| «Ангел в видении указал Антонию Великому на рукоделие как на средство против рассеяния утомившегося на молитве ума, — писал епископ Варнава (Беляев). — Святые Отцы для сего избирали занятия, которые можно делать машинально, механически, например, плетение корзинок, веревок, циновок (ср. вязание чулок дивеевскими блаженными)». Вот рассказ о том, как инок Ферапонт искал для себя такое рукоделие, составленный буквально по крупицам из разрозненных воспоминаний оптинцев. Игумен Тихон: «Одна бабушка вязала носки, а о. Ферапонт спросил ее: — Трудно вязать? — Совсем не трудно. Хочешь научу? — Хочу». Резчик из Донецка Сергей Каплан: «Инок Ферапонт подарил мне связанные им носки. После его смерти я благоговейно берегу их и позволяю себе надевать их лишь на праздники в храм». Художник Сергей Лосев: «В Оптиной пустыни я стал заниматься резьбой по дереву и часто уходил работать в келью о. Ферапонта. Хорошо там было — тихо. Привычки разговаривать у нас не было. Да и зачем слова? Встретимся иногда глазами, а о. Ферапонт улыбнется своей кроткой улыбкой, и так хорошо на душе. Мне нравился о. Ферапонт и нравилась его келья. В нем чувствовалось удивительное внутреннее изящество. Работать о. Ферапонт любил так — бросит на пол овчинный тулуп и, сидя на нем, плетет четки, а волосы перетянуты по лбу ремешком, как в старину. Однажды смотрю, он вяжет носки. Он искал себе подходящее рукоделие для занятий Иисусовой молитвой. А у дивеевских блаженных „вязать“ — означало „молиться“. Но с рукоделием вот какая опасность — завалят заказами. Всем нужны четки, теплые носки, и тут легко потерять молитву, так как все просят, а просящему, заповедано — дай, В общем, он бросил вязать, но мне и моему другу Сергею Каплану носки подарил. Потом вижу, о. Ферапонт начал резать по дереву. Иногда что-то спрашивал по работе у меня или у других резчиков, но больше присматривался. Вскоре он резал уже отлично. А дальше я о нем ничего не знаю, потому что после его пострига перестал заходить к нему в келью, Не потому, что между нами исчезло дружеское тепло, нет. Но я чувствовал сердцем — он пошел на подвиг. А тут нельзя даже взглядом мешать». |
| Рукоделие «Ангел в видении указал Антонию Великому на рукоделие как на средство против рассеяния утомившегося на молитве ума, — писал епископ Варнава (Беляев). — Святые Отцы для сего избирали занятия, которые можно делать машинально, механически, например, плетение корзинок, веревок, циновок (ср. вязание чулок дивеевскими блаженными)». Вот рассказ о том, как инок Ферапонт искал для себя такое рукоделие, составленный буквально по крупицам из разрозненных воспоминаний оптинцев. Игумен Тихон: «Одна бабушка вязала носки, а о. Ферапонт спросил ее: — Трудно вязать? — Совсем не трудно. Хочешь научу? — Хочу». Резчик из Донецка Сергей Каплан: «Инок Ферапонт подарил мне связанные им носки. После его смерти я благоговейно берегу их и позволяю себе надевать их лишь на праздники в храм». Художник Сергей Лосев: «В Оптиной пустыни я стал заниматься резьбой по дереву и часто уходил работать в келью о. Ферапонта. Хорошо там было — тихо. Привычки разговаривать у нас не было. Да и зачем слова? Встретимся иногда глазами, а о. Ферапонт улыбнется своей кроткой улыбкой, и так хорошо на душе. Мне нравился о. Ферапонт и нравилась его келья. В нем чувствовалось удивительное внутреннее изящество. Работать о. Ферапонт любил так — бросит на пол овчинный тулуп и, сидя на нем, плетет четки, а волосы перетянуты по лбу ремешком, как в старину. Однажды смотрю, он вяжет носки. Он искал себе подходящее рукоделие для занятий Иисусовой молитвой. А у дивеевских блаженных „вязать“ — означало „молиться“. Но с рукоделием вот какая опасность — завалят заказами. Всем нужны четки, теплые носки, и тут легко потерять молитву, так как все просят, а просящему, заповедано — дай, В общем, он бросил вязать, но мне и моему другу Сергею Каплану носки подарил. Потом вижу, о. Ферапонт начал резать по дереву. Иногда что-то спрашивал по работе у меня или у других резчиков, но больше присматривался. Вскоре он резал уже отлично. А дальше я о нем ничего не знаю, потому что после его пострига перестал заходить к нему в келью, Не потому, что между нами исчезло дружеское тепло, нет. Но я чувствовал сердцем — он пошел на подвиг. А тут нельзя даже взглядом мешать». |
| Есть свидетельства, что после пострига о. Ферапонт ночью вставал на пятисотницу. У некоторых осталось впечатление, что о. Ферапонт, выдерживая принцип монашеского одиночества, почти не общался с братией. Но ведь общение бывает разное… И вот какие воспоминания остались о нем. «Отец Ферапонт был мягкий человек, молчаливый, пишет иеромонах Ф. — Трудно сказать, большой он был молитвенник или нет, но молиться любил… Он был глубокий, умный человек, вообще, что называется, — с задатками, со способностями интеллектуальными и душевными. Одаренный человек». Братия замечали все это, так как о. Ферапонт пользовался их келейными книгами, не чуждаясь и краткой духовной беседы. Без довольно близкого общения не могло бы быть и следующей характеристики: «В нем чувствовалась напряженная жизнь духа». Отец Ферапонт не читал ничего лишнего. А выписывал и запоминал только то, что относится к главному деланию монаха. Некоторые выписки он вешал на стену келлии, чтобы были на глазах. Вот, например, такая: «Соединенная с постом молитва (трезвенная) опаляет бесов. Господь в Евангелии сказал, что бесы изгоняются постом и молитвой: это гроза для них». Приучая себя к молчанию, о. Ферапонт, трудясь на послушаниях, старался не произносить ни одного лишнего слова. От попыток вызвать его на беседу он неизменно уклонялся. Где бы он ни был, что бы ни делал, он творил Иисусову молитву. Однако не бездумно, не механически. Он хотел знать об этом делании как можно больше. В конце концов у него выписками об Иисусовой молитве заполнилась целая тетрадь. Если руки его не были заняты работой, то в них не прекращалось движение четок. Ночью же он творил молитву с поклонами, — сосед по келлии удивлялся, как долго длилось это коленопреклонение… Исповедовался он практически каждый день, иной раз и дважды. — Душа его жаждала очищения покаянием. Близился к концу Великий пост 1993 года. Отец Ферапонт ожидал пострига и начал вырезать для себя по стригальный крест. Отец М. вспоминает: «Он пришел ко мне со словами: «Странно… Всему монастырю постригальные кресты резал, а себе почему-то не получается. |
| Все не по правилам! Но у инока Ферапонта умирала в больнице его мать. За ним стояла его далекая от Бога родня с некрещеными сестрами и тот глухой таежный поселок, где, сгорая от водки, рано ложились в землю его сверстники. Когда позже на могилки оптинских братьев приехал молодой сибирский священник о. Олег (Матвеев), он рассказал, что в иных местах Сибири до ближайшего храма надо лететь самолетом, а вокруг секты такого черного толка, что, уезжая из дома, он увозит жену с детьми к родственникам из-за угроз убить их. «Дайте нам, какие можно, материалы о наших сибиряках-новомучениках, — сказал священник. — Они наши первопроходцы и молитвенники, а за ними стоит Сибирь». Тайну своей необычайно напряженной молитвенной жизни перед смертью инок Ферапонт унес с собой. Но иноку Макарию (Павлову) запомнилось, как инок Ферапонт однажды сказал при всех: «Да, наши грехи можно только кровью смыть». Слова эти показались тогда непонятными, и все переглянулись — странно! Странности в жизни инока Ферапонта случались. Монастырский зубной врач иеромонах Киприан рассказывал, как года за полтора до убийства к нему обратился с острой зубной болью инок Ферапонт. Запломбировав ему зуб, он заметил, что хорошо бы со временем поставить на зуб коронку, иначе в старости нечем будет жевать. «Мне это не понадобится», — ответил инок. А художник Сергей Лосев вспоминает, как в конце января 1993 года инок Ферапонт отдал ему свои теплые зимние вещи: меховую шапку, шерстяные носки и варежки, сказав при этом: «Мне это больше уже не понадобится». Перед самой Пасхой 1993 года инок Ферапонт стал раздавать свои личные рабочие инструменты. Поступок по тем временам необычный — в обители был такой дефицит инструментов, что их привозили с собой из дома или доставали через друзей. Словом, если последнюю рубашку в монастыре отдали бы с легкостью, то с инструментами дело обстояло иначе, так как послушание без них не выполнишь. Рассказывает столяр-краснодеревщик Николай Яхонтов, работавший тогда по послушанию в скиту: «Как раз перед самой Пасхой позвал меня к себе о. Ферапонт и предложил взять у него любые инструменты на выбор. Облюбовал я себе тогда отличный фуганок. Несу его в скит в мастерскую и думаю — наверное, о. Ферапонта переводят на другое послушание. Он ведь по послушанию был столяр, а тут без инструмента делать нечего. А после убийства взглянул на фуганок и похолодел — выходит, он знал о своей смерти, если раздавал инструменты заранее?» |
| Все не по правилам! Но у инока Ферапонта умирала в больнице его мать. За ним стояла его далекая от Бога родня с некрещеными сестрами и тот глухой таежный поселок, где, сгорая от водки, рано ложились в землю его сверстники. Когда позже на могилки оптинских братьев приехал молодой сибирский священник о. Олег (Матвеев), он рассказал, что в иных местах Сибири до ближайшего храма надо лететь самолетом, а вокруг секты такого черного толка, что, уезжая из дома, он увозит жену с детьми к родственникам из-за угроз убить их. «Дайте нам, какие можно, материалы о наших сибиряках-новомучениках, — сказал священник. — Они наши первопроходцы и молитвенники, а за ними стоит Сибирь». Тайну своей необычайно напряженной молитвенной жизни перед смертью инок Ферапонт унес с собой. Но иноку Макарию (Павлову) запомнилось, как инок Ферапонт однажды сказал при всех: «Да, наши грехи можно только кровью смыть». Слова эти показались тогда непонятными, и все переглянулись — странно! Странности в жизни инока Ферапонта случались. Монастырский зубной врач иеромонах Киприан рассказывал, как года за полтора до убийства к нему обратился с острой зубной болью инок Ферапонт. Запломбировав ему зуб, он заметил, что хорошо бы со временем поставить на зуб коронку, иначе в старости нечем будет жевать. «Мне это не понадобится», — ответил инок. А художник Сергей Лосев вспоминает, как в конце января 1993 года инок Ферапонт отдал ему свои теплые зимние вещи: меховую шапку, шерстяные носки и варежки, сказав при этом: «Мне это больше уже не понадобится». Перед самой Пасхой 1993 года инок Ферапонт стал раздавать свои личные рабочие инструменты. Поступок по тем временам необычный — в обители был такой дефицит инструментов, что их привозили с собой из дома или доставали через друзей. Словом, если последнюю рубашку в монастыре отдали бы с легкостью, то с инструментами дело обстояло иначе, так как послушание без них не выполнишь. Рассказывает столяр-краснодеревщик Николай Яхонтов, работавший тогда по послушанию в скиту: «Как раз перед самой Пасхой позвал меня к себе о. Ферапонт и предложил взять у него любые инструменты на выбор. Облюбовал я себе тогда отличный фуганок. Несу его в скит в мастерскую и думаю — наверное, о. Ферапонта переводят на другое послушание. Он ведь по послушанию был столяр, а тут без инструмента делать нечего. А после убийства взглянул на фуганок и похолодел — выходит, он знал о своей смерти, если раздавал инструменты заранее?» |
| Здравствуй, душа моя. Что скажешь? Ферапонт. Председатель прислал книжку и бумагу какую-то. Вот… (Подает книгу и пакет.) Андрей. Спасибо. Хорошо. Отчего же ты пришел так не рано? Ведь девятый час уже. Ферапонт. Чего? Андрей (громче). Я говорю, поздно пришел, уже девятый час. Ферапонт. Так точно. Я пришел к вам, еще светло было, да не пускали всё. Барин, говорят, занят. Ну что ж. Занят так занят, спешить мне некуда. (Думая, что Андрей спрашивает его о чем-то.) Чего? Андрей. Ничего. (Рассматривая книгу.) Завтра пятница, у нас нет присутствия, но я все равно приду… Займусь. Дома скучно… Пауза. Милый дед, как странно меняется, как обманывает жизнь! Сегодня от скуки, от нечего делать, я взял в руки вот эту книгу – старые университетские лекции, и мне стало смешно… Боже мой, я секретарь земской управы, той управы, где председательствует Протопопов, я секретарь, и самое большее, на что я могу надеяться, – это быть членом земской управы! Мне быть членом здешней земской управы, мне, которому снится каждую ночь, что я профессор Московского университета, знаменитый ученый, которым гордится русская земля! Ферапонт. Не могу знать… Слышу-то плохо… Андрей. Если бы ты слышал как следует, то я, быть может, и не говорил бы с тобой. Мне нужно говорить с кем-нибудь, а жена меня не понимает, сестер я боюсь почему-то, боюсь, что они засмеют меня, застыдят… Я не пью, трактиров не люблю, но с каким удовольствием я посидел бы теперь в Москве у Тестова или в Большом Московском, голубчик мой. Ферапонт. А в Москве, в управе давеча рассказывал подрядчик, какие-то купцы ели блины; один, который съел сорок блинов, будто помер. Не то сорок, не то пятьдесят. Не упомню. Андрей. Сидишь в Москве, в громадной зале ресторана, никого не знаешь, и тебя никто не знает, и в то же время не чувствуешь себя чужим. А здесь ты всех знаешь и тебя все знают, но чужой, чужой… Чужой и одинокий. Ферапонт. Чего? Пауза. И тот же подрядчик сказывал – может, и врет, – будто поперек всей Москвы канат протянут. Андрей. Для чего? |
| У некоторых осталось впечатление, что о. Ферапонт, выдерживая принцип монашеского одиночества, почти не общался с братией. Но ведь общение бывает разное… И вот какие воспоминания оставались о нем: «О. Ферапонт был мягкий человек, молчаливый, – пишет о. Ф-т. – Трудно сказать, большой он был молитвенник или нет, но молиться любил… О. Ферапонт был глубокий, умный человек, вообще, что называется – с задатками, со способностями интеллектуальными и душевными. Одаренный человек». Братия замечали все это, так как о. Ферапонт пользовался их келейными книгами, не чуждаясь и краткой духовной беседы. Без довольно близкого общения не могло бы быть и следующей характеристики о. Ферапонта: «В нем чувствовался огромный внутренний драматизм и напряженная жизнь духа, какая свойственна крупным и сложным личностям… Что стояло за этим, не знаю, но это был человек Достоевского» (это мнение художника-резчика). О. Ферапонт не читает ничего лишнего. А выписывает и запоминает он только то, что относится к главному деланию монаха. Некоторые выписки он вешал на стену келлии, чтобы были на его глазах. Некоторые такие выписки могут показаться простыми, но это только на первый взгляд. Вот, например, такая: «Соединенная с постом молитва (трезвенная) опаляет бесов». Господь в Евангелии сказал, что бесы изгоняются постом и молитвой: это гроза для них. А вот запись, где несколько развернуто слово Господа к преподобному Антонию Великому – «знай себя и довлеет ти…»: «Довольно нам о себе заботиться только, о своем спасении. К братнему же недостатку, видя и слыша, относись как глухой и немой – не видя, не слыша и не говоря, не показывая себя умудренным, но к себе будь внимателен, рассудителен и прозорлив». Из преподобного Паисия (Величковского) выписаны мысли, напоминающие краткие и образные присловья старца Амвросия: «Если хочешь побороть страсти, то отсеки сласти. Если удержишь чрево, войдешь в рай. Когда кто познает душевную силу изнеможения, то вскоре получит покой от страстей. Покой и сластолюбие – бесовские удицы, которыми бесы ловят души иноков на погибель». |
| Пережил ли сам инок Трофим «лютость болезней» — это неведомо. А что иеромонах Василий и инок Ферапонт пережили ее, очевидно для всех. Отец Василий, занимаясь Иисусовой молитвой, пережил «лютость болезней» еще в иночестве. Здоровье у него было отменное, а тут начало сдавать все. Он появлялся в храме с запекшимися, как в лихорадке, губами и запавшими больными глазами. А потом исчез из виду, болея в полузатворе кельи. Владыка Евлогий, архиепископ Владимирский и Суздальский, а в ту пору наместник Оптиной пустыни, благословил иеродиакону Рафаилу носить болящему о. Василию козье молоко и мед. Но на стук в келью никто не отвечал. «Стучись понастойчивее, — посоветовали о. Рафаилу, — он всегда в келье». И о. Василий открыл дверь, приняв с благодарностью молоко и мед. Но все же попытки навестить болящего были чаще всего безуспешны. Отец Василий будто отсутствовал, а сосед через стенку слышал постоянные звуки земных поклонов. Через какую духовную битву прошел тогда о. Василий — это неведомо. Но он вышел из затвора просветленный, бодрый и крепкий. Глаза были ясные, но уже иные. Это был уже другой человек. Инока Ферапонта «лютость болезней» постигла на его послушании за свечным ящиком. Он уже врос в Иисусову молитву и не мог без нее. А к свечному ящику — очередь, и десять человек задают разом двадцать вопросов. Иконописец Маргарита вспоминает: «Когда о. Ферапонт стоял за свечным ящиком, я боялась к нему подойти. Он стоял, перебирая четки, и так глубоко уходил в молитву, что его надо было не раз окликать. „Отец Ферапонт, — говорю, — дайте мне две просфоры“. Он, не слыша, подает одну. Я снова: „Отец Ферапонт, мне две надо. У меня дочка есть“. Он обрадовался: „Дочка?“ И так счастливо повторил нараспев: „До-о-очка?“ Он любил детей и рад был всем услужить. Но ведь чувствовалось, как ему физически больно оторваться от молитвы». «Хочется молиться, а нельзя», — говорил он тогда горестно. А потом заболел и болел где-то семь месяцев, наконец-то, свободно занимаясь Иисусовой молитвой в этом дарованном Господом затворе. «Ох, как трудно спасаться! Как же трудно спастись!» — говорил он навестившим его братьям. После болезни он уже до самой кончины светился особой фарфоровой белизной и некоей тайной радостью. «Вы заметили, как изменился после пострига о. Ферапонт? — сказала монахиня Елизавета. — Какая в нем ясность и духовный покой». Рукоделие |
| В декабре 1942 года в кабинет директора Саратовского авиационного завода вошел человек в деревенском зипуне и сказал: «Я хочу купить истребитель». Это был крестьянин Ферапонт Петрович Головатый из хутора Степной Саратовской области. Как вспоминал потом директор завода И.С. Левин, он даже растерялся от такого неожиданного предложения. Ему еще никогда не приходилось продавать самолет частному лицу. Он должен был позвонить в Москву, чтобы получить разрешение на такую продажу. В Саратовском краеведческом музее мне показали документы тех лет. В первых же газетных публикациях, напечатанных рядом с фронтовыми сводками, Ферапонта Головатого стали называть Кузьмой Мининым Великой Отечественной. Приводили слова знаменитого нижегородского земского старосты: «Люди посадские, люди торговые, люди ратные! Не пожалеем ничего, продадим, если надо, дворы наши, достояние свое…» О своем далеком предке Кузьме Минине мы знаем больше, чем о Ферапонте Головатом. Сам Ферапонт Петрович мемуаров не оставил. К тому же он был малограмотным. Из архивных документов, писем, воспоминаний постепенно проступала судьба. Мне удалось поговорить с племянницей Ферапонта Петровича – Верой Андриановной Ковтуновой, которая оказалась на редкость памятливым человеком. Ферапонт Головатый работал пчеловодом в колхозе «Стахановец» Ново-Покровского района Саратовской области. Была у него и своя пасека – 22 улья. Когда я читала страницы его биографии, мне представилось нечто потаенное в его судьбе. Выходило так, что дом, построенный в хуторе на отшибе, сад, пасека стали для него убежищем, где он находил спокойствие после пережитых тревог, которых ему в жизни выпало с лихвой. Он повидал и муштру, и войну. Еще в 1910 году Ферапонт Головатый попал на службу в полк, который охранял царскую семью. За высокий рост, за красоту, недюжинную силу его направили в лейб-гвардию. Он был среди тех, кто нес караул в Царском Селе и у Зимнего дворца. В 1914-м Ферапонт попадает на фронт. Сохранились свидетельства о том, каким он был солдатом. В Восточной Пруссии Головатого наградили тремя Георгиевскими крестами. Так была отмечена его храбрость, проявленная и в бою, и при спасении раненых, и при выходе из окружения. В Гражданскую войну он вступил в Конную армию Буденного. Воевал командиром эскадрона. |
| Итого 26 человек, денег дано им 3 рубля 4 алтыны. Статья по гривне: Меньшичку Горяиновскому, Лобану Волоцкому, Ефтюшке Рукинцу, Шестунке Углечянину, Елеске Уломцу, Завьялку Коновалову, Нехорошке Ферапонтовскому, Ондрюшке Сватку, Фетьке Курдюку, Ивашку Копыту, Гришке Сове, Гришке Сметане, Оверке Колкацкому, Занке Боровитину, Семеике Потапьеву ученику, Трошке Ферапонтовскому, Паршютке Королю, Ваське Рукинцу, Омельке Романовскому, Оське Полстовалову, Смольке Рукинцу, Гряске Кукобоискому, Проньке Заозерцу. Итоге 24 человеки, денег дано им 2 рубля 13 алтын 2 деньги. Статья по 3 алтыны: Офоньке Ширяеву, Ивашку Житкому, Сенке Барме, Сенке Ферапонтовскому, Ивашку Ферапонтовскому, Томилку Коровникову, Ондрюшке Бабуре, Кирилку Юшкову, Митьке Волоцкому, Кузьке Карачевскому, Кузьке Кондратьеву, Фетьке Посникову, Фильке Озацкому, Сергеику Змеевскому, Оксенку Уломцу токарю. " Итоге 15 человек, денег дано им 45 алтын. Статья по 2 алтына по 3 деньги; Митьке Стретенскому, Евтехеику Ухтомцу, Пятуньке Горяиновскому, Федотку Уломцу. Итого 4 человека, денег дано им 10 алтын. Статья по 2 алтына: Ивашку Сиземцу, Михаилу Мытарю, Микулке Ферапонтовскому, Неустрою Слепому. Итоге 4 человеки, денег дано им 8 алтын. Малому Синице 10 денег. И всего слуг нежаловалных и дворовых людеи 241 человек, денег дано им 39 рублев 15 алтын 4 деньги. Да на заднеи двор болем 24-м человеком 24 алтыны, да на Гору болем трем человеком 3 алтыны. Даваны деньги слугам нежаловалным и дворовым людем за шюбы и за сермяги к обменам: Ермушке Курольгинцу за сермягу 6 алтын, Василью Розмолоде за сермягу 6 алтын, Третьяку Хретоне за сермягу 6 алтын, Юрману Черному за сермягу 5 алтын, ему ж за шюбу 6 алтын, Фетьке Гвоздеву за сермягу 5 алтын, Калинке Вашкинцу за сермягу 6 алтын, Июде Кеме за сермягу 6 алтын, Якуньке Сусане за сермягу 2 гривны без обмены, Фомке Петровскому за сермягу 2 гривны, Ивану Куролгинцу за сермягу 6 алтын, Семеике Огородному за сермягу 2 гривны, Ивашку Ивачевскому за сермягу 5 алтын, Роману Колкацкому за сермягу 6 алтын, Третьяку Бородавскому за сермягу 5 алтын, Ромашку Вогнемцу за сермягу 6 алтын, Ивашку Попку за сермягу 6 алтын, Ивашку Щюке за сермягу 6 алтын, Кузьке Озацкому за сермягу 5 алтын, Ивашку Зую за сермягу 6 алтын, Трошке Лобановскому за сермягу 5 алтын, Ивашку Казанцу за шюбу 6 алтын, Зотику Золотицкому за сермягу 6 алтын, Трошке Романовскому за шюбу 7 алтын, Треньке Ворону за рожественские рубахи 8 алтын, Ивашку Сиземцу за успенские рубахи 8 алтын, Проньке Сопле за рожественские рубахи 2 гривны. |
|
|
