| Когда занималась заря XIX столетия, свободомыслящие люди Европы бодро и смело смотрели в будущее они верили, что начинается новая эра в истории человечества, что в близком будущем восторжествует свобода – политическая и научная, и что вместе с исчезновением политического рабства рассеются и религиозные суеверия. Воображению свободолюбивых философов конца XVIII века рисовался свободный сын XIX столетия, сын не имеющий никаких господ и не знающий властей и авторитетов, кроме авторитета своего разума. Ещё раньше, чем солнце XVIII века зашло, один из сынова этого века (Вольтер) сказал: «пройдет сто лет и христианство сделается достоянием истории“. Разуму этого философа христианство представлялось явлением антиразумным, антирациональным, и он был убежден, что свет науки скоро покажет всему человечеству эту антиразумность и антирациональность христианских доктрин, что на место стесняющей совесть догмы станет охраняющее совесть право, на место скрывающей истину религии станет исследующая истину наука. Желанные сто лет прошли. И XIX век отходит в вечность, как назад сто лет отходил в вечность XVIII век. Исполнилось ли приведенное пророчество? Вы, господа, собравшиеся сюда в эту скромную аудиторию, свидетельствуете своим присутствием здесь, что это было не пророчество, а только мечта, что эта мечта не осуществилась, и что имеются люди, которые признают безумием и горьким делом её осуществление. Вы явились сюда, чтобы изучать православно-христианское богословие, православно-христианскую религию, но изучать не как исторический памятник, не как оставленную грезу, а как живое и действенное учение, которое должно осуществлять в жизни и в осуществлении которого заключается истинное благо и истинная жизнь. Но может быть мы с Вами только немногие и печальные исключения, только старые тени, пережиток прошлого? Может быть современное научное откровение еще не проникло с своим светом в ту умственно низкую ложбину, в которой живем мы, и в то время, как в других местах, солнце знания делает для всех явной истину, мы, блуждающие в тени, живём еще верой в старые призраки? |
| Я здесь рассмотрю один или два примера, которые временно уведут меня от истории — примеры из области технического, технологического знания. Часто говорят, что XVIII век — век появления технических знаний. Фактически же в XVIII веке произошло совсем другое. Прежде всего утвердилось разнообразное, полиморфное, множественное, рассеянное существование различных знаний, которые соответствовали географическим регионам, размеру предприятий, мастерских и т. п. — я говорю о технологических знаниях — а также социальным слоям, воспитанию и богатству тех, кто ими обладал. Эти знания находились в состоянии борьбы друг с другом, противостояли друг другу в обществе, где секрет технологического знания был равноценен богатству и где независимость знаний по отношению друг к другу означала также независимость индивидов. Итак, множественное знание, знание — секрет, знание, служащее богатством и гарантией независимости: именно в такой раздробленности функционировало технологическое знание. Однако по мере того, как развивались производительные силы и экономические требования, возрастала цена знаний и все сильнее и в некотором роде напряженнее становились их борьба между собой, разграничения, проводимые с целью обеспечения независимости, требования секретности. Одновременно проходили процессы аннексии, конфискации, опеки самых малых знаний, особенных, локальных, кустарных, со стороны знания самого большого, я хочу сказать, самого всеобщего, индустриального, того, что циркулировало легче других; существовала огромная экономико-политическая борьба вокруг знаний, по поводу знаний, продиктованная их рассеянием и гетерогенностью; огромная борьба шла вокруг экономических и политических последствий, связанных с исключительным обладанием знанием, с его рассеиванием и секретностью. Именно многообразие независимых, гетерогенных и секретных знаний нужно иметь в виду, когда речь заходит о развитии технологического знания в XVIII веке: именно множественность, а не прогресс в виде перехода от ночи ко дню, от невежества к знанию. |
| Очевидно, знаком с образцами классической скульптуры был и создатель Христа-Вседержителя. Христос-Вседержитель. Середина XVIII века Пожалуй, более всего удивляет в его скульптуре – материал, из которого она сделана. Согласитесь, столь тонкую работу куда легче представить в мраморе, чем в дереве. Дополняли представленное собрание поволжская Богоматерь – яркое продолжение народной традиции, этакая то ли боярыня Морозова, то ли мама шамана, Богоматерь. Поволжье. XIX век барочный, румяный, словно бы кукольный ангел Ангел, XVIII век и ещё один Иоанн Богослов, почему-то представившийся скульптору удивлённым простецом, больше похожим на сказочного Емелю. Иоанн Богослов, середина XVIII века Вот такой была русская храмовая скульптура – где-то мáстерская, а где-то наивная попытка представить евангельские события не просто в красках, но в позах, жестах, эмоциях и формах. Ведь можно мыслить и так. Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Материалы по теме 12 марта, 2018 10 марта, 2018 28 августа, 2023 8 апреля, 2021 26 декабря, 2020 8 октября, 2020 24 сентября, 2020 5 декабря, 2019 17 мая, 2019 12 марта, 2018 10 марта, 2018 28 августа, 2023 8 апреля, 2021 Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее! Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира. Другие фотоленты Показать еще Давайте дружить! © 2003—2024. Сетевое издание Правмир зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). |
| 6. Фронтир в истории черноморского казачества: некоторые факторы освоения пространства//Культурная жизнь Юга России. 2009. 7. Из истории освоения славянами Северного Кавказа и распространения старообрядчества в регионе (конец XVII–XVIII век)//Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Сер. Обществ. науки. Ростов н/Д, 2009. С.42–46. 8. Казачьи сообщества Крымского ханства и старообрядчество на Северном Кавказе в конце XVII – XVIII b.//Российская история. 2009. Иные публикации. Монографии: 1. «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г. – конец 1920-х гг.). Краснодар, 2001 (22,52 п.л.). 2. «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г. – конец 1920-х гг.). Краснодар, 2002. Изд. 2-е, испр. и доп. (18 п.л.). 3. Память жива в веках. Возвращение к истокам: об участии казаков в войнах XVIII–XX вв. Краснодар, 2006. Глава 1 (в соавторстве с А.А. Пригариным, А.Н. Малукало) (2,4 п.л.). 4. Казачество Дона и Северо-Западного Кавказа в отношениях с мусульманскими государствами Причерноморья (вторая половина XVII в. – начало XVIII. Ростов-на-Дону, 2009 (18 п.л.). в.) Статьи: 1. Русско-турецкая война 1768–1774 гг. и переселение казаков-некрасовцев в Османскую империю//Голос минувшего. Кубанский исторический журнал. Краснодар, 2000. С.11–17. 2. Казаки-некрасовцы в Османской империи: динамика религиозных воззре- ний//«Проблемы изучения и развития казачьей культуры»: Мат-лы научно-практ. конф. Майкоп, 2000. С.65–73 3. Эмиграция казаков-старообрядцев в Крымское ханство: к истории формирования кубанского казачества в начале XVIII в.//Христианство и христианская культура в Северном Причерноморье и на Северном Кавказе: Темат. сб. науч. ст./Под ред. Т.С. Рудиченко. Ростов н/Д, 2000. С.39–52. 4. Кубанское казачество: условия формирования и пополнения: (К вопросу о генезисе и развитии ранних казачьих сообществ)//Социальная организация и обычное право: Мат-лы научной конференции (г. Краснодар, 24–26 августа 2000 г.). Краснодар, 2001. С.193–214. |
| О вы, которые все…. Обыкли случаю приписывать слепому, Увертесь… Что промысел Всевышнего господствует во всем. Вообще, у Ломоносова есть склонность к идее «предустановленной гармонии». Природа для него полна жизни – и здесь Ломоносов всецело примыкает к Лейбницу… в лице Ломоносова мы имеем дело с новой для русских людей религиозно-философской позицией, в которой свобода мысли не мешает искреннему религиозному чувству, но уже по существу внецерковному» 249 . Многие выпускники Киево-Могилянской и Славяно-Греко-Латинской академий, изучавшие и штудировавшие философские сочинения лейбницианца Христиана Вольфа, впоследствии стали профессорами Московского университета. В этот общий ряд могут быть помещены такие деятели русской культуры, как Н. Н. Поповск ий, Я.П. Козельский, С.Е. Десницкий, Д.С. Аничков, А.А. Барсов, А.М. Брянцев и др. Можно с уверенностью утверждать, что во второй половине XVIII века наряду с религиозной духовно-академической философией активно формируется профессиональная светская философия, ориентированная, по преимуществу, на науку и общественную практику, а идейным и организационным центром такой философии становится Московский университет, открытый в 1755 году. Для философии начинается новая жизнь. Это уже «чистая», «независимая» область творчества. Такая философия часто сама стремится подчинить себе, как высшей инстанции, религиозное сознание. Протоиерей В. В. Зеньковский отмечал, что «XVIII век в России окончательно отвоевал для философии ее особое место, окончательно закрепил ее секулярный характер» 250 . Процесс секуляризации мысли в российском обществе XVIII века развивался очень быстрыми темпами, что вело к светскому радикализму потомков тех, кто раньше стоял за радикализм церковный. Как яркий представитель светского социального радикализма, как родоначальник и «вершина этого движения» может быть назван А.Н. Радищев (17491802). Опираясь сильнее других в выражении своей новой идеологии на теорию естественного права, он полнее и целостнее кого бы то ни было формировал примат социальной и моральной темы. Находясь под влиянием идей западноевропейского Просвещения, Радищев полагал, «что в основе всякого общественного объединения, вне зависимости от конкретных социальных условий, правовой системы и государства, лежит, как некий исходный элемент и вместе с тем универсальный критерий, – естественная природа человека. Из нее вытекает совокупность прав, ценностей, которые, будучи выражением сущностных характеристик человека, должны в максимальной степени быть реализованы в общественной жизни. Это право на личную безопасность, свободу, труд, равенство, собственность, семью и т.п. |
| XVIII век допускал только два решения вопроса: или душа есть нечто самостоятельное и бессмертное, временно соединенное с телом, или она есть функция тела, гармония организма, разрушающаяся с ним. XIX век осложнил вопрос. Явились предположения, что может быть дух, сознание есть нечто сложное, образующееся из каких-то низших психических начал, или может быть, что человеческий дух есть некоторое низшее сознание, входящее, как некоторый подчиненный элемент в какое-то сознание высшее? Новые теории не устранили старых решений, они присоединились к ним, число предположений умножилось, и выбор истинного решения оказывается более затруднительным. Самая наука о душе – психология прямо отказывается теперь давать решения вопроса о существе души; она ограничивает свой предмет исследованием душевных явлений, определением их взаимной зависимости и зависимости их от тела. Выразить законы душевных явлений в математической форме – идеал современной психологии, – психологии без души – но она не имеет своею задачею проникать за поверхность этих явлений, определять их субстрат. От этих ненаучных целей отрекается научная психология. Если подвести итог научным завоеваниям XIX века, завоеванным не в области техники и медицины, не в области открытий и изобретений, а в области чистой мысли, то их, пожалуй, можно во многих областях знания резюмировать так: ученые пришли к ясному сознанию правды сократовских слов: « Я знаю, что я ничего не знаю». В прошедшие века было много мнимого знания, было много мнимых решений вопросов. XIX век вскрыл обманчивость и призрачность подобных решений, но он не стал особенно трудиться над составлением решений новых; он наметил себе более скромные задачи исследовать только те вопросы, для решения которых дан достаточный материал. Для решения вопросов о вечных истинах не имеется-де ни материала ни методов. XIX век и завещает ХХ-му оставить эти истины или вопросы в покое. Попытаемся на минуту это сделать. Перестанем тянуться к небу, к которому в течение тысячелетий человечество обращалось со своими лучшими помыслами и упованиями. |
| Организованный механизм в своей целесообразности зависит от организатора. Но в нем есть инерция, которая может действовать на организатора и даже порабощать его себе. В истории были организованные тела, подобные жизни организмов. Так патриархальный строй, натуральное хозяйство представлялись органическими и даже вечными в этой своей органичности. Органический строй обычно представлялся созданным не человеком, а или самой природой или Творцом мира. Долгое время была вера в существование вечного объективного порядка природы, с которым должна быть согласована и которому должна быть подчинена жизнь человека. Природному придавался как бы нормативный характер. Согласное с природой представлялось и добрым и справедливым. Для древнего грека и для средневекового человека существовал неизменный космос, иерархическая система, вечный ordo. Такой порядок существовал и для Аристотеля, и для св. Фомы Аквината. Земля и небо составляли неизменную иерархическую систему. Самое понимание неизменного порядка природы было связано с объективным теолологическим принципом. И вот техника в той ее форме, которая торжествует с конца XVIII в., разрушает эту веру в вечный порядок 9 природы и разрушает в гораздо более глубоком смысле, чем это делает эволюционизм. Эволюционизм признает изменения, но эти изменения происходят в той же ступени природной действительности. Эволюционизм возник главным образом из наук биологических, и потому самое развитие было понято, как процесс органический. Но мы не живем в век наук биологических, мы живем в век наук физических, в век Эйнштейна, а не в век Дарвина. Науки физические не так благоприятствуют органическому пониманию жизни природы, как науки биологические. Биология сама была механистической во второй половине XIX в., но она благоприятствовала органическому пониманию в других областях, напр. в социологии. Натурализм, как он сложился во второй половине прошлого века, признавал развитие в природе, но это развитие происходило в вечном порядке природы. Поэтому он особенно дорожил принципом закономерности процессов природы, которым гораздо меньше дорожит современная наука. |
| Необходимо отметить, что с началом Османской эпохи на Ближнем Востоке центр Вселенского Православия переместился в Россию, так как она была единственным политически свободным православным государством. На территории Малой Азии, Сирии, Палестине, Северной Африке и на Балканах в XV – XIX идет период изоляции и самообороны Православия вообще перед лицом турок. Российское правительство неоднократно предоставляло помощь Константинопольскому Патриархату равно как и другим патриархатам (Александрийскому, Антиохийскому и Иерусалимскому), оказавшимся под властью османов. Помощь, в основном, носила финансовый характер. В XVIII в. русское правительство делало попытки к улучшению жизни православных христиан в Османской империи (в частности, по итогам русско-турецких войн 1768 – 1774 и 1787 – 1791 гг.) Поскольку османы, вслед за территорией Малой Азии, расширили границы своей империи за счет завоевания Балкан, то, будучи подчиненными в политическом отношении к Османской империи, эти земли автоматически стали канонической территорией Константинопольского Патриархата. Заручившись поддержкой султана, Патриархия получает право управлять балканскими церквами – в Османскую эпоху теряют свою независимость Сербская, Болгарская, Румынская Православные Церкви. В среде национального балканского (негреческого) духовенства Патриарахат проводит (нередко насильственно) политику эллинизации, то есть «огречивания» местного населения. Центром всего греческого мира в это время становится Патриархия, расположенная в одном из кварталов Константинополя – Фанаре (отсюда название – «греки-фанариоты»). Начиная с конца XV в., не имея опыта эффективно заниматься государственными делами, османы начинают все же привлекать греков к государственному управлению в качестве переводчиков, советников султана, членами посольств и дипломатических миссий. Начиная с XVI в., процедура избрания патриарха становится формальной. Некоторые архиереи получали патриаршее место через подкуп. Симония приобрела огромные масштабы. За XVI век – сменилось 23 патриарха, за XVII век – 50 патриархов, за XVIII век – 33 патриарха. Причем некоторые из них, добиваясь благорасположения турецких властей и путем симонии занимали патриаршую кафедру по нескольку раз – например, Патриарх Кирилл Лукарис в 1610 – 1630-е гг. занимал кафедру 6 раз, Патриарх Парфений IV в 1650 – 1680-е гг. – 5 раз и т. д. Патриаршая власть была крайне нестабильной. |
| Чем дальше, тем дворянство все более возвышалось и отделялось от других сословий, в том числе и от духовенства, тем более что последнее почти в такой же мере с течением времени унижалось по своему общественному положению и смешивалось с «подлыми» людьми. В век Екатерины, век пышного и гордого аристократизма, полного развития дворянских понятий, французского образования, условного дворянского этикета и житейской обстановки, век порабощения низших классов высшему, духовное лицо до того уже сделалось «подлым», что среди дворянства к нему с презрением относились и старый и малый, над ним издевалась литература, издевалось образованное общество, в котором ругнуть попа считалось даже признаком хорошего тона и свободного от суеверий образования; помещик трактовал своего священника, как холопа, наряду с своими крепостными крестьянами, напускался на него с своим барским окриком, оскорблял его даже «наказанием на теле» 127 . Духовенство, да и само дворянство еще до сих пор хранит от XVIII в. множество преданий и рассказов почти о невероятных проявлениях с одной стороны глубочайшего унижения духовенства пред дворянами, а с другой грубейшего самодурства и самого необузданного произвола. Духовенство составило какую-то униженную и забитую «породу», в которой высшее общество не предполагало уже ничего хорошего, благородного и цивилизованного. Дворянин Болотов, рассказывая в своих записках о разных лицах, происходивших из духовного звания и отличавшихся благородными качествами, каждый раз считает нужным прибавить к своей похвале выразительное: «невзирая на его породу». Да и само правительство, стараясь всячески возвысить духовенство и развивая в своих указах идею благородства этого класса, только под конец XVIII в. наприм., освободило священнослужителей от позора публичных телесных наказаний. Очень понятно, почему дворяне не только не вступали в духовное звание, напротив даже бежали из него, если почему-нибудь принадлежали к нему прежде. В 1803 г. был наприм. такой случай в петербургской академии. Один студент Андруцкий, протоиерейский сын, дошедший уже до философии, совершенно неожиданно узнал, что он дворянин Киевской губернии. После этого он, нисколько немедля, оставил и философию, и школу, «чтобы избрать новый род жизни, соответствующий его склонностям, равно и правам, предоставленным благородному дворянству» 128 . За исключением нескольких священническо-дворянских родов Малороссии, другие духовные дворянские роды большею частью ведут свое начало не от дворян, поступивших в духовное звание, а от духовных же лиц, которым пожалованы были или населенные имения, каков наприм. род Наларжинских, родоначальнику которого, царскому духовнику, пожаловано было при Петре 4000 душ в слободо-украинской губернии 129 , или потомственное дворянство, как наприм., духовнику императр. Елизаветы, Дубянскому 130 , или ордена, как наприм., протоиерею Александру Левшину (брату м. Платона) 131 . |
| Я совершенно не разделяю восторга, конец истории – это абсолютно бредовая идея. Либо будет так, как написано в книге «Апокалипсис», это вполне может случиться на ближайшем временном отрезке, или это будет очень мучительный период жизни, «малый апокалипсис», описанный у Луки в главе XIX, совершенно никакого оптимизма у меня нет. Повторяю, не только по отношению к нам, но и по отношению ко всему миру. Я «пощупал» XIX век – через отца, через бабушку. Вторая половина XIX века – я хотел бы, наверное, жить в то время. Если говорить о том времени, которое я прожил, я начинаю думать: когда мне было хорошо – 60, 50, 40 лет назад? Ни в один из этих годов возвращаться не хочу. Хочу увидеть папу, хочу увидеть маму. Но понимаю, что если хочу увидеть папу и маму, то я не увижу своих внуков. Но это единственные мотивы, по которым мне хочется туда вернуться. У меня нет никакой тоски по Советскому Союзу. У некоторых она есть, иногда даже у очень незаурядных писателей, но они сочиняют Советский Союз так, как романтики сочиняли рыцарские замки, где всё хорошо, всё красиво и все вокруг пейзане любовно смотрят на своих феодалов и баронов. Они либо Советский Союз не застали, либо застали его в раннем детстве, когда всей тяжести этого не испытывали. Поэтому никакой тяги назад у меня нет. С другой стороны, я часто езжу и очень люблю ездить в Европу, в Италию и Францию главным образом. Помните, еще в XIX веке, примерно в те годы, когда бабушка моя родилась, или чуть раньше, Иван Карамазов говорит Алеше: «Я хочу в Европу съездить, Алеша… и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники…» Вот это очень важно. С одной стороны, Запад – это страна святых чудес, и это сказал славянофил Хомяков, но тот Запад, за которым я наблюдаю, от этих святых чудес замечательным образом отказывается. Он расстается с ними. Я путешествую по этому Западу, восхищаюсь этими святыми чудесами, а несвятыми чудесами я оставляю за собой право не восхищаться. Мне хорошо на Западе в Средневековье, в Возрождении. XVIII век не люблю, потому что не люблю эпоху Просвещения, мне кажется она как раз эпохой потемнения мозгов. Французская революция – одно из страшных явлений в истории человечества, прообраз всего остального, что потом последовало: Наполеон, Июльская революция 1830 года, революция 1848 года, Парижская коммуна, немцы в Париже (и фактически они были бы и в 1914 году в Париже, если бы не наша злосчастная война). Поэтому XVIII век не люблю. А XIX снова люблю. Недавно был в Марселе, с удовольствием прошел там по улице, которая описана в «Тартарене из Тараскона», переведенном моим отцом. Там мне хорошо. |
|
|
