| Ночной сторож от радости не рассчитал разбега и, вместо того чтобы прыгнуть в седло велосипеда, перемахнул через него и свалился в снег. – Не ушиблись? – спросила Фея. – Чепуха, я чертовски рад за мальчика! – ответил сторож. Он дружески попрощался с Франческо, поцеловал ручку Фее и удалился. – Симпатичный парень, – заметила Фея, смотря на руку, которую он поцеловал. – Знает, как вести себя с настоящей синьорой. Другой рукой она держала вспотевшую от волнения руку Франческо. Фея была не такая уж плохая: это она освободила его, а сейчас держала за руку и вела по темному городу, как старая храбрая бабушка. Служанка не поверила своим глазам, когда увидела их обоих. Она сразу же приготовила третью чашку кофе и вынула из шкафа стеклянную вазу со старыми засохшими пирожными. Пирожные были крепкие, как цемент, но зубы Франческо были еще крепче; он жевал до тех пор, пока ваза не опустела. – Смотрю я, как ты перемалываешь эти пирожные, и завидую. Мне бы такие крепкие зубы, – проговорила Фея. Франческо, улыбаясь, смотрел на нее. Потом он встал: – Мне нужно вернуться домой, а то мама уже, наверно, беспокоится. Фея почесала за ухом. – Я хотела подарить тебе что-нибудь, – сказала она. – Но в эту ночь я опустошила весь магазин, в нем остались одни только мыши. Я знаю, тебе нравится этот чудесный электрический поезд Голубая Стрела, но я не знаю, куда он делся. – Неважно, – улыбаясь, ответил Франческо. – Тем более что у меня даже нет времени играть. Вы же знаете, мне приходится работать. В полдень я продаю газеты, а вечером продаю карамели в кинотеатре. – Послушай, – сказала вдруг Фея, которую осенила какая-то идея. – Я уже давно собираюсь взять себе в магазин приказчика. Он должен содержать в порядке игрушки, следить за почтой, подсчитывать выручку. По правде сказать, я стала хуже видеть и уже не могу работать так, как раньше. Хочешь быть моим приказчиком? Франческо затаил дыхание от радости. – Быть приказчиком Феи! – воскликнул он. – Приказчиком магазина, конечно. Не думай, что я пошлю тебя разносить на метле подарки клиентам. |
| Ребенок же пытался соответствовать изо всех своих детских сил той фее, которая жила рядом! Постепенно девочка росла, и образ волшебной мамы, сформированный в психике ребенка, стал трещать по всем швам. Первый протест против самовлюбленной эгоцентричной матери пришелся на выпускные экзамены. За месяц до первого экзамена маме в голову пришла мысль навестить свою сестру, которая жила на другом конце света. Она решила поехать к родственникам на все лето и прихватить дочь с собой. «Мама,– опешила О.,– у меня выпускные экзамены через месяц!» «Подумаешь, проблема! – невозмутимо возразила мать.– Договорись сдать их пораньше, ты ведь отличница, тебе пойдут навстречу!» Всю жизнь девочка из кожи вон лезла, для того чтобы удовлетворить прихоти своей матери. Но на этот раз она ответила жестко и определенно: «Нет! Я буду сдавать экзамены вместе со всеми. Ты полетишь одна!» Мать была шокирована, устроила истерику, не разговаривала с дочерью две недели, но затем, поняв, что арсенал ее средств исчерпан и привычные методы не работают, отступила и смирилась. Когда я узнала эту историю из уст уже взрослой О., я поняла, что стоит за многими проблемами этой женщины. Ее мать была очень красивой женщиной, а О. считала себя уродиной, прятала свою прелестную фигуру в блеклые бесформенные вещи, надежно скрывающие ее утонченную неброскую красоту. Ее мама была уверенной, артистичной, любила находиться в центре внимания, а О. была ужасно закомплексованной, стеснительной, вела себя так, будто все время извинялась за себя, будто ее присутствие требовало оправдания. Ее мать считала себя эрудированной, образованной, интеллигентной дамой, с мнением которой окружающие должны считаться априори, а О. крайне невысоко ценила свои умственные способности, хотя ее речь и ход ее мыслей говорил с очевидностью об обратном. Итак, О. не принимала себя, в ее сознание плотно впечатался образ идеальной женщины – ее мамы, до которой ей никогда не дорасти, а потому она смирилась с ролью прислуги, убогой девочки, которой позволено было жить рядом с королевой. |
| Мип выпила десять рюмок вина и выкурила три сигареты — вот вам и противница алкоголя! Если она так разошлась, то можно себе представить, сколько поглотил ее благоверный. В общем, оба они порядочно выпили. На празднике присутствовали также двое полицейских, которые сделали несколько фотоснимков. Мип записала их имена и адреса на тот случай, если потребуется помощь честных голландцев: она, как видишь, никогда не забывает о нас, затворниках. Она так наглядно описала нам шикарную еду — нам, которые съедают на завтрак две ложечки каши и потом целый день мучаются голодом, заглушая его полусырым шпинатом (для витаминов!), гнилой картошкой, салатом и снова бесконечным шпинатом. Возможно, мы наберемся сил, подобно Попаю (15), но пока это что-то не заметно. Если бы Мип взяла нас собой на ту помолвку, то для других гостей от угощения ничего не осталось. И вели бы мы себя наверняка не очень прилично — расталкивали людей, и даже раздвигали мебель… Как мы слушали Мип, буквально глядя ей в рот, как будто никогда не слышали о вкусной еде и богатых людях! Мы, внучки известного миллионера. Странно все-таки устроен мир! Анна Франк Вторник, 9 мая 1944 г. Дорогая Китти, Рассказ о фее Эллен закончен. Я переписала его на почтовую бумагу, сшила их и разукрасила красными чернилами. Выглядит хорошо, но не слишком ли маленький подарок для папы? Мама и Марго сочинили по поздравительному стишку. Господин Куглер сегодня сообщил, что с понедельника госпожа Брокс собирается ежедневно в два часа приходить в контору — пить кофе. Ничего себе! Нам нельзя будет подниматься наверх за картошкой, пользоваться туалетом, и Беп не сможет приходить к нам есть. Мы должны будем вести себя тихо, как можно меньше двигаться и испытывать разные другие неудобства! Все стали выступать с предложениями: как бы отвадить гостью. Ван Даан придумал подсыпать ей в кофе слабительное. «Нет, — ответил Кляйман, — ведь тогда она и не сойдет с коробки!». (16) Общий смех. «С коробки? — спросила госпожа Ван Даан, — что это означает?» Ей объяснили. «Значит, я могу всегда употреблять это выражение?» — простодушно спросила она. |
| Кроме Уилсона, озиравшегося вокруг, там никого не было. Внутри башня представляла собой одну пустую комнату, в которой не оказалось ничего, кроме простого деревянного стула и стола. На столе были бумаги, перья и чернильница, рядом с ней стоял подсвечник. На стене, под верхним окном, виднелась грубо сколоченная из досок площадка, похожая, скорее, на большую полку. Добраться до нее можно было только по приставной лестнице. Площадка была пуста, как и вся комната с ее голыми стенами. Уилсон, оглядев помещение, подошел к столу и стал внимательно рассматривать лежащие на нем вещи. Затем он молча указал своим тощим пальцем на открытую страницу большой тетради. Человек, который писал в ней, остановился, даже не окончив начатого слова. – Я говорю, это было похоже на взрыв, – сказал сэр Уолтер. – И сам человек будто тоже взорвался. Во всяком случае, он каким-то образом вылетел из башни, не повредив ее при этом. Вернее, он исчез, как мыльный пузырь, а не как взорвавшаяся бомба. – Зато он повредил нечто гораздо более ценное, чем башня, – мрачно сказал Уилсон. Наступило долгое молчание, затем сэр Уолтер произнес серьезно: – Что ж, мистер Уилсон, я не сыщик. После происшедших здесь печальных событий придется вам взять на себя руководство. Мы все горько сожалеем о причине этого, но мне хотелось бы сказать, что в данном деле я полностью полагаюсь на ваши способности. Что мы должны предпринять? Уилсон, казалось, вышел из своего подавленного состояния и ответил на его слова признательностью и уважением, которые вряд ли кому выказывал до сих пор. Он отдал распоряжение нескольким полицейским обыскать башню внутри, послав остальных осматривать ближайшие окрестности. – Я думаю, – сказал он, – что прежде всего необходимо убедиться, не скрывается ли он где-нибудь в башне, ибо едва ли он мог выбраться оттуда. Бедняга Нолан, может быть, и стал бы говорить опять о фее смерти или о том, что это сверхъестественно, но вполне возможно. Однако мне нет нужды прибегать к помощи бестелесных духов, когда я имею дело с реальными предметами. |
| А когда Лиана кончила свою сказку, суровое, угрюмое выражение сошло с морды медведя, складки на лбу расправились и глаза загорелись приветливым, мягким светом. - Ты можешь остаться в моей берлоге! - разрешил он милостиво Лиане. - Тебе будет здесь тепло, хорошо и уютно! И Лиана осталась. " У меня была медведица-жена и трое медвежат, ласковых и игривых. Их отняли злые люди, и я остался одиноким, угрюмым медведем. Звери боятся меня. А Лиана не боится. Она доверяет мне. Она садится мне на лоб и тормошит меня за уши, она трогает мои острые, огромные зубы своими нежными пальчиками, дует мне в глаза, а когда я морщусь от этого, она заливается звонким смехом над моими невольными гримасами. Она не боится меня, не чуждается, она привыкла ко мне и не хочет мне зла. Злые люди отняли у меня медведицу и трех славных медвежат, а судьба за это подарила мне Лиану. Буду заботиться о Лиане за ее доброту и ласку ко мне " , - так рассуждал медведь, ступая по лесу, а звери с недоумением смотрели ему вслед. - Удивительно, что сталось с нашим букой. Он выглядит много приветливее и добрее! - говорила кумушка-лисица молодому лесному волку. Тот прищурился вслед медведю и, виляя хвостом, процедил сквозь зубы: - Не удивляйтесь. Если бы в вашей норе стало так светло, уютно и прекрасно, как у него в берлоге, вы бы тоже изменились, как он. Фея Лиана совершенно преобразила суровую, неприветную берлогу Мишки. Вместе с ярким светом своих крылышек, вместе с ароматом цветов и журчаньем сказок она внесла веселье, жизнь, сердечность и радость в угол бедного одинокого медведя. И Мишка за это платил беззаветной преданностью и верной службой маленькой фее. Он всячески старался угождать ее малейшим капризам, угадать каждое ее желание. А желаний и капризов у феи Лианы было немало. Однажды ей захотелось иметь тот цветок розы, который она видела когда-то в окне соседней с лесом деревушки. Мишка отправился в деревню и похитил цветок, рискуя собственной шкурой. Но оказалось, растение представляло один только жалкий стебелек с листьями, а самого цветка уже не было на нем. Роза давно отцвела. |
| - Ступай, Лиана! Ступай обратно в твое майское царство зелени, песен и цветов! Ты появишься среди веселых маленьких фей, расскажешь им про дружбу и преданность сурового одинокого медведя, и они выберут тебя своей королевой, потому что твоя сказка будет самой интересной из всех. Прощай, Лиана, лети в свое царство! Феи должны быть свободны, должны жить и радоваться среди цветов, и не место им в темной и душной звериной берлоге. И с этими словами он сиротливо поник своей косматой головою. Лиана встрепенулась. Ей было бесконечно жаль оставить доброго, славного Мишку, которого она успела приучить к себе и которого заставила забыть его одиночество; но в то же время ее неудержимо тянуло в царство маленьких фей, зелени, цветов, в царство веселья и радости, из которого она явилась. Недолго колебалась маленькая, розовая фея. Бросила она последний взгляд на медведя, кивнула ему хорошенькой головкой и, расправив блестящие крылышки, нежно прозвенела ему на ушко свой прощальный привет. А потом, с болью в сердце, но с сознанием возвращенной свободы, улетела, как быстрая птичка, из медвежьей берлоги. Она примчалась с быстротою молнии на посеребренную лунным сиянием цветочную поляну как раз в ту минуту, когда под звуки соловьиной песни одна из фей, сидя на троне будущей королевы, закончила свою сказку. Вокруг трона королевы, на чашечках ночных фиалок, сидели крошечные феи и аплодировали рассказчице. - Ее сказка лучше всех остальных! - звенели они своими колокольчиками-голосами. - И прелестная рассказчица должна быть нашей королевой. Но тут появилась Лиана и, опустившись на цветок дикого левкоя, рассказала им правду-быль о том, как злой, страшный, угрюмый, дикий медведь стал добрым и кротким с тех пор, как в его берлоге появилась крошечная фея, и как он полюбил фею, как заботился о ней и как ему не хотелось расставаться с нею. А в заключение она рассказала и о том, как самой фее жаль было оставить одинокого Мишку с разбитым сердцем... Эта сказка была так хороша, что даже соловей затих, прислушиваясь к красивому повествованию. |
| Обвинение бабушки Жени формулировалось как «подозрение в шпионаже». Возникло подозрение по двум причинам: из-за немецкой фамилии Гербст и пятилетнего пребывания в Германии. Бабушка решилась нарушить запрет и приехала в Москву из-за меня. Она боялась каждого милиционера. Она сильно рисковала. Ваграм Петрович посоветовал ей не уезжать с Севера, потому что юг мне вреден. И бабушка Женя осталась ради меня добровольно там, где раньше была в заключении. Она смотрела на меня еще ласковее, чем Ваграм Петрович. Она разглядывала меня с восторгом, и я видела, что ей очень нравятся мои глаза, улыбка, нос, брови— вся я нравлюсь, и все мои слова почему-то приводят ее в состояние блаженства. Она так радовалась каждому моему жесту, каждой гримаске, что я почувствовала себя любимой и больше не одинокой. Я тогда не догадывалась, что мне повезло, как Золушке, у которой крестная оказалась всемогущей феей. В моей смуглой фее, разглядывающей меня с печальной нежностью, был такой запас душевного тепла, что возле нее можно было отогреваться, как возле хорошей русской печки. Вся моя душа так и потянулась к ней. А она на меня смотрела, как на ларец с драгоценностями, который она было утратила, но вновь неожиданно обрела и не верит своему счастью. Я тогда понятия не имела, сколько ей пришлось перестрадать, пока она получила возможность вот так держать меня за руку и вглядываться, искать в моем лице, мимике, голосе черты своей единственной дочери… Она стала моей второй матерью и до конца своей жизни была мне опорой и радостью. Не знала я и того, какие отчаянные письма мой отец писал бабушке с фронта: «Заберите ребенка, спасите ради памяти нашей Тамары». Но забрать меня было невозможно. Из-за немецкой фамилии бабушку отправили на лесоповал вместе с другими русскими немцами. Ей удалось чудом застрять в Сыктывкаре, но, подневольная, беспаспортная, бесправная, она никак не могла приехать за мной из Коми в Сибирь… Я глядела на новую бабушку, неожиданно возникшую из неизвестного мне мира здоровых. Глядела и удивлялась. Под белым халатом, наброшенным на плечи, у бабушки Жени оказалось красивое платье, шелковое, совсем не старушечье. От нее пахло духами. А волосы были уложены блестящими черными волнами. На смуглом лице не видно морщин, носик вздернут, глаза блестят, движения совсем молодые, легкие… |
| И размери широту входа вратнаго десяти лактей, широту же (длину) вратную тринадесяти лактей и лакоть един сводим прямо фееим лактя единаго, и лактя единаго, предел сюду и сюду (перед комнатами выступ в один локоть с одной стороны, и в один локоть с другой стороны)... И размери врата от стены фее до стены фее (в тексте, читаемом у Григория: от кровли покоев до кровли ворот), широта двадесяти и пяти лактей: сия врата ко вратом (дверь была против двери), и непокровенное елама врат шестидесяти лактей, и фее двора окрест. И непокровенное врат отвне в непокровенное елама врат внутрь уду пятьдесят лактей (и от переднего края ворот, что при входе, до края крыльца внутренних ворот пятьдесят локтей) (40: 11–15). Ворота у нашего толкователя часто служат символическим означением свящ. Писания, и измерения этих ворот толкуются в смысле указания на некоторые отличительные черты или частности, содержащиеся в двух заветах Писания. Широта входа вратного означает закон ветхозаветный, а долгота закон новозаветный. Десять локтей широты – десять заповедей закона Моисеева; в Новом завете к этим десяти заповедям прибавлена благодать Духа, открывшая народу Троицу, которую проповедали и пророки, но которой народ ветхозаветный не знал, держась одного закона. Отсюда объясняется смысл тринадцати локтей, показывающих длину ворот. Мера постепенно увеличивается у пророка: то один локоть, то шесть локтей, то десять, то тринадцать и т. д.; этим означается постепенность уяснения веры в Бога, единого в существе и троичного в лицах, и постепенность проповеди, раскрывающей тайны благодати Божией. Пред покоями с одной и другой стороны выступ в один локоть – ветхий и новый завет показывают нам одного Посредника Бога и человеков. Больше трудностей предстояло герменевту, когда он по своему плану должен был вложить многосодержательный смысл в более сложные числа, чем бывшие прежде, вращавшиеся около единиц. Подбор фактов гораздо труднее, когда приходится проводить параллели между историческими данными и целыми десятками бессодержательных цифр. |
| Или следующее выражение: Елам вратный (крыльцо у ворот, портик), иже близ елама двернаго осми лакоть, аилев же двою лактей: и елам дверный внутрь уду (40:9) подает повод нашему толкователю к таким размышлениям: Елам вратный широта вечной жизни. Мера его восемь локтей; потому что семью выражается все время, а восьмой день вечный день, который наступит по исполнении времен. Об этом последнем дне думал Псалмопевец, когда сказал: в конец псалом Давиду о осмом ( Пс. 6 ). Ради этого восьмеричного числа Господь благоволил воскреснуть по прошествии субботы. День воскресения Господня, третий от дня смерти Господней, в ряду дней считается восьмым; потому что следует за седьмым. История страдания, смерти и воскресения нашего Искупителя некоторым образом находит прообразование в самих днях: в шестой день Господь пострадал, в субботу (седьмой) почил во гробе, в воскресенье (восьмой) воскрес из гроба. И для нас настоящая жизнь есть шестой день; потому что проводится в печалях и беспокойствах. В субботу мы успокаиваемся во гробе и находим покой душе своей по смерти тела, а в воскресенье или осьмой день восстанем телом из гроба и будем радоваться с плотью во славе души 377 . Аилев, измеряемый двумя локтями, – наша жизнь, которая каждодневно должна проявляться в любви к Богу и ближнему и расширяться в этих двух направлениях. Любовь не есть истинная любовь, если она имеет меньше двух локтей, принимаемых в духовном смысле 378 . И фее дверныя (комнаты или покои у ворот) прямо фее, три о сию страну, и три об ону, мера же едина трем (40:10). Фее – это сердца горящих любовью к Богу. Три покоя с одной стороны и три с другой – все избранные в обоих заветах, ветхом и новом, пламенеющие любовью к Троице. Но то же число можно отнести и к добродетелям избранных: главных добродетелей, без которых никто не может спастись, собственно три, – вера, надежда и любовь, и они одинаковы как у древних отцов, так и у новых учителей. Или можно разуметь здесь три разряда отцов древних и три разряда новых: древний народ имел патриархов до закона, праведных отцов в законе и после пророков; в новозаветном народе эти три разряда составляют первенцы из евреев, полнота языков и наконец останки евреев; или еще проповедники, воздержники или постники, и добрые супруги составляют три категории верных, угодивших Богу, одинаково видные и в ветхом и новом заветах 379 . Мера едина трем: при различии заслуг лиц разных разрядов нет различия в вере; или, если это место относить к отцам двух заветов, оно может означать равное, одинаковое исповедание Троицы и в ветхом и в новом завете 380 . |
| Слав. перед речью о пороге елам имеет вставку: «и измери фее, шесть о сию страну, шесть же об ону»; «фее» транскрипция евр. та, боковая комната; об этих комнатах в евр. речь только в 7 ст. и их там и по LXX насчитывается только по 3 с каждой стороны ворот, а не по 6 как здесь, следовательно, слав. т. допускает какие-то комнатки в наружных сенях ворот. Боковая комната, евр. та, LXX транскрипция θεε, слав. «фее», – слово, встречающееся, кроме Иезекииля, только еще в 3Цар 14.28 , 2Пар 12.11 , где оно означает какое-то помещение в дворце для телохранителей (созвучно ассирийскому ту, присяга). Таких комнат, как показывает 10 ст., было в здании ворот 6 – по 3 с каждой стороны воротного хода или коридора (посему евр. ед. ч. в рус. с правом переводится разделительно). На плане 1–6В. Это были таким образом нишеобразные комнаты, служившие вероятно помещением для храмовой стражи – левитов ( Иез.44.11 ) для наблюдения за входившим в храм народом, для водворения между ним порядка и преграждения доступа незаконным посетителям; с этой, может быть, целью они имели пред собою выступы (ст. 12); они были снабжены дверями и окнами (ст. 13 и 16). Член перед словом показывает, что они были очень знакомы читателям пророка и вероятно существовали в первом храме ( 4Цар 11 ). – Комнаты были квадратные в 6 х 6 локтей ( «одна трость длины и одна трость ширины»). – Комнаты одного ряда находились друг от друга на расстоянии 5 локтей (4С) и два параллельные ряда их заканчивались новым порогом (D) ворот (знак сугубой святости Дома Божия) такой же ширины, как первый. Порог этот (второй – D) вел в особое сооружение (находился «у» него «внутри» – мехабаит, т. е. в направлении выходящего из дома, храма) притвора ( улам см. объяснение Иез.8.16 ) ворот, – т. е. в описываемый далее, в 9 ст, портик (Е). Так сложен вход в Дом Божий! LXX дают, по-видимому, перифраз этого стиха, чтобы сделать яснее действительно неясный, без 10 ст., еврейский текст; именно они заменяют ед. ч. «комната», с разделительным значением, подробным исчислением боковых комнат: «и фее равно трости в долготу и равно трости в широту и аилам» (прибавка LXX: пространство между комнатами справедливо представляется в виде пилястры (4С), разделяющей комнаты, – что по евр. было бы аил, соб. баран, выступ, наличник, ср. Иез.41.3 ) «сред фенлаф (мн. ч. от та, фее с жен. оконч. вместо муж. тэй – как в ст. 10) шести (евр. 5; LXX – 6 для соответствия с шириною фее) лакот; и фее второе равно трости в широту, и равно трости в долготу, елам же (греч. αιλαμ тоже, что и ранее) пяти (уже евр.) лакот; и фее третие равно трости в долготу и равно трости в широту». Таким образом, описывается весь первый (правый или левый) ряд боковых комнат. |
|
|
