| Никогда русская власть с высоты престола так откровенно не вещала своему народу такой печальной истины, что венец государственного здания, в коем он обитает, своим непрочным построением всегда грозит разрушить самое здание. В предотвращение этого бедствия императрица " наиторжественнейше " обещала своим императорским словом узаконить такие государственные установления, которые " и в потомки " предохранили бы целость империи и самодержавной власти, а верных слуг отечества вывели бы " из уныния и оскорбления " . Но и у этого переворота, так весело и дружно разыгравшегося, был свой печальный и ненужный эпилог. В Ропше Петра поместили в одной комнате, воспретив выпускать его не только в сад, но и на террасу. Дворец окружен был гвардейским караулом. Приставники обращались с узником грубо; но главный наблюдатель Алексей Орлов был с ним ласков, занимал его, играл с ним в карты, ссужал его деньгами. С самого приезда в Ропшу Петру нездоровилось. Вечером того же 6 июля, когда был подписан манифест, Екатерина получила от А. Орлова записку, писанную испуганной и едва ли трезвой рукой. Можно было понять лишь одно: в тот день Петр за столом заспорил с одним из собеседников; Орлов и другие бросились их разнимать, но сделали это так неловко, что хилый узник оказался мертвым. " Не успели мы разнять, а его уже и не стало; сами не помним, что делали " . Екатерина, по ее словам, была тронута, даже поражена этой смертью. Но, писала она месяц спустя, " надо идти прямо - на меня не должно пасть подозрение " . Вслед за торжественным манифестом 6 июля по церквам читали другой, от 7 июля, печальный, извещавший о смерти впавшего в прежестокую колику бывшего императора и приглашавший молиться " без злопамятствия " о спасении души почившего. Его привезли прямо в Александро-Невскую лавру и там скромно похоронили рядом с бывшей правительницей Анной Леопольдовной. Весь Сенат просил Екатерину не присутствовать при погребении. ОБЗОР ИЗЛОЖЕННОГО. Читая манифест 6 июля, чувствуем, что стоим на каком-то важном переломе русской жизни. |
| — Отец Нестор, вероятно, у вас большие разъезды и большие расходы? Я ответил, что получаю всего лишь 40 рублей в месяц, а за каждую подводу при каждой поездке необходимо платить по 6 копеек с версты. А мне приходится брать пять собачьих подвод. Поэтому вся надежда на будущее Камчатское братство. — Вы ведь знаете, отец Нестор, — с горькой усмешкой сказал царь, — как поступают люди? С глаз долой и из сердца вон. Сначала вас, возможно, выслушают, много наобещают, а потом забудут. Поэтому приезжайте периодически к нам в Петербург. Обязательно приезжайте и здесь с нами решайте все наболевшие вопросы. Я высказал сожаление по поводу того, что дальнейшие поездки для меня будут весьма обременительны. — Не беспокойтесь, — успокоил меня Государь, — я распоряжусь о том, чтобы министр путей сообщения Рухлов (21) обеспечил вас постоянным бесплатным билетом по всем дорогам Российской Империи. Отказ Синода После приема в Царскосельском дворце я возвращался в Александро-Невскую Лавру будто в радостном сне. Кругом меня шумела нарядная столица, сверкали лакированные экипажи, звонко дребезжали трамваи, раздавался цокот копыт рысаков, проносивших в пролетках нарядных петербуржцев. В сизом сумраке угасающего дня расплывчато вырисовывались громады красивых и богатых домов, колонны и башни дворцов, купола храмов. А перед моим мысленным взором неотступно стояла угрюмо-пустынная Камчатка с ее убогим бытом и полудикими туземцами. В этот же день я счел необходимым сообщить обо всем произошедшем при моем посещении царского дворца митрополиту Антонию. Владыка внимательно выслушал меня и со вздохом облегчения произнес: — Ну вот и слава Богу! Видите, отец Нестор, какой вы счастливый, как все хорошо получилось. Вас, скромного иеромонаха, принял в своих царских чертогах хозяин Земли Русской и обещал удовлетворить все ваши камчатские нужды. Но, отец Нестор, не забывайте о том, что задуманного вами братства еще нет. Поэтому вам надо пойти к обер-прокурору Лукьянову и добиться обсуждения, а главное, утверждения устава Камчатского братства на ближайшем заседании Святейшего Синода. Тем более что орденские знаки уже одобрены Государем. |
| 121 Литература по вопросу о духоборческой секте: 1. Ореста Новицкого . „Духоборцы, их история и вероучение. Изд. 2-е. Киев. 1882; – 2. Исповедание учения духоборцев Екатеринославских. (Чтения в Общ. ист. и древн. росс. 1871. Апрель–июнь. Кн. 2. стр. 26–79); 3. Сумарокова Павла. Досуги крымского судьи, или второе путешествие в Тавриду. Спб. 1803. ч. 1.; 4. Статистический журнал, изд. Карлом Германом. Спб. 1606. т. 1. ч. 1.; 5. Записка о разговоре в 1802 году архимандрита и префекта Александро-Невской Академии, а потом киевского митрополита Евгения с двумя тамбовскими духоборцами, присланными в Александро-Невскую Лавру для увещания. (Чтения в Имп. Общ. и древн. росс. 1874. Октябрь–ноябрь, V. стр. 173–175); 6. Ливанова Ф. В. Раскольники и острожники, т. 11. Спб. 1870, стр. 71–73; 7. Духоборческий катехизис (у Ливанова, Раскольники и острожники, т. II. стр. 163–175); 8. Тихонравова Н. Летописи русской литературы и древностей, т. IV. Москва. 1861 г, стр. 3–16: „Некоторые черты учения о обществе духоборцев“; 9. Донесение сенатора Лопухина о харьковских духоборцах (Чт. в Имп. Общ. ист. и древн. росс. 1864. кн. 4. Смесь. Стр. 46–48); 10. А. Ф-ва О раскольниках, поселенных Таврической губернии в Мелитопольском уезде (Отеч. Записки Свиньина. 1823. 93. Стр. 44–58); 11. Раскольники за Кавказом: Духоборцы (Правосл. Собесед. 1859. ч. 1. стр. 298–328); 12. Варадинова История министерства внутренних дел. Кн. 8. Спб. 1868; 13. Арсения, митрополита Киевского Записка о духоборцах и молоканах в тамбовской епархии (Труд. Киев. Д. Акад. 1875. 2. Стр. 149–166); 14. Кожинские духоборцы (Иркут. Епарх. Вед. 1874. 28); 15. Записки квакера о пребывании в России (Русс. Стар. 1874. т. 9. 1. Стр. 1–36); 16. Андреева В. Раскол и его значение в народной русской истории. Исторический очерк. Спб. 1879; 17. Раскол в Таврической губернии (Правосл. обозр. 1867. 3. Стр. 323–341); 18. Записка о духоборцах, обитающих в Мелитопольском уезде Таврической губернии (Труд. Киев. Д. Акад. 1876. 8. Стр. 390–420); 19. |
| Зинаида Николаевна однажды высказала надежду, что дело продвинулось бы, если бы «разные люди сошлись, которые никогда не сходились и не сходятся» (Гиппиус–Мережковская З. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951, с.90). Мережковскому эта мысль чрезвычайно понравилась. Действительно, самое лучшее — при обсуждении темы Церкви услышать живой голос «исторического христианства»… Вернувшись в Петербург, супруги энергично приступили к осуществлению задуманного. Они понимали, что им не обойти «хозяина положения», могущественного К. П. Победоносцева, обер–прокурора Синода. Все знали его как человека консервативных взглядов, не любившего никаких новшеств. Это о его «совиных крылах» писал Александр Блок… Не без страха пришли на прием пятеро делегатов от будущих Собраний. Это были: Д.Мережковский, В.Розанов, публицист Д.Философов, журналист М.Миролюбов. Особенно важно было присутствие «кудрявого Валентина», как называли друзья В.Тернавцева. Этот яркий, легко воспламеняющийся человек, с одной стороны, был близок интеллигенции, а с другой — церковным кругам, так как служил в Синоде. Не сохранилось подробных воспоминаний о встрече с Победоносцевым. Но, во всяком случае, он соблаговолил выслушать делегатов. В тот же день отправились в Александро–Невскую Лавру к митрополиту Антонию Вадковскому. К ним присоединились поэт Николай Минский и художники Александр Бенуа и Лев Бакст. Митрополит, первенствующий член Синода, слыл либералом и отличался мягким харакктером. Он живо откликнулся на идею Собраний. Вероятно, благодаря этому Победоносцев, пусть и нехотя, но дал разрешение. Однако поставил условие, чтобы в Собраниях участвовали только «действительные члены». «Впрочем, это правило обходилось, — вспоминал искусствовед Сергей Маковский. — Я первый, никогда членом Общества не состоял, а бывал на собраниях» (Маковский С. На парнасе серебряного века. Мюнхен, 1962, с.29). Итак, впервые сошлись для открытой дискуссии духовенство, преподаватели Академии и представители творческой интеллигенции самых разных взглядов. |
| – А что, отец, ведь иеродиакону многое нужно знать, да и наизусть приходится заучивать... Так ли? – Много раз, – рассказывал он далее, – напоминал мне старец о необходимости чтения житий святых. Однако все напоминания эти я оставлял почему-то без внимания. Но вот представлен я был к рукоположению в иеромонахи, и на экзамене первым вопросом, который задал мне владыка, был: – А что, отец, читаешь ли ты жития святых? От этого вопроса ударило меня в пот. Как признаться, что, будучи монахом, даже иеродиаконом, я не читаю житий святых? А врать владыке – грешно... Собрался с духом, да и говорю: – Не читаю, владыка... Ну, поначалил меня владыка, сказал, что “надобно хоть помаленьку читать, ведь монахи мы...” Да на этом и окончился мой экзамен». Именно в последние годы своей жизни старец Онуфрий начал делиться с учениками своим духовным опытом. Во время скорбей старец советовал «читать молитву Иисусову, поскольку скорби происходят от праздности ума. Враг, видя праздный ум, вселяет в душу страсти и внешние скорби. Там вот положим начало – прилежать к молитве». О том, как сам старец Онуфрий достиг высокого духовного состояния, он за несколько дней до своей смерти подробно рассказал келейнику о. Лонгину, который впоследствии вспоминал: «Старец Онуфрий в молодые годы занимался молитвой Иисусовой и молил Бога о благодатной молитве. Пошел он в Александро-Невскую Лавру к известному тогда затворнику за руководством и наставлениями. Затворник ему сказал: “Твори 3000 молитв Иисусо- вых в день”. Стал Онуфрий так делать. Скоро у него распух язык. Пошел он к старцу просить совета. Тот ему ответил: “Твори 6000 молитв”. Послушание и усердие ненавистны врагу – одолела Онуфрия страшная злоба, пошел опять к затворнику. “Ничего”, – сказал старец, ободрил его и велел читать 9000 молитв. Стал Онуфрий читать 9000 молитв – пошли по его телу пузыри, как от ожога... Опять идет к старцу. “Терпи, – говорит старец, – не ослабевай, читай теперь 12000 молитв”. Стал Онуфрий неопуститель- но читать 12000 молитв, и вот однажды, в Святую Пасху, он почувствовал, будто теплота разливается тихо в груди. С того дня радость и теплота этой благодатной молитвы не покидала о. Онуфрия никогда в течение 40 лет». |
| Старшая дочь Екатерины, Ниночка, была очень способной девочкой. Она хорошо рисовала, играла на фортепиано и превосходно училась. Была очень живой и непосредственной. Однажды, когда она каталась на коньках, ей стало жарко, она сняла лишнюю одежду и простудилась. Нина заболела воспалением легких, которое протекало в тяжелой форме. Затем заболевание перешло в туберкулез. Лечение не давало положительных результатов. Врачи посоветовали отвезти девочку в Крым, но отец Серафим не благословил этого делать. Родители ослушались совета старца и все-таки достали путевку в санаторий. В дороге Ниночка скончалась... «Старайся как можно чаще исповедоваться...» Елена Николаевна Сергиевская ныне живет в городе Боровичи. Она – вдова преподавателя и заведующего журнальным фондом библиотеки Санкт-Петербургской Духовной Академии, кандидата богословия приснопамятного Сергея Петровича Сергиевского. В 1950 году он закончил Академию и трудился в ее стенах во славу Божию до 1977 года. Елена Николаевна сохранила в своей памяти очень много интересных сведений о церковной жизни 30–50-х годов. ... Иеросхимонах Серафим Вырицкий более двадцати лет был моим наставником, вплоть до его праведной кончины. Еще в детские годы я вместе с мамой приходила к нему на исповеди в Александро-Невскую Лавру. Однажды мама спросила: «Батюшка! Мне так не нравится, что нужно поминать сегодняшние власти. Как быть? А как твое имя? – неожиданно задал встречный вопрос отец Серафим, хотя прекрасно знал, как ее зовут. Елена..., – несмело промолвила мама. Вот и учись премудрости у святой равноапостольной царицы Елены. Будь, как она. Не нравится, но так надо...», – заключил старец. Порою отец Серафим напоминал своим исповедникам о грехах, которые они забывали за давностью времени. Как-то мама пришла к нему на исповедь, где изложила батюшке все свои прегрешения, от детства содеянные. Вдруг старец многозначительно посмотрел на нее, затем произнес: «А ты помнишь, как в детстве, назло подружке, сломала ее любимую расческу?!», чем привел исповедницу в неописуемое смятение. Затем по-доброму улыбнулся и сказал: «Знаю, знаю, что не утаила. Однако, чтобы не забывать, старайся как можно чаще исповедоваться...» |
| – Видите, – продолжал Государь, – получилось красиво, симметрично... Так ведь будет хорошо? Я эти ордена утверждаю. Мне осталось только благодарить. После небольшой паузы Государь, как бы что-то вспомнив, спросил меня: – Отец Нестор, вероятно, у вас большие разъезды и большие расходы? Я ответил, что получаю всего лишь 40 рублей в месяц, а за каждую подводу при каждой поездке необходимо платить по 6 копеек с версты. А мне приходится брать пять собачьих подвод. Поэтому вся надежда на будущее Камчатское братство. – Вы ведь знаете, отец Нестор, – с горькой усмешкой сказал Царь, – как поступают люди? С глаз долой и из сердца вон. Сначала вас, возможно, выслушают, много наобещают, а потом забудут. Поэтому приезжайте периодически к нам в Петербург. Обязательно приезжайте и здесь с нами решайте все наболевшие вопросы. Я высказал сожаление по поводу того, что дальнейшие поездки для меня будут весьма обременительны. – Не беспокойтесь, – успокоил меня Государь, – я распоряжусь о том, чтобы министр путей сообщения Рухлов 332 обеспечил вас постоянным бесплатным билетом по всем дорогам Российской Империи. Отказ Синода После приёма в Царскосельском дворце я возвращался в Александро-Невскую Лавру будто в радостном сне. Кругом меня шумела нарядная столица, сверкали лакированные экипажи, звонко дребезжали трамваи, раздавался цокот копыт рысаков, проносивших в пролётках нарядных петербуржцев. В сизом сумраке угасающего дня расплывчато вырисовывались громады красивых и богатых домов, колонны и башни дворцов, купола храмов. А перед моим мысленным взором неотступно стояла угрюмо-пустынная Камчатка с её убогим бытом и полудикими туземцами. В этот же день я счёл необходимым сообщить обо всём произошедшем при моём посещении царского дворца митрополиту Антонию. Владыка внимательно выслушал меня и со вздохом облегчения произнёс: – Ну вот и слава Богу! Видите, отец Нестор, какой вы счастливый, как всё хорошо получилось. Вас, скромного иеромонаха, принял в своих царских чертогах хозяин Земли Русской и обещал удовлетворить все ваши камчатские нужды. Но, отец Нестор, не забывайте о том, что задуманного вами братства ещё нет. Поэтому вам надо пойти к обер-прокурору Лукьянову и добиться обсуждения, а главное, утверждения устава Камчатского братства на ближайшем заседании Святейшего Синода. Тем более что орденские знаки уже одобрены Государем. |
| Я назвал себя и кратко объяснил причину своего дальнего путешествия. При этом я подал обер-прокурору проект устава Камчатского братства и свои доклады, касающиеся церковно-просветительской и благотворительной деятельности на Камчатском полуострове. Однако Лукьянов не дослушал меня и заявил: – Имейте в виду, что Святейший Синод не будет рассматривать устав Камчатского братства! Пусть этим займется ваш епархиальный архиерей. На мою попытку внести некоторую ясность обер-прокурор с оттенком раздражения в голосе повторил: – Я вам ясно сказал, что мы в Петербурге не будем этим заниматься, а вы можете возвращаться на Камчатку. Мне не о чем с вами разговаривать. Кивнув головой в знак, окончания аудиенции, Лукьянов сказал: – Мне подали лошадей. Я должен ехать. Присутствовавший при этом управляющий синодальной канцелярией открыл дверь и выжидательно смотрел на меня, пока я не ушёл. Чрезмерно огорчённый, оскорблённый за себя и своего архиерея, я покинул здание Синода. По дороге в Александро-Невскую Лавру я обратил внимание на ювелирный магазин в одном из домов на углу Невского проспекта и площади Николаевского вокзала. У меня моментально возникла мысль заказать здесь орденские знаки для задуманного мною Камчатского братства, что я и сделал. Эскизы, выполненные в соответствующих красках, с пояснениями были при мне. Владелец ювелирного магазина Н.Г. Линдер внимательно выслушал меня и сказал: – Если в дальнейшем моей фирме будет поручено изготовление орденских знаков для Камчатского братства, то я в виде подарка или, вернее, бесплатной премии сделаю все четыре модели. Конечно, я охотно с этим согласился, хотя после холодного приёма и отказа в Синоде с заказом можно было не спешить. Спустя несколько дней, ещё ничего не добившись, я отправился в ювелирный магазин. Линдер с многозначительной и довольной улыбкой раскрыл передо мною футляр с изготовленными орденскими знаками всех четырёх степеней. Они были выполнены прекрасно, с отделкой из золота, серебра и эмали. Я невольно залюбовался. |
| «Прямо из дорожной повозки, довольно перезябнувший, явился я в Александро-Невскую Лавру к вечерней поре. Узнав по расспросам о месте помещений для чередовых архимандритов, я с уверенностью рассчитывал, что там всё было, что нужно, готово и удобно. Оказалось же, что комнаты не топлены были с самого времени выбытия моего предместника. В понятной досаде и, не имея возможности где-нибудь ни отогреться, ни переодеться, я обратился прямо к о. Наместнику. Последний, сначала видимо сконфуженный или как бы озадаченный тем, что я подьявился прямо к нему, хотя успокаивал меня, пригласивши даже ночевать у него и сделавши немедленное же распоряжение на счёт приготовления квартиры, – но мне от этого мало было легче... Пробыв у него и весь другой день, когда между тем, мой багаж бы перенесён совсем в назначенные для меня комнаты, я и сам, поблагодарив о. Наместника, отправился туда же. Но каково было удивление, когда в комнатах, не говоря уже о сырости, оставался ещё наполовину не уходившийся дым; а явившийся тут же истопник преспокойно рассуждал, что это не впервые, и что скоро нельзя будет и вовсе топить печи, так как их хотели было перекладывать ещё в прошлое лето, да видно, забыли или раздумали. Тут-то я уже и не выдержал, вскипел, приказал пригласить эконома и проч. … Оказалось же, что от последнего, равно как и от истопника самого пошли толки далее... а до меня через моих послушников дошли слухи в роде таких: … «видно-де сразу, что приехал племянник митрополичий, да только забыл он, что здесь для него не Киево-печерская Лавра». Я спохватился, и чуть было не поздно, чтобы уладить всё по возможности. Благо, что о. Наместник, отлично знавший и глубоко почитавший владыку Филарета, своим личным вниманием и участием ко мне, выручил меня из неловких обстоятельств. Впрочем, продолжал он, нет худа без добра. Не имея возможности оставаться в своей квартире и приняв даже на себя часть расходов и давши приплаты самым рабочим для ускорения работ, я имел неожиданное и преприятнейшее утешение поместиться на все время работ – почти на целый месяц, – в комнатах бывшего тогда Инспектора Академии A. Макария (бывшего высокопр. Митр. Московского). Не без утешения я переместился впоследствии и в свою квартиру, которая в отделке вышла такою, что завидовали другие, и после моей чреды она считалась на долгое время лучшею по удобству; – за это некоторые из ближайших преемников чередовых даже меня благодарили в письмах». |
| Письма Блока этого времени говорят о происходящей в нем большой внутренней работе; как будто он оглядывается на свое прошлое, переоценивает, «самоопределяется». И эта новая «взрослость» его прежде всего выражается в охлаждении к Мережковским. Медленный отход от них начался уже в конце предыдущего года. В «Дневнике» под датой 13 декабря 1902 года мы находим необыкновенно проницательную и беспощадную оценку Мережковского. Блок записывает: «…жизненная драма человека (ангелы, не забывшие своего начальства, но оставившие свое жилище) и общественного деятеля (полупробужденность вселенского сознания). Неудача в жизни (приходится стоять на сквозняке), в творчестве (поздно, не то мало, не то много), в религии („скорей, скорей, Зина, скоро ли?“ — через несколько лет) — Еще долго. У меня в моем новом романе — вечное раздвоение… Хоть бы кто-нибудь плюнул в мою сторону… у меня великая жизнь… Попы, Ипполит, журнал … всё равно: Зина, ты так кричишь, что через все двери слышно! Нет и не будет последнего вопроса, все вопли— предпоследние. Договорил всё, пришло время кричать— простудился, нет голоса. Поехал лечиться к Симановскому — вернулся, испугавшись мороза… Зная это, он дает рассудочный выход, говорит: Ей, гряди, Господи! как будто: „Зина, нет ли молока?“ Фонарик мигнул и потух— до следующего мигания. Рот хохочет, глаза молчат (и так всегда). Скука миганий. Нам он примигался. Мы „привыкли“: ужасное для него, уж наверное, невыносимое слово… Болотце обходимое и безопаснее наших трясин». Слова жестокие и несправедливые, но именно таким должен был казаться рассудочный, двойственный Мережковский мистику Блоку. Сергею Соловьеву он насмешливо рассказывает о том, как Мережковский, отправившись в Александро-Невскую Лавру, провалился там в дотоле неведомый люк, разбил стекло и порядочно расшибся. З. Н. Гиппиус видит в этом символизм и упрекает профессоров Духовной академии. «Значение Мережковского, — заключает Блок, — исчерпается скоро — именно в тот момент, когда многие из нас ясно увидят, что пора „заглядеться“ на другое… Нельзя так вопить о том, о чем непременно понижается голос… Есть ли в нем любовь, я опять затрудняюсь решать: он часто „мил“. Вообще он так сложен пока, что в будущем окажется прост». |
|
|
