| И вот Алексей призвал к себе великого этериарха 853 Аргира Карацу (несмотря на свое скифское происхождение, этот человек отличался большим благоразумием и был слугой добродетели и истины) и вручил ему два письма 854. В первом, адресованном Иоанну, содержалось следующее: «Наша царственность, узнав, что варвары выступили против нас и прошли через клисуры, вышла из Константинополя, чтобы укрепить границы 855 Ромейской державы. Тебе же следует самому явиться с докладом о положении во вверенной тебе области (ибо я опасаюсь злых умыслов против нас со стороны Вукана) и сообщить мне о положении в Далмации и о том, соблюдает ли Вукан условия мирного договора (ведь до меня ежедневно доходят неблагоприятные вести о нем), чтобы, получив более точные сведения о Вукане, я смог во всеоружии встретить его козни. Затем я отправлю тебя с необходимыми инструкциями обратно в Иллирик, дабы, на два фронта сражаясь с врагами, с божьей помощью добиться победы». Таково было содержание письма, адресованного Иоанну. В другом письме, обращенном к знатным жителям Диррахия, говорилось следующее: «Узнав, что Вукан вновь злоумышляет против меня, я выступил из Византия, чтобы укрепить узкие долины между Далмацией и нашим государством и вместе с тем точнее разузнать о Вукане и о далматах. Поэтому я решил вызвать к себе вашего дуку и любимого племянника моего владычества, а дукой назначил человека, который вручит вам это письмо. Примите же нового дуку и подчиняйтесь всем его распоряжениям». Вручив эти письма Караце, он приказал ему по прибытии прежде всего доставить письмо, адресованное Иоанну, и, если тот добровольно подчинится приказу, с миром проводить его и взять на себя охрану области до возвращения Иоанна; а на тот случай, если Иоанн станет сопротивляться и откажется повиноваться, Алексей велел Караце призвать к себе наиболее влиятельных граждан Диррахия и прочесть им второе письмо, чтобы они помогли ему задержать Иоанна. 8. Сведения обо всем этом дошли до севастократора Исаака, который находился в то время в Константинополе. Он спешно выступил из города и через двое суток прибыл в Филиппополь. Застав императора спящим, он тихо вошел в его палатку, рукой подал знак спальникам самодержца соблюдать тишину, улегся на другое ложе, находившееся в палатке его брата-императора, и заснул. |
| в Янине, где и погребена. Таким образом, в 1386 году она весьма могла называться всеми актовыми именами и адресоваться к некоему Государю-братцу, которым, в свою очередь, отлично бы приходился упомянутый Дука Симеонович. Не достает только обоим историческим личностям подходящих имен. Но вот что далее выходит, чего никак не ожидаешь! В перечне властителей Эпирских мы, говоря о Деспоте Фоме III (или II), упомянули, что, по смерти его, в помощь вдове его правительнице, был вызван из Триккал на время брат ее Царь Иоасаф... Откуда взялся у Ангелины брат Иоасаф? История (и ктиторская запись касторийская) знает только сына Симеонова, по имени Дуку, да еще вскользь упоминает о другом сыне Стефане, чем-то владевшем в пределах нынешней Греции и женатом на итальянке. А тут вдруг возникает откуда-то Симеонов сын Иоасаф! Ясное дело, что, согласно предположению нашему, у Дуки было еще другое, собственное имя, которое вот и отыскалось. Оно-фатальное-есть именно: Иоасаф! Но, со времен известного Индийского Царя Иоасафа, променявшего багряницу на вретище, неслыханное дело, чтобы какой-нибудь венценосец носил его. Оно стало достоянием пустынь и иноческих обителей. Потому неизбежно кажется вывесть заключение, что называвшиеся им инок или, несмотря на свое иночество, продолжать быть Государем, или стал известен историку под ним уже в другой период своей жизни, и назван в этом месте книги его так per anticipationem. Что же? Отыскался ли Иоасаф метеорский ктитор? Не смеем утверждать сего не по одному только уважению к местному преданию и не по одному сочувствию с Иоанном-Иоасафом Кантакузиным, а по какому-то чутью, что мы не напали на настоящий след Иоасафов. Как бы и что бы там ни говорилось, а собственных имен Иоанна и Марии тут нет. Затем, на сколько Кантакузина, на столько же и предполагаемого Иоанна Дуку Симеоновича 282 , мешает признать в передаточном акте Царицы Марии отсутствие при имени его титула: „Царь». Положим, что и тот, и другой с переименованием в Иоасафа перестали царствовать, но все же были Царями, и ревнивая до подобных титулов „Царица,“ кажется, не опустила бы случая, для собственной чести, возвеличить брата своего царским достоинством. |
| Он обращается к Пселлу, творцу и главному двигателю всей махинации, и просит так или иначе спасти его. Просьбы была лишняя: минута была для самого Пселла, для всей его будущности столь же опасная и роковая, как и для Дуки. Если бы не удалось довести дело до конца и интрига бы обнаружилась, пришлось бы рассчитываться весьма дорого. Пселл решается на отчаянный шаг; он обнадеживает, ободряет Дуку, призывает к царской постели патриарха, с тем чтобы он поддерживал Комнина в прежнем монашеском настроении и был наготове во дворце на случай надобности, в то же время сажает Константина Дуку на царский трон, надевает ему красные туфли на ноги и делает распоряжение, чтобы собирались сановники для принесения поздравлений новому императору. Когда чины собрались, Пселл подал им пример – первый начал славословие и поклонение. Рубикон был перейден, формальность исполнена и удалась благополучно. Это было к вечеру. Обойденному на всех путях Комнину, для которого навсегда был отрезан доступ к ступеням трона, который был изменнически покинут своими приближенными и, видя вокруг себя одних недоброжелателей, раздраженных его внутренней политикой, не мог и думать об успешной борьбе за свои права, ничего не оставалось делать, как сыграть эпилог драмы: он облачился в монашеское платье, оставил дворец, сел на корабль и отправился в Студийский монастырь доживать свой век или, как тонко выражается Пселл, для которого было бы интересно в видах прикрытия интриги, чтобы болезнь действительно оказалась смертельной, умирать медленной смертью. 804 Константин Дука не забыл услуги, оказанной ему Пселлом. После своего провозглашения он выразил ему глубокую признательность и во все время царствования удостаивал близости к себе, был расположен более, чем к другим, проявлял всевозможные знаки благосклонности и поручил ему воспитание своего старшего сына, Михаила. 805 Но Дука хорошо знал, что не один Пселл, хотя бы даже в союзе с патриархом, произвел переворот, что тут действовала целая партия, масса людей, считавших себя обиженными Комнином, недовольных его правлением, – Пселл потому и действовал так смело, что чувствовал под своими ногами твердую почву, опирался на сочувствие многих, от которых ожидал поддержки в случае нужды. |
| Отстраняя таким образом возможность видеть в изображённом на ковчежце императора Константина Копронима, мы признаём тем самым необходимость видеть на этом изображении Константина Дуку, а следовательно, отнести ковчежец к годам 1059–1067 г., ещё определённее к 1059–1061 год (до смерти Исаака Ангела), во всяком случае к XI веку, как заставляли догадываться и прежде соображения палеографические. Окончу замечанием относительно того кивория, который послужил образцом для рассматриваемого ковчежца. В сказании Иоанна Солунскаго описан киворий св. Димитрия в том виде, как он был в VI веке; сам Иоанн жил в VII веке. В конце VII века церковь св. Димитрия сгорела; а что сделалось с киворием, неизвестно. Неизвестно также, существовал ли он в 904 году, когда на Солунь напали Сарацины (Камениата, гл. 9). Затем есть сведения об ограблении кивория св. Димитрия Сицилийцами в 1185 г. (Тафеля, De Thessalonica, стр. 122). Таким образом, из летописных сведений видно, что киворий св. Димитрия мог быть переделан или ещё в VII веке, или позже до 1185 года. Ковчежец, нами рассматриваемый, даёт новое данное; он был сделан до 1061 года, следовательно, и сам киворий получил эту форму до 1061 года, – и по ковчежцу видим, какую именно форму. Из того, что на ковчежце изображены Константин Дука и его супруга Евдокия, следует ли заключать о времени нового устроения кивория св. Димитрия, об участии в этом изображённой на ковчежце четы? Этот вопрос нельзя, кажется, решить без пособия других данных. Во всяком случае, Византийский ковчежец Московского Успенского собора достоин хранения, как один из очень любопытных памятников XI века. Желательно было бы, чтобы приготовлены были металлические снимки с него для заведений, подобных Византийскому музею при Академии Художеств. Приписка . Предлагаемая записка была уже набрана для печати, когда архимандрит Порфирий Успенский , рассматривая у меня снимки и слепки с ковчежца, случайно высказал мне несколько замечаний об этом сосуде. Считая их важными, не могу отказать себе в удовольствии дать им здесь место. |
| По просьбе И. кипрский наместник Георгий подарил монастырю селения Мил, Миликурий и Перистерона. Он построил в сел. Пентагия (ныне Пендайя) ц. вмч. Георгия Победоносца, купил водяную мельницу, поля и виноградник и передал эти владения в качестве подворья Киккскому монастырю. В ц. вмч. Георгия были помещены 2 иконы, подаренные И. Мануилом Вутомитом. «Хроника» Леонтия Махераса согласуется со «Сказанием...», но более кратко излагает события. Отличие состоит в том, что Мануил едет в К-поль один, а И. прибывает в столицу позднее на присланном императором корабле и исцеляет его дочь прикосновением руки. Здесь также опущена сюжетная линия о попытке императора нарушить обет, и не отправить чудотворную икону на Кипр. В «Хронике» Мануил также называется дукой ( Leont. Makhair. § 37). В. Г. Григорович-Барский был знаком как со «Сказанием...», так и с местными преданиями («сия же повесть не обретается в кадиках монастирских, но по преданию от инок повествуется» - Григорович-Барский. 1886. Ч. 2. С. 267), в т. ч. он упоминает о пещере, в к-рой подвизался И., «в горе високо, недалече монастира» ( Он же. 1885. Ч. 1. С. 403). Если в «Сказании...» Мануил Вутомит играет важную роль, как и И., то у Григоровича-Барского он становится второстепенным действующим лицом. В описании Киккского мон-ря 1727 г. дука Мануил и имп. Исаак Комнин были объединены в один персонаж - дуку Исаака (Там же). В описании 1735 г. кипрский дука не едет вместе с И. в К-поль, а посылает в столицу преподобного ( Он же. 1886. Ч. 2. С. 267). В сочинении Ефрема Афинянина также упоминается явление императору Пресв. Богородицы, обличившей его за намерение заказать точную копию чудотворной иконы, чтобы отослать ее на Кипр вместо оригинала ( Εφραμ Αθηναος. 1751. Σ. 33). Если в «Сказании...» и в «Описании...» Ефрема Афинянина императорская дочь выздоравливает без непосредственного участия И., то в более поздних текстах отразилась версия ее исцеления от прикосновения преподобного, впервые встречающаяся в «Хронике» Леонтия Махераса ( Βλσιος Σταυροβουνιτης. 1999. Σ. 68). К числу позднейших преданий относится легенда о пчеле, которая, сев на чудотворный образ, помогла И. отличить подлинную икону от копии. |
| Но эта цель представляется слишком незначительной, чтобы из-за нее пафлагоняне решились на подлог; Калафат мог быть призван ко двору без всяких предосторожностей, как скоро удалился Михаил IV, антипатия которого была причиной устранения Калафата и выселения из Константинополя загород. Невольно является мысль, что содержание грамоты было более важное и касалось не только въезда во дворец, но вопроса о престолонаследии: Калафат в подложной грамоте был назначен преемником Михаила IV и здесь, может быть, скрывается одна из причин, почему Зоя не противилась возведению своего усыновленного сына на престол; она видела, что в случае отказа с ее стороны, его возведут помимо ее желания, опираясь на волю умершего Пафлагона. Константин Мономах был избран на престол Зоей и женился на ней, имел таким образом за собой и родство, и волю старшей из царствовавших после низвержения Калафата императриц. Он был коронован патриархом Алексием 976 и стал управлять в сотовариществе с Зоей и Феодорой, которые носили царский титул. Мономах хотел назначить себе преемника, и только предусмотрительность партии Феодоры и смерть помешали его намерению. Воцарившаяся после Мономаха Феодора еще при жизни назначила себе преемником Стратиотика, который и был коронован Ке-рулларием, прежде чем умерла императрица. Насильственным образом вступивший на престол после Стратиотика и венчанный патриархом Керулларием Исаак Комнин назначил при жизни своим преемником, хотя и неформально, Константина Дуку, который был коронован Лихудом. 977 Константин Дука, у которого были сыновья, имел полную возможность применить систему сотоварищества. Младший сын, порфирородный Константин, еще в пеленках украшен царским титулом, старший, Михаил, рожденный до вступления отца на престол, был коронован спустя несколько времени после воцарения Константина Дуки. 978 Диоген, вступивший на престол по избранию Евдокии как ее муж, был коронован Ксифилином и обязан договором поддерживать систему сотоварищества: его пасынки – Михаил, Андроник и Константин – носили титул царей, а когда у Диогена родился от Евдокии сын, то и его Диоген приобщил к сотовариществу, почему прилагается к нему титул царя. |
| А.М. Величко XLIV. Императоры Константин VII Порфирородный (913–959) и Роман I Лакапин (919–944) Глава 1. Патриарх и императрица – смертельная схватка Константин VII, названный впоследствии Порфирородным, поскольку был рожден в специальной порфирной зале Большого дворца, имел всего 7 лет от роду, когда после смерти отца и дяди остался единственным законным наследником власти в Римском государстве. Официально он царствовал 46 лет, однако это срок должен быть разделен на два неравных периода – время номинального правления при временщиках и императоре Романе I Лакапине и относительно недолгого единоличного правления. Впрочем, все по порядку. В те два дня, которые отделили приступ болезни императора Александра от его кончины, завязалась очередная смертельная интрига. Понимая, что дни василевса сочтены, патриарх Николай Мистик думал о том, как бы поставить царем Константина Дуку, сына несчастного Андроника Дуки, скончавшегося в Багдаде 302 . Однако император Александр оставил распоряжение, согласно которому был назначен опекунский совет при Константине VII Порфирородном. Туда вошли: патриарх Николай Мистик (глава совета), магистры Стефан и Иоанн Элладу, ректор Иоанн, а также сановники Евфимий, Василица и Гаврилопул. Патриарху пришлось оставить свои мысли «на потом», хотя надежды он не терял. Его последующие действия не оставляют сомнений в том, что Николаем двигало не желание обеспечить права Церкви и интересовал не сам по себе вопрос о канонической чистоте последнего брака Льва VI Мудрого, а собственные амбиции и надежды полностью подчинить себе все управление Римской империей. Собственно говоря, он и теперь оставался главной фигурой на политическом Олимпе, главной, но не единственной. Надо сказать, его оптимизм основывался на прочном базисе. Императрица Зоя, не вошедшая в состав опекунского совета, «виновница» четвертого брака Льва Мудрого, не имела должного авторитета в государстве, чтобы по примеру царицы св. Феодоры взять бразды правления в свои руки. Поэтому заинтересованные лица, к которым, безусловно, относился в первую очередь сам Николай Мистик , могли считать царский трон почти вакантным – малолетнего ребенка, конечно, никто в расчет практически не брал. Наверное, единственное, что спасало Константина VII, так это отсутствие среди опекунов общепризнанного лидера, которого соединенными усилиями они могли бы подсадить на царский трон вместо царственного мальчика. |
| 5. Вот все об Антиохии. Самодержец в это время очень хотел прийти на помощь кельтам, но его вопреки желанию удерживали грабеж и полное разорение, которым подверглись приморские города и земли. Чакан, как собственной вотчиной, распоряжался Смирной, а некто по имени Тэнгри-Бэрмиш 1114 – городом эфесян у моря, где был некогда сооружен храм апостола Иоанна Богослова 1115. Другие сатрапы захватывали крепость за крепостью, обращались с христианами, как с рабами, и все грабили. Они овладели даже островами Хиосом, Родосом и всеми остальными и сооружали там пиратские корабли. Поэтому самодержец решил прежде всего заняться делами на море и Чаканом, оставить на материке необходимое войско и изрядный флот, чтобы сдерживать набеги и отгонять прочь варваров, а уж затем со всем остальным войском направиться к Антиохии и по пути при любой возможности сражаться с варварами. Самодержец позвал к себе Иоанна Дуку, своего шурина, передал ему войска, набранные в различных областях, и флот, достаточно сильный для осады приморских городов; он передал ему и дочь Чакана, взятую в плен со всеми, кто оказался в то время в Никее; Алексей велел Иоанну повсюду объявлять о взятии Никеи, а если ему не будут верить, показывать дочь Чакана турецким сатрапам и живущим на побережье варварам, чтобы те, которые владели названными выше городами, увидя ее и удостоверившись во взятии Никеи, отдали города без боя. Снабдив Иоанна всем необходимым, император отослал его. Какой трофей воздвиг Иоанн в память победы над Чаканом и каким образом он прогнал турка, покажет мой дальнейший рассказ. Иоанн Дука, мой дядя по матери, простившись с императором, выступил из столицы, переправился в Авид и, призвав к себе человека по имени Каспак 1116, поручил ему командование флотом и управление всей морской экспедицией в целом, обещав, если он будет хорошо сражаться и возьмет Смирну, сделать его правителем города со всеми окрестностями. Итак, Иоанн отправил Каспака, как я сказала, по морю в качестве талассократора флота, а сам остался на суше как тагматарх 1117. Когда жители Смирны увидели, что к ним приближаются одновременно по морю Каспак с флотом, по суше – Иоанн Дука (в то время как Каспак вошел в гавань, Иоанн разбил лагерь на некотором расстоянии от городских стен), они, зная уже о взятии Никеи, отказались от всякого сопротивления и предпочли вступить в мирные переговоры, пообещав сдать Смирну без боя и кровопролития, если Иоанн Дука поклянется, что предоставит им возможность невредимыми вернуться на родину. Дука согласился на предложение Чакана и обещал все точно исполнить. Изгнав турок из Смирны мирным путем, он передал всю власть в ней Каспаку. В это время произошел следующий случай. |
| Условия для духовной жизни этой империи были мало благоприятны из–за постоянной опасности, грозившей со стороны турецких эмиров. Немаловажную роль играло и то обстоятельство, что на территории Трапезундской империи жило сравнительно не много греков и, следовательно, не было той могущественной силы эллинского духа, которая объединяла умы патриотов двух других частей бывшей Византийской империи. Может быть, поэтому литература на греческом языке, возникшая в Трапезундской империи, бедна значительными именами и памятниками. Создается впечатление, что просвещенные люди этого государства гораздо больше заботились о том, чтобы усвоить знания соседних народов, с которыми они соприкасались, нежели о создании собственных оригинальных сочинений: очень многие трудятся над переводом на греческий язык персидских сочинений по математике, астрономии, арабских трактатов по медицине и фармакологии. Актуарий Иоанн (конец XIII – начало XIV в.) посвятил великому дуку Апокавку медицинскую книгу, в которой отвергал учение Галена, излагал учения арабов и в небольшой доле свои собственные наблюдения. Необходимо учитывать, что от творчества тех или иных культурных деятелей Трапезундской империи до нас дошли жалкие остатки. Так, нам пока неизвестно ни одного имени какого–либо писателя XIII в. Среди авторов XIV в. можно назвать только двух: Стефана Сгуропулоса и Андрея Либадена. XV век более богат именами: ритор Иоанн Евгеник, единственный историк Трапезунда Михаил Панарет, поэт, философ, богослов Георгий Амируци; наконец, в Трапезунде в начале XV в. родился и получил начальное образование Виссарион, будущий прославленный культурный и политический деятель Византийской империи, впоследствии кардинал римской церкви, большой друг итальянских гуманистов. Андрей Либаден, прототабулярий и хартофилак епископской церкви в Трапезунде, совершил путешествие через Константинополь в Египет и Палестину. Увиденные им земли и города он описал в сочинении «Путеводительные записи», не ограничиваясь одними географическими сведениями, но сообщая и исторические, в частности по истории Трапезунда того времени, особенно о борьбе вокруг императорского престола после смерти Василия I Комнина в 1340 г. |
| — Если нас примут кротко, то значит, мы хорошо делаем, достигая своей цели без кровопролития и насилия. Если же нападут на нас и убьют, то они дадут за нас ответ пред Богом, так как сами они усиленными просьбами и клятвою прельстили нас, хотя мы и не добивались предложенного мне достоинства. Сказав это, Константин Дука заставил приверженцев своих поклясться, что ни один из них не дерзнет вынуть меч из ножен или натянуть стрелу на луке против нападающих на них, «чтобы не пролилась из-за меня, — добавлял он, — ни единая капля христианской крови». Приверженцы Константина с клятвою обещались повиноваться этому повелению своего вождя и, выломав медные ворота дворца царского (так как иначе нельзя было проникнуть во двор его), мирно, без всякого оружия, пошли к царским палатам под предводительством благочестивого мужа сего Константина Дуки, который также был безоружен. В то время, как они безоружные шли, направляясь к палатам царским, нарочито поставленные патриархом стрельцы вдруг напали на них и, выпустив множество стрел, многих ранили. Одним из первых пострадал сам доблестный воевода Константин Дука, шедший впереди: он получил тяжелую рану в ребро пониже правой руки. Застонав от раны, Дука упал на землю. При виде этого, собранные в большом количестве дворцовые оруженосцы устремились с обнаженными мечами на входящих мирно и начали сечь их, как стебли растений. Таким образом они убили Константина Дуку, сына его и многих других. Тех же, которые обратились в бегство, они схватили живыми и тотчас же казнили всех различным образом: одних рассекали пополам, других повесили на деревья пред городскими воротами, а у иных урезали носы и уши и подрезали жилы. Так погибли тогда с Константином Лукою до трех тысяч неповинных ни в чем мужей. Вместе с другими пострадали также и те два брата протоспафарии, которые приходили за советом к блаженному Василию, и притом так именно, как предсказал преподобный: один из них был усечен мечом, а у другого были урезаны нос и уши. Окончив кровопролитие, воины отсекли головы у убиенного Дуки и сына его и отнесли их к патриарху Николаю и его советникам. Патриарх щедро одарил убивших Константина и повелел носить на копье по всему городу главу убиенного, на поругание ей, а тела всех других пострадавших с ним выбросить в море. |
|
|
