| ВЛАДИМИР ОСКАРОВИЧ КАППЕЛЬ Генерал В.О. Каппель. 1919 г. После завершения начального образования Владимир Каппель становится кадетом 2-го кадетского корпуса в Санкт-Петербурге. По окончании полного курса корпуса 1 сентября 1901 года В. Каппель вступил в службу в Николаевском кавалерийском училище юнкером рядового звания. В 1903 году, окончив кавалерийское училище по первому разряду, В. Каппель 10 августа был выпущен в 54-й драгунский Новомиргородский полк, с производством Высочайшим приказом в корнеты со старшинством 10 августа 1902 года. 29 января 1906 года он был произведен в поручики со старшинством 10 августа 1906 года. В 1906 году полк поручика В.О. Каппеля был командирован из Варшавской губернии, в которой был расквартирован, в Пермскую, с целью ликвидации большой банды бывшего унтер-офицера Лбова. В том же 54-м драгунском Новомиргородском полку (переименован в 1907 году в 17-й уланский Новомиргородский полк) В.О. Каппель, служивший в 1-м эскадроне, с 9 ноября 1907 года был назначен на должность полкового адъютанта. Находясь в Пермской губернии, Владимир Оскарович примерно в 1907 году женился на дочери действительного статского советника Строльман, девице Ольге Сергеевне. Командир 17-го уланского полка, характеризуя своего подчиненного поручика Владимира Оскаровича Каппеля, писал в аттестации за 1908 год: “В служебном отношении обер-офицер этот очень хорошо подготовлен, занимал должность полкового адъютанта с большим усердием, энергией и прекрасным знанием. Нравственности очень хорошей, отличный семьянин. Любим товарищами, пользуется среди них авторитетом. Развит и очень способен. В тактическом отношении, как строевой офицер, очень хорошо подготовлен, в 1908 году держал экзамен в академию Генерального штаба получив 5 баллов по одному лишь предмету, на остальных же предметах получил удовлетворительные балы. В 1906 году был предназначен как кавалерийский офицер в Офицерскую кавалерийскую школу, но не мог быть командирован лишь потому, что все это время ожидал приказ о командировании в школу штабс-ротмистров. Имеет большую способность вселять в людях дух энергии и охоту к службе. Обладает вполне хорошим здоровьем, все трудности походной жизни переносить может. Азартным играм и употреблению спиртных напитков не подвержен”. |
| Перепуганные солдаты поспешили вырваться наверх к солнцу и синему небу, где унтер получил должную взбучку от офицера за трусость и дурацкие выдумки. Приказав унтеру следовать за ним, офицер сам спустился в подземелье. И снова, едва лишь поляки двинулись по сырому и темному тоннелю, откуда-то спереди из непроницаемой черной мглы также грозно и требовательно прозвучал окрик часового: «Стой! Кто идет?» Вслед за тем в наступившей тишине явственно лязгнул затвор винтовки. Часовой стоял на посту и нес свою службу в соответствии с воинским уставом. Подумав и справедливо рассудив, что нечистая сила вряд ли бы стала вооружаться винтовкой, офицер, хорошо говоривший по-русски, а может раньше и сам служивший в Русской Армии, окликнул невидимого солдата и объяснил, кто он и зачем пришел. Ответ был совершенно неожиданным: часовой заявил, что его поставили сюда охранять склад, и он не допустит никого в подземелье, пока его не сменят на посту. Ошеломленный офицер спросил, знает ли часовой, сколько времени он пробыл здесь, под землей. − Да, знаю, - последовал ответ . – Я заступил на пост 15 лет назад в августе 1915 года. Это казалось сном, нелепой фантазией, но там во мраке тоннеля был живой человек – Русский Императорский Солдат, простоявший в карауле бессменно 15 лет. Начались долгие переговоры. Часовой долго не пускал поляков в склад, заявив, что его может снять с поста только разводящий, а если его нет, то Государь Император. Когда ему объяснили, что уже нет царя, а крепость принадлежит Польше, он спросил кто в Польше главный, и, узнав, что маршал Пилсудский, потребовал его приказа. Лишь когда ему прочитали личную телеграмму Пилсудского, он согласился оставить свой пост. Солдат, пробывший под землей 15 лет, оказался рядовым 15-го Сибирского полка Иваном Ивашиным. Об этом случае написал в своей книге «Рассказы о неизвестных героях» в главе «Бессменный часовой» Сергей Сергеевич Смирнов, приложивший столь много сил для восстановления доброго имени героев обороны Брестской крепости уже в Отечественную войну 1941-1945 годов . |
| Наша жизнь в этом мире – непрерывная борьба с препятствиями, неудачами, огорчениями. Надежда на покой, ожидающий его за гробом, поддерживает верующего в этой борьбе, – он не падает духом пред встречающимися на пути его препятствиями и неудачами; он мужественно борется с искушениями и невзгодами житейскими, как «добрый воин Иисуса Христа» ( 2Тим.2:3 ), он верит, что за пределом жизненной борьбы ждёт его покой и награда... Но когда человек думает, что с этой жизнью всё кончается, что за гробом нет возмездия, когда земное благо становится единственной целью его жизни, и он самоуверенно, с болезненным самолюбием стремится к ней, то при малейшем разочаровании, при первой неудаче он или теряет рассудок или лишает себя жизни. Статистика показывает, что не в одну ещё эпоху не бывало столько сумасшедших и столько самоубийств, как в наше время. Во Франции, напр., в 1835 году было умалишённых по больницам, 10 549 ч., а в 1882 г. уже 48 813 ч. В Северо-Американских Соед. Штатах, в 1850 г. было душевнобольных 15 610, в 1880 г. уже 91 997, хотя население к тому времени только удвоилось. Самоубийц во Франции, в 1835 г. было 1739 ч., а в 1883 г. уже 7213. Подобное же происходит и в других странах Европы, так что в последнее время ежегодно, в Западной Европе, насчитывалось до 60 000 самоубийств – только известных и записанных 67 . Поразительный факт! Сосчитано, что за последние пятьдесят лет почти вдвое более погибло людей от самоубийств, чем от войн, а именно 687 000 ч. (в войнах же погибло 368 000 ч.) 68 . Лишают себя жизни супруга богатого фабриканта и жена прикащика, сельский портной, юные девицы и престарелый священнослужитель, молодой офицер-академист, унтер-офицер, банкиры, железнодорожные деятели и студенты, и гимназисты. Жизнь не по средствам, обманутые надежды, разочарование в жизни или трудность её – вот главные мотивы самоубийств. Остроумные американцы придумали даже машинку для облегчения самоубийства 69 . В Нью-Йорке возникло несколько обществ самоубийц, постоянно умножающихся. Недавно ещё (в 1895 г.) открыто было ещё одно такое общество («Round Robin»). Рулетка или кости решали, кому очередь лишить себя жизни. «Нам жизнь не люба», ответил на суде один из членов этого общества 70 . В записках, оставляемых самоубийцами, значится, большею частью, следующее: «жизнь надоела», «не стоит жить», «считаю себя лишним на земле», «убиваю себя потому что не вижу смысла в жизни». Замечательно в этом отношении слово в предсмертной записке одного студента казанского университета, лишившего себя жизни в 1888 году: «Без веры в Бога, людей и самого себя – жить невозможно». В 1897 г. молодой офицер Л–го пехотного полка «любимый товарищами, начальством и солдатами», застрелился в виду двух-трёх товарищей, хотевших его остановить. В оставленном им письме прочтены были эти слова: «не вижу ничего в будущем» 71 . |
| Это составляет отчасти придворный, отчасти исторический анекдот, недурно характеризующий нравы и направление очень любопытной, но крайне бедно отмеченной эпохи тридцатых годов совершающегося девятнадцатого столетия. Вымысла в наступающем рассказе нет нисколько. Глава вторая Зимою, около Крещения, в 1839 году в Петербурге была сильная оттепель. Так размокропогодило, что совсем как будто весне быть: снег таял, с крыш падали днем капели, а лед на реках посинел и взялся водой. На Неве перед самым Зимним дворцом стояли глубокие полыньи. Ветер дул теплый, западный, но очень сильный: со взморья нагоняло воду, и стреляли пушки. Караул во дворце занимала рота Измайловского полка, которою командовал блестяще образованный и очень хорошо поставленный в обществе молодой офицер, Николай Иванович Миллер (впоследствии полный генерал и директор лицея). Это был человек с так называемым «гуманным» направлением, которое за ним было давно замечено и немножко вредило ему по службе во внимании высшего начальства. На самом же деле Миллер был офицер исправный и надежный, а дворцовый караул в тогдашнее время и не представлял ничего опасного. Пора была самая тихая и безмятежная. От дворцового караула не требовалось ничего, кроме точного стояния на постах, а между тем как раз тут, на караульной очереди капитана Миллера при дворце, произошел весьма чрезвычайный и тревожный случай, о котором теперь едва вспоминают немногие из доживающих свой век тогдашних современников. Глава третья Сначала в карауле все шло хорошо: посты распределены, люди расставлены, и все обстояло в совершенном порядке. Государь Николай Павлович был здоров, ездил вечером кататься, возвратился домой и лег в постель. Уснул и дворец. Наступила самая спокойная ночь. В кордегардии тишина. Капитан Миллер приколол булавками свой белый носовой платок к высокой и всегда традиционно засаленной сафьянной спинке офицерского кресла и сел коротать время за книгой. Н. И. Миллер всегда был страстный читатель, и потому он не скучал, а читал и не замечал, как уплывала ночь; но вдруг, в исходе второго часа ночи, его встревожило ужасное беспокойство: пред ним является разводный унтер-офицер и, весь бледный, объятый страхом, лепечет скороговоркой: |
| Удалось найти обоз 4-го эскадрона; взяли из него унтер-офицера, и он проводил нас, только предупредил, что эти эскадроны охраняют наши батареи и потому опасно. «Ну, Господь и Владычица помогут. Едем!» Проехали верст шесть вперед, забирая вправо от железной дороги. Унтер-офицер показывает рукою деревню; около нее чернеют эскадроны, а рядом с ними действительно вылетают огни, стреляют орудия. На минуту остановился я — не знаю, что-то зашевелилось в душе… Ехать ли? Но быстро победил себя, отдался в руки Господа, и поехали туда. Как описать радость, прямо восторг всех офицеров и солдат при виде нас, когда раздалось мое приветствие с праздником?! Сейчас же начали служить молебен, во время которого многие плакали. Только запели мы «Днесь благовернии людие светло празднуем», как рядом и налево от нас раздались залпы орудий, засверкали огни… С плачем и воплем бегут китайцы, женщины и дети из деревень к Мукдену. Бедные! Они думали укрыться в погребах, нарочно ими для этого вырытых, но теперешние снаряды все пробивают. Попали мы, думаю я, в самую середину огня, сейчас, может быть, и над нами разразится свинцовый дождь… Слезная молитва дошла до Заступницы Усердной, мы остались целы и невредимы, а дальше да будет воля Божия! С нашим пением «многая лета» слился оригинальный салют: гром пальбы батарей, вой снарядов и характерный звук рвущихся гранат. Простились. Едем обратно, надо торопиться выбраться из опасной линии до темноты: уже 6 часов вечера… Но видно, мало было еще напряжения нервов за пережитый день. Господу угодно было прибавить и еще. Оглянулись мы и ужаснулись: большая половина неба покрыта черною тучей, и к грому и огню земным прибавились страшные раскаты грома и молнии небесных, как будто духи неба приняли участие в людской борьбе! Снова ливень; в один какой-нибудь час все наполнилось водою; лазареты и палатки с людьми «поплыли». Чтобы поскорее добраться до бивака, мы поехали рысью, и лошадка моя, поскользнувшись, упала; я же снова полетел по знакомому уже мне пути: через голову лошади, в грязь; а чтобы не обидно было прежде ушибленной левой ноге, теперь пострадала правая половина тела. |
| В садиках стояли плетеные кресла. Когда солдаты повернули по команде кругом, они увидели, что солнце уже скрылось за крышами домов, – багровое зарево медленно расползалось по всему небосводу, окрашивая его в алый цвет – цвет грубо намалеванной крови. Восток у них за спиной уже подернулся сумеречной дымкой. У домов в тени деревьев сидели солдаты. Вдалеке виднелись ружейные пирамиды – их было не меньше десятка. Пришедшие сразу заметили, что их теперешние однополчане были в полном боевом снаряжении, – отблески заката играли на касках, пристегнутых к поясным ремням. Обер-лейтенант, появившийся на пороге одного из домиков, и не подумал обходить строй. Он просто подошел к ним, остановился, и солдаты увидели, что у него был один-единственный орден, даже не орден – так, пустячная медаль – штампованный кружок из вороненой жести, свидетельство о том, что его обладателю посчастливилось пролить кровь за отечество. Лицо у офицера было усталое и грустное. Он посмотрел на солдат, сначала на их ордена и ленточки, потом на лица, произнес: «Прекрасно», – и, помолчав немного, взглянул на часы и добавил: – Устали ребята, знаю, но ничего не поделаешь – выступаем через четверть часа. – Затем он обратился к стоявшему рядом унтер-офицеру: – Составлять список – нет смысла. Соберете солдатские книжки и перешлете их в штаб. Да побыстрей разводите людей по взводам, чтобы успели напиться. – И вновь повернувшись к солдатам, обер-лейтенант громко сказал: – Фляги налить не забудьте! Физиономия унтера была недовольная, спесивая, а орденов у него на груди было в четыре раза больше, чем у обер-лейтенанта. Он только кивнул в ответ и рявкнул: – Сдать солдатские книжки! Положив стопку солдатских книжек на колченогий столик под деревом, унтер-офицер начал распределять людей по взводам. Пока он рассчитывал их и разбивал на группы, все они думали об одном и том же. Да, они устали в дороге, будь она трижды проклята, но это бы еще полбеды. И генерал, и полковник, и капитан, и даже обер-лейтенант – все они останутся позади – и плевать на них. Но вот этому пижону-унтеру, лихо отдающему честь и щелкающему каблуками, словно и не было четырех лет войны, и этому мордастому фельдфебелю с бычьим загривком, который, подойдя откуда-то сбоку, щелчком отбросил недокуренную сигарету и затянул потуже ремень, – этому начальству солдат выдан с головой – до той минуты, пока не попадет в плен, не будет ранен или убит. |
| В пивной при гостинице Нэкеля, которая всегда была битком набита солдатами, у стойки стояли два унтер-офицера, жаждавших рассказать Хайнштоку, что они прибыли из Дании и как там прекрасно. — Занесло же нас сюда, к черту в задницу, — заметил один из них, уставившись в кружку с пивом. Йоханнес Нэкель взглянул на Хайнштока. Хайншток ответил на его взгляд, но не мог не признать, что унтер-офицер в чем-то прав; пивная Нэкеля, как и большинство эйфельских пивных, настраивала на меланхолический лад, это было плохо освещенное, нетопленое помещение, оклеенное набивными обоями цвета сырой печенки. По пустынной улице Хайншток дошел до лавки Вайнанди. Арнольд Вайнанди, который мог вести свое дело, потому что в 1942 году в России лишился ноги, кивнул в сторону улицы. — Удивляетесь, а? — сказал он. — Что здесь, собственно, происходит? — спросил Хайншток. — Винтерспельт словно вымер. Вайнанди, который охотно изображал из себя специалиста по военным делам, пояснил, что новый командир, кавалер Рыцарского креста, знает, как поступать, когда фронт рядом. «Фронт рядом, — подумал Хайншток, — этим словом они хотят скрыть от самих себя, что фронт уже здесь». Он смотрел, как Вайнанди отрезает хлебные талоны от протянутой ему продовольственной карточки. Хотя, кроме них, в лавке никого не было, Вайнанди Добавил шепотом: — Если они не передумают насчет маскировки, может, деревня и уцелеет. «Если только этот новый командир не доведет маскировку до того, что придется эвакуировать Винтерспельт», — думал Хайншток, возвращаясь домой. В темноте с холмов не доносилось ни звука, он ни разу не услышал даже лязганья затворов. В августе винтерспельтские крестьяне сумели отбиться от эвакуации, уведомив национал-социалистскую партию, вермахт и государство, что они готовы уйти, но только вместе со своим скотом. Со стороны партии, вермахта и государства ответа на это не последовало. Капитулирует ли перед крестьянской хитростью новый командир, человек, который оказался способен отменить вечернюю поверку? Тогда, в конце августа, Кэте и Хайншток решили, если приказ об эвакуации будет приведен в исполнение, снова перебраться в пещеру на Аперте. |
| Квакеры (от англ. quakers — «трясуны») — секта, возникшая в Англии в XVII b. Свое название эти сектанты получили в насмешку над судорожными движениями и припадками, которым они подвергались, когда «нисходил на них дух божий». Основатель секты — Георг Фокс (1624–1691). 14 Пифия — жрица-прорицательница в храме древнегреческого бога Аполлона в Дельфах, смысл пророчеств которой был зачастую неясен. 15 …и редстокисты наши, весьма может быть, кончат тем, что будут вертеться… — О Редстоке и его учении Достоевский подробно писал в «Дневнике писателя» 1876 г. 16 …многие смеются совпадению появления обеих сект у нас в одно время… — М. Пащенко, автор упоминавшейся выше статьи «Духовные секты в Новороссийском крае», отмечал, что впервые столкнулся со штундистами в 1871 г. 17 …было перепечатано во всех газетах известие, явившееся в «Русском инвалиде»… — В газете «Русский инвалид» (1876. 27 апр. Отд. «Внутренние известия») так рассказывалось о поведении унтер-офицера Фомы Данилова после захвата его в плен кипчаками в ноябре 1875 г.: «Вышедший к нему навстречу Абдул-Мумын двукратно предлагал Данилову, по приказанию Пулата, перейти в мусульманство, обещая за это богатства и хорошие должности и угрожая, в противном случае, расстрелянием. Унтер-офицер Данилов оба раза с негодованием отверг эти предложения, причем на вторую попытку Мумына сказал: „В какой вере родился, в такой и умру…“». После третьего отказа «был сделан неправильный залп; опустился Данилов, но жил еще около часу. Смерть Данилова, по показанию туземцев, произвела глубокое впечатление на присутствовавших: народ, расходясь, говорил, что „русский солдат умер, как батырь“». Это газетное известие о поведении и гибели Фомы Данилова впоследствии было использовано Достоевским в романе «Братья Карамазовы». 18 …в виде обыкновенного газетного entrefilet… — Т. е. сухой информации в ряду других газетных сообщений. 19 …Черняев, сербы, Киреев… — Имя отставного русского генерала М. Г. Черняева, принявшего во время турецко-сербской войны пост главнокомандующего сербской армией, в течение всей этой войны (июль-октябрь 1876 г.) и позже не сходило со страниц русской периодической печати. Н. А. Киреев (1841–1876) — отставной штаб-ротмистр лейб-гвардии конного полка, славянофил, организатор отправки русских добровольцев в Сербию. Командовал под именем Хаджи-Гирея отрядом болгарско-сербской милиции и проявил исключительную храбрость. По одним сведениям (см.: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма. М; Л. 1966. Т. 12, кн. 1. С. 597) погиб 6 (18) июля 1876 г. в сражении при Вратарнице, по другим (см.: Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 644) — при штурме турецких позиций под Раковицами. После гибели Киреева число русских офицеров и отставных солдат, добровольно отправлявшихся воевать на стороне Сербии, значительно возросло. В «Дневнике писателя» за 1876 г. Достоевский упоминал о Кирееве как о человеке, «положившем жизнь свою за народное дело», и называл его смерть «кончиной за народ». 20 |
| Дух истинного любомудрия наставил его с юных самых лет пренебрегать мнением людей и довольствоваться заключением потомства. Предавшись военной славе, он посвятил ей все: богатство, покой, забавы, любовь и даже родственническое чувствие. Душа, обуреваемая славолюбием, могла ли вместить какой-нибудь род нежности? Однако же известно, что он был верный друг. Суворов похож единственно сам на себя: непоколебим с сердитым нравом; весел даже в глубоких размышлениях; непреклонен в исполнении слова, данного даже врагу; без малейшего чувства к пустым насмешкам, которых он, видно, с умыслом не чуждается, дабы занять вздором внимание зависти и тем отдалить ее пронырства. От взятия Глогау в Семилетнюю войну и разбития Ламота Курбьера, зари его подвигов, он беспрестанно гремел, до рассыпания им Царства Польского. Затем Суворов-Рымникский замолк; но сей безвременный покой не должен продолжиться. Покой всеобщий разрушается. Сам ад дохнул на Север. Уже пожар мятежей все обращает в пепел и грозит Столице слабосильных Кесарей. Напрасно все почти Скипетры стали на уперти врагу: все везде унывает! Един Царь бодрствует на пятой доле мира; един, спокойно обозря все концы Своего достояния, со властию сказал: “Да узрят Мой флаг вокруг Европы; а ты, Суворов, вонми прошению князя князей германских и ступай за веру и человечество, за мою и твою славу!” И Суворов двигнулся, как другой Цинциннат, и явился в Италию, как некое Божество, с горстию соотчичей; но с колоссом своих мыслей и дарований. Минчио, Адиж, Треббия, Нови, Сен-Готард, Тейфельсбрик, Гларис; ты, храбрый и злосчастный Макдональд; вы, столь прежде славные Моро, Жубер, Массена. Довольно вас именовать. Блажен, кто на Суворова не идет! Суворов достиг предмета и теперь стал превыше всех жребий и времени. Желал ли он почестей? — он почти обременен ими. Хотел ли одной славы? — он в ней погружен. И проч. Заметя отличную расторопность и храбрость в одном унтер-офицере союзных войск, велел фельдмаршал тотчас представить его в офицеры. Но что же? — получается в ответ на нескольких больших листах нота, в которой излагаются причины невозможности удовлетворить сему желанию, в рассуждении того, что означенный унтер-офицер не из дворян и не выслужил срочных лет. В подкрепление сего приведены были законы, воспрещающие таковое производство. Оскорбленный граф вырывает у меня бумагу и бросает ее на пол с сим восклицанием: “Боже мой! Я начальник армии и не могу быть ее отцом и благодетелем. Дарование в человеке есть бриллиант в коре. Отыскав его, надобно тотчас очистить и показать его блеск. Талант, из толпы выхваченный, преимуществует пред многими другими. Он всем обязан не породе, не искусству, не случаю и не старшинству, но самому себе. Старшинство есть большею частью удел посредственных людей, которые не дослуживаются, а доживают до чинов. О, немогузнайка — нихтбештимзаген! Нет, родимая Россия! Сколько из унтеров возлелеела ты героев!” Весь этот день был граф скучен и сердит. |
| «Стой! — заревел он. — Чей козел?» Ему объяснили. «Как! в остроге козел, и без моего позволения! Унтер-офицера!» Явился унтер-офицер, и тотчас же было повелено немедленно зарезать козла. Шкуру содрать, продать на базаре и вырученные деньги включить в казенную арестантскую сумму, а мясо отдать арестантам во щи. В остроге поговорили, пожалели, но, однако ж, не посмели ослушаться. Ваську зарезали над нашей помойной ямой. Мясо купил один из арестантов всё целиком, внеся острогу полтора целковых. На эти деньги купили калачей, а купивший Ваську распродал по частям, своим же, на жаркое. Мясо оказалось действительно необыкновенно вкусным. Проживал у нас тоже некоторое время в остроге орел (карагуш) , из породы степных небольших орлов. Кто-то принес его в острог раненого и измученного. Вся каторга обступила его; он не мог летать: правое крыло его висело по земле, одна нога была вывихнута. Помню, как он яростно оглядывался кругом, осматривая любопытную толпу, и разевал свой горбатый клюв, готовясь дорого продать свою жизнь. Когда на него насмотрелись и стали расходиться, он отковылял, хромая, прискакивая на одной ноге и помахивая здоровым крылом, в самый дальний конец острога, где забился в углу, плотно прижавшись к палям. Тут он прожил у нас месяца три и во всё время ни разу не вышел из своего угла. Сначала приходили часто глядеть на него, натравливали на него собаку. Шарик кидался на него с яростию, но, видимо, боялся подступить ближе, что очень потешало арестантов. «Зверь! — говорили они. — Не дается!» Потом и Шарик стал больно обижать его; страх прошел, и он, когда натравливали, изловчился хватать его за больное крыло. Орел защищался из всех сил когтями и клювом и гордо и дико, как раненый король, забившись в свой угол, оглядывал любопытных, приходивших его рассматривать. Наконец всем он наскучил; все его бросили и забыли, и, однако ж, каждый день можно было видеть возле него клочки свежего мяса и черепок с водой. Кто-нибудь да наблюдал же его. Он сначала и есть не хотел, не ел несколько дней; наконец стал принимать пищу, но никогда из рук или при людях. |
|
|
