| Из вещей мне нужно было бы обувь, брюки. Теперь можно мне присылать. Из книг хорошо бы А. Белый Начало века, его же Первое свидание, дневник Гусева о Толстом, чтолибо новое о Достоевском. Кончаю. Уже час. Небо такое звездное… Выг рокочет… Начинается пост. 4.3.1934 Выгозеро Еще земля одета И навстречу весне поднимая Белоснежной своей пеленой; Нестройный веселый шум, Но Герасим Грачевник где–то Взвилась в душе моей стая Тряхнул бородою седой. Окрыленных весенних дум. И навстречу трепетным высям, Верю, верю всем обетам В теплоте еще робких лучей Облеченной в солнце земли, Поднялись, шумя понеслися В пристани незакатного света Стаи первых крикливых грачей. Небесные войдут корабли. И земля как земля, от стужи Не мерцая вспыхнут зарницы, Закована в снег и лед, Озаряя ожившую твердь, Но сегодня, сейчас почему же, И последний враг упразднится –Последний и страшный: смерть. Почему мое сердце поет. Разверзая темные лона, Иль и в этой стране полночной, Земля отдаст мертвецов, Где свершаю свой трудный путь, И Жених сойдет убеленный Дед седой Герасим Грачевник С высоты огневых облаков. Мне дохнул сегодня в грудь? Еще холодно, еще не тает, Еще первые робкие лучи. Но весна идет! Обещают, Возвращают весну 9.3.1934 ст. Качкана Мой адрес: ст. Качкана, 7 л/п, 5 отд. Я здесь на общих работах, на этот раз, по–видимому, надолго. Духовно и душевно чувствую себя както особенно устойчиво, светло, хорошо, несмотря на всякие трудности, испытания, неприятности. В связи с переброской неизбежны перебои с письмами. Давно писем не получал. 15.3.1934 ст. Качкана Я живу на отдельном шестнадцатом километре. Здесь такая глушь, оторванность от всего мира. Я на общих работах. Рано утром после «развода» отправляюсь в лес. Попадается хорошая работа. Гденибудь в глуши, в лесной чаще очищаю или прокладываю дорогу. Деревянной большой лопатой бросаю снежные глыбы. Вспоминаю детство, когда такой же лопатой рыл в снегу «печку». Работа эта хорошая, нужна только обувь, у меня есть кое–какая. Часто часами остаюсь один. Останавливаюсь и слушаю тишину. И такое безмолвие и покой кругом. И такие светлые думы роятся в освобожденной от сутолоки душе. Но бывает иначе. Бывает моя работа «погрузка» баланов в вагоны. Тут уже обнаруживается мое неумение, неприспособленность к физической работе, бессилие… Случаются мелкие неприятности… Както, когда возвращался поздно вечером по Парандовой дороге — отняли деньги… |
| «Страшно подумать — какие люди погибали!» Ольга Вениаминовна вспоминает, чем кормили во время войны заключенных, месяцами — болтушка из муки да мороженая капуста. Она имела возможность подкормить, спасти кое-кого из заключенных, но эти несчастные чаще всего попадали в больницу в таком состоянии, что уже через несколько часов погибали от истощения сердечной мышцы. Доктор Пичугина подтверждает: смерть Вавилова — прямое следствие дистрофии. Идем на улицу Челюскинцев. Судебно-медицинский эксперт Зоя Федоровна Резаева вынуждена принимать гостей лежа в постели: она перенесла воспаление легких. Мы просим извинить за несвоевременное вторжение. Неудобно, конечно, беспокоить больную, но, что поделаешь, у нас нет другого выхода, надо до конца выяснить все обстоятельства. Вавилова Зоя Федоровна не помнит, наш визит рассматривает как попытку бросить тень на ее беспорочное служение Родине в годы Великой Отечественной войны. Очень крупная, с большими мясистыми руками, она вдруг решительно усаживается в кровати (куда девалась недавняя слабость!) и обрушивает на пришельцев поток выкриков, звучащих как брань: «Ходите? Проверяете? Вы думаете, мы тут в тылу зря хлеб ели?! Только в молодости можно снести такую работу! В день по пятнадцать-двадцать трупов! Записывать и то было некогда! А вы говорите!..» Мы ничего не говорим, а только заносим в блокнот со слов доктора Резаевой, что в Саратовской тюрьме номер один судебные эксперты патологоанатомические описания делали в 1941–1945 годах по памяти, иногда через несколько дней после вскрытия. Спрашиваю: «Почему тело Вавилова было вскрыто через четыре дня после смерти, а документ о судебно-медицинской экспертизе составлен еще пять дней спустя, 5 феврали?» И опять в ответ негодующий рев Зои Федоровны: «Я уже говорила вам человеческим языком: работы много, не справлялись мы…» …Члены академической комиссии не могли пожаловаться на общественное равнодушие горожан: в Саратове у нас оказалось немало добровольных помощников. Трагедия академика Вавилова взволновала многих студентов и преподавателей университета, агрономов, работников милиции. |
| – Ломка – это прежде всего спектакль, который наркоман разыгрывает перед самим собой и своими родными, чтобы получить денег, – убеждён Виталий. – На самом деле ощущение сродни обычному насморку. Пару дней держится повышенная температура, нарушается сон, немного болит живот. Потом всё проходит. Как утверждает бывший наркоман, Егор приезжал в ребцентр каждый день. К подопечным относился уважительно, всегда спрашивал, нужно ли чем-то помочь, много разговаривал с ними о вреде наркотиков, привозил из Екатеринбурга фильмы на эту тематику, а потом обсуждал их с ребятами. – Была у нас даже своя футбольная команда, играли с какой-то спортивной школой. Потом команды стали делать смешанные, – вспоминает Виталий. – Конечно, те, кто ни в какую не хотел оставаться, уходили – никто их не держал. Но уходили чаще всего ночью, потому что им стыдно было перед остальными, что не выдержали. Виталий Пагин поведал и о том, что в ребцентр как-то раз пришёл человек в погонах и предложил от имени какой-то цыганки-наркоторговки деньги в обмен на то, чтобы фондовцы оставили её в покое. Егор на сделку не пошёл… – Он спас мне жизнь, – постоянно повторяет Виталий. – Иначе я это назвать не могу. Без него меня бы уже не было на свете. И не только меня, но и многих других ребят. Сейчас, когда я встречаю их на улице, они не могут понять, что творится? За что посадили Егора? Реабилитация по неосторожности – Приговор прозвучал, и существуют юридические процедуры для его исполнения. Тут очень трудно что-либо изменить. Но есть еще человеческое отношение к этому приговору. И я однозначно считаю, что приговор несправедливый. В комиссии по помилованию много не юристов. И то, что для них стало привычным для правоведов, у не юриста может вызывать недоумение. Например, такая формулировка Уголовного кодекса: «Причинение тяжких телесных повреждений, повлекших по неосторожности смерть потерпевшего». Это значит, что преступник настолько неосторожно несколько раз пырнул свою жертву, что она взяла и умерла. В чем разница между убийством и причинением «неосторожных» телесных повреждений? В том, что суд не доказал, что был умысел на убийство. То есть убивали, а умысла не было, – рассуждает член комиссии по помилованию при губернаторе Свердловской области священник Фома Абель. |
| Знамения первого типа чаще встречаются у летописцев. Их алогичность, пугающее отклонение от привычных закономерностей знаменовали в сознании древних русичей, как правило, грядущие беды и несчастья. Так, автор «Повести временных лет» под 1063 г. сообщает, что Волхов в Новгороде в течение пяти дней тек вспять, и истолковывает: «Се же знаменье не добро бысть, на 4-е бо лето пожже Всеслав град» (ПЛДР 1, 176). В те же времена были и другие недобрые знамения. На западе семь ночей появлялась «звезда превелика, луче имущи акы кровавы…». Летописец полагает, что она предвещала многие междоусобицы «и нашествие поганых на Русьскую землю…» (178). Не к добру, считает Нестор, было и другое знамение-выловленный рыбаками мертвый ребенок со срамными частями на лице. Подобные апокалиптические знамения отмечает он и под 1091 и 1092 гг. Вспоминая об аналогичных видениях в библейские и в ранневизантийские времена, Нестор делает вывод: «Знаменья бо в небеси, или звездах, ли солнци, ли птицами, ли етеромь чим [или в чем ином], не на благо бывают, но знаменья сиця на зло бывають, ли проявленье рати, ли гладу, ли смерть проявляютъ» (178). Встречаются в летописях и указания на нейтральные знамения, характер которых (ко злу или к добру) неизвестен летописцу. Тем не менее он считает своим долгом описать их. Таковы, в частности, небесно-световые образы. Это им необычайное сияние в ночное время, им видения солнца или луны в сопровождении какихлибо сияющих дуг, дополнительных светил и т. п. Так, под 1104 г. «Повесть временных лет» сообщает: «В се же лето бысть знаменье: стояше солнце в крузе, а посреде круга кресть, а посреде креста солнце, а вне круга обаполы (по обе стороны) два солнца, а над солнцем, кроме круга, дуга рогома на север; тако же знаменье и в луне…» (272). Вставляя время от времени подобные сверхъестественные визуальные символы в описание хода исторических событий, автор как бы напоминает читателям, что ход этот не произволен, а протекает под постоянным присмотром и по воле божественных сил, которые и извещают о себе знамениями. |
| Вероника кормила дочь через зонд, баюкала на руках и любила — сильно-сильно любила. Настя на любовь отозвалась — выжила. Маму с дочкой выписали домой. Поставили на учет к неврологу. «Нам говорили, что она не будет ни сидеть, ни ходить, — говорит Вероника устало. — Но сейчас нам 10 лет, и Настя бегает, как все дети». Без лекарств Второй раз смерть угрожала им год назад. «Наш дом в Мариуполе попал под обстрел… Мы с мужем, старшим сыном Кириллом и Настей бежали, взяв только самое необходимое. Например, лекарства для Насти. Но их все равно не хватило. Мы провели в подвале несколько месяцев » , — вспоминает Вероника. Лекарства были необходимы Насте для купирования приступов эпилепсии. Она развилась у девочки примерно в год. Эпиприступы приходили все чаще — с остановкой взора и падением туловища в одну сторону. «Врачи долго подбирали терапию, а когда все же подобрали и приступы прекратились, начались месяцы в подвале без лекарств… Я каждый день боялась, что болезнь опять проявится и что я буду бессильна помочь дочке, но каким-то чудом этого не произошло. Лишь когда нас спасли из подвала, вывезли из города, у Насти случился мини-приступ — сказалось отсутствие лекарств, но, слава Богу, его смогли купировать». В июне семья вернулась в Мариуполь. Сняли квартиру, начали жизнь заново. Настю положили на обследование в НИКИ педиатрии и детской хирургии имени академика Ю.Е. Вельтищева. Там ей сделали МРТ головного мозга, девочку осмотрел генетик и дал направление на генетический анализ. Потому что точного диагноза, точного названия болезни Насти, до сих пор нет. «Нейродегенеративное заболевание, синдромальная патология неуточненная, энцефалопатия развития, фокальная структурная эпилепсия, системное нарушение речи, атипичный аутизм» — все это симптомы неизвестного генетического заболевания, которое только предстоит обнаружить. Если мы поможем. Настя очень общительная. Она любит, кажется, всех. Со всеми готова обниматься, всем рада. Она пока плохо говорит, но очень любит музыку и очень любит петь. Насте очень нужна помощь — поставить диагноз, подобрать терапию. И… жить. Несмотря ни на что. |
| Все дерева в раю были знаком благодеяний Божиих; древо познания добра и зла было символом смешения добра со злом, а змей – символом зла. Бог желал, чтобы первый человек вообще не знал зла – ни в мыслях, ни в помыслах, ни в делах своих, но был и остался бы навеки безгрешным. Эта заповедь имела оборонительную цель. Бог хотел этим Своим запретом защитить душу человека от влияния зла, даже от малой толики отравы зла, которая, примешавшись к добру, может испоганить все добро. Бог дал этот запрет человеку не как тиран, но объяснил неминуемые последствия нарушения этой заповеди: в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь ( Быт. 2:17 ). Предостережение совершенно ясное. Древо познания здесь второстепенно; главное – заповедь Божия, которая проистекает из беспокойства Бога о человеке как самом совершенном творении на земле, как живом подобии Своем. Господь мог и помимо того древа просто заповедать Адаму: не ищи зла, не познавай зла, не смешивай добро со злом. Однако Он избрал именно такой, выразительный способ поучения, чтобы человек, видя пред собой это древо, чаще вспоминал о заповедях Создателя своего, а впоследствии – о своем грехе. Подобно тому как учитель лучше всего учит детей по картинкам, то есть символическим изображениям, точно так же и Творец учил и наставлял Адама и Еву. Обе заповеди выражены кратко там, где говорится, как Бог вводит сотворенного человека в Эдемский сад, чтобы возделывать его и хранить его ( Быт. 2:15 ). Первая заповедь говорит о «возделывании», а вторая – о «защите». Возделывание нивы души своей и защита ее – вот какие две задачи ставил Господь перед Адамом и не требовал ничего больше. Возделывать и защищать – что еще нужно?! Этот первый закон был дан человеку безгрешному, пока он еще не вкусил и не познал греха, пока смерть не вошла в его жизнь. Этот, и именно такой, закон является совершенством. Однако человек, нарушивший вторую заповедь, своевольно ускользнул из-под власти Божией, вследствие чего из-под его власти ускользнула вся природа и установила свою власть над ним. Тем самым и первая заповедь стала неосуществимой. VII. Истина и символы истины |
| Вообще в аскетической жизни он был очень строг и непреклонен. Он от всей души любил, по его словам, «пост, бдение, молитву». Свой хлебушек и чечевицу он принимал точной мерой и по весу. Во всяком случае, не бывало такого, чтобы он ел свежую пищу, если узнавал, что где-то оставались объедки с предыдущих дней. Тем не менее в этом для нас, молодых, он по рассуждению делал снисхождение. Потому что он знал, что пост не является самоцелью, но – инструмент и средство, помогающее аскетическому подвигу. С одной стороны, устав наш был достаточно строгий, а с другой – Старец видел наши многочисленные плотские немощи. Поэтому он рассудил оказывать нам снисхождение. Но и эта его снисходительность больше была похожа на полное исчерпывание его терпения. Несмотря на все это, он казался чрезмерно требовательным. Несправедливо будет сказать, что Старец не знал, как прощать ошибки и терпеть немощи. Но он хотел от нас, чтобы мы мобилизовали все душевные и телесные силы для подвига. Он так и говорил нам: «То, что мы не даем в себе использовать Богу, то использует другой… Потому-то Господь нам и дал заповедь, чтобы мы любили Его от всей души и всего сердца. Это нужно, чтобы лукавый не нашел себе пажити в нас и не мог в нас оставаться!» Так, часто у нас не было даже свежего хлеба, только какие-то несвежие и черствые хлебные огрызки. А если мы хотели покушать мягкого хлеба, – что подстраивал Старец?! – Он брал черствый хлеб, клал его в дуршлаг и покрывал какой-нибудь салфеткой. Затем он кипятил воду под дуршлагом, и пар, проходя через дырки, размягчал сухари как вату. Искусство искусств! «Голод на выдумки горазд!» Иногда Старец приготовлял нам и «хлеб». Он намешивал жидкую кашицу из муки, затем выливал все это на какой-то ржавый противень, который клал в печку… И это «куркутопсимо» мы видели в лучшем случае один раз в два года! И все же как нам было хорошо в тех каливах! Мы поливали эти бедные каливочки своей кровью и потом, но какое упокоение и Благодать это нам приносило. Обычно сам Старец нам готовил, потому что он был прекрасный повар. В то время, когда он приготовлял пищу, глаза его непрестанно источали слезы. Где же в это время обитал его ум?! Несомненно, пламень очага напоминал ему пламень мучений, и он плакал, вспоминая смерть. И поскольку ум его говорил, он часто оканчивал молитву шепотом во время приготовления пищи. Поэтому Благодать Божия освящала пищу и делала ее очень вкусной. По этой причине его часто приглашали на Панигир ы в различные монастыри, чтобы он готовил праздничное угощение. Конечно, чаще всего он не ходил, но порой и принимал приглашение. |
| Каким-то призрачным символизмом исполнены и последние годы его жизни. Пока Хрущев не без надежды на успех притворялся искренним ми ролюбцем, опальный и поруганный поэт как-никак приглашал знатных европейцев, рукоплескал дирижеру американского оркестра и режиссеру Грюндгенсу, привезшему в Москву свою постановку гетевского «Фауста». Во всех иллюстрированных журналах можно было видеть фотографию Пастернака, принимающего в подарок первое издание «Фауста» из рук известной актрисы и не без светскости целующего ей руку. Но вот Хрущев взорвал в Париже тот мост между Востоком и Западом, который сам строил. Этот взрыв лишил Пастернака, горячего патриота, но и доброго европейца, блестящего переводчика Гете и Шекспира и выученика Марбургского университета, его символического значения, и тем как бы вы-толкнул его из жизни в смерть. На первый взгляд — простая случайность. Но разве установима четкая граница между пустой случайностью и полновесным решением судьбы, разве понятие случая не является чаще, чем мы думаем, атеистическим псевдонимом чуда? Пастернак умер спустя пятьдесят лет после смерти Толстого. Известие о смерти поэта я получил во время работы над публичной лекцией о «Великом писателе земли Русской». Читая несколько дней спустя в немецких, русских и французских газетах и журналах о похоронах Пастернака я невольно вспоминал похороны Толстого. Толстого хоронили без священника, без креста, без хора, как он сам того хотел. Но из десятитысячной толпы, шедшей за гробом, по свидетельству очевидцев, время от времени раздавалось пение «Вечной памяти» и «Со святыми упокой». Этим пением церковные люди свидетельствовали, что, отлученный от церкви за свое непризнание Христа за Сына Божия, Толстой все же был христианином и праведным защитником русского народа. Похороны Пастернака были совсем иными, но все же чем-то они перекликались с похоронами Толстого. Как Толстой в глазах царской, так и Пастернак в глазах советской власти был врагом народа и его «правомерного» правительства. Как монархия, так и советская диктатура боялась как бы похороны не осложнились какими-нибудь демонстрациями. Из-за этой боязни открыто христианские похороны были запрещены, допущено было только отпевание на дому. Был заготовлен и автобус для быстрого, как бы украдкой, перевоза тела с дачи к тем трем растрепанным соснам, под которыми была вырыта могила. Но семья, близкие и почитатели поэта не допустили этого. Гроб несли на руках. Провожало его от двух до трех тысяч человек. Над могилой говорились свободолюбивые, горячие речи, читались стихи и лились слезы. Всем этим народ возвращал отвергнутого «народной» властью поэта в подлинную глубину народной души, чувствуя в нем, как в свое время чувствовали и в Толстом, неподкупную совесть России. |
| Но еще не дойдя до нее, он уже угадал, что там спит девушка: может быть, это подсказало ему чутье, — он уловил какие-то особые исходившие от нее токи. Девушка… Одна из тайн жизни. Другой тайной была смерть. Дени испугался, что девушка его увидит. Ему было стыдно, что он такой худой, узкогрудый. Он торопливо оделся. Умываться не стал — можно в такой день обойтись и без умывания. Дверь кухни, выходившая в сад, была не заперта. Должно быть, сам Кавельге и Мария провели ночь в господском доме. В дымке тумана вырисовывались большие растрепанные хризантемы. Въездную аллею изрезали свежие колеи. Подбежала собака и, прыгнув, уперлась Дени в грудь грязными лапами. У крыльца зябко вздрагивали на ветру поздние розы. Войти в дом, или можно еще подождать? Надо же наконец решиться. В передней на тумбочке стиля ампир горела лампа. Ее забыли потушить, и пламя казалось таким зловещим при свете зари. За дверью отцовского кабинета слышались голоса, потом что-то стукнуло — видимо, кто-то задвинул ящик стола. На большом кожаном диване грудой набросаны были фетровые выцветшие шляпы, дешевые пальто. Дени догадался, что отца уже перенесли на второй этаж, в спальню, — окна ее, выходившие в сад, были полуотворены. Дени стал подниматься по лестнице, заставляя себя думать только об отце. При жизни отец не обращал на него никакого внимания, не интересовался его занятиями, его успехами; был какой-то чужой, непонятный, его вежливые вопросы обычно не требовали ответов. Но иной раз случалось, что он вдруг открывал нечто любопытное в своем сыне, и тогда приближал его к себе. Дени вспоминалась худая отцовская рука с пожелтевшими от никотина пальцами, его помятые темные веки и карие глаза, в которых искрился веселый огонек, а порой они светились лаской, когда отец, наклоняясь, смотрел на своего мальчика. Но чаще у него бывали короткие приливы нежности к дочери — он приносил ей цветы, флакон духов, говорил о будущей поездке по морю, обещал свозить в Париж… У двери Дени не задержался ни на одну секунду, не дал себе времени на раздумье. Люди, сидевшие вокруг неподвижной куклы, одетой во фрак, не знали, что уже занялась заря. Хрустальный резервуар керосиновой лампы почти совсем опустел. На ночном столике поставлено было распятие, по обеим сторонам его горели две свечи, а перед ним в блюдечке со святой водой лежала веточка букса. |
| Со временем всё больше ностальгировали, вспоминали детство. Как самое счастливое время. И беззаботность – это подчас так неплохо. Когда мама будит в школу, а за окном дождь, и ты хочешь поваляться, поспать, и мама разрешает никуда не идти. Когда на столе завтрак, какао. Когда если заболел, то не надо просить, мама и так всё сделает, а папа принесёт книгу или игрушку. И люди вокруг любят тебя только за то, что ты есть. И улыбка твоя вызывает ответную улыбку. «Будьте как дети». И очень хочется быть. Чтобы смерть не вонзало своё жало, медленно-медленно, но неумолимо. Это не значит, чтобы навсегда остаться ребёнком. Нет, подобное есть болезнь. Но это определённо значит, чтобы не торопиться. Чтобы растянуть вкусное мороженое. Или игру на приставке. Или диснеевские мультики по выходным. Думаю, что оно того стоит. Как и молодость мамы с папой. Как и рыбалка в первый раз. Как и невинный комплимент от девочки. Как и первый забитый гол. Как и мечты о том, чтобы вырасти и стать кем-то по-настоящему большим и сильным. Ожидание. Без суеты. Без надсадности. Но чаще, конечно, выходит наоборот. Помню, когда мне было тринадцать лет, и мы поехали в Санкт-Петербург, я первый раз курил сигареты и пил пиво изображая из себя «крутого», чтобы понравиться девочке в футболке Nirvana. Тогда это далось мне непросто, слишком мерзким был вкус. Но со временем я втянулся. И уже взрослым боролся и с курением, и с алкоголизмом, и с другими привычками. Банальный пример, согласен, но банальности, как писал классик, самые точные вещи на свете. Я вспоминаю детство с теплотой, ностальгией. Иногда с грустью, что прошло, кончилось. Но так или иначе благодарю за него родителей. Что любили, что относились ко мне не как к взрослому, а как к ребёнку. Остальное – успелось. Потому я не хочу, чтобы детство отняли у моей дочери. Ей полтора года, она и так многое знает. Но ей хотят рассказать ещё больше. Этими специальными развивающими мультиками, которые, кажется, делали фанаты Дэвида Линча и Тинто Брасса. Этой детской модой, которая не многим отличается от взрослой, разве что большей вульгарностью. Этими рассказами девочек и мальчиков со двора, которые разбираются в сексе так, будто в них вселился дух Зигмунда Фрейда. Нет, спасибо. Пусть дочка побудет ребёнком. Ей ещё жить. Во взрослой жизни. С взрослыми проблемами. |
|
|
