| — А как перевести это безусловное прощение в область практики? Разве правильно делает жена, которая постоянно прощает своего гулящего или пьющего мужа, который уже тысячу раз обещал исправиться и каждый раз снова и снова предает ее и семью? Ведь уже многие священники, психологи сегодня говорят, что от таких людей лучше бежать… — Если переводить все это в практическую плоскость, то здесь все очень и очень непросто. Да, конечно, если муж — хронический алкоголик, если он мастер в плане лицедейства, если он умелый манипулятор, а вся семья — это его заложники, то, скорее всего, в этом случае надо развестись. Но ведь прощение — это про другое. Супруги могут развестись, но при этом «обиженная сторона» может простить обидчика. Перебороть эту боль, не иметь претензий, простить. Но просто из категории самых близких, самых дорогих перевести этого человека в категорию «других». — Давайте немного остановимся на состоянии обиженности. Психологи, психотерапевты говорят, что обиды в себе копить нельзя, что, если тебя обидели, надо, во-первых, признаться в этом самому себе, а во-вторых, сказать об этом обидчику. А это вообще по-христиански? — Сказать человеку: «Ты меня обидел» — это нормально. Потому что «я обиделся» — это не значит «я перестал к тебе хорошо относиться». Вовсе ведь не обязательно после этой фразы кричать: «Пошел вон отсюда, чтобы я тебя больше не видел!» Поэтому я всегда говорю своим детям, да и своим прихожанам: если кто-то чем-то недоволен, не нужно стесняться выражать свое недовольство. Нет такой добродетели — стеснительность, есть добродетели смирения, кротости и скромности. Но любая стеснительность говорит о наличии в человеке серьезного внутреннего конфликта. Внутри его одно — а снаружи другое. Поэтому откровенность в любом деле, открытость и честность, особенно если это касается семейных отношений — это, я думаю, принципиально важная установка. Потому что ненормально, когда члены семьи находятся друг с другом в состоянии предельной отчужденности, и каждый за пазухой носит целый мешок обид и претензий — при этом все могут мило улыбаться друг другу, думая, что тем самым сохраняют в семье мир. |
| Только безумцы (а таких было немало) утверждали, будто плоть греховна сама по себе, будто сотворена нашим врагом. Да что они, в самом деле? Вообразили себя теми самыми ангелами, что ни разу не купались в чистом озере и не пили хорошего вина? Как бы мог сотворить такое чудо наш вечный враг, интересно… Я просто удивляюсь наивности тех, кто в это верил. Но вот болезнь – причем не просто мимолетное недомогание, а такая, как сейчас у Нади: настоящая, страшная, предельная, с совершенно неясным пока что исходом… Это же не просто телесное страдание, это такая штука, которая пожирает всё, что только еще остается у тебя в жизни, когда ты уже не можешь ни вздохнуть, ни выдохнуть без этой боли, без постоянной мысли о почти несбыточном выздоровлении и нависающем конце. Ты, кажется, совсем не знаешь этого, разве что детская наша корь была к тому близка, но в детстве всё воспринимается иначе. Умер ты сразу, от пули. А я через такое проходила дважды, уже взрослой: крупозное воспаление легких сразу после войны, и тот букет болезней, с которым я долго и трудно шла к своему переходу. От чего только не лечили, а вот умерла, смешно сказать, от тромба! Ладно, это я отвлеклась. Ведь это тоже урок, и очень важный: так облетает в человеке всё лишнее, наносное. Я и сама удивлялась себе: как мало я знала и ценила жизнь! Выздоравливающий, которому впервые дали выйти на улицу, вдыхает этот воздух с привкусом гари, слушает крики грачей или гудение автомобилей, любуется замызганным больничным садиком так, будто нет и не бывает в мире ничего прекраснее – потому что это и есть жизнь. Он всё, было, куда-то бежал, торопился, не замечал этих листьев, птиц, трещин на асфальте, а теперь нет для него ничего дороже и ближе. Умирающий точно так же смотрит вглубь себя и вглубь окруживших его людей, и вдруг находит он такую же невыразимую красоту во всех мелочах, которые он, казалось бы, забросил, во всей обыденности и серости – и разом забрасывает многое из того, что казалось важным. Ты видел смерть больше моего, хотя на войне всё иначе – там она длится минуты, редко когда часы, и нет времени на подготовку. Для кого-то такая спешка – блаженство, ему не надо трудиться; а для кого-то, может быть, упущенная возможность разобраться с самим собой. Хотя… раз не было ему это дано, значит, не вышло бы из такого разбирательства ничего путного, вот что я думаю. |
| — Как я понимаю, вы начали заниматься биофизикой в разгар ядерных исследований. Задумывались ли тогда ядерщики об экологических последствиях своих изобретений и испытаний? — Безусловно, ученые осознавали опасность, еще когда создавалась атомная бомба. Но в то время борьба за мир обеими сторонами понималась как обуздание противоположного лагеря. Оба лагеря — капиталистический и социалистический — обрели атомное оружие, потом ядерное, и на этом успокоились, понимая, что могут уничтожить друг друга. То есть при всех возможных последствиях в той политической ситуации такие исследования были необходимы. Человечество чувствовало себя в относительной безопасности, пока не появился терроризм. Он не подразумевает соперничества государств на уровне обладания атомным оружием, и его опасность распределена по всем странам. Но это отдельная проблема, к естественным наукам отношения не имеющая. Живое на Земле уже неискоренимо — Уже много лет говорят о неизбежности экологической катастрофы. Действительно ли она грозит человечеству? — У человечества достаточно могущества, чтобы уничтожить себя, но оно недостаточно могущественно, чтобы убить всю природу. Мы можем уничтожить биосферу только в верхних ее слоях — мир животных, высших растений. Останется жизнь на уровне бактерий, в океане, в каких-то щелях. Я думаю, что живое на Земле уже неискоренимо. В этом смысле я оптимист. А об экологической катастрофе все кому не лень говорят, но о частностях, потому, что общество наше, начиная от вождей и кончая простыми людьми, вопиюще необразованно. Очень трудно воспринимать проблему в целом, вот многие журналисты и политики и цепляются за частные случаи. Кому-то не нравятся автомобильные выхлопы, кому-то — промышленное загрязнение территорий. Печальная традиция российской науки Правильно, что не нравятся, но это частные случаи, и если все время акцентировать внимание только на них, ни на государственном, ни, тем более, на мировом уровне проблему не только не решить, но даже не понять. А понять ее можно только с помощью фундаментальной науки, которую именно потому и не любят, что она все явления рассматривает глубоко и во всей их полноте. Истинная наука сложна. |
| Владимир ЛЕГОЙДА: То, что сказал Виктор Николаевич, прозвучало неожиданно. Религия всегда относилась к науке благосклонно? По крайней мере, из школьного курса истории мы знаем другое: инквизиторские процессы над учеными, запреты... Александр БЕЛЯКОВ: Я думаю, такие конфликты были. Но мне хотелось бы подчеркнуть роль мировоззрения в жизни человека. Мировоззрение — это субъективный мир, в котором живет человек. Если этот субъективный мир предполагает существование Бога, то жизнь человека будет строиться по одному сценарию. Если же в его мировоззрение Бог не вписывается — совершенно иначе. Эти люди живут как бы в совершенно разных мирах. Поэтому значение мировоззрения для человека чрезвычайно велико. Вот здесь-то как раз и возникает проблема. Поскольку религия исходит из того, что она обладает богооткровенной Истиной, то, естественно, когда появляется какой-то независимый, не контролируемый Церковью и религией источник свидетельства об этой Истине, это воспринимается очень остро, болезненно. Поэтому конфликты были, есть и будут. Виктор ТРОСТНИКОВ: Я хочу уточнить. Да, иметь мировоззрение, или, иначе говоря, какое-то философское кредо необходимо каждому человеку, в том числе и ученому. Но и тут за последние десятилетия произошла «приватизация». Во второй половине XIX — первой половине ХХ веков действительно была некая единая философия, выстроенная над наукой — позитивизм. Но позитивизм, как это убедительно доказал Владимир Соловьев, есть не философия, а отказ от философии. А раз так, то последовательное его исповедание приводит к отказу от самого себя. Это внутреннее противоречие позитивизма не то чтобы его взорвало, но исподволь дискредитировало и сделало малоинтересным для пытливых умов. И с тех пор как он тихо сошел на нет, никакой общей для всей науки «философской крыши» не существует. Философская, то есть мировоззренческая позиция исследователя вытекает не столько из специфики профессии, сколько из его жизненного опыта, и на него-то, прежде всего, ученый и опирается в обобщениях. |
| А с точки зрения новоевропейской философской традиции, материя самобытна, то есть никем не сотворена, и противоположна духу. Иммануил Кант в начале XIX века говорил о существовании некой абсолютно самотождественной всепроницающей субстанции. И эта субстанция (во времена Канта ее называли теплородом, сегодня — материей) самобытна и принципиально противостоит духу. Современная естественнонаучная концепция хоть и возникла на базе новоевропейской христианской традиции, разрыв духовного и материального в ней все равно существует. Владимир ЛЕГОЙДА: Традиционно считается, что наука стремится изучить всё, что любое явление она пытается рассмотреть со своих позиций ... Виктор ТРОСТНИКОВ: Такой жесткой установки в современной науке уже нет. Убеждение, что наука в принципе может объяснить всё, и что если ей что-то еще непонятно, то она непременно поймет это в будущем, уже не является корпоративной точкой зрения. На этот счет каждый отдельный ученый может высказываться как угодно без риска стать в академических кругах персоной нон грата. Так, конечно, было не всегда. Мы помним еще то время, когда публично сомневаться во всесилии науки было опасно и уж, как минимум, неприлично. Ныне же, как и везде, тут царит плюрализм. И надо отметить, что большинство ученых отошло от сциентизма, то есть веры во всесилие науки, хотя еще остаются среди них ярые его поборники — например, академик Виталий Гинзбург. Александр БЕЛЯКОВ: Я думаю, что современная наука по-прежнему стремится объять всё. Обучение в естественнонаучных институтах стихийно или целенаправленно создает у будущего ученого представление, что всё существующее в мире сводится к материи, слепо подчиняющейся законам физики. Хотя это противоречит очевидному для каждого факту существования его собственного сознания и переживания. Получается, с одной стороны, наука разгоняет тьму невежества, а с другой — сама создает мифы и зомбирует сознание, так что большинство ученых не видят этого противоречия. Поэтому, я считаю, сегодня одна из задач Церкви — выработать правильное отношение к науке и научному мировоззрению и установить правильное взаимодействие науки и религии. Кстати, в этом заинтересованы и гуманитарные науки. Когда наука бессильна |
| — А есть ли для Вас границы в творчестве, барьеры в темах, в методах? — Я стараюсь не употреблять нецензурную лексику. Я считаю, что литература должна давать человеку чувство надежды, в том числе через красоту слова. Описывая даже самые напряженные ситуации, когда взрослые мужики в крови и в поту, можно достичь выразительности и другими средствами, найти, что называется, эвфемизмы. Но кроме мата существуют и другие плохие вещи: можно произносить милые слова, которые будут насквозь лицемерны, и это хуже любой брани. Нужно понимать, насколько сложная сфера — литература. Но при этом я думаю, что большая литература открывает другое измерение. Это всегда рана, это всегда вызов, поиск человеком подлинности, настоящего в жизни. О чем молчит литература — Сегодня большая литература существует, на Ваш взгляд? — Конечно, существует. Есть интересные и большие писатели — и Евгений Водолазкин , и Алексей Иванов , и Александр Терехов, и Захар Прилепин. Я считаю, что все продолжается. В литературу, как мне кажется, вернулись краски, она сейчас стала очень разнообразной и сложной. Если литература условного постмодернистского времени — это все-таки литература некой издевки и деконструкции, то сегодня я вижу и возвращение внимания к человеку, к реальной жизни, к достоверности. — Какие вопросы, на Ваш взгляд, все еще остаются неотвеченными? Что большие писатели обходят стороной? — Сочетание литературы с социальными бедами. У Ивана Бунина, у Леонида Андреева, у Максима Горького сюжеты частной человеческой жизни рифмовались с сюжетами современности, а сегодня в литературе этого практически нет. Не хватает осмысления исторических событий. Например, у нас почти нет новой прозы, связанной с войной на Украине, с драмой Донбасса. Я говорю даже не об осмыслении этих событий, не о выводах, не об ответах — я категорический противник превращения литературы в листовки. Но если бы в книгах появились рассказы о людях внутри событий, воздух времени, для меня это было бы важно… — Вы часто путешествуете по деревням, селам, городам России, причем с разными целями — и преподавать в школах, и выступать в библиотеках, и просто наблюдать жизнь людей и узнавать их истории. Какие поездки Вам особенно запоминаются? |
| Нас ждет повторение сценария 1998 года. Вице-президент «Океан-банка» и фермер Олег Покровский — об экономичекий ситуации в России. Не жду ничего хорошего. Не жду, что кто-то примет волшебное решение, что-то повысит, понизит, и что-то произойдет. Я думаю, что нас ждет повторение сценария 1998 года. То есть падения рубля — это еще далеко не конец. Тот, у кого есть опыт 1998 года, должен его вспомнить или спросить у родителей, почитать в книжках. Самым сложным был год 1999-й, и поэтому 2015-й год будет совсем не простой. Попробуем за счет тех производств, которые научились что-то продавать за рубеж, потихонечку восстанавливаться. Накопилось много фундаментальных факторов, и если даже один из них убрать, то все остальные всё равно сыграют против. Поэтому надо мобилизоваться внутренне и готовиться пережить это время. Про отечественное производство Если в 1998 году те производства, которые делали что-то за рубли, не могли ничего продать, потому что при дешевом долларе было дешевле привезти этот товар из-за границы, то после кризиса 1998-го всем, кто ввозил импортные товары, стало резко плохо, а тем, кто наоборот, продавал на экспорт, стало резко хорошо. Результатом этого стала мощная локализация производств. Так как вся бытовая техника подорожала, у нас начали производить холодильники, телевизоры и прочее. Сейчас будет ровно тот же самый процесс. Те компании, которые успели перенести производство в Россию и его здесь отладить, выйдут в своих секторах вперед. О ситуации в регионах В регионах товар стоил меньше, и вообще бизнес изначально ориентировался на какой-то недорогой сектор, плюс местная торговля. Москва, конечно, пострадает больше. Всё зависит от того, что будет дальше. Пока надо внутренне мобилизоваться и отсекать все лишнее, хуже от этого не станет. Что делать с рублями? Сложно сейчас сказать. Я думаю, что в долгосрочной перспективе, в любом случае, рубль еще и еще подешевеет. Всё зависит от того, на что вам рубли предстоит тратить. Если просто на еду, то, может быть, вы и проиграете, купив сейчас, а потом продав, потому что каждая купля-продажа – это расход, комиссия. Если на что-то долгоиграющее — наверное, лучше в валюту инвестировать. Сейчас по депозитам вырастут ставки, надо смотреть насколько, какие ставки по депозиту будут в коммерческих банках. По идее, они должны быть на процент-два повыше, чем учетная ставка. Ставки по депозитам подтянутся где-то к 19-20 %. Дальше надо смотреть — компенсирует это инфляция или нет. |
| Эти слова, как я думаю, рождены сострадательным пастырским опытом, и в очередной раз обозначают серьезную проблему. Не столько решают, сколько, именно, обозначают. Скажу и я то, что думаю по этому поводу. Шаблонность и механичность иссушают жизнь. В Церкви же они просто действуют убивающе. Как манекен — не человек, так и механическое соблюдение поведенческих и обрядовых привычек не есть духовная жизнь. Шаблонность, имитирующая жизнь, но жизнью не являющаяся, в отношении исповеди проявляется, в частности, в том, что: — заученно повторяются покаянные формулировки, без надежды на исправление (дурная бесконечность), — исповедь превращена в «пропуск» на Причастие , — непозволительно смешаны исповедь, как таковая, и монашеская практика «откровения помыслов», что превращает священника в «самочинного старца». Это — на поверхности лежащие вещи. На глубине их еще больше. «Нет терпения, нет смирения, рассеянно молюсь, не имею любви к ближнему», — это уже не крики души, но словесные штампы, привычно кочующие из бумажки в бумажку, из исповеди в исповедь. Будучи сами по себе весьма серьезными диагнозами внутренней жизни, эти слова, как роса — солнечного тепла, боятся постоянных повторений. Они должны подразумеваться, но не имеют права повторяться раз за разом. Иначе происходит обесценивание смысла. Вы можете себе представить, что человек однажды скажет: «У меня раньше не было терпения и смирения. Теперь они уже есть. Вот любви пока нет. В этом и исповедуюсь»? Такие слова невообразимы. Нам всегда будет не хватать терпения, смирения, внимательности, любви… Так зачем же повторять эти самоочевидные вещи раз за разом? Именно дурной бесконечностью, то есть повторением без конца и смысла веет от такого «покаяния». Человек может сказать: «Я впал в блуд, но мне больно, и я плачу. Я не хочу жить в грехе и имею волю каяться. Не хочу повторять этот грех. Мне очень стыдно». Думаю, это — покаяние , вернее — часть его. Так думать и говорить можно и нужно. Но нельзя сказать: «У меня не было любви и внимания на молитве. Я в этом каюсь. Теперь у меня будет и любовь и внимание». Что-то глупое и больное послышалось бы нам, если бы такие речи прозвучали под епитрахилью. Но именно эти речи подразумеваются, раз мы требуем из раза в раз повторять «формулу отсутствия великих добродетелей». |
| Не то, что родители прощают, потому что они всегда правы, — родителям тоже нужно прощение. Мы все знаем, как мы друг друга можем обидеть. Не зло, но как-то задеть, крикнуть, дернуть, несправедливо поступить, — сами знаете, как бывает: вы и родители, и вы сами были детьми. И поэтому когда родители могут подойти к ребенку и сказать: я хочу причаститься, я хочу, чтобы Христос меня принял, как друга, Он не может меня принять, как друга, если ты меня не простишь… В Ветхом Завете, в книге пророка Даниила есть замечательное место о том, как он молился, и вдруг он увидел, как его молитва поднимается, и вдруг словно ветер ее сбивает и она к небу не может подняться. Он тогда спросил: Господи, в чем дело? И Господь ему ответил: Твоя молитва не может подняться над землей, потому что ты старуху обидел, и она молит о том, чтобы ты был чем-то наказан и исправился. И поэтому твоя молитва до Меня не может дойти… Я думаю, что это очень важно. Тот был пророк, а то старушка, тут папаша-мамаша, а тут ребенок: параллель такая… Еще одно о причастии: это — как бы сказать? трудно и сложно в своем роде. Мы причащаемся Пречистому Телу и Крови Христа. И я знаю одну семью, четверо детей, верующие родители, которые детям объяснили, что они будут есть плоть Христа и пить Его кровь. И дети пришли в такой ужас, что они раз и навсегда — им теперь за сорок лет — отказались причащаться. Потому что это им было так представлено, что в сущности значило: «мясо и кровь»… И вот тут надо найти способ ребенку объяснить, что это действительно, реально приобщение ко Христу, но, как Хомяков в одном из своих произведений пишет: мы причащаемся Телу Христову, по не «мясу» Христову. Тут есть разница. Хлеб, который освящается, в каком-то отношении не перестает быть хлебом, потому что Бог не уничтожает Свою тварь для того чтобы из нее сделать что-то другое. Когда Бог воплотился, Он стал человеком, но Его человечество было, так сказать, человеческим человечеством, это не было новое человечество, ни на что не похожее. И поэтому когда освящаются хлеб и вино, то этот Хлеб благодатью, силой Святого Духа делается как бы частью телесности Христа, это вино делается частью телесности Христа, но это не кровь в таком смысле, в каком — ну, людоед пожирает свою жертву. |
| Я думаю, что будет изменено законодательство очень существенно. Прежде всего, законодательство об образовании и гражданское. Новый закон об образовании будет принят уже в этом году, а новый Гражданский кодекс появится в следующем году, и это будут принципиально новые законодательные акты, которые нужно осваивать, формировать новую правоприменительную практику, на юристов ляжет дополнительная нагрузка. Возможно, нужно будет повышать квалификацию. Таких перемен я жду. Не знаю, приятные они, или не очень. Церковь и общество Отношения Церкви и общества никогда не находятся в каком-то состоянии застоя, они всегда динамично развиваются. Я думаю, что этот год ознаменован выходом Церкви в публичное пространство, публичным обсуждением многих сторон внутрицерковной жизни, большой гласностью. Я думаю, в этом есть отрицательные стороны, но есть и положительный момент: Церковь становится более открытой. Думаю, из этого можно извлечь пользу. Если говорить об информационной травле, атаке, которая была организована в СМИ, сложно сказать, кто здесь проигравший, кто победивший. Церковь, я думаю, извлекла большую пользу из всего этого — народ объединился, сплотился. Во всяком случае, осознали важность церковной миссии, важность того, что нельзя в наши дни ограничиваться решением только внутрицерковных задач. Слово года Это, конечно, принятие поправок к закону об образовании . Впервые за всю историю этот закон включил в себя нормы о религиозном образовании, о статусе духовных школ, о преподавании теологии в государственных вузах, о приравнивании богословских ученых степеней к степеням и званиям, которые подтверждены государственными документами. Сделан большой прорыв в плане законодательного, правового обеспечения присутствия Церкви в государственной школе. Закон вводит нормы о преподавании курсов ОРКСЭ в школе, нормы о выборе родителями вида курса в соответствии со своими убеждениями. На мой взгляд, это закон года, событие года. Это очень важный документ, который закрепляет формировавшуюся в течение многих лет практику, не имеющую, к сожалению, до этого времени надлежащего правового обоснования. О личном |
|
|
