| Вплоть до распространения камнеметов и огнеметов и развития огневой артиллерии в XIV в. К. имела вид кольца каменных (кирпичных) стен с отвесными сторонами и плоской верхней площадкой для защитников. Если К. строили на господствующей возвышенности, ее стены могли располагаться в неск. ярусов (Крак-де-Шевалье, XII-XIII вв., Сирия); усилению функций К. служил ров. В домонг. Руси было мало каменных К. боевого назначения, в основном в городах северо-запада (Ладога, Новгород, Псков и др.). К кон. XII-XIII в. на западе и севере древнерус. земель появляются первые боевые каменные башни типа донжонов. В XIII в. в процессе борьбы рус. княжеств и городов-республик за независимость возникла совершенная для своего времени фортификационная система К. отчасти под влиянием соседних стран, также имевших традицию фортификации, в т. ч. Молдавии и Литвы; в Прибалтике К. строили крестоносные ордена (в совр. Эстонии и Латвии) и соседние страны Балтии (Дания, Швеция). Уникальный, чудом сохранившийся образец системы фортификации XIII-XV вв., применяемой в Псковской и Новгородской землях до появления артиллерии, представляет К. Порхова на левом берегу р. Шелонь (ныне город Псковской обл.). Такой тип К. рассчитан на одностороннюю оборону, защиту не всего периметра стен, а самой опасной части - «приступа», что позволяло предельно сократить объем строительства. Крепость в Копорье. Сер. XV в. Фотография. 80-х гг. XX в. Крепость в Копорье. Сер. XV в. Фотография. 80-х гг. XX в. Формы и план европ. К. эпохи средних веков определяли их функции. Так, на формирование укреплений Нарвы повлияло господство в Прибалтике датчан. Планировка кастеля (замка) была регулярной, но с еще незамкнутой стеной; позже обвод стен определил форму конвентского дома (места проживания монахов, составлявших конвент внутри орденской орг-ции). Ворота кастеля фланкировали рыцарский зал и донжон (главная башня). После вхождения в 1349 г. Сев. Эстонии в состав Ливонского ордена замок начали перестраивать (сер. XIV - сер. XVI в.) по типу конвентского дома: жилые и иные здания пристраивали к стенам изнутри. |
| В текстах более ранней, Оленинской редакции рубежа XII— XIII вв., сохранившихся в списках XV—XVI вв., также говорится о принадлежности споров по наследственным делам церковной юрисдикции, и есть все основания видеть аналогичную формулу и в архетипе устава XII в. Таким образом, противоречия в ведомственной принадлежности споров о наследовании имущества в двух важнейших кодексах несомненны. В изложении ст. 108 Пространной Правды, говорящей об обращении братьев по наследственному спору к княжескому суду («аже ростяжются перед князем о задницю»), чувствуется какой-то уступительный характер, как будто по этому делу можно было «растяжиться» и перед кем-либо другим. Очевидно, это и был епископский суд. ?. ?. Владимирский-Буданов считал, что ведомству князя принадлежали дела о дележе имущества в случае, если сами тяжущиеся пожелают обратиться к его ведомству . А. Е. Пресняков признавал в княжеском чиновнике роль третейского судьи, т. е. относил фактическое решение этих дел к светской власти, а в статьях Устава Владимира видел скорее выражение стремлений и притязаний духовенства, чем кодификацию норм действующего права . В этом казусе мы можем видеть следы существования особого процессуального обычая, который известен в древнем праве под названием «propagatio fori» — право выбора тяжущихся обратиться к тому или иному судебному ведомству. Сущность конфликта можно видеть в стремлении в XII— XIII вв. церкви участвовать в разрешении споров при наследовании имущества на нижней, семейной их стадии, до передачи дела в ведение публичной — княжеской власти. На такое разделение ролей церкви и княжеского суда кроме формулы ст. 108 Пространной Правды указывают также подробная разработка норм наследственного права в этом светском княжеском судебнике и отсутствие всякого упоминания о регулировании наследственного права в государственном судебнике церковного ведомства — Уставе Ярослава. О стремлении церкви сохранить в своем ведении суд низшей инстанции по наследственным делам в дальнейшем говорят только церковные полемические памятники конца XIII—XIV в., посвященные защите традиционных десятин, земельных владений, судебных и других привилегий церкви: «Правило о церковных людях» и «Другое слово» о церковных судах. Оба эти памятника возникли, очевидно, во Владимиро-Суздальской Руси и в соответствующих местах восходят к Уставу Владимира Синодально-Волынской группы редакций. При этом одна из переработок «Правила о церковных людях» XIV—XV вв. заменяет формулу «братья или дети» на другую: «сестры, или дети, или племя» (Крестининский извод) , что, с одной стороны, расширяет круг лиц, подведомственных в наследственных делах церкви, а с другой — выставляет на первое место наследниц — женщин. Возможно, что в этом памятнике отразились тенденции к расширению круга наследников и признанию права наследования за дочерьми как общая норма, отличная от Русской Правды и сближающаяся с нормами Судебника 1497 г. |
| Мягкий (палатальный) звук [н " ] (из в рукописях XI - 1-й пол. XII в. мог передаваться посредством особого начертания Н с крючком, выходящим из вершины правой мачты буквы направо,- (напр., в Изборнике 1073 г., Мстиславовом Евангелии ). Постепенно перекладина буквы Н поднимается вверх. Тенденция к повышению уровня перекладины начинает прослеживаться в отдельных памятниках уже в древнейший период (окказионально в Саввиной книге, Надписи чергубыля Мостича, а также в Погодинской Псалтири , Боянском Евангелии и др.). Если в XII в. все еще преобладает начертание, в котором перекладина спускается ниже середины правой мачты, то в XIII в. распространяются варианты с перекладиной, касающейся середины правой мачты, и с перекладиной, касающейся правой мачты выше уровня середины,- . Тогда же возникает начертание, в к-ром перекладина, становясь короче, приближается к горизонтальному положению, в результате Н почти совпадает по форме с уставной кириллической И - . Оба графических типа как с косой, так и с горизонтальной перекладиной представлены в модификациях с пересечкой на перекладине - . Памятники рус. эпиграфики дают модификацию варианта с полудиагональю с покрытием - (на воздвизальном кресте Новгородского архиеп. Антония XIII в.). В уставе XIV в. господствуют типы с высокой - в верхней трети буквы - перекладиной, как косой, так и прямой. В этот же период встречаются начертания с левым плечом - . Тенденция к повышению уровня перекладины совершенно отсутствует во мн. среднеболг. «народных почерках» (приписка Даниила в Болонской Псалтири , Битольские листки, Аргирова Триодь, Драгиино Евангелие, 2-й почерк Рильского Евангелия Б нач. XIV в., Раждавицкий сборник XIV в.). Симметричное начертание без приподнятой перекладины характерно и для боснийской кириллицы. Древнейший тип с диагональю с кон. X до кон. XV в. представлен в качестве основного в южнослав. эпиграфике, вариант с полудиагональю до середины правой мачты фигурирует там с 1230 г. до сер. XV в. Полууставные начертания в XIV-XV вв. продолжают соответствующие уставные - с диагональю, полудиагональю, высокой перекладиной - . В XV в. возникает тип, подобный по форме букве И,- с косой перекладиной, идущей не сверху вниз, а снизу вверх,- . Этот начерк фиксируется ранее - со 2-й пол. XIV в.- в памятниках южнослав. эпиграфики, где он изредка встречается до 80-х гг. XV в. В полууставе XV в. отчетливо выражена тенденция к снижению уровня перекладины, утверждаются варианты с косой и горизонтальной перекладиной, опущенной к середине мачт,- . Как древнейшие графические типы с косой перекладиной, так и новый - с горизонтальной продолжают параллельное сосуществование до XVII в., переходя в первые типографские шрифты. |
| —186— утратило характер объективно исторический, который должно было бы иметь по преимуществу. Отыскивая в древнерусских святительских произведениях „совет, наставление, ободрение и укрепление“ для современного духовенства, автор многие воззрения лишь указывает, но не объясняет исторически (например, запрещение вдовым священникам священнодействовать, – оставлено без объяснения очевидно потому, что из него нельзя было извлечь практического совета и наставления для современных пастырей; а, кроме того, в конце концов, является такой заключительный вывод, который ничем другим нельзя объяснить, как только излишним увлечением автора этой самой целью назидания. Именно, в заключении всего исследования мы читаем: „Если бы идеал пастырского служения, проводимый в словах и делах русских, святителей XIII–XV вв., жить, осуществлялся, составлял душу и силу и нашего современного пастырства, то тогда мы не встречали бы тех нападок на духовенство, какие приходится теперь нередко слышать; тогда те благие начинания, какие сделаны в последнее время в отношении к духовенству, не остались бы только начинаниями, а, несомненно, привели бы к желанной цели“ (стр. 334–335). Для такого вывода в самом исследовании автора не видится оснований; идеал пастырского служения, раскрытый и выясненный в трудах позднейших русских, святителей и живущий в сознании современных наших пастырей, несомненно, является более высоким и всесторонним, нежели идеал святителей XIII–XV вв. Что касается теперь самого исследования, то, при указанных погрешностях в историческом отношении, оно отличается всё-таки и некоторыми бесспорными достоинствами. Распадаясь на два довольно обширных отдела, оно в первом из них (стр. 15–150) представляет весьма внимательный библиографический обзор письменных памятников, сохранившихся от русских святителей XIII–XV вв. и имеющих более или менее близкое отношение к пастырскому служению; а во втором (стр. 151–329) подробно излагаются самые воззрения этих святителей на пастырское служение, – на его происхождение, высокую цель, трудность и ответственность, затем на личные – умственные и нравственные – качества пастырей и на их главные обязанности. – Обнаруженное здесь автором широкое знакомство с первоисточниками, при чём во многих случаях напечатанные памятники сравнивались и сверялись им с рукописными, тщательное изу- |
| Авторитетный толкователь Корана аль-Байдави (XIII в.; Baid a w " s Commentary on Surah 12 of Qur " a n/Ed. A. F. L. Beeston. Oxf., 1963) повторяет агадическое предание, что И. был первоначально погребен в саркофаге на дне Нила, чтобы его прах стал достоянием всего Египта. Впосл. останки И. были перенесены в Б. Сирию ( Эш-Шам). Конечным местом захоронения И. одни мусульм. источники в соответствии с Библией называют дер. Балата близ Наблуса, другие - Харам-эль-Халиль в Хевроне (в XIII в. эти версии приводит араб. географ Якут). Повествование о невинных страданиях И. и его отца включается в состав религ. мистерий шиитов (тазийа) как прообраз страданий имама аль-Хусейна. Образ И. в мировой литературе Сюжет рассказа о том, как прекрасного юношу соблазняет жена расположенного к нему человека, был популярен уже в древнеегип. (Сказка о двух братьях, XIII в. до Р. Х.) и древнегреч. лит-ре (миф о Беллерофоне). В мусульм. лит-ре насчитывается более 150 художественных переработок истории И., как авторских, так и анонимных (The Story of Joseph in Arabic Verse: (The Leeds Arabic ms. 347)/Ed., transl. R. Y. Ebied, M. J. L. Young. Leiden, 1975). Наиболее известные поэтические переложения принадлежат Фирдоуси (XI в.), Кул Гали (XIII в.), Джами (XV в.), Дурбеку (кон. XIV - нач. XV в.), прозаическое - Ансари (XI в.). В мусульм., как и в иудейской традиции жена егип. вельможи носит имя Зулейха (Зулейка); др. варианты встречаются редко. В большинстве произведений впосл. она раскаивается и после смерти мужа становится женой И. В европ. культуре история И. пользовалась большой популярностью в качестве сюжета мистерий (XIII-XVI вв.) и драм (XVI-XVII вв.). Из крупных прозаических произведений И. посвящены поэма в прозе П. Ж. Битобе (1767; рус. пер. Д. И. Фонвизина, 1769) и роман-тетралогия Т. Манна «Иосиф и его братья» (1933-1943) (антология основных текстов: Joseph and Potiphar " s Wife in World Literature: An Anthology of the Story of the Chaste Youth and the Lustful Stepmother/Ed. J. D. Yohanan. N. Y., 1968). |
| В поздневизант. период монеты постепенно утрачивают иконоподобие; по словам имп. Иоанна VI Кантакузина, священные изображения на них указывают, что «монета принадлежит христианам», и не предполагают особого отношения: «Ибо не для почитания прообразов было придумано делать их отпечатки на серебре или на золоте». Европейская средневековая Н. (V-XV вв.) Первой подробной обобщающей работой по чеканке средневек. монет стал фундаментальный труд А. Анжеля и Р. Серрюра ( Engel A., Serrure R. Traite de numismatique du moyen âge. P., 1891-1905. Т. 1-3). В настоящее время под эгидой Кембриджского ун-та осуществляется масштабный международный проект Medieval European Coinage (the MEC Project), предполагающий комплексное изучение денежной чеканки средневек. европ. гос-в объединившими свои усилия нумизматами, историками и археологами. Этот проект охватывает временной диапазон ок. 450-1500 гг., планируется издание 20 томов, на 2018 г. изданы 5 томов, еще 10 готовятся к печати. В каждом томе размещается каталог монет из собрания Музея Фицуильяма, составленный Ф. Грирсоном. В средневековой европ. Н. выделяются 3 этапа: постримский (V-VI вв.), с доминированием в обращении локальных имитаций имперской золотой монеты (тремисса) весом ок. 1,5 г; позднемеровингский, каролингский и «феодальный» (VII-XIII вв.), когда в обращении оставался лишь серебряный денарий весом ок. 0,8-1,8 г, его называли пфенниг в Германии, денье во Франции или пенни в Англии; на позднесредневек. этапе (XIII-XV вв.) в обращении вновь находилась золотая монета и происходило умножение серебряных номиналов, от денария-пенни к мелким биллоным фракциям и серебряным «грошам» (от denarius grossus - «крупный денарий») стоимостью 4-24 пенса в зависимости от места и времени чеканки. Первый этап средневек. Н. начинается с чеканки монет остготами, вестготами, бургундами, вандалами и др. герм. племенами, расселившимися на землях Римской империи и находившимися на стадии государствообразования. Чеканкой занимались в уцелевших рим. городских центрах, где еще сохранялись денежные дворы. Аграризация и натурализация хозяйства в VI в. привели к упадку мелкой торговли, что вызвало прекращение процесса медной чеканки, а в VII-VIII вв. постепенно исчезают эмиссии золота. Тогда же прервался процесс централизованной монетной чеканки, к-рая становится привилегией частных эмитентов, как светских, так и церковных. Сложность атрибуции подобных монет является одной из проблем средневек. европ. Н. |
| Позднее, в XII и XII вв., добавились ещё два конца: Плотницкий - на Торговой стороне и Загородский - на Софийской. Каждый конец имел свою администрацию и собирал своё кончанское вече, то есть был самоуправляющейся единицей в городской структуре. В XII - XV вв. Великий Новгород был столицей Северо-Западной Руси. В отличие от южной Руси, где формой государственного устройства были княжества, Великий Новгород был вечевой боярской республикой, во главе которой стоял посадник, избираемый из числа бояр. Представителем непривилегированных слоев населения был тысяцкий. Основу каждого конца составляли городские усадьбы богатых бояр, аристократической части населения. Тут же находились меньшие по размеру дворы купцов, ремесленников и других слоев свободного, но не привилегированного городского населения. Великий Новгород был центром огромной территории (Новгородской земли), простиравшейся на севере до Белого моря, на востоке - до Урала и граничившей на юге и западе с древнерусскими землями. Активная колонизация, носившая мирный характер, началась в конце XI века. Местное население платило Великому Новгороду дань, в основном, в виде пушнины. В XIII - XV вв. северные и северо-восточные земли переходили в собственность новгородских бояр, которые становились крупнейшими землевладельцами. В частности, территория, на которой в XVIII веке был основан Петербург , принадлежала в XIV - XV вв. одной из новгородских боярских семей. Основанный на перекрёстке важнейших водных путей Восточной Европы (путь “из варяг в греки” и балтийско-волжский путь), Великий Новгород был крупнейшим центром внутрирусской и международной торговли. С самого начала своего существования, благодаря прямому выходу в Балтийское море, Великий Новгород естественным образом был включён в систему балтийских связей Европы. Он осуществлял связи между Русью, северной и западной Европой, Византией, мусульманским Востоком. Источники содержат сведения о торговле Великого Новгорода с Норвегией, Данией , Швецией в X - XII вв., о поездках купцов этих стран в Великий Новгород, о покупке ими там мехов, дорогих восточных и византийских тканей, роскошной столовой утвари. |
| Алфавитное письмо возникло на пересечении древних письменных культур: егип. иероглифики (нач. III тыс. до Р. Х.), шумеро-аккад. клинописи (нач. III тыс. до Р. Х.), крито-микенской (эгейской) иероглифики (нач. II тыс. до Р. Х.- не дешифрована) и слогового письма (1-я пол. II тыс. до Р. Х.), к-рое использовалось приблизительно с XV в. до Р. Х. для древнегреч. языка (т. н. линейное В), хеттской клинописи (XVIII-XIII вв. до Р. Х.) и иероглифики (XVI в. до Р. Х.) в эпоху миграций и переселений народов - исхода израильтян из Египта (1250-1200 до Р. Х.), разрушения Трои и Хеттского царства (ок. 1200 до Р. Х.), вторжения в Ханаан и Египет «народов моря», расселения колен Израилевых в Палестине. Образец клинописи. Восьмигранная призма с надписью, посвященной ассир. царю Тиглатпаласару I. 1109 г. до Р. Х. (хран.???) Образец клинописи. Восьмигранная призма с надписью, посвященной ассир. царю Тиглатпаласару I. 1109 г. до Р. Х. (хран.???) Идеографическое письмо содержит знаки-детерминативы (обозначение понятий) и т. н. фонетические комплементы со слоговым или звуковым значением; в егип. письме 23 знака со звуковым значением, к-рые могут рассматриваться как первоначальный прообраз А. Создатели первых А. использовали фонетические составляющие идеографического письма (егип. и аккад.), но отвергли идеографические и логографические знаки, связанные с религиозно-мировоззренческими представлениями Египта, Месопотамии или Крита и с конкретными языками. Тем самым алфавитное письмо стало универсальным инструментом фиксации любого языка и началось быстрое распространение письма среди народов Азии, Европы и Африки. У западносемит. народов алфавитное письмо (ханаанско-арам. группа семит. языков) сложилось на пространстве от Сев. Ливана до Синайского п-ова во 2-й пол. II тыс. до Р. Х. Древнейшее клинописное алфавитное письмо Угарита (средиземноморское побережье Сирии) датируется XV-XIII вв. до Р. Х.; оно содержит 30 (позже 22) знаков, обозначающих семит. согласные, порядок к-рых воспроизводится в последующих А., но начертания угаритских клинописных букв не соответствуют знакам др. семит. А. Памятники слогового письма Библа (XV в. до Р. Х.), синайско-палестинского письма сер.- 2-й пол. II тыс. до Р. Х. предположительно связывают с племенами филистимлян, заселивших в XIII-XI вв. до Р. Х. ряд областей Ханаана. Примерно этим же временем датируются древнейшие памятники южносемит. письма Аравии и Синая. Ханаанский, или финик., А. (22 буквы), первые памятники к-рого датируются XII в. до Р. Х., считается родоначальником греч. и арам. письма. Вост. А. |
| Последний способ дает возможность рельефнее видеть связь и взаимодействие всех сторон церковной жизни и крупных явлений в ней. Чтобы хронологические периоды не были лишь искусственными рамками, нужно, чтобы в основе их деления лежало важное различие в характере самой церковной жизни, т. е. чтобы жизнь Церкви в один период той или другой из своих сторон (если не сразу несколькими) существенно разнилась от жизни ее в другой период. Общепринято деление на пять периодов (домонгольский, монгольский 1237 – 1461 гг., разделенной митрополии 1461 – 1588 гг., патриарший и синодальный). Но я не нахожу серьезных оснований разделять второй и третий из этих периодов [За некоторыми исключениями жизнь Церкви в оба эти периода текла в одном и том же направлении, окончательно раскрывшемся в XVI в. самое разделение русской митрополии на две, окончательно состоявшееся в половине XV в., не только подготовлялось, но и временно уже существовало прежде; освобождение Русской Церкви от власти конституционного патриарха совершается постепенно за все время XIII-XV вв.; одновременно с этим постепенно складывается подчинение Церкви государству, рельефно проявившееся при Иоанне IV; общий характер церковной литературы XIII-XV вв. тот же, что и в XVI в., только ярче обрисовался в этот последний век; еретические движения – стригольническое (XIV в. и начала XV в.) и жидовствующих (конца XV и первой половины XVI в.) имеют много сходства между собою; деятельность католиков в интересах католической пропаганды или унии за XII-XVI в. носит одинаковый характер; богослужебная практика Русской Церкви развивается за все это время и особенно со времени митрополита Киприана (1376– 1406 гг.) становится на тот путь, на каком стоит в XVI в.; одинаков, наконец, общий склад религиозно-нравственной и, в частности, монашеской жизни. Поэтому странным казалось мне разрывать так тесно связанные между собою века; разорвать их значило в моих глазах разорвать плавно и связно текущую жизнь Русской Церкви, и я соединил их в один период.] и признаю более естественным делить историю Русской Церкви только на четыре периода домонгольский (988–1237 гг.), северно-русской митрополии (1237–1588 гг.), патриарший (1589–1700 гг.) и синодальный (от 1700г. |
| Как древнейшие русские рукописи, будучи копированы с болгарских, состоят в ближайшей от них зависимости и по языку, а вместе с тем и по украшениям, так с XIII века наша орнаментация, отклоняясь от менее сложной болгарской, сближается своими сплетениями с сербской XII–XIV вв., как свидетельствуют у г. Стасова узорчатые буквы в табл. XV, XVI, XVII и XXI. Так, в табл. XV, Мирославово Евангелие XII в. сближается еще с нашим Юрьевским, а Евангелие Ватиканской библиотеки XIII в., в таблице XVII, предлагает сплетенную орнаментацию в киноварных очерках, кое-где покрытых желтым и синим, и при этом частью выведенных на синем же поле, которая так близка к русской, что, будучи помещена между орнаментами Бутовского XIV в., мало бросалась бы в глаза своим от них отличием. Большая часть орнаментных букв в евангелии Жупана Вукана 1190–1200 гг. и Хиландарского XIV в., сходствуя с нашими XIII–XIV вв. в очерках, отличаются от них большим разнообразием и пестротой в раскраске, табл. XVI и XXI. 52. Ящичек слоновой кости (Велико-Герцогск. Муз. В Брунсвике) Древнейшее, соплеменное и исторически наследственное сродство нашей орнаментации с южнославянской скрепляется наконец еще новыми, столько же тесными связями в XV и XVI столетиях. Как у нас, так и в Болгарии и Сербии, а также в Молдаво-Валахии, при возрождении византийского изящества вместе с заимствованиями с запада, возникает новый стиль, который, по возвращению от тератологической чудовищности к натуральности и по замене царства животного растительным, листвой и цветами, соответствует на Западе стилю готическому, а по внесению изящного вкуса византийского и западного, может быть назван стилем возрождения. При замечательном сходстве наших рукописей того времени с болгарскими, сербскими и молдаво-влахийскими по орнаментации, многие из них усвоили себе и особенный искусственный язык, перемешанный с грамматическими формами правописания болгарского и сербского, именно ту неорганическую смесь, которой отличаются рукописи молдаво-влахийские. Для примера укажу на изящнейшие по роскошным украшениям две русские рукописи, из которых образцы изданы Обществом любителей древней письменности, под редакцией А. Ф. Бычкова и моей. Одна из них – Следованная Псалтирь XV в. из библиотеки Троице-Сергиевой Лавры, под моей редакцией, а другая – Четвероевангелие 1507 г. из Императорской Публичной Библиотеки, изданная г. Бычковым. Обе одинаково представляют в правописании сказанную смесь русского с болгарским и сербским, в орнаментации же и вообще в художественном отношении стоят на той высоте изящества, к развитию которого послужил целый ряд попыток, как свидетельствуют данные в издании Бутовского, табл. L–LXVIII. |
|
|
