| – О чем вы, черт подери, говорите? А вам?.. – добавил он, обращаясь к Корнелиусу Мюллеру. – Вам что от меня нужно? Капитан Ван Донк был человеком простым и грубым, который во что-то, хоть и крайне омерзительное, все же верил, – такого человека можно простить. Но Кэсл никогда не сможет простить этого любезного образованного офицера БОСС. Именно люди такого рода – люди образованные и понимающие, что они творят, – и устраивают ад, снедаемые запредельной злобой. Кэсл вспомнил слова своего друга коммуниста Карсона, который часто говорил ему: «Наши худшие враги здесь – не невежды и простаки, какими бы жестокими они ни были; наши худшие враги – люди интеллигентные и развращенные». Мюллер сказал: – Вам должно быть прекрасно известно, что, живя с этой девицей банту, вы нарушили Акт о межрасовых отношениях. – Он произнес это рассудительным, укоризненным тоном, точно банковский клерк, сообщающий маловажному клиенту, что тот перебрал денег. – Вы должны понимать, что, если бы не дипломатическая неприкосновенность, вы сейчас сидели бы в тюрьме. – Где вы ее прячете? – спросил капитан Ван Донк, и Кэсл, услышав этот вопрос, почувствовал огромное облегчение. – Прячу? Капитан Ван Донк поднялся на ноги, продолжая тереть свое золотое кольцо. Он даже плюнул на него. – Все, капитан, – сказал Мюллер. – Я сам займусь мистером Кэслом. Больше я вас не задерживаю. Благодарю за помощь нашему департаменту. А сейчас я хочу поговорить с мистером Кэслом наедине. Дверь за капитаном закрылась, и Кэсл, как сказал бы Карсон, остался один на один уже с настоящим врагом. – Вы не должны обижаться на капитана Вал Донка, – продолжал Мюллер. – Такие, как он, не видят дальше собственного носа. Есть ведь и другие способы уладить это дело, куда более разумные, чем передача его в суд, что погубит вашу карьеру и не поможет нам. – Я слышу машину, – раздался женский голос, вернувший Кэсла в сегодня. Это Сара крикнула ему с лестницы. Кэсл подошел к окну. Черный «мерседес» прокладывал себе путь вдоль домиков на Кингс-роуд, которые были все на одно лицо. Шофер явно искал нужный номер, но, по обыкновению, далеко не все фонари горели. |
| – Я знаю, сегодня мой черед, Эммануэл, но «Клуб путешественников» закрыт. Надеюсь, вы не возражаете, что я пригласил Дэйнтри присоединиться к нам. – Что ж, это не самый веселый собеседник, – заметил доктор Персивал. – Какие-то неприятности по части безопасности? – Я-то надеялся, что после Вашингтона вы хоть немного поживете спокойно. – На нашей работе долгого спокойствия ожидать не приходится. Я, во всяком случае, едва ли когда-либо буду наслаждаться покоем, и вообще, почему я не подаю в отставку? – И не говорите об отставке, Джон. Одному Богу известно, какого типа может навязать нам Форин-офис. Что же вас тревожит? – Дайте мне сначала выпить. Они поднялись по лестнице и сели за столик на площадке перед рестораном. Харгривз заказал свое любимое «Катти Сарк» без воды. – Что, если вы убили не того человека, Эммануэл? – сказал он. В глазах доктора Персивала не отразилось удивления. Он тщательно проверил цвет своего сухого мартини, понюхал, подцепил ногтем кусочек лимонной кожуры, словно сам готовил коктейль по своему рецепту. – Я уверен, что нет, – сказал он. – А вот Мюллер не разделяет вашей уверенности. – О, Мюллер! Ну что может знать об этом Мюллер? – Знать он ничего не знает. Но у него есть интуиция. – Если дело только в этом… – Вы никогда не были в Африке, Эммануэл. А в Африке приходится доверять интуиции. – Дэйнтри потребует гораздо большего, чем интуиция. Его не удовлетворили даже улики против Дэвиса. – Улики? – Эта история с зоопарком и дантистом – если взять хотя бы один пример. Ну и Портон. Портон сыграл решающую роль. А что вы скажете Дэйнтри? – Моя секретарша сегодня с утра пыталась дозвониться Кэслу. Никто вообще не ответил. – По всей вероятности, он уехал с семьей на уик-энд. – Да. Но я приказал открыть его сейф – заметок Мюллера там нет. Я знаю, что вы скажете. Кто угодно может допустить небрежность. Но я подумал, если Дэйнтри съездит в Беркхэмстед… ну, словом, если там никого нет, можно будет осторожно осмотреть дом, а если Кэсл там… он удивится появлению Дэйнтри и, если он виноват… начнет нервничать… |
| Самое внутреннее расчленение народа находится в тесной связи с христианством. Именно на этой только почве держится гармония национального единства и сословного развития, государственно-политического равенства и различных профессий с особенным правом и честью. Еще яснее открывается влияние христианства в законодательстве, управлении, народном праве. Христианство уничтожило рабство; самые войны подчиняются законам гуманности; христианский дух охраняет наши имущественные отношения. Весь юридический строй во всех своих данных отношениях имеет свою последнюю опору в христианской вере (а не в деизме или в гуманности и т. д.). Но для христианского государства, продолжает Шталь, важно не только веровать, но и исповедовать, – исповедовать христианство во всех публичных актах, указах, трактатах и т. д. Общественная присяга должна быть христианскою. Все общественные деятели – судья, администратор, присяжный должны руководиться в своей деятельности духом христианским. Такова сущность христианского государства, по учению Шталя. В том же духе, но с меньшею глубиною мысли и анализа защищает христианское государство бывший прусский министр исповеданий Мюллер в своем сочинении „Grundlinien einer Philosophie des Staats und Rechtslehre nach evangelischen Principien“ (Berlin. 1873). «Государственное законодательство, – говорит Мюллер, – должно покоиться на десяти христианских заповедях, как на своем несомненном основании». Так, согласно с первою заповедью, христианство не должно терпеть идолослужения; напротив – оно должно проповедовать людям евангелие и язычникам спасение во Христе; согласно со второю (собственно с третьей) – наказывать богохуление, как публичное преступление. Особенно важна четвертая заповедь (пятая) в деле внутренней организации государства, как одного нравственного целого. Последующие заповеди охраняют собственность, личность, честь, семью, брак и т. д. Мюллер очевидно против гражданского брака – обязательного, как и факультативного. Государство не может допустить ни того, ни другого; иначе оно откажется от своих великих нравственных и культурно-исторических задач. |
| 132 Неметы, как полагают, жили близ нынешнего Шпейера, на Рейне (Bois. I, 467; Bocking Notitia II, 589). 135 У Зосима Вадомарием ошибкой назван Хнодомарий, по замечанию Петавия (Zos. III, 4. ed. Sylb.). Дело, кажется, было в 359 г. (Мюллер). 141 При отложении Ю. от Константия главными сообщниками его были врач его Оривасий и Эвимер (Eun. Vita Мах. Bois. I, 54). Зонара говорит (XIII, 10), что Ю. для исполнения своего замысла склонил на свою сторону несколько трибунов. Быть может, их было семеро, как намекает на то Эвнапий (Маи 258). 142 Может быть, вместо κατEQ o( ΝαρδινEQ o( ω;˜) ν было прежде написано κατEQ o( ΝαρισκEQ o( ω;˜) ν, хотя лучше подходит к смыслу догадка Беккера (в изд. бонн. ст. 66): κατEQ o( τEQ o( ω;˜) ν λαμανEQ o( ω;˜) ν – против аламанов (Мюллер). 144 «Когда Ю. был в Сирмии, изо всей почти Эллады присланы были к нему посланники» (Zosim. III, 11).– Кирилл Иерусалимский в письме к Константию упоминает об обычае того времени подносить императорам золотые венцы, украшенные самоцветными камнями (Cyril. Hierosol. epis. ad Constant. Р. 247. Буас. ad Eun. I, 467). 145 Фабриций заметил весьма основательно, что этот Эвнапий был старше нашего историка и что это тот же самый, о котором упоминает Суида в слове Μνονιο, (Fabricii Bibl. Gr. Harles. VII, p. 538). Мнение Фабриция принято было Чапманом, Гарлесом, Буассонадом, Маи, Нибуром, К. Мюллером (см. там же и Буасс. Vit. Soph. I, XXXVII, 497). В самом деле, упоминаемый здесь Эвнапий был посланником лидийским у Юлиана, тогда как наш историк о себе говорит, что, когда царствовал Юлиан, он был еще ребенком (см. у нас отрыв. 9). Отрывок же 46 (у нас), находимый у Суиды под словом Μ σνιος, лучшие издатели Суиды приписывают писателю Эвнапию; тут говорится о Эвнапии, фригийце, риторе, собиравшем вместе с Мусонием подати в М. Азии в царствование Иовиана – известно, что Иовиан был преемником Юлиана; очевидно, что Эвнапий-фригиец одно и то же лицо, что и Эвнапий-посланник; опять-таки не наш автор. 146 О правдивости приговоров Ю. как по делам тяжебным, так и по уголовным, которыми занимался он в бытность свою в Антиохии, говорит Амм. Марц. подробно XXII, 10, 1 (Мюллер). |
| Этот «Опыт новой русской истории», о котором говорит здесь Мюллер, представляет замечательный труд; на нем мы должны остановиться. Опыт начинается с правления Бориса Годунова. Причину, почему сочинение начато с этого времени, автор объясняет так: «Труды покойного тайного советника Татищева известны не только в России, но и за границею. Хотя сочиненная им русская история еще не издана, однако кто не пожелает видеть ее напечатанною? Его тридцатилетнее прилежание заслуживает, чтоб воздали ему эту справедливость. Татищев заблагорассудил окончить свою историю смертию царя Феодора Иоанновича как последнего из варяжской династии. Мне показалось приличным начать там, где он кончил, и таким образом довершить здание российской истории». В начале рассказа о событиях нас останавливает определение характера Бориса Годунова, потому что это определение надолго осталось в русской истории. «Борис Годунов по остроте ума и необыкновенному искусству в делах правления должен быть включен в число величайших людей своего времени. Но его нравственный характер не соответствовал достоинствам умственным, отчего и происходит, что об нем обыкновенно слышится мало хорошего... Борис принадлежит к числу тех людей, которые для достижения верховной власти считают все средства позволенными... Это был другой Сеян и разнился от последнего только тем, что не было Тиверия, который мог бы покарать его злодеяния». Произнося этот общий приговор, Мюллер, однако, не позволил себе быть неразборчивым относительно всех известий о преступлениях Годунова, встречаемых у разных писателей, особенно иностранных: он подвергает эти известия критике и отвергает те из них, которые ее не выдерживают. С такою же осторожностию поступает Мюллер и относительно других известий, передаваемых иностранными писателями, вносившими в свои сочинения все, что слышали, без разбору; заслуга Мюллера как критика видна особенно из того, что последующие писатели уже только сообразуются с его приговорами. Вообще, как легко заметить, Мюллеров «Опыт новой русской истории» послужил для позднейших писателей образцом при изображении тех же времен: характер Годунова, характер его правления, решение вопроса о происхождении самозванца, выведенное из критического рассмотрения иностранных известий, определение характера Лжедимитриева – все это перешло из книги Мюллера и в сочинения первой половины XIX века. |
| Всех более и прежде других содействовал этому датский ученый епископ Мюллер. Он с достаточною для своего времени точностью изучил историю развития исландского дееписания и сделал опыт подробного разбора отдельных до нас дошедших прозаических памятников северной письменности. Он пытался определить, какие саги имеют действительную историческую основу, и какие вымышлены, и потом – к какому времени относится происхождение той или другой саги (не письменная редакция). От его проницательности и – по времени – весьма здравой критики не ускользнуло то обстоятельство, что и саги с историческою основой имеют добавления совершенно другого характера. На основаниях, указанных Мюллером, разделяют саги на мифические, романтические, полуисторические и вполне исторические. 49 Твердой грани и точных внешних признаков нет и не могло быть. Мюллер очень часто считает сагу историческою только потому, что лицо,окотором в ней говорится, есть историческое, то есть, упоминается в исландских родословных, огромная масса которых заключается в Landnámabók, или упоминается в других сагах, уже признанных историческими. – Ни тот, ни другой признак в настоящее время и пред судом более строгой критики не может быть признан решительным. Если Илья Муромец упоминается в русских письменных сказаниях, то из этого не следует, что былины об Илье Муромце заключают в себе чисто историческое фактическое содержание. Слагатели саг могли брать и действительно брали своих исландских земляков в герои таких рассказов, материал которых был заимствован из домашнего сказочного запаса и народных песен или же принесен с далекой чужбины – и с особенной охотой именно в последнем случае. Новейшая критика причисляет Греттирову сагу уже не к историческим, как Мюллер, а к так называемым «лживым сагам», lygisögur. 50 Сюда же критика относит и Финнбогову сагу (Finnbogasaga), и мы не знаем, исключит ли она из этого рода и сагуоРафнкеле (Hrafnkels saga), хотя герои обеих будто бы известны были в самом Миклагарде. Помещать сказочные события в сказочную страну, в тридесятое государство, так же естественно для народной и ненародной фантазии, как и украшать домашних героев чужими перьями. |
| Слыша когда то имя Юпитера, Юпитера униженного Гомером и Овидием, низведенного в положение разгневанного супруга или неверного любовника, мы вовсе не думали о священном кладе воспоминаний, заключенном в этом названии, мало достойном уважения». Минула тысяча лет с того дня, как арийские народы разделились, чтобы направиться к северу и югу, к востоку и западу, они повсюду образовали язык, основали государства и философии, воздвигли храмы и, наконец, потеряли все это; все они состарились, сделались, быть может, лучшими и более благоразумными, но всякий раз, когда они ищут названия для выражения того, что наиболее возвышенно, а вместе с тем и дороже всего для каждого из нас, лишь только они желают выразить честь и любовь, бесконечное и конечное, они делают то, что делают их праотцы, которые, возводя свой взор к вечному небу, чувствовали присутствие существа, одновременно отдаленного и близкого; они комбинируют те же самые слова и повторяют первобытную молитву арийцев воззвание к «Небу Отцу», принявшее в продолжение веков форму: «Отче наш, иже еси на небесех». К такому же заключению М. Мюллер приходит и относительно первобытных религий семитических народов. Задача его здесь облегчается тем обстоятельством, что языки семитов связаны между собою еще теснее, чем языки арийские. Семитские языки имеют много слов для обозначений Божества, которые существовали, конечно, еще и до того времени, когда языки эти уже отделили от себя ветви: южную или арабскую, северную или арамейскую, среднюю или еврейскую. Эти слова, говорит М. Мюллер, позволяют нам вникнуть в религиозные понятия первобытной, нераздиненной еще семитской расы, они дают нам возможность узнать, каковым было это почитание до того времени, когда Авраам, поклонялся Иегове, когда Ваалу поклонялись в Финикии, а Элу в Вавилоне. Рассмотрев названия божества у всех семитских народов, имевших понятие о Боге, как о могущественном, крепком, сильном, уважаемом, великом, царь господин, М. Мюллер приходит, наконец, к тому заключению, что был некогда такой период, в котором предки семитской расы еще не были разделены ни религией, ни языком. |
| М. Мюллер с полным основанием усматривает в религии две стороны: внешнюю и внутреннюю. Легко заметить, говорит он, что слово религия означает две различные вещи. Когда говорим о религии еврейской, индусской, христианской, мы разумеем под этими словами целое собрание знаний или научений, унаследованных или путем традиции, или посредством книг, признаваемых божественными и заключающих в себе все, что составляет предмет верования евреев, индусов или христиан. Принимая слово «религия» в таком значении, можно сказать, что человек переменяет религию, т. е., что принимает собрание христианских учений вместо браминских, которые признавал до сих пор, совершенно так, как может говорить по-английски человек, который раньше говорил языком индусов. Но слово «религия» имеет еще и другое значение. Подобно тому, как существует в человеке, если можно так выразиться, способность говорить, независимо от всех исторических форм, какие принимали человеческие языки, также точно обладает он способностью веровать, независимо от всех исторических религий. Говоря, что религия отличает человека от животных, продолжает М. Мюллер, – мы понимаем под этим не только христианскую и еврейскую религию, мы не имеем в виду никакой особенной религии, а только известную способность ума, способность, которая независимо от рассудка, а даже вопреки ему, дает человеку возможность исследовать бесконечное под различными названиями и под различною формою. Без этой способности всякая религия и грубейшее поклонение идолам и фетишам сделались бы невозможными и если мы только захотим внимательно прислушаться, то услышим от всех религий как будто вздох, направляющийся в мир духа, в бесконечность, как будто вопль любви к Богу. Будет ли этимология, примененная древними к греческому слову θρωπος, верною или нет, это не важно ( νω θρϖ ν – смотрящий вверх), однако верно то, говорит М. Мюллер, – что из всех животных един только человек одарен способностью поднять свой взор к небу и это его исключительная привилегия – добиваться чего-то такого, чего не могут ему доставить ни чувства, ни разум. |
| «По-видимому, названия всех цветов произошли тем же путем, как и название голубого цвета. Так «розовый» происходит от слова «роза» и обозначает первоначально цвет розы, «малиновый» – происходит от «малины», «коричневый» от «корицы» и т. д. Название «фиолетовый» и «оранжевый» – слова заимствованные в русском языке, но по первоначальному своему значению указывают на цвет фиалки и апельсина (фp.violemme фишка, orange – апельсин). 47 Ср. М. Мюллер, 210, I Benloen считает в готском языке 600 необходимых корней, в современном немецком 260. Пютт полагает, что каждый язык имеет около 1.000 корней. Etym. Forsch. II, 73 (Мюллер, 201, 2), По Гримму, германские языки имеют 462 глагольных корня (Потебня, 19). Имея в своем распоряжении 400–500 предикативных корней, язык не затруднялся бы чеканить имена для всех предметов, представляющихся нашему знанию: язык бережливый хозяин. Если бы каждый корень давал 50 производных слов, то мы имели бы 25.000 слов. Но мы знаем от достоверного авторитета, деревенского священника, что некоторые работники в его приходе имеют не более 300 слов в своем словаре. Клинообразные надписи в Персии содержат не более 379 слов, из которых 131 собственные имена. Словарь древних египетских мудрецов, насколько нам известно, из иероглифических надписей, содержит около 658 слов. Либретто какой-нибудь итальянской оперы редко обнаруживает большее разнообразие. Хорошо воспитанный человек в Англии – редко употребляет в разговоре более 3.000 или 4.000 слов. Шекспир, представивший, вероятно, большее разнообразием, чем какой-либо другой писатель на каком бы то ни было языке, составил свой драмы приблизительно из 15.000 слов, у Мильтона всего 8.000 слов, в Ветхом Завете встречается не более 5.642 слов» (202–203). 48 Лейбниц (De arte combinaroria, Opp. 11, 387–8, ed. Dutens). Quoties situs literarum in alphabeto sit variabilis: 23 буквы в латинское языке допускают 25,852,016,738,884,976,640,000; 24буквы А немецком –620,448,701,733,239,739,360,000, (М. Мюллер. 201. 2). 49 А. |
| См. о нем: Поппэ А. В. Митрополиты и князья Киевской Руси… С. 451; Назаренко А. В. Ефрем//Православная энциклопедия. Т. 19. М., 2008. С. 53–54. НПЛ. С. 182–183. Гимон Т. В. События XI – начала XII в… С. 650. Ср. «иде кКыеву», «осуди его митрополит Ефрем» (ПСРЛ. Т. 42. С. 65). Ср. с точкой зрения А. В. Назаренко: «Особые церковно-политические взгляды еп[ископа] Луки, если таковые имели место, не могли быть секретом, и для их осуждения вряд ли было необходимо дожидаться доноса; скорее всего речь шла об обвинении в каких-то канонических нарушениях, о которых мог быть осведомлен только близкий к епископу человек» ( Назаренко А. В. Ефрем. С. 53). Но епископа нельзя было осудить и лишить кафедры только за его взгляды, если они, конечно, не носили откровенно еретического характера; в любом случае нужно было церковно-правовое обоснование. БЛДР. Т. 1. СПб., 1997. С. 42. Мюллер Л.Западная литургическая формула в «Похвале» Илариона Владимиру Святому// Мюллер Л. Понять Россию: Историко-культурные исследования. М., 2000. С. 94–96; он же. Киевский митрополит Иларион: Жизнь и творчество//Там же. С. 95. Мюллер Л.Киевский митрополит Иларион... С. 96. Чичуров И. С. Схизма 1054 г. и антилатинская полемика в Киеве (середина XI – начало XII в.)//Russia Mediaevalis. Т. 9, 1. München, 1997. C. 43–53; он же. Антилатинский трактат Киевского митрополита Ефрема (около 1054/55–1061/62 гг.) в составе греческого канонического сборника Vat. Gr. 828// Чичуров И. С. Избранные труды. М., 2007. С. 241–264 (см. то же: Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. I: Богословие. Философия. 2007. Вып. 3(19). С. 107–132. Цит. по: Чичуров И. С. Схизма 1054 г… С. 51. Вероятно, именно только что случившимся церковным расколом с Западной Церковью объясняется факт переосвящения митрополитом Ефремом 4 ноября неизвестного года киевского Софийского собора, что зафиксировано в месяцеслове «Мстиславова евангелия» начала XII в. (см.: Лосева О. В. Русские месяцесловы XI–XIV вв. М., 2001. С. 193). |
|
|
