| Для тех миллионов «неизвестных солдат», что погибали в боях, для тех простых русских, что и по сей час живут в гонимой, истерзанной Родине нашей. Пусть из страшной темени лжи, клеветы и лакейского хихиканья людей раздастся голос мертвых и скажет нам правду о том, что такое Россия, ее Вера православная и ее Богом венчанный Царь. Шли страшные бои под Ломжей. Гвардейская пехота сгорала в них, как сгорает солома, охапками бросаемая в костер. Перевязочные пункты и лазареты были переполнены ранеными, и врачи не успевали перевязывать и делать необходимые операции. Отбирали тех, кому стоило сделать, то есть, у кого была надежда на выздоровление, и бросали остальных умирать от ран за невозможностью всем помочь. Той сестре, о которой я писал, было поручено из палаты, где лежали 120 тяжело раненных, отобрать пятерых и доставить их в операционную. Сестра приходила с носилками, отбирала тех, в ком более прочно теплилась жизнь, у кого не так страшны были раны, указывала его санитарам, и его уносили. Тихо, со скорбным лицом и глазами, переполненными слезами, скользила она между постелей из соломы, где лежали исковерканные обрубки человеческого мяса, где слышались стоны, предсмертные хрипы и откуда следили за нею большие глаза умирающих, уже видящие иной мир. Ни стона, ни ропота, ни жалобы… А ведь тут шла своеобразная «очередь» на жизнь и выздоровление… Жребием было облегчение невыносимых страданий. И всякий раз, как входила сестра с санитарами, ее взор ловил страдающими глазами молодой, бравый, черноусый красавец унтер – офицер лейб-гвардии Семеновского полка. Он был очень тяжело ранен в живот. Операция была бесполезна, и сестра проходила мимо него, ища других. – Сестрица… меня… – шептал он и искал глазами ее глаза. – Сестрица… милая… – он ловил руками края ее платья, и тоска была в его темных красивых глазах. Не выдержало сердце сестры. Она отобрала пятерых и умолила врача взять еще одного – шестого. Шестым был этот унтер-офицер. Его оперировали. Когда его сняли со стола и положили на койку, он кончался. Сестра села подле его. Темное загорелое лицо его просветлело. Мысль стала ясная, в глазах была кротость. |
| Ему, впрочем, спать не пришлось. Поминутно он вставал и обходил позицию. Раз даже сам взялся за лопату и показал, как нужно обминать верх бруствера. – Вот видите, – обернулся он ко мне. – Изучение саперного дела и пригодилось. К полудню уже нельзя было узнать траншею. Внутри широкий ход. Трое могут идти рядом. Бруствер высок и толст настолько, что в середине его не пробьет граната. Ружья лежат не на гребне бруствера, а в нарочно для того проделанных в нем отверстиях. Банкеты по брустверу всюду. На них под ружьем может стать целый полк. Самая траншея продолжена на версту и загнулась на правом и на левом флангах. Это египетская работа, сравнительно с малым временем, потраченным на нее. Тем не менее не довольствуются этим. – Вдвиньте мне сюда батарею… Ради Бога, устройте поскорее для нее амбразуры и брустверы, чтобы завтра ночью мы могли уже приветствовать турок и отсюда гранатами… – торопит Скобелев Мельницкого, хотя солдаты сильно утомлены. Мельницкий тоже устал до последней возможности, но сейчас же принялся за дело. – Во сколько часов будет готово?.. – К полуночи. – Нельзя ли поскорей… Я знаю, что, как только стемнеет, турки попробуют отнять у нас траншею… Встретить бы их картечной гранатой… – Часам к десяти завтра постараемся… – Какой унтер-офицер у вас будет заведывать работой? – Митрофан Колокольцев. – Покажите мне его. Красивый саперный унтер-офицер был приведен к генералу. – Это ты, голубчик, вчера под огнем рыл траншею? – Я, ваше превосходительство. – Ну, вот что, молодец. Если ты мне к завтрашней ночи кончишь батарею, а ночью перед нашим левым флангом выроешь небольшой ложементик, послезавтра я поздравлю тебя георгиевским кавалером! – Постараюсь… – Ну, помни же… – Коли не убьют – сделаю. – А убьют – так умрешь честно, за свою родину… – Слушаюс… – Уж если Колокольцев взялся – так все будет сделано, – успокаивает волнующегося генерала Мельницкий. Местность между нашей новоявленной зеленогорской траншеей и турецкими позициями представляет унылую полосу поблекших кустов, мелкого дубняка, сухой лист на котором падает при малейшем прикосновении. В нескольких пунктах высятся грушевые деревья, тоже совершенно голые. Этими деревьями стали пользоваться турецкие стрелки. Они забирались туда и сверху вниз прямо уже в траншее били людей, мнивших себя в полной безопасности. Наконец, это надоело нашим солдатам – они отправились на охоту “за дичью”. Перепрыгнут за бруствер и подползают сквозь кусты к дереву. Только что турецкий стрелок наметит новую жертву в траншее и наводит на нее дуло своего “Пибоди”, как из-за кустов гремит выстрел, и “дичь”, ломая сучья, с глухим стоном падает вниз… |
| В Москве праздник Пасхи прошел спокойно и весело, но в Петербурге произошел беспорядок. Гвардейские солдаты за что-то повздорили на улице с армейскими; офицеры стали их разнимать, и один унтер-офицер из немцев толкнул гвардейца; тот начал скликать товарищей. Узнавши, что толкнувший гвардейца был немец, ожесточенные солдаты ворвались в дом, куда скрылся унтер-офицер, застали там собравшихся офицеров-немцев и ни за что избили их. Начальствовавший столицею, в отсутствие верховной власти, фельдмаршал Ласси усмирил волнение и послал донесение императрице; она дала приказание наказать своевольников, но очень слабо; от этого своеволие гвардейцев усилилось, и Ласси принужден был, для удержания порядка в Петербурге, расставить по городу пикеты из армейских солдат. Жители Петербурга несколько дней были в большом страхе - боялись отпирать свои дворы, а иные стали даже покидать свои дома и выбираться из Петербурга. К гвардейцам и особенно гренадерам Преображенского полка благоволила государыня, потому что им обязана была своим вступлением на престол; и когда Лесток стал было говорить императрице о крайней необходимости обуздать лейб-компанцев, Елисавета Петровна раздосадовалась даже на Лестока . Скоро, однако, своевольство отозвалось злою выходкою, направленною против личности самой государыни. В июле 1742 г. камер-лакей Турчанинов, Преображенского полка прапорщик Ивашкин и Измайловского полка сержант Сновидов составили заговор умертвить Елисавету Петровну, а с нею и наследника престола, голштинского принца, и возвести снова на престол Ивана Антоновича. Дело странное, тем более, что заговорщики были русские, а между тем в низвержении брауншвейгской династии русское национальное самолюбие играло главную роль. По делу, производившемуся над ними в декабре, оказалось, что они признавали Елисавету Петровну незаконнорожденною и, следовательно, неправильно овладевшею престолом. Их наказали кнутом с вырезанием ноздрей, а у Турчанинова, кроме ноздрей, отрезали еще и язык, и всех сослали в Сибирь . |
| – Ура-а-а! Солдат верхом и с револьвером в руке подъехал к офицеру и целится ему в лицо. В Пажеский корпус (на Садовой, в Воронцовском дворце) неделю назад набрали юных новичков, готовить ускоренно на офицеров. Не умеют ещё и винтовку держать. Днём стало известно о бунте – стали срочно учить их стрельбе. Одну команду рассыпали по снегу во дворе – против ворот. Унтер-офицер Шестопалов, лучший пулемётчик, обучавший всех пажей, сказал, что стрелять в восставших не будет. Но – и не напал на них никто. На Невском разгромили охотничий магазин. Всё оружие растащили начисто. Могучий броневик «Ахтырец», не только с пулемётами, но и с пушкой, грохотно катит по Невскому. На его стальном корпусе – красный флаг. Через толпу на Знаменской площади хочет пройти военный автомобиль, правит офицер, даёт гудки. Но толпа не раздаётся. – Стой, мотор! Проезду нет! Вылезай! Студент подошёл и положил руку на руль: – Мы конфискуем ваш мотор. Офицер резко: – Кто это – мы? – Восставшие. Прошу не раздражать толпы и не вызывать нас на насилие. Капитан вышел, растерянный. В автомобиль набилось молодёжи, и тот студент, – и они помчались, непрерывно наяривая сиреной. Но капитану не дали отойти. Другой студент: – Теперь вы должны отдать нам шашку. Капитан потемнел багрово, вскинулся: – Нет! Это лишит меня чести! – Но нам необходимо оружие, – аргументирует студент. Капитан смеривает его и ближних окружающих, наступивших: – Тогда – убейте меня! Но шашки я не отдам. Протискивается здоровый солдат и одной рукой упреждает молодёжь: – Братцы. Ежели офицер отдаст вам шашку – он лишён офицерского звания. Одна шашка вам не пособит, а человек пропасть должен? – А ты что за заступник? – Я – сам противу начальства! А офицера в обиду не дам. Отбил, отпустили. (Далеко ли?) На Суворовском какие-то солдаты подошли к офицеру и сорвали с него погоны. Он отошёл несколько шагов в сторону – и застрелился. В Преображенском дворе Иван Редченков со своим земляком Митькой Пятилазовым слонялись, выходили через ворота на Суворовский проспект – но там и вовсе гуляла воля, куда хочу туда стреляю. |
| Поэтому на вас лежит нравственная обязанность, − призывал друг большевиков, − предупредить чёрный удар справа; лучше будет по поводу этого разослать по всем сёлам особые официальные бумаги с предупреждением о той опасности, какая грозит от разделения граждан на верующих и неверующих… Примите вышеизложенное к сведению, если вы знаете, откуда будет нанесён удар, тем легче отпарировать его, дело религии − дело серьёзное, ждать нельзя, поздно будет» 434 . Как покажет дальнейшее, большевики области, в том числе и комиссар юстиции Хопёрский, которому письмо было написано, сам бывший священник, последнее мнение о том, что «поздно будет», вполне разделяли, о чем Хоперским и было сказано в опубликованном ответе на письмо. «Все жертвы гражданской войны» Кровавые политические размежевания не обошли стороной людей в рясах. Многим из них пришлось претерпеть великие страдания. В первых числах апреля 1918 года в Верном за решеткой оказался насельник архиерейского дома старец игумен Вадим (Жёлудь). За несколько лет до описываемых здесь событий он был вызван в Верный епископом Туркестанским Димитрием (Абашидзе) из Выдубицкого монастыря. С ним был арестован келейник епископа Пимена отставной унтер-офицер Диомид Пискур. Дело ревтрибунала сохранилось, поэтому есть возможность открыть его. 3 апреля 1918 года конно-разведочная команда Первого социалистического полка, получившая полномочия на реквизицию «сёдел, лошадей и прочего» прибыла в архиерейский дом, чтобы забрать единственную лошадь архиерейского подворья. Лошадь использовалась одновременно и по хозяйственным нуждам, и как выездная для архиерея. За попытку сопротивления келейник епископа Пимена 28-летний отставной унтер-офицер Диомид Пискур, а также 63-летний эконом архиерейского дома были арестованы. Началось следствие. Из показаний конно-разведочной команды следовало, что Диомид Пискур и игумен Вадим «оскорбили советскую власть, которой они не хотели подчиниться, нанесли оскорбления всей разведочной команде, называя её в числе двадцати пяти человек грабителями. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 11 голосов: 4.6 из 5) VIII. Русские на горах Альпийских (быль) (Рассказ старого солдата. Быль) Сцена I Вид представляет время глубокой осени. Сумрачный вечер. Кругом высочайшие горы, покрытые в самом верху снегом. Местами видны водопады с высочайших гор. Слышен гром и местами блестит молния. Чуть слышен гул пушечных выстрелов. В средине горы покрыты тучами, а в иных местах туманом. В самой дали, на сев.-востоке, немного пониже верхушки высочайшей горы, чуть виден мелькающий огонек, и возле огня, в шляпе и в плаще, развеваемом ветром, отец русских воинов Александр Васильевич Суворов; из-за скал мимо его мелькают тянущиеся русские войска. Минуты три не слышно человеческого голоса. Потом начинает чуть-чуть слышаться вдали, в горах русская старинная заливная песня, без слов с рожком и бейным кларнетом, на голос стародавней песни: «на горах то горах, было высоких; во лесах лесах-то было, лесах темных, пролегала путь дороженька», — Минут чрез десять голос песни мало-помалу утихает. Во все это время эхо гор с перекатами тихо вторит грому пушечных выстрелов и песен. Сцена II Ночь. Углубление в горе в роде пещеры. Здесь огонь, костер дров; под навесом горы, на штыке, воткнутом в землю — свиток восковой тонкой свечки зажженной, пред навесом пещеры стоят в козле четыре ружья, из коих два небольшие. В углублении, пред огнем сидит старик гренадер и починивает сапоги; шибко, скоро работает. Вокруг него много починенных сапог; сзади несколько французских сум патронных. Юноша унтер-офицер второй, с обвязанною шеей, чистит гренадерский колпак. Правее гренадера лежит с обвязанною головою юноша унтер-офицер первый, а левее гренадер раненый. На сцене темнота. От огня чуть видны вдали верхушки гор, покрытые снегом, и лес, Слышен тихий гул говора. Юноша 2-й. (Держа пред собою гренадерский колпак, смотрит на него.) Вот, Михайло Михайлович, и твой колпак вычистил; кажется, чисто? Старый гренадер Огонь-Огнев (работает) . Хорошо. Спасибо, сударь! (взглянул) Э!… Да что ж вы не поцеловали герб-то? Ведь он царский! всея Руси герб! А под ним-то что? Кажись, написано: с нами Бог! Поцелуй, сударь, поцелуй! (перестает работать) Да! (крестится ) С нами Бог! Истинно, он один милосердый с нами, да отец Александр Васильевич!… Пожалуй друг! И орла и надпись. |
| Как и Маннергейм, бывший офицер Российской империи, Бялковский не смог принять новую советскую Россию и оказался в стане врага, став лейтенантом «Русского охранного корпуса». Собранный из белоэмигрантов, корпус во время войны действовал на территории Югославии против партизан Тито и отрядов православных четников. 30 ноября 1942 года корпус был включён в состав Вермахта, были введены немецкие уставы, немецкая форма и знаки различия, личный состав должен был присягать на верность фюреру, став открыто на сторону врага русского и сербского народов. Каждый служивший в нём принёс присягу: «оказывать Верховному Вождю Германской Армии, Адольфу Гитлеру, всюду, где бы это ни было, безусловное послушание и буду готов, как храбрый воин, во всякое время пожертвовать мою жизнь за эту присягу». Послушные фюреру белоэмигранты четыре года участвовали в карательных акциях, действуя как против коммунистических партизан Тито, так и против монархистов-чётников, а о грабежах сербских крестьян и подхалимстве перед германскими хозяевами, хорошо написал штаб-ротмистр конной разведки корпуса Сергей Вакар: «Конный взвод имел обыкновение во время разъездов завтракать с вином и водкой за счёт благодарного населения, причем хозяина дома или сельского старосту предупреждали, что если он только попробует за угощение взять деньги, то он увидит, что будет. Полковник Попов как щепетильно честный и порядочный человек всегда предлагал хозяину дома деньги за угощение, но, видя напоминающий кулак из-за спины полковника, хозяин всегда наотрез отказывался брать деньги… Как-то раз в конный взвод зашёл приехавший в Бор немецкий унтер-офицер из хозяйственной части штаба корпуса – Вернер. Для его встречи полковник Попов выстроил взвод и скомандовал: «Взвод – смирно, равнение – направо!» Когда же я спросил его, зачем он, будучи лейтенантом вермахта, так встречает унтер-офицера, он мне ответил: «Ну как же иначе, ведь он всё-таки немец!» . http://katyusha.org/view?id=2282 Очень точно и верно заметил в своём комментарии «Писарь», к статье «Если мы ныне помажем царя, то его вновь свергнут с престола и расстреляют» 39. |
| Бой длился до вечера, и Баранов, не переставая, работал, желая принесли пользу и разделить общий труд. Но до своего барабана он не дотрагивался. - Нет, брат, барабан, - говорил Баранов, когда случалось ему проходить мимо него, - далеко тебе до турецкого. УНТЕР-ОФИЦЕР ИЛЬЧЕНКО 12 октября В деле под Горным Дубняком много было отличившихся молодцев Гренадер. Вот, например, младший унтер-офицер шестой роты Ильченко, командуя отделением, одним из первых вскочил на вал передового редута, увлекая за собою подчиненных. Не успел еще Ильченко сойти с насыпи и прикрыться от неприятельских снарядов, как в одно мгновение обе его ноги были перешиблены. Не обращая внимания на ужасную боль, он продолжал зорко следить за действиями своих солдат. Не более как в шестидесяти саженях впереди возвышался округленный холм: это главный редут. Сквозь густой белый дым нельзя было рассмотреть, что происходило в этой местности. Немного вправо вилось длинной широкой полосой шоссе. «Если перебежать на ту сторону дороги, - думал Ильченко, - легче будет попасть в главный ров». Действительно, Ильченко сообразил верно, но ему самому нельзя было сделать ни одного шага, каждое движение причиняло страшную боль. Это не смутило молодца, он продолжал управлять своим отделением, сидя на валу. Когда люди его, лежа за передовым валом, немного пришли в себя и началась вторая общая атака, он указал сперва направление, по которому следовало двигаться, а потом начал поименно назначать солдат для перебежки: - Вперед, Ковальков! - командовал Ильченко. - За дорогой лечь и прикрыться. Ковальков, нагнувшись, бежал до указанного места. - Теперь Морозов, - кричал Ильченко, - бери вправо от Ковалькова. - Вперед Петров! - продолжал он. Надо было видеть, с каким хладнокровием он исполнял свой долг: фуражка, сдвинутая на затылок, придавала ему еще более молодцеватый вид. Никто бы не мог подумать, что он в это время страдал от ужаснейших ран. Перед тем, чтобы приказать последнему оставшемуся около него солдату перебежать через дорогу, он сперва указал более короткий путь до рва главного укрепления, в который следовало сделать следующую перебежку, и просил передать это всем товарищам. Оставшись затем один, без помощи и не имея возможности двигаться, он спустился с насыпи в передовой ров, где и лежал до конца боя. Впоследствии действительно люди его отделения, перебегая, перешли в ров главного редута и в числе первых бросились на штурм. |
| – Ваше высокопреосвященство, – сказал жандармский унтер-офицер, – следовательно, то, что нам сказал этот человек, – правда? Мы встретили его. У него был такой вид, словно он убегал от кого-то. На всякий случай мы задержали его. При нем оказалось это серебро. – И он вам сказал, – улыбаясь, прервал епископ, – что это серебро ему подарил старичок священник, в доме которого он провел ночь? Понимаю, понимаю. А вы привели его сюда? Это недоразумение. – В таком случае мы можем отпустить его? – спросил унтер-офицер. – Разумеется, – ответил епископ. Жандармы выпустили Жана Вальжана, который невольно попятился назад. – Это правда, что меня отпускают? – произнес он почти невнятно, словно говоря во сне. – Ну да, отпускают, не слышишь, что ли? – ответил один из жандармов. – Друг мой, – сказал епископ, – не забудьте перед уходом захватить ваши подсвечники. Вот они. Он подошел к камину, взял подсвечники и протянул Жану Вальжану. Обе женщины смотрели на это без единого слова, движения или взгляда, которые могли бы помешать епископу. Жан Вальжан дрожал всем телом. Машинально, с растерянным видом, он взял в руки оба подсвечника. – А теперь, – сказал епископ, – идите с миром. Между прочим, мой друг, когда вы придете ко мне в следующий раз, вам не к чему идти через сад. Вы всегда можете входить и выходить через парадную дверь. Она запирается только на щеколду, и днем и ночью. Затем он обернулся к жандармам: – Господа, вы можете идти. Жандармы вышли. Казалось, Жан Вальжан вот-вот потеряет сознание. Епископ подошел к нему и сказал тихим голосом: – Не забывайте, никогда не забывайте, что вы обещали мне употребить это серебро на то, чтобы сделаться честным человеком. Жан Вальжан, совершенно не помнивший, чтобы он что-нибудь обещал, стоял в полном смятении. Епископ произнес эти слова, как-то особенно подчеркнув их. Он торжественно продолжал: – Жан Вальжан, брат мой, вы более не принадлежите злу, вы принадлежите добру. Я покупаю у вас вашу душу. Я отнимаю ее у черных мыслей и духа тьмы и передаю ее богу. |
| Скульптурная композиция «Солдаты Первой мировой войны» в г. Сморгонь. (Источник: Панов С.В., Морозова С.В., Сосно В.А. История Беларуси, конец XVIII – начало ХХ в.: учеб. пособие для 8-го кл. … Минск: Изд. центр БГУ, 2018. С. 125). Говоря о боевых действиях, авторы упомянули оборону Сморгони, отметив, что она продолжалась 810 дней, и напомнив про газовые атаки Также указано, что «наступательные операции российской армии в марте 1916 г. в районе озера Нарочь и в июне июле в районе города Барановичи оказались неудачными. При попытке прорвать фронт российская армия потеряла около 80 тыс. солдат в каждой из этих операций» В издании 2018 г. помимо вышеперечисленных действий появляется рассказ об обороне крепости Осовец. С кратким описанием переговоров с немецким парламентёром, упоминанием газовой атаки на крепость и контратаки русских Ныне крепостные бастионы находятся на территории Польши, но в период Первой мировой войны это была западная часть Гродненской губернии, а комендант крепости Николай Александрович Бржозовский являлся выпускником Полоцкого кадетского корпуса. Эти факты отмечены в учебнике Комендант крепости Осовец генерал-лейтенант Н.А. Бржозовский. Фотография. Начало XX в. (Источник: Панов С.В., Морозова С.В., Сосно В.А. История Беларуси, конец XVIII – начало ХХ в.: учеб. пособие для 8-го кл. … Минск: Изд. центр БГУ, 2018. С. 127) Из уроженцев белорусских территорий, прославившихся на фронтах Первой мировой войны в учебнике 2011 г., упомянуты уроженец Могилевской губернии лётчик штабс-капитан Сергей Аркадьевич Бойно-Родзевич и уроженец Волковысского уезда полный георгиевский кавалер старший унтер-офицер Михаил Иванович Зданович Интересно, что в издании 2018 г. об этих персонажах уже не упоминается. Вместо них появляются уроженец Гродненской губернии генерал Платон Алексеевич Лечицкий и уроженец Рогачёвского уезда полный георгиевский кавалер прапорщик Пётр Иванович Козятников Белорусские интернет-ресурсы о польско-советской войне 1919 – 1920 гг. Полный георгиевский кавалер старший унтер-офицер М.И. Зданович (на фото в чине рядового). |
|
|
