| Сжалился Никон над несчастным положением своих спутников, «да не скончаются гладною смертию», сказал он, и послал одного из них просить начальника стражи, окружавшей архангельское подворье, чтобы он довёл до сведения государя, что Никон и его свита истаивают от голода, и что патриарх просит царя позволить свободный выход его людям с архангельского подворья, чтобы «потребная приносить». Начальник стрельцов за лучшее для себя признал не отходить от своего места, и никого из своих подчинённых не посылать во дворец с таким известием. Долго не видя успеха, патриарх сам громким голосом закричал всем стрельцам, которые были расставлены на лыковом дворе 779 , чтобы сказали государю о бедственном состоянии Никона и его людей. Тогда один из сотников принял смелость доложить об этом своему полковнику, а этот – придворному боярину, и таким образом состояние Никона и его свиты стало известно самому царю. Добрый государь Алексей Михайлович, всё ещё сохранявший чувства почтения и дружбы к патриарху, приказал отпустить из своего двора достаточное число съестных припасов для содержания Никона с его людьми. Явились к Никону с этими припасами два подьячих с сытного и кормового дворов. После поклона патриарху, молча подали ему расписание припасов, назначенных для него царём. Никон не принял этих росписей, но спросил посланных, от кого они и с чем присланы? Чиновники отвечали безмолвным поклоном. Никон повторил свой вопрос. «Нас прислали ключники сытнаго и кормоваго дворов», – был ответ. «Писано есть, – отвечал Никон, – яко лучше есть зелие ясти с любовию, нежели телец упитанный с враждою; скажите царю, – прибавил он, – что этого я никогда у него не просил и не прошу; я прошу, чтобы дозволено было свободно приходить к нам и выходить от нас». Посланные передали ответ Никона ключникам, а эти – дворецкому, который довёл его до сведения царя. Вечером того же дня просимая Никоном свобода была дарована царём ему и его людям, с тем только ограничением, чтобы из посторонних никто не смел проходить к ним, с чем бы то ни было. |
| Помимо отсутствия среди язычников веры в неизменяемость воли Божественной 243 Валак мог думать, что Божество желает больших жертв, как сугубейших признаков покорности и мольбы. Кроме сего в виду распространенного в Месопотамии убеждения (имеющего реальную психическую основу), что язвительная сила слов мага может оказаться губительной для предмета проклятия лишь в случае его возможной близости и отчетливого зрительного восприятия, царь Моава мог предполагать причину неудачи и в том, что Валаам при первом заклинании вследствие значительной отдаленности стана Израильтян от высот Ваала видел только часть растянутого стана Евреев и то лишь в слабых, неясных очертаниях 244 . Как бы то ни было, по таким или иным соображениям однако Валак предложил месопотамскому магу следовать за собою для произнесения проклятая на другое более близкое к стану израильтян возвышение, с которого можно было ясно видеть, если не весь Израильский лагерь, то по крайней мере большую часть его 245 . Валаам согласился исполнить властное предложение главы Моавитян, и вот внушительный караван с царем и знаменитым магом тронулся с соблюдением необходимой военной предосторожности от высот Вааловых в северо-западном направлении и чрез нисколько часов ускоренного движения прибыл на «равнину стражей» на вершину Фасги ( Чис.23:14 ) 246 . На эту вершину Валаам и его спутники вступили с тяжелыми чувствами. Царь и его свита волновались от недовольства на коварство Валаама и поминутно переходили от состояния надежды на его помощь к опасению и отчаянию. Месопотамский маг с огорчением видел это недовольство, сочувствовал опасениям Моавитян, но, предчувствуя полное крушение возлагаемых на него упований, переходил от состояния ропота на Иегову и полного уныния в состояние досадливой покорности Его всемогущей воле и некоторой апатии. Поэтому здесь Валак «построила семь жертвенников и вознес сам по тельцу и по овну на каждом жертвеннике» ( Чис.23:14 ). Когда таким образом была вновь призвана милость Иеговы, Валаам повелел Валаку остаться у всесожжения, а сам удаляется на некоторое расстояние, на несколько минут, чтобы вопросить Иегову 249 . |
| 7 . У него не было ни глаз, ни ресниц, ни бровей, и безобразным образом он был лишен рук. А к бедру у него прирос рыбий хвост. И вот, увидав это чудовище, телохранитель повлек к императору отца, мать и ребенка. 8 . Император, увидав это чудо, спросил родителей, отчего могло это произойти, но, ничего не узнав от них, прекратил это зрелище, а чудовище велел уничтожить. Мать этого урода была отпущена, а ребенок зарублен мечом. Глава II 1 . На следующий день император двинулся дальше и пройдя два парасанга по направлению к местечку, называемому Энат 240 , он велел разбить лагерь и провести ров. Тут самый лучший из императорских коней, блистающий золотой сбруей, упав и разорвав себе живот, внезапно издох. 2 . Поняв из всего этого, что дела его имеют плохие предзнаменования и будут очень тяжелыми, император был крайне опечален и, смущенный происшедшими событиями, проникся страхом относительно будущего. На другой день, когда император продолжал путь, ему встретилось стадо оленей. 3 . Свита императора стала поражать животных стрелами и копьями. Большая часть этого стада оленей была ранена, и, естественно, охотящиеся устремились в упорное преследование. 4 . Перед заходом солнца одна особенно быстроногая лань в своем бегстве повернула в сторону от места охоты. Все остальные прекратили преследование, но один из телохранителей императора и другой, гепид родом, продолжали погоню. 5 . Когда эта лань, со всей своей быстротой, бросилась в какую-то заросль и скрылась в чаще деревьев, то и эти двое бросились за нею дальше, в охотничьей горячке желая добиться своей цели. 6 . Тут гепид, увидел юношу верхом на златоуздом коне, одетого в блестящую одежду и подпоясанного золотым поясом с прекрасными украшениями, убил несчастного, совершив это страшное преступление в каком-то овраге. 7 . Так вместо оленя этот телохранитель сделался добычей злостного нападения со стороны своего же человека. Повод для этого был при нем; его золотое украшение стало для него льняною петлей и сетью охотничьей – сотоварищем разукрашенным и спутником коварным. |
| По наступлении срока жениховы просят к себе невестиных старших, заключить контракт; для этого приглашают также Чжан цзяо и просят Чжу цинь быть Оы ли. Одеваются парадно. Встречают невестиных, входят в залу, здороваются и садятся. Три раза чай. Тогда Сы ли встает, и все также, и громко приглашает главного гостя, стать среди залы на ковре и представляет ему жениховых, потом жениховых – другим гостям; 4 раза кланяются; затем ставят стол посреди залы, на нем жаровня, кисти, тушешница, бумага, плоды; ставят три кресла; выходит Чжан цзяо; все приветствуют его руками; он садится на главное место; направо его, старший невестин, налево хозяин: прочие по сторонам. Выходит жених в параде и садится на ковре. Чжан цзяо, объяснив обряд брака и смысл договора, пишет на бумаге имена и фамилии жениха и невесты, равно их родителей, равно количество приданого, и объявляет это всем присутствующим. Затем бросает три горсти плодов на жениха. Жених уходит и распоряжается угощением гостей; после чего расходятся. За день до свадьбы, невестины отправляют к жениховым приданое невесты, которое раскладывается в комнате жениха. Приготовляются: цветная телега, одна оседланная лошадь, четыре фонаря, две ручных жаровни. Жених, в параде, простившись с главным дома, верхом едет за невестой; наперед фонари, потом значки, потом жаровни с курением, потом Цай чэ, потом жених, за ним свита. У дома невесты поезд останавливается; только жаровни вносятся внутрь, к ступеням дома. Жених сходит с коня, встречается главным невестиным, в зале раскланивается и садится на высшее место. Мать одевает невесту и наставляет ее; отец наставляет ее на дворе. Невеста кланяется, прощаясь с родителями и сродниками, потом накрывается фатой; гости удаляются и невеста вводится в телегу. Жених прощается и выходит, садится на лошадь, едет перед телегой; спутники назади её; другое по-прежнему. Возвращаются домой; процессия входит внутрь; за женихом входит телега. У средних ворот служанки выводят невесту из телеги; она в предшествии свечей и жаровен входит в свою комнату и встает подле занавеси. |
| Викарий Востока имел титул комита, а викарий Египта именовался префектом августалом. Помимо Рима и Константинополя, из подчинения префектам были также выведены подчиненные непосредственно императору провинции Азия, проконсульская Африка и Ахайа, управлявшиеся комитами первого ранга (comites primi ordinis). Провинциями при Константине управляли подчиненные викариям ректоры, которые имели титулы президов, корректоров, а также проконсулов. Ректоры причислялись к третьему рангу по табели – светлейших мужей (viri clarissimi), кроме проконсулов, которые приравнивались к викариям и причислялись поэтому ко второму классу сановников. Император Константин завершил военную реформу, начатую Диоклетианом. Он упразднил и распустил преторианскую гвардию, которую в ее роли охраны особы императора и дворца заменила свита императора (protectores domestici) и дворцовая стража (auxilia palatina). Двор императора являлся заодно ставкой верховного главнокомандующего и назывался comitatus, поэтому состоявшие при ней высшие военные чины именовались comites – спутники, или друзья. Впоследствии, в средневековье, из звания комита в результате сложной эволюции сложился графский титул – по-французски сотте, но по своему действительному положению комиты Константина напоминали генерал-адъютантов из свиты российских императоров. Армия при Константине была окончательно разделена на пограничные (limitanes) и превосходившие их числом и уровнем боевой подготовки мобильные войска (comitatenses), расквартированные в городах и лагерях, расположенных далеко от границ, но способные к быстрой переброске и ведению войны с сильным противником. На опасные участки границы для подкрепления лимитанов командировались дополнительные вооруженные силы в виде вспомогательных полков – так называемые псевдо-комитаты. Император назначал двух высших военных начальников, командовавших пехотой (magister peditum) и конницей (magister equitum). Оба они имели высший ранг по табели, титуловались, наравне с префектами, viri illusmres, но поскольку в вооруженных силах империи, несмотря на повышение роли кавалерии в сравнении с прошлой эпохой, пехота по-прежнему преобладала, magister peditum занимал более высокое положение, чем его коллега. Территориально империя разделена была также на военные округа, называвшиеся дукатами, потому что командовали ими военачальники с титулами duxes. В средневековых королевствах этот титул получил значение герцогов – по-французски duc. Дуксы обладали вторым рангом по табели – viri specmabiles (высокородные мужи). |
| Так как эта губерния вместе с Крымом была целью путешествия императрицы, князю Таврическому предстояло больше дел, чем всем другим начальникам губерний, мимо которых проезжала государыня. К тому же ему так хотелось показать своей царице-благодетельнице, с каким усердием заботился он о благосостоянии края, ему вверенного, и какие быстрые успехи были следствием его стараний. Полностью занятый этой мыслью, он нередко отказывал себе в удовольствии присутствовать на праздниках, которыми добрая государыня веселила жителей Киева во время своего почти трехмесячного пребывания там, и отправлялся в места, вверенные его начальству, смотреть за подготовкой к приему государыни. И зато как прекрасно были вознаграждены его старания и заботы! Нигде путешествие не казалось так приятно для императрицы и всех спутников ее, как в губерниях, порученных князю Потемкину. Он умел соединить в них все, что могло доставить удовольствие не только глазам, но и душе, и уму. Что могло быть приятнее для государыни, пламенно желавшей счастья и славы своему народу, как не вид цветущих селений в местах, за несколько лет перед тем совершенно необитаемых? И этот цветущий вид представал перед ее глазами довольно часто на берегах величественного Днепра, когда она проезжала мимо них, оставив Киев. Надо сказать вам, милые дети, что императрица могла в полной мере наслаждаться прекрасной картиной нового заселения: ее путешествие из Киева было уже не по суше, а по водам Днепра в больших, специально для этого построенных 46 судах. Их экипаж состоял из 416 человек. Семь великолепных галер, убранных с царской пышностью, ехали впереди всего флота: на первой находилась императрица, на шести остальных — ее свита. У каждой галеры была собственная музыка. Неописуемо прелестна была картина этого путешествия в то время, когда теплая, майская погода, которой могут похвалиться наши южные губернии, притягивала знаменитых путешественников не только на палубу судов, но некоторых даже на легкие челноки и лодки, быстро мелькавшие по обеим сторонам эскадры под звуки тихой, приятной музыки, всегда так хорошо сочетающейся с журчанием волн, с их переливающимся плеском. |
| Как писал Лермонтов: Этот черт совсем иного сорта. Аристократ, и не похож на черта. Воланд и его свита защищают добродетель и наказывают порок. И эти наказания, в основном, вполне заслужены. Так, председатель акустической комиссии московских театров Семплеяров наказан за ложь и измену. Директор варьете Степан Лиходеев за безнравственное поведение, за пьянство и очковтирательство выдворяется из своей квартиры в Ялту в нижнем белье и без сапог. Изгнание Лиходеева убедительно аргументировано спутниками Воланда. Обвиняя Лиходеева, Коровьев говорит Воланду: «Вообще они в последнее время жутко свинячат, пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение. Начальству втирают очки – машину зря гоняет казенную! – наябедничал и кот, жуя гриб». Администратор Варенуха наказан за ложь и хамство. «Хамить не надо по телефону, – отчитывает его Азазелло. – Лгать не надо по телефону. Понятно? Не будете больше этим заниматься?» Преддомкома Босой задержан за взяточничество. Зав. буфетом театра Варьете Соков наказан страхом и расправой за жульничество. Воланд с упреком говорит ему: «В рот ничего не возьму в вашем буфете! Я до сих пор не могу забыть ни осетрины, ни брынзы. Драгоценный мой! Брынза не бывает зеленого цвета. Ей полагается быть белой. Да, а чай? Ведь это же помои!» – Осетрину прислали второй свежести, – сообщил буфетчик. – Вторая свежесть – это вздор! Свежесть бывает только одна – первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая! Голубчик мой! Свежесть, свежесть и свежесть, вот что должно быть девизом всякого буфетчика. Наибольшее возмущение вызывают у Булгакова доносы и клевета. Журналист Алоизий Могарыч, написавший донос на мастера, чтобы вселиться в его подвальчик, выдворяется Воландом в одном белье с чемоданом в руках. И вот его сдуло неизвестно куда, а подвальчик освобожден для Мастера и Маргариты. Таким образом, зло для Воланда не цель, а средство восстановить справедливость, справиться с человеческими грехами и пороками. |
| Потом он служил в Спирове, я его отпевал. 43 Имеется ввиду Афинагор, митрополит Севастийский, представитель Патриарха Иерусалимского на соборе 1945 г. — Концевая сноска 15 на с. 384. 44 Аколуф — в переводе с греческого: «спутник», «провожатый», «слуга», во множественном числе — «челядь», «свита». — Концевая сноска 16 на с. 384. 45 Кстати, крест на архиепископском клобуке долгое время был знаком отличия, который давался не сразу. Первым самочинно присвоил его Киприан, когда стал архиепископом Берлинским. Этому удивились, но никто ничего ему не сказал, а потом так и привилось уже для всех. 46 Еще одна московская традиция: в старых храмах не был принят яркий белый цвет — ни в окраске стен, ни в облачениях. Известь и кирпич давали тона кремовый и терракотовый. Надо мной посмеиваются, что у меня клобуки желтые — как будто не стиранные, а между тем, это старая традиция, чтобы одежды были не белоснежные, а цвета слоновой кости. И в этом особый смысл: ведь про Преображение Господа сказано, что «одежды сделались белы, как ни один белильщик на земле не может убелить». Так как же можем мы белизной одежд со Христом тягаться? И стремиться к этому не стоит! 47 Примерно та же история была у меня в советские годы. Собираются отпевать Брежнева. Звонит мне некто из ЦК, спрашивает: «Константин Владимирович, как же так? Брежнева отпевать будут, а как же его называть? Неужели «рабом Божиим»? — «Да нет, зачем же — говорю, — можно «воином», а хотите — «воеводой Леонидом»». 48 Про Толстого рассказывали еще анекдот. Едет скорый поезд мимо Ясной Поляны. Пассажиры с любопытством толпятся у окон, а проводник говорит: «Успокойтесь, господа, их сиятельство пашет только перед курьерским!» Толстой, конечно, трагическая фигура. И трагизм его в том, что, порвав по совести с людьми своего круга, он так и остался барином. Под посконной рубахой носил голландское белье, воду пил только привозную. Но главное — Христос для него был словно бы партнером и соперником: как же — Христа каждый мужик знает, а его, графа Толстого — нет. Тем не менее, я помню отношение к Толстому моих старших. Они были более склонны винить в его драме Черткова и прочих подобных ему людей из окружения. Говорили также, что его, конечно же, Синод «упустил»: надо было учитывать, что он человек очень русский, и впав в крайность, на попятную не пойдет. 49 |
| – Впрочем, я не хотел оскорбить своими словами блаженной памяти трех святых, – сказал де ла Марк, – но я решил стать епископом и хочу, чтобы все это знали. Государь, соединяющий в своих руках власть светскую и духовную – власть карать и миловать, – что может быть удобнее для такой шайки разбойников, как вы? Кто другой решится дать вам отпущение грехов?.. Но что же вы стоите, благородный бургомистр? Подойдите поближе, сядьте возле меня – я сейчас покажу вам, как я умею освобождать нужные мне места… Привести сюда нашего предшественника – епископа! В зале началось движение. Воспользовавшись этим, Павийон поблагодарил де ла Марка за оказанную ему честь и поместился подальше от него, на нижнем конце стола. Вся свита синдика последовала за ним по пятам, как стадо баранов, которое, завидев чужую собаку, теснится к своему вожаку, считая его опытнее и смелее себя. На том же конце стола, где они поместились, сидел красивый юноша, почти мальчик – как говорили, побочный сын де ла Марка, которого он любил и к которому относился подчас даже с нежностью. Мать этого мальчика, красавица, возлюбленная де ла Марка, пала от его руки; он убил ее в припадке пьяной злобы или ревности и оплакивал ее смерть, насколько такой изверг способен что-либо оплакивать. Быть может, это и было причиной его привязанности к сыну. Квентин, знавший все эти подробности от старика настоятеля, сел насколько мог ближе к юноше, решив, что он может пригодиться ему либо как защитник, либо как заложник, если все другие пути к спасению будут отрезаны. В то время как все застыли, напряженно ожидая исполнения приказания де ла Марка, один из спутников Павийона шепнул Петеру: – Кажется, хозяин сказал, что эта красотка – его дочка? Но это совсем не наша Трудхен! Трудхен будет дюйма на два пониже, притом же эта – черноволосая. Видишь, вон из-под ее покрывала выглядывает прядка волос. Клянусь святым Михаилом с нашей рыночной площади, это все равно что назвать черную кожу белой кожей теленка! – Потише, потише! Тебе что за дело, если хозяину взбрело в голову поживиться дичинкой епископа без ведома нашей хозяйки? Не нам с тобой шпионить за ним, – довольно удачно нашелся Петер. |
| Народ с особенным почтением относится к высшему духовенству — архиереям. Наш паломник Арсений Суханов с истинным удовольствием рассказывал о следующем явлении, которое ему привелось наблюдать. Если богослужение совершал сам патриарх, то по его окончании он первый выходил из церкви; в противном же случае первым выходил отсюда служивший иерей или игумен. «А преж патриарха, — замечает Арсений, — ни из церкви, ни от церкви отнюдь никто не пойдет… преж служащего иерею отнюдь никто не пойдет из церкви ни из иноков, ни мирских людей; и тако творят везде у греков». Вслед за патриархом из церкви выходили священники «и прочии вси по ряду», а затем и миряне, все поклонялись малым поклоном патриарху и становились по его сторонам. Когда же все выходили, патриарх отправлялся в свои келии и, взойдя на лестницу, обращался лицом к народу и «осенял рукою на весь мир»; только уже после этого посетители церкви и службы расходились по своим домам. 715 В частных сношениях с архиереями народ отличался и отличается крайней к ним внимательностью и предупредительностью. Вот прежде всего свидетельство из XVII в. Когда известный патриарх Антиохийский Макарий, возвращаясь из России, достиг побережья Черного моря в Малой Азии, то был встречен здесь народом с замечательным вниманием и любовью, несмотря на то, что это было за пределами его патриархата. Например, когда Макарий и его многочисленная свита остановилась в городе Эносе, то путникам этим «ни разу не пришлось покупать чеголибо на рынке, ибо женщины и мужчины наперебой приносили им обеденные припасы — хлеб, разного рода кушанья, одно за другим, водку и вино и другие напитки, и все это в таком количестве и столь похвальных качеств, что превосходило всякое описание. Все они, днем ли, ночью ли, были готовы к услугам Макария и его спутников». То же повторилось, когда этот же патриарх потом приехал в один из значительнейших городов, принадлежащих к его патриархату, — в Алеппо. «Собрались все с большой торжественностью, чтобы выразить честь патриарху, которого они наперерыв, один перед другим угощали обедом и ужином, условившись между собой, что, когда он пообедает в одном месте, ужинать будет в другом, и так горячо добивались чести принять его, что иногда случалось, что двое или трое в одно время готовили угощение. Не менее многочисленны были их подарки и милостыни». 716 А вот и свидетельство из второй половины XIX в. Посещая архиерея, «архонты» (т. е. сановные лица) почтительно целуют руку архиерея, низко ему кланяются, подают ему туфли, беспрестанно говорят: «Отче святый». А если сановный посетитель застает владыку предающимся отдыху на софе, то поправляет ему одеяло на ногах, с поспешностью принимает из рук его чубук, не давая времени прислужнику принять последний, когда архиерей сделает лишь одно движение… 717 |
|
|
