана. Его положение упрочилось, когда он женился на Марии, дочери Малюты Скуратова. На свадьбе царя и Марфы Собакиной тесть и зять были «дружками» царской невесты, а их жены — ее «свахами». После отмены опричнины Борис сумел сохранить расположение царя. В январе 1575 года он был «дружкой» Ивана IV на свадьбе царя с Анной Васильчиковой и мылся с царем в «мыльне». В том же году его сестра Ирина стала женой младшего сына царя Федора, и Годунов стал родственником царской семьи. В царском особом дворе он стал «кравчим», заняв то место, которое в годы опричнины принадлежало царскому фавориту Федору Басманову. В 1578 году Борис получил боярский сан. Это> была очень успешная карьера, но карьера придворного, сопровождавшего царя на придворных церемониях и иногда в больших походах. Годунов не получал назначений ни воеводой одного из полков, ни наместником в крупный город, не участвовал он и в переговорах с иностранными послами. Антонио Поссевино приводит в своих сочинениях список 12 ближайших советников царя, имени Годунова среди них нет. Таким образом, благоволя молодому человеку и обеспечив ему видное место в своем окружении, царь практически не допускал его к участию в управлении государством. Разумеется, в случае смены монарха у Бориса Годунова были все основания для того, чтобы стать одним из главных советников нового царя, близким родственником которого он был. |
| Царевич — Димитрий, а не Гришка» . Критическое положение дел в государстве усугубила внезапная смерть Бориса Годунова (†l3 апреля 1605 года). Народ усматривал в этой смерти Божие наказание Борису и милостивое покровительство самозванцу. Смерть Годунова повергла столицу в уныние и смятение. Среди общего народного отчаяния раздавался бесстрашный голос Патриарха Иова, всеми мерами и средствами успокаивавшего дезорганизованный народ. Чтобы воодушевить и объединить людей в накалившейся неустойчивой обстановке, он первый со всем духовным собором выразил верность вдовствующей царице Марии и ее детям — Феодору и Ксении как правителям государства. За ними присягнули бояре и все жители Москвы. Они обещали не изменять новому правительству, не «приставать к вору, называющему себя царевичем Димитрием», и не желали видеть его в Московском царстве. К войску послали Новгородского митрополита Исидора, чтобы оно также приняло присягу Феодору и его царскому семейству . Патриарх Иов разослал свою окружную грамоту, в которой извещал о кончине государя, о вступлении на престол Феодора Борисовича, о присяге ему столицы и убеждал всех служить новому государю и «прямить ему во всем без всякия хитрости, иного государя не искать и не хотеть» . Однако бояре и воеводы: П. Басманов, братья Голицыны и М. Салтыков, стоявшие во главе царского войска, заколебались и не присягнули Феодору. Большая часть русской армии, признав самозванца, двинулась к Москве. Лжедмитрий не хотел входить в столицу до тех пор, пока в ней оставались его враги. Поэтому он, обосновавшись в Туле, отправил в Москву своих слуг с тем, чтобы они подняли народ против семейства Годунова и Патриарха Иова. Приверженцы самозванца 1 июня 1605 года зачитали на Лобном месте грамоту Лжедмитрия. Большинство населения, частью обманутое, частью запуганное, перешло на его сторону окончательно. В летописи так сообщается об этом событии: «Те же вражий посланницы красносельцы собравшася приидоша во град на Лобное место. Многие ж служилые люди к ним присташа, иные своею охотою, иные страха ради смертнаго, видя таковое Божие прогневание. Бояре же приидоша к Патриарху возвестиша ему злый совет московских людей. Патриарх же Иов стоял непоколебимый со слезами, моля и укрепляя их, но ни в чем же успе» . 3 июня отправлена была в Тулу, к самозванцу, повинная грамота москвичей с известием, что они присягнули ему и просят его пожаловать в столицу. Интересно, что грамота эта была отправлена в Тулу с боярами, а не с духовенством, как этого требовал Лжедмитрий. По всей видимости, бояре просили Патриарха послать кого-нибудь из духовенства, но он отказался . |
|
|
