| Молча смотрит на Данте и потом прибавляет с тихой улыбкой: – А ты, мой друг, еще побудешь здесь, со мной… Глядя ему прямо в глаза, кладет ему на голову прозрачно бледную, как воск, женственно-тонкую руку с железным кольцом Рыбаря. – Что опустил глаза? Подыми, коли совесть чиста. Так вот как, сынок: «В пользу Государя Папы ничего не делать?» Глупенький! Ты – железный, а я каменный. Когда о тебе памяти не останется, дело мое наполнит весь мир, ибо мне принадлежит всякая власть на земле и на небе: это будет сделано! Перед Данте , целующим туфлю папы, проносится мгновенное, как молния, видение тех огненных ям в аду, в которые будет низринут, вниз головой и вверх пятами, папа Бонифаций VIII . Маленький Антихрист, вместе с предшественником своим, Николаем III , и всеми нечестивыми папами, торговавшими Духом Святым. Торчали ноги их из каждой ямы До самых икр, а остальная часть Была внутри, и все с такою силой Горящими подошвами сучили. Что крепкие на них веревки порвались бы… Над ямою, склонившись, я стоял. Когда один из грешников мне крикнул: «Уж ты пришел, пришел ты, Бонифаций! Пророчеством на годы я обманут: Не ждал, что скоро так насытишься богатством. Которое награбил ты у Церкви, Чтоб растерзать ее потом!» 1-го ноября 1302-го года. в день Всех Святых, город Флоренция подобен Плачевному Городу ада, Cittá Dolente. Слышатся звуки набата, и в кровавом зареве пожаров, на черном, точно подземном, небе рдеют как изнутри раскаленные, колокольни и башни города. Карл Валуа , брат Французского короля Филиппа Красивого. Маленького Антихриста, «черный херувим», входит во Флоренцию, с небольшим отрядом всадников, и. подняв жесточайшую междоусобную войну в городе, опустошает его мечом и огнем. Из Франции придет он безоружный, С одним Иудиным копьем, которым Флоренции несчастной вспорет брюхо. – Что это горит? – спрашивает Карл , видя зарево на ночном небе. – Хижина, – отвечают ему, а горит один из великолепных дворцов, подожженных для грабежа, или одна из церквей. Треть города опустошена и разрушена. |
| Второе: не профанировать священные обряды переодевания. Хотя иподьяконов все — от протопресвитера до нижних чинов — звали «отцы иподиаконы» и персонально по имени, а старшим даже благословлялось ставить трикирии на престол. Трикирии у Патриарха были с сомкнутыми концами. Это была старомосковская традиция. То, как делают сейчас, когда трикирии представляют собой связанные пучки свечей — традиция, пришедшая от греков. У них это техническая необходимость: свечи делаются из парафина и плохо гнутся. Когда у нас были парафиновые свечи, мы очень мучились, но все–таки делали, как всегда. Патриарх говорил, что так яснее подчеркивается догматический смысл. 3. Святейший Патриарх Алексий и его окружение О своем общении с Патриархом Алексием (Симанским) Владыка говорил как об особой эпохе жизни… Патриарх С того момента, как я стал иподьяконом, до кончины святейшего Патриарха Алексия прошло 25 лет моего почти неотлучного пребывания около него. Я его и облачал, и в гроб клал, и слово надгробное говорить поручено было мне. Патриарх был удивительным человеком. До последних дней он сохранял ясный блеск глаз и твердость почерка. В богослужении — да и в жизни, — он был неподражаем; повторять его было невозможно. Интересная деталь: на службе его сразу было видно, оптически взгляд фокусировался на нем, хотя он был, я бы сказал, неполного среднего роста. С началом контактов с зарубежными Церквами к нам стали приезжать Патриархи с Востока, величественные, не знавшие, что такое репрессии, — но когда они стояли в одном ряду, наш Патриарх выделялся среди них своим духовным величием. Это внутреннее содержание выделяло его из ряда всех иерархов. А ведь это тоже были люди с богатым внутренним миром, прошли суровую школу самооценки, для них мишурность нашего повседневного бытия была странной. Я прекрасно помню архиепископа Луку (Войно–Ясенецкого), который был более, чем на голову выше Патриарха, архиепископа Филиппа Астраханского, величественного, высокого, красивого старца — но и среди них он сразу притягивал взгляд. Однажды, еще в войну, в первую зиму, как мы вернулись из эвакуации, сестра Мария Владимировна встретила будущего Патриарха, тогда еще местоблюстителя, на Тверской улице около телеграфа. На нем было теплое пальто и пыжиковая шапка, и он шел стремительной и решительной походкой. Марию Владимировну тогда поразило, что на него все оглядывались. |
| Главными событиями понтификата К., к-рый длился 8 лет и 10 месяцев, считаются созыв Вьеннского Собора , упразднение ордена тамплиеров и пополнение корпуса канонического права католич. Церкви 7-й книгой папских декреталий ( «Clementinae» ). В исторической традиции обычно даются уничижительные оценки деятельности К.: его понтификат связан с началом «Авиньонского пленения пап» , К. обвиняли в подчинении воле франц. короля, в слабохарактерности. Понтификат К. пришелся на драматичный и переломный период в истории папства, ознаменованный поражением папы Бонифация VIII в столкновении с франц. кор. Филиппом IV Красивым. Попытка Бонифация VIII отстоять примат духовной власти над светской и защитить идею папского универсализма, которая противоречила интересам оформлявшихся национальных гос-в, была неудачной. В правление Людовика IX Святого франц. монархия кроме экономической и политической мощи приобрела моральный авторитет, а король фактически стал сильнейшим монархом Европы. Только в союзе с франц. королем папа Римский мог обеспечить мир и реализовать политические планы, в т. ч. крестовый поход. Филипп IV и его советники отвергали тезис о верховенстве власти папы Римского над светскими государями, о папском превосходстве как во внутрицерковных делах, так и в отношениях с правителями (см. Двух мечей теория ). Франц. духовенство поддержало действия короля в конфликте с Папским престолом; в этом проявился национальный партикуляризм, ориентация на национальные интересы в ущерб универсализму папской власти, что было новым явлением той эпохи. Вынужденный учитывать эти настроения и новые политические реалии, предшественник К. папа Бенедикт XI снял обвинения с кор. Филиппа Красивого и стремился заключить с ним союз. Главная задача К. состояла в том, чтобы достичь окончательного примирения с франц. королем и найти новые формы взаимодействия духовной и светской власти. «Черная легенда» о К., сложившаяся у современников и в историографии, частично объясняется переломным характером понтификата К., когда обозначились основные тенденции политики Папского престола. |
| Распятие. 1780 г. Худож. Франсиско Гойя (Прадо, Мадрид) Распятие. 1780 г. Худож. Франсиско Гойя (Прадо, Мадрид) Со смертью Мелендеса в 1734 г. и началом работы в 1737 г. при дворе худож. Луи Мишеля Ванло (Ван Лоо) в Мадриде полностью восторжествовал вкус Нового времени. Его воплощением стал написанный Ванло групповой портрет королевской семьи Филиппа V (1743, Прадо, Мадрид), в котором органично соединились итал. колорит и сценическая театральность роскошного интерьера с драпировками, открывающимся вдали пейзажем, а также тип английского портрета-собеседования, франц. стремление к изяществу и тонкой игре настроений. Во многом эта картина, как и вся живопись, созданная при дворе кор. Фердинанда VI,- своего рода аналог операм, которые ставились при дворе. Портреты и не существовавшие ранее в И. картины мифологического жанра работы итальянца Якопо Амигони также соответствуют этому направлению. Главной чертой его живописи была полнокровная энергия образов, барочное великолепие («Портрет Фаринелли», ок. 1750, Гос. художественная галерея, Штутгарт). С прибытием в И. в 1760 г. нового кор. Карла III, до этого 25 лет правившего в Неаполе, при дворе появились итал. художники - Антон Рафаэль Менгс (с 1761), Джованни Батиста (в 1762-1770) и Джованни Доменико Тьеполо. Живопись отца и сына Тьеполо - итал. вариант позднего рококо - открыла возможности легкого, подвижного и красивого мазка, светящегося колорита (росписи плафонов на аллегорические сюжеты в Королевском дворце в Мадриде, среди к-рых самая значительная - «Триумф Испанской монархии», 1764). Влияние нового типа живописи сразу отразилось на работах испанцев (Франсиско Байеу, «Падение гигантов» для комнат принца Астурийского; эскиз, ок. 1764, Прадо, Мадрид). Менгс, привнесший в И. монументальную живопись классицизма («Колесница Авроры» для покоев кор. Марии Амалии Саксонской; известна в эскизе - ок. 1764, частное собрание) и много писавший для Королевской шпалерной мануфактуры, оказался для испан. искусства главным проводником особого типа классицизма - в манере рокайльного изящества, с легкостью и нарядной красотой колорита и одновременно классицистической строгостью позы, скульптурностью постановки и фиксированным светом («Портрет Марии Луизы Пармской, принцессы Астурийской», 1765, Прадо, Мадрид). |
| Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I (Симанский) С того момента, как я стал иподьяконом, до кончины Святейшего Патриарха Алексия прошло 25 лет моего почти неотлучного пребывания около него. Я его и облачал, и в гроб клал, и слово надгробное говорить поручено было мне. Патриарх был удивительным человеком. До последних дней он сохранял ясный блеск глаз и твердость почерка. В богослужении — да и в жизни, — он был неподражаем; повторять его было невозможно. Интересная деталь: на службе его сразу было видно, оптически взгляд фокусировался на нем, хотя он был, я бы сказал, неполного среднего роста. С началом контактов с зарубежными Церквами к нам стали приезжать Патриархи с Востока, величественные, не знавшие, что такое репрессии, — но когда они стояли в одном ряду, наш Патриарх выделялся среди них своим духовным величием. Это внутреннее содержание выделяло его из ряда всех иерархов. А ведь это тоже были люди с богатым внутренним миром, прошли суровую школу самооценки, для них мишурность нашего повседневного бытия была странной. Я прекрасно помню архиепископа Луку (Войно-Ясенецкого), который был более, чем на голову выше Патриарха, архиепископа Филиппа Астраханского, величественного, высокого, красивого старца — но и среди них он сразу притягивал взгляд. Однажды, еще в войну, в первую зиму, как мы вернулись из эвакуации, сестра Мария Владимировна встретила будущего Патриарха, тогда еще Местоблюстителя, на Тверской улице около телеграфа. На нем было теплое пальто и пыжиковая шапка, и он шел стремительной и решительной походкой. Марию Владимировну тогда поразило, что на него все оглядывались. Патриарх происходил из дворянского рода Симанских, потомков псковских воевод, свято хранивших традиции древнего благочестия. Жили они в Москве и отношения их с петербургской аристократией были непростыми. Дореволюционное высшее сословие было, конечно, малорелигиозным. Патриарх рассказывал как анекдот, но весьма характерный. Одна барыня говорила (видимо, по-французски): «Службы такие долгие, утомительные! Я всегда приезжаю к " состраком " ». Это значит, к возгласу: «Со страхом Божиим и верою приступите…» Еще один из его любимых рассказов: отпевают одного высокого чиновника. Диакон молится: «…об упокоении раба Божия…» — а кто-то в толпе говорит: «Какой же он " раб Божий " , если он — действительный статский советник?» |
| Зять последнего латинского императора граф Карл Валуа, брат французского короля Филиппа Красивого, изъявил было притязание на Константинопольский императорский престол и предлагал было папам Бенедикту XI (в 1304 г.) и Клименту V (1305–1316) проповедовать крестовой поход для завоевания Константинополя и отнятия его у схизматического императора (Андроника II). Папа Климент V (1307 г.) даже отлучил от церкви Андроника, как «защитника греческой схизмы». Но это движение при дворе французском и папском осталось совершенно бесплодным. Затем в 1324 г. один пылкий итальянец, Сануто (Sanudo) 1176 , составивший ученый проект (в двух томах) для освобождения св. Земли и всех христианских стран от ига мусульманского и нашедший сочувствие при дворе французском, неаполитанском и папском (в Авиньоне), обращался было к Андронику с предложением своих услуг в пользу соединения церквей, находя, что Восток и Запад могут соединяться для изгнания неверных только после взаимного соединения на почве церковной. Получив от Андроника вежливое письмо, состоящее из общих фраз, он снова старался убедить Андроника (в 1326 г.) признать над собою власть папы; в тоже время и папа решился было послать нунция в Константинополь; но дело, как и следовало ожидать, расстроилось. Проект Сануто современники только хвалили, но осуществлять в сущности не думали. – Взоры греческих императоров стали обращаться на Запад за помощью против все более и более теснивших империю турок только по смерти Андроника II (Старшего), со времени внука его и преемника Андроника III (Младшего.). Так, около 1333 г., заходившие в Константинополь из Татарии миссионеры: Франциск Камерино и Ричард (оба доминиканцы), принесли папе в Авиньон вести, что император греческий желает подчиниться римской церкви и что, если не будет восточной империи оказана помощь, ей грозит неминуемая опасность. Посылая этих миссионеров, уже в качестве епископов, опять в восточные страны (одного в Босфор киммерийский, другого в Херсонес таврический), папа поручил им зайти в Константинополь к императору и патриарху с письмами, в которых спрашивал, согласны ли они будут оставить свои заблуждения, если он подаст им сильную помощь. |
| Таким образом, то, чего хотел Генрих IV, было достигнуто наследником его политики. Ришелье принудил орден, душой и телом преданный интересам Испании, служить французской политике. Полное пренебрежение к церкви, которое французское правительство, начиная с Филиппа Красивого [Филипп IV Красивый (1268–1314) – король Франции в 1285–1314 гг], всегда проявляло во время конфликтов между национальными интересами и интересами церкви, оказалось и на этот раз лучшей политикой для Франции. При Ришелье орден подчинялся лишь поневоле; при Людовике XIV [Людовик XIV, Король-Солнце (1638–1715) – король Франции и Наварры в 1643–1715 гг] он поддерживал французскую политику всем сердцем своим. Можно было даже подумать, что он в конце концов превратился из дружины папы в дружину Короля-Солнца, – так велика была преданность, с которой он защищал интересы Франции не только в Германии, Англии и Португалии, но и в самом Риме. Не следует удивляться, если в этих условиях представители ордена при дворе не находили в себе достаточно мужества, чтобы положить конец скандальным связям короля с мадемуазель де Ла-Вальер и мадам де Монтеспан. Только один иезуит, проповедник Бурдалу, нашел в себе раз достаточно смелости, чтобы публично обратиться с призывом к совести его грешного величества. Такая пастырская откровенность не принадлежала к числу добродетелей королевских духовников; они оставались в своей должности, хотя и не одобряли прелюбодеяния, и орден не находил в этом ничего неприличного и спокойно оставлял их в этом двусмысленном положении. Орден не отказывался от сомнительной чести поставлять духовников откровенному прелюбодею. Он был предан этому королю, как никогда ни одному монарху ни раньше, ни позднее. Ибо в нем он нашел покровителя, подобного которому у него еще никогда не было во Франции. Людовик не только выбирал среди членов иезуитского ордена духовников для себя и для всей своей семьи, но в 1670 году он дал своему духовнику-иезуиту право предлагать кандидатов на все высшие церковные должности в королевстве. |
| Также, что касается законов, то папа может отменить закон, когда это необходимо для спасения душ. Папа может выступить и судьей в светских делах, но если это необходимо для спасения душ. В этой системе косвенная власть Церкви над властью светской вообще и в частности право объявлять о прекращении обязанности подданных повиноваться, не есть власть светская, а духовная: ведь, предметом её является власть светская только постольку, поскольку та задевает религию. Писатели, державшиеся этой теории, употребляли не точную терминологию, представляя следствие акта, как самый акт; они говорили о праве низложения короля, тогда как самое низложение было косвенным актом – следствием объявления о лишении короля власти. По существу это было признанием за папой права определять момент, когда народ в праве начинать революцию. В этой теории сильно смягчена в теоретическом отношении теория прямой власти папы в светских делах: ибо не только отвергнута эта прямая власть, но и косвенной поставлены известные принципиальные ограничения. По времени она явилась позже. Во время борьбы Филиппа Красивого с папой Бонифацием VIII, французские ученые оспаривали только прямую власть папы, а теория косвенной власти в XV и XVI веках еще не оспаривалась; но в XVII веке Сорбонна высказалась против теории косвенной власти в приговоре против сочинений иезуита Санторелли в 1626 г.; наконец, одно из первых положений знаменитой декларации вольностей Галликанской Церкви, поданной Людовику XIV французским духовенством, вовсе отвергало косвенную власть папы, но это Боссюэтовское учение не нашло опоры и в течение XIX века вовсе замерло. Оно выражено в декларации французского Епископата от 1682 года. «Апостолу Петру и его преемникам и наместникам Христовым, дарована от Бога власть над делами, принадлежащими к духовному и вечному блаженству, а не над мирскими, светскими и временными делами, поскольку Господь сказал: Воздайте Кесарево Кесарю и Божие Богу ( Мф. 22, 22 ). Таким образом, короли и князья по Божественному распоряжению не подчинены никакой церковной власти; их нельзя отрешить от должности ни непосредственно, ни посредственно, и подданные никогда не могут быть освобождены духовной властью от законной присяги в верности своим законным государям. |
| Он был уборщик и добросовестным исполнением заказов приобрел себе много хороших заказчиков и ни в работе, ни в деньгах особенно не нуждался. Жилось ему, как говорится, не плохо. Филиппа Григорьевича он уважал, как знающего свое дело человека, и любил иногда в праздник часок-другой посидеть у него и потолковать, он даже рекомендовал ему некоторые работы по живописи. После первых приветствий и взаимного размена новостей, Андрей Афанасьевич заметил, что Филипп Григорьевич разбирает орнаментные рисунки. И охота вам возиться с этими старыми рисунками? сказал он. Все они грубы и исковерканы так, что и не разберешь, где начало, где конец. Лучше взяли бы эстамп или сами составили бы эскизец, а если нужны орнаменты, взяли бы из современных композиций архитектуры. Напрасно вы так отзываетесь об этих рисунках, отвечал Филипп Григорьевич. Через них у нас сохранилось много драгоценных памятников, очень нужных для усовершенствования как иконописания, так и архитектуры. И поверьте, что у нас со временем разовьется своя школа, работами которой будут пользоваться и иностранные школы. Ну, уже это вы немного увлеклись, Филипп Григорьевич. При помощи этих старинных рисунков выработать школу лучше древних: греческой, итальянской и арабской! По архитектуре может ли быть что лучше произведений этих школ? Видите, в чем дело, Андрей Афанасьевич! Я не архитектор, а живописец, поэтому и на архитектуру смотрю глазами живописца и, главным образом, ищу в произведениях архитектуры простоты и естественности, а из простого и естественного в воле художника сделать красивое и изящное. А в дошедшей до нас древнегреческой и итальянской архитектуре, хоть и видишь много красивого, а простоты-то и естественности и нет, хотя и началось-то от последних. Разве карнизы и колонны не естественны? В них является, по-моему, полная необходимость. Карнизы, например, выступают для предохранения стен от дождевых капель, колонны употребляются для поддержки потолка, двери и окна облицовываются шаблонами для сохранения полов от сырости и т. |
| Селина приложила платок к глазам и рыдала, Деа закрыла лицо руками, а Лилибель сопел, вытирая глаза кончиком фартука Селины. Такую сцену прощания увез с собой Филипп, когда поезд тронулся. Когда поезд почти скрылся, Деа подняла голову и поймала прощальный взгляд Филиппа, он высунулся из окна вагона, кудри его развевались, он улыбался и кланялся. Еще мгновение — и черты лица мальчика растворились. Так Филипп Туанетты отправился в новый неведомый путь. Глава 17 Маленькая наследница В изящной гостиной красивого дома на одной из улиц Нью-Йорка сидели две пожилые дамы. Каждой из них было около семидесяти лет, но благодаря богатым нарядам, они выглядели моложе своего возраста. Одна из них была миссис Эйнсворт, мать художника, другая — ее приятельница, недавно вернувшаяся из-за границы, где жила довольно долго. Миссис Эйнсворт, или мадам Эйнсворт, как ее обычно называли из-за продолжительного пребывания во Франции, была красивая старуха, высокая, стройная, немного суровая, с непреклонным выражением лица, холодными голубыми глазами, которые, казалось, пронизывали насквозь того, на кого смотрели немилостиво. После смерти мужа она осталась молодой вдовой с тремя детьми, имела большое состояние. Филипп, старший сын и любимец матери, двадцатипятилетний капитан, в числе первых добровольцев вспыхнувшей гражданской войны, пошел во главе своего полка, но домой не вернулся. Эдуард, второй сын, художник, и Мария — миссис Ван-Нарком, которая, как и ее мать, осталась богатой вдовой с единственным ребенком — девочкой, наследницей громадного состояния. Девочку звали Люсиль. Старые леди говорили быстро и увлеченно. Дружившие со школьной скамьи, они не встречались несколько лет, и в своей беседе переходили с одного предмета на другой: воспоминания, семейные истории, будничные дела… — Итак, Мери уехала на зиму в Ниццу и оставила свою маленькую наследницу с вами? — спрашивала гостья. — Да, — отвечала мадам Эйнсворт со вздохом. — Бедная Мери стала совсем инвалидом, доктор настоял на ее отъезде, но мы не хотели подвергать Люсиль опасностям морского путешествия и перемене климата. Подумайте — такой хрупкий ребенок и такое громадное расстояние! Что, если с ней что-нибудь случится! |
|
|
