| … Советский человек — что тут скажешь… Все знает, все понимает, наедине с тобой скажет одно, а вот на трибуне — другое дело, надо говорить, «что партия велела». А партия после свержения Хрущева велела молчать о всех сталинских преступлениях. О «сталинских репрессиях» или даже «репрессиях времен культа личности» уже нельзя было и заикнуться. Помню, в институте хоронили старого члена партии Громова, отсидевшего длительный срок; в некрологе описывалась его жизнь и были такие слова: «в 1937–1947 гг. работал в угольной промышленности» (это было правдой: добывал уголь в лагере на Воркуте). Упоминать в печати о том, что человек стал жертвой репрессий и потом был реабилитирован, можно было только по специальному разрешению ЦК. А когда хоронили другого бывшего лагерника, Далина, его старые друзья (тоже отсидевшие срок), выступая над гробом, говорили как-то иносказательно о том, что «в его жизни были трудности, о которых все знают». Я спросил одного из них, почему он не сказал прямо об этом периоде в жизни Далина, и он испуганно ответил: «Да что вы, об этом же нельзя говорить». … Впоследствии мне доводилось в Америке возражать тем из моих коллег, которые утверждали, что в истории не было более жестокой системы, чем советская. Я говорил, что, вероятно, история знает и более свирепые и кровожадные деспотии, но не знает более лживой и лицемерной. Об Америке и России И вот в ноябре я лечу в Аргентину. Я еще не верю, и только когда самолет взлетает в воздух, облегченно вздыхаю: наконец-то! После тридцати лет! Историческая справедливость, как у нас принято говорить, восторжествовала. Сколько раз я видел во сне, что я в Париже, в Лондоне, — и, просыпаясь, осознавал реальность: нет, никогда мне там не бывать. И вот — свершилось! Я выступаю на конференции в Буэнос-Айресе, еду в Мардель-Плата и плаваю в Атлантическом океане. В сентябре того же года — Америка. Сначала Нью-Йорк; первое впечатление — подавленность: слишком много всего — людей, автомобилей, небоскребов, фантастический динамизм. Потом Нью-Йорк станет одним из трех моих любимых заграничных городов, наряду с Парижем и Лондоном. |
| – Вы же знаете, что никакого клуба нет. – Нет, простите, такой клуб уже есть, и доктор Сааведра согласился быть его президентом. Это наш первый клубный обед. И нам подадут прекрасную лососину из Игуазу. Если не желаете стать членом клуба, ступайте есть гуляш в своем итальянском притоне. – Вы что, меня шантажируете? – Для благих целей. – В моральном отношении вы ничуть не лучше этих похитителей. – Может, и не лучше, а все же я бы не хотел, чтобы они убили Чарли Фортнума. – Чарли Фортнум позорит свою родину. – Не будет подписи – не будет и лососины. – Вы не оставляете мне выбора, – сказал доктор Хэмфрис, развертывая салфетку. Доктор Сааведра, внимательно прочитав письмо, положил его рядом с тарелкой. – Нельзя мне взять его домой и отредактировать? Здесь не хватает – не обижайтесь на критику, она продиктована чувством профессионального долга, – не хватает ощущения крайней насущности этого шага. Письмо оставляет читателя холодным, словно отчет какой-нибудь фирмы. Если вы поручите дело мне, я напишу письмо более яркое, полное драматизма. Такое, что его придется напечатать уже в силу его литературных достоинств. – Я хотел бы сегодня же вечером передать письмо по телеграфу в лондонскую «Таймс» и поместить в завтрашние газеты Буэнос-Айреса. – Такое письмо нельзя составлять наспех, доктор Пларр, к тому же я пишу медленно. Дайте мне время до завтра, обещаю, что это себя оправдает. – Бедняге, может быть, осталось всего три дня жизни. Я бы предпочел протелеграфировать свой черновик сегодня, а не ждать до завтра. Там, в Англии, завтра уже наступило. – Тогда вам придется обойтись без моей подписи. Очень сожалею, но для меня было бы ошибкой поставить свою подпись под письмом в его нынешнем виде. Никто в Буэнос-Айресе не поверит, что я к нему причастен. Оно содержит – простите меня – такие избитые фразы. Вы только послушайте… – Поэтому я и хотел, чтобы вы его переписали. И уверен, что вы это можете сделать сейчас. Тут же, за столом. – Неужели вы думаете, что писать так легко? А вы бы проделали сложную операцию с места в карьер, здесь, на столе? Если нужно, я просижу всю ночь. Литературные достоинства письма, которое я напишу, даже в переводе с лихвой искупят любую задержку. Кстати, кто его переведет – вы или доктор Хэмфрис? Я хотел бы просмотреть перевод, прежде чем вы отошлете его за границу. Я, конечно, доверяю вашей точности, но это вопрос стиля. Наше письмо должно дойти до сердца читателя, донести до него образ этого несчастного… |
| После ленча секретарь сообщил послу, что некий доктор Пларр просит его принять. – А кто он, этот Пларр? – Приехал с севера. По-моему, хочет вас видеть по делу Фортнума. – Что ж, ведите его, ведите, – сказал сэр Генри Белфрейдж, – пускайте всех подряд. Он был раздосадован, что его лишили отдыха после ленча: это было единственное время, когда он чувствовал себя частным лицом. На столике возле кровати его ждал новый роман Агаты Кристи, только что присланный книжной лавкой из Лондона. – Мы уже где-то встречались, – сказал он доктору Пларру и недоверчиво на него посмотрел: в Буэнос-Айресе почему-то все, кроме военных, именовали себя докторами. Худое лицо типичного юриста, подумал он; ему всегда было не по себе с этими адвокатами, его шокировали их циничные шуточки – приговоренный к казни убийца их трогал не больше, чем хирурга неизлечимо больной раком. – Да, у вас, в посольстве, – напомнил ему доктор Пларр. – На приеме. Я еще вызволил вашу жену, спас ее от поэта. – Ну конечно, теперь вспоминаю, как же! Вы ведь живете где-то там, на севере. Мы еще тогда говорили о Фортнуме, верно? – Верно. Я врач его жены. Она, видите ли, ждет ребенка. – Ах, так вы такой доктор! – Слава богу! Тут ведь не поймешь, правда? И к тому же вы действительно англичанин. Не то что все эти О " Брайены и Хиггинсы. Ну и ну, до чего же, наверно, тяжело этой бедной миссис Фортнум. Скажите ей, что мы делаем все, что в наших силах… – Да, – сказал доктор Пларр, – она это понимает, но мне все же хотелось бы знать, что тут предпринимают на самом деле. Я утром прилетел в Буэнос-Айрес специально, чтобы вас повидать и что-нибудь выяснить, и сегодня же ночью улетаю обратно. Если бы я мог сообщить миссис Фортнум более или менее определенные сведения и ее успокоить… – Положение в высшей степени сложное, Пларр. Понимаете, если все за что-то несут ответственность, то, как правило, ее не несет никто. Генерал сейчас где-то здесь на юге ловит рыбу и, пока он на отдыхе, отказывается обсуждать этот вопрос. Министр иностранных дел заявляет, что это чисто парагвайское дело и что президент не может оказывать давление на Генерала, пока тот находится здесь как гость правительства. Полиция, конечно, делает все, что может, но ей, как видно, было предложено действовать с максимальной осторожностью. В интересах самого Фортнума. |
| – Нет. Я, можно сказать, при исполнении служебных обязанностей. Будете продолжать письмо? – Да, конечно. Я просто переждал, чтобы виски подействовало. Вы вычеркнули тот кусок насчет лошадей? Что же мне сказать еще? Понимаете, я хочу поговорить с ней просто, как если бы мы сидели вдвоем на веранде у нас в поместье, но слова никогда не давались мне легко – на бумаге. Надеюсь, вы меня понимаете. В конце концов, вы тоже вроде как женаты, отец мой. – Да, я тоже женат, – сказал отец Ривас. – Но там, куда я отправлюсь, никаких браков не бывает, так по крайней мере вы, священники, нам всегда толкуете. Это немножко обидно теперь, когда я так поздно нашел наконец подходящую девушку. Следовало бы завести на небесах посетительские дни, чтобы можно было чего-то ожидать, хотя бы время от времени. Как это делают в тюрьме. Какой же это рай, если не ждешь ничего хорошего? Видите, выпив свою норму виски, я даже ударился в богословие… На чем же я остановился? Ах да, на лошадях. Вы уверены, что мы вычеркнули лошадей этого старого ублюдка? Из другой комнаты появился доктор Пларр; он ступал бесшумно по земляному полу, и ни тот, ни другой не подняли головы. Оба были заняты письмом. Он молча постоял у двери. На вид это была парочка старых друзей. – «Пусть ребенок поступит в местную школу, – диктовал Чарли Фортнум, – а если это будет мальчик, только не посылай его в ту шикарную английскую школу в Буэнос-Айресе, где я учился. Мне там было нехорошо. Пусть он станет настоящим аргентинцем, как ты сама, а не серединкой на половинку вроде меня». Написали, отец мой? – Да. Не написать ли ей что-нибудь о том, почему письмо написано разными почерками? Она может удивиться… – Вряд ли она это заметит. Да и Пларр сумеет ей объяснить, как было дело. Бог ты мой, сочинять письмо все равно что запускать в ход «Гордость Фортнума» в дождливое утро. Рывок за рывком. Только покажется, что мотор заработал, а он тут же глохнет. Ну ладно… Пишите, отец: «Лежа здесь, я больше всего думаю о тебе, и о ребенке тоже. Дома ты всегда лежишь справа от меня, и я могу положить правую руку тебе на живот и почувствовать, как брыкается оголец, но здесь справа ничего нет. |
| – Есть какие-нибудь новости, полковник? – спросил доктор Пларр. – Новости о чем? – О Фортнуме. – Нет. Откуда? А вы ждете новостей? – Я-то думал, что полиция что-нибудь знает… Разве по радио не говорили, что вы ищете его в Росарио? – Если он действительно был в Росарио, они успели бы привезти его в Буэнос-Айрес. – А что это был за звонок из Кордовы? – Наверное, глупая попытка сбить нас с толку. О Кордове не может быть и речи. Когда они звонили, они вряд ли успели даже до Росарио добраться. Езды пятнадцать часов на самой ходкой машине. – Тогда где же он, по-вашему, находится? – Вероятно, убит и скинут в реку или же спрятан где-то поблизости. Что вы делали в Буэнос-Айресе? Вопрос был задан из вежливости, а не в порядке допроса. Переса это интересовало не больше, чем Эскобара. – Хотел поговорить с послом по поводу Фортнума. – Да? И что он вам сказал? – Я нарушил его послеобеденный сон. Он сказал, что беда в том, что никому, в сущности, до Фортнума нет дела. – Уверяю вас, – сказал полковник, – что я так не думаю. Вчера я намеревался как следует прочесать barrio popular, но губернатор счел это чересчур опасным. Если удастся, он хочет избежать стрельбы. В нашей провинции до сих пор было мирно, если не считать небольших беспорядков по поводу священников из развивающихся стран. Губернатор послал меня в Буэнос-Айрес к министру внутренних дел. Мне кажется, он хочет оттянуть развязку. Если он сумеет отсрочить решение этого дела и нам повезет, труп Фортнума обнаружат за пределами нашей провинции. Тогда нас никто не сможет обвинить, что мы действовали неосмотрительно. Шантаж не удастся. Все будут довольны. Кроме меня. Даже ваше правительство – и оно будет довольно. Надеюсь, вдове дадут пенсию? – Сомневаюсь. Он ведь был всего лишь почетным консулом. А что говорит министр? – Этот стрельбы не боится. Побольше бы нам таких людей. Советует губернатору действовать вовсю, а если понадобится, то пустить в ход и войска. Президент хочет, чтобы дело было урегулировано до того, как Генерал кончит ловить рыбу. А что еще сказал ваш посол? |
| Таинство соборования в храме Святых Царственных Страстотерпцев. Фото: Из личного архива — Как в Аргентине местные жители относятся к русским и к православию? — За короткое время моего пребывания в Аргентине я почувствовал не только внимание и уважение, но хорошее, теплое отношение со стороны местного населения. Да, нельзя сказать, что аргентинцы очень религиозно настроены. В нашем районе огромное количество католических храмов больших и маленьких, но это не мешает людям с уважением относиться и к православию. У нас были встречи с местным архиепископом Мар-дель-Платы, монсеньером Антонио-Марино, и католическими священниками. Очень часто просто прохожие и туристы города, идущие мимо храма, интересуются, задают вопросы: в чем же разница между католичеством и православием, что нас объединяет, в чем общие моменты вероисповедания. Один из самых распространенных вопросов: а почему у вас на кресте «косая перекладина»? По возможности я или мои помощники пытаемся все объяснить, дать советы или просто поговорить с местным населением. К сведению, наш храм внесен в список туристических объектов города, а также в справочник. — Как отразился на православии в Аргентине визит Патриарха Кирилла в Латинскую Америку? — Визит Святейшего Патриарха Кирилла — это эпохальное событие для всего латиноамериканского континента, безусловно. Но он не посетил Аргентину (в план его визита посещение Аргентины не входило), поэтому для аргентинских приходов его приезд особой роли не сыграл, но для общего фона, конечно же, визит Первоиераха РПЦ и встреча с Папой имели огромное, историческое значение. — Насколько охотно местные жители принимают православие? Как помогает или мешает этому местный менталитет? Есть ли препятствия большему распространению православия в Латинской Америке? — За короткую историю моего настоятельства в храме Святых Царственных Страстотерпцев могу сказать, что перехода в православие из католической среды пока не случалось. Но известны случаи перехода из католичества в православие в Буэнос-Айресе, в Храме на Бульнесе. Эти случаи не единичны. По этому вопросу хотелось бы высказать личную точку зрения из моего аргентинского опыта не об обращении католиков в православие, а о той проблеме, с которой столкнулась современная волна эмиграции. Это внутренняя проблема смешанных браков. Православные выходят замуж или женятся на инославном, допустим, на католике, и вот, если кто-то из сторон проявил слабину, перестал общаться на русском языке, естественно, это сразу сказывается на развитии детей. Из моего опыта еще ни одна из семей со смешанным браком храм регулярно не посещала. Так, от случая к случаю появляются, но крайне редко. Поэтому следует говорить не о «тотальном» обращении католиков в православие, а о сохранении православной веры внутри самих православных семей. |
| А Библия (её он знал и по–испански и в английском варианте, no King James Version, которая называется у него обычно переводом английских епископов, и на латыни — согласно тексту блаженного Иеронима)? А «Тысяча и одна ночь» (он читал её по–английски)? А Густав Майринк с его «Големом»? А Кафка? А восточная философия, и прежде всего дзен? Всё это тексты. Тексты, в которые он был погружён невероятно глубоко. А античные авторы? Гесиод, Каллимах, Аполлоний Родосский и так далее. Борхес -человек из библиотеки. Однажды он написал даже о том, что рай кажется ему похожим именно на библиотеку. Потом он был директором Национальной библиотеки в Буэнос–Айресе. Неутомимый читатель - lecteur, или reader, сравниться с которым в культуре последнего тысячелетия в этом плане не может никто, за исключением Эразма Роттердамского, величайший , но только не писатель, а читатель. Однако не библиоман, ибо ценил не книгу, но текст, который она содержит. Такими были, как говорят, Аристотель и, без всякого сомнения, Исидор Севильский, Патриарх Фотий и уже упомянутый Эразм со своими огромными по объёму и потрясающими по охвату процитированной литературы «Адагиями», написанными, разумеется, на латыни и, кажется, до сих пор полностью не переведёнными ни на один современный язык. А что думал Борхес именно как писатель о своём читателе? Быть может, он просто издевался над нами, тактичнейший и тишайший Борхес? Андрэ Моруа писал свои книги о писателях (например, о Бальзаке) для тех, кто без его помощи, быть может, никогда не открыл бы «Человеческую комедию». Другое дело — Борхес. Он не пишет ни биографических очерков, ни эссе, которые могли бы помочь понять или полюбить того или иного автора, он, интеллектуал, прочитавший тысячи книг и выучивший Данте, разумеется, в оригинале, на память, просто размышляет вслух над прочитанным. Причём не с профессорской кафедры, что, в общем, было бы естественно, а в присутствии частного лица- собеседника, в котором он видит личность, равную себе во всех отношениях. |
| Отцом современного сатанизма считается англичанин Алистер (Александр) Кроули (1875–1947) , написавший основополагающий труд сатанизма «Книга закона» и в течение долгих лет возглавлявший международную сатанинскую ложу «Ordo Templi Orientis» («Орден восточного храма») – ОТО . Кроули считал, что «Сатана – не враг человека, а Жизнь, Свет и Любовь». «Великий маг XX века», как называли его при жизни, Алистер Кроули прославился не только своими теоретическими трудами, но и отталкивающими сексуально-магическими оргиями с использованием наркотиков и галлюциногенов. Кроули называл себя апокалиптическим «Зверем 666» и изобретал чудовищные сексуально-магические обряды, чтобы добиться рождения антихриста. Когда незадолго до смерти его спросили, почему он именует себя «Зверем Апокалипсиса», он ответил, что так называла его мать, наблюдая, как ее сыночек отрывает головы голубям и сосет из них кровь. Кроули родился в богатой и строго пуританской семье. Он закончил престижный Кембриджский университет (где приобрел свой первый гомосексуальный опыт) и долго путешествовал по Востоку, изучая магические практики тантризма. Именно тогда он начал заниматься сексуальной магией. В своих трудах «Теория и практика магии», «Книга закона» и других он сформулировал главную заповедь сатанизма: «Делай, что хочешь: в этом весь Закон». Кроули соединял обряды служения диаволу с современными ему оккультными практиками. Он возродил практику использования наркотиков (таких, как гашиш, опиум, настой мухоморов, кактус пейотль и ацтекские грибы) в колдовских ритуалах. Не было такого сексуального извращения, которому он бы не предавался. Кроули создал сатанинские секты в Нью-Йорке и Сингапуре, Макао и Риме, Буэнос-Айресе и Монтевидео. Поселившись после первой мировой войны на Сицилии, под именем «брата Пердурабо», Кроули основал там «Телемское аббатство», где продолжил свои магические изыскания, совершенствовал технику сексо-магических ритуалов (он называл их «мистериями Изиды и Адониса»), широко экспериментировал с наркотиками. |
| Новости Репортажи Мониторинг СМИ Интервью Документы Фотогалереи Статьи Анонсы Анонсы Выставка «Кижи. Небесное послание». Москва Выставка «Тайны храмов эпохи Ивана Грозного». Москва Выставка «Сотворение мира. Произведения религиозного искусства XV – начала XX века». Москва Фестиваль «Весна духовная. На пути к Пасхе». Москва Концерты фонда «Искусство добра» в соборе на Малой Грузинской и на других площадках. Москва Выставка «Праздник Благовещения». Москва Выставка «Ars Sacra nova. От мифа к символу. Русская история и евангельские мотивы в творчестве художников модерна России и русского зарубежья 1900-1940-е гг.». Москва Открытие выставки «Данте, пророк надежды». Москва Пресс-конференция в преддверии Страстной седмицы и праздника Пасхи. Москва Концерт фестиваля «Свет Христов», посвященный 225-летию А.С. Пушкина, Москва Концерты фонда «Искусство добра» в Соборе на Малой Грузинской и на других площадках Открытие конференции «Люди и судьбы русского зарубежья». Москва Все » Новости Понтифик лично попросил буэнос-айресского киоскера больше не приносить ему утренние газеты В конце каждого месяца кардинал Бергольо возвращал в киоск резинки, которыми скрепляли прессу 23.03.2013 17:33 Версия для печати Буэнос-Айрес, 23 марта, CNA/EWTN News/Благовест-инфо. Папа Франциск поверг в изумление владельца газетного киоска в Буэнос-Айресе, позвонив ему по телефону, чтобы отказаться от доставки утренней прессы. 18 марта, около 13.30 по местному времени Даниэль Дель Реньо, сын владельца киоска, услышал телефонный звонок. «Привет, Даниэль! Это кардинал Хорхе», -- сказал голос на том конце провода. Сначала Даниэль подумал, что это розыгрыш, но собеседник настаивал: «Это на самом деле Хорхе Бергольо, я звоню тебе из Рима». «Я был в шоке и даже расплакался, -- рассказал Дель Реньо в интервью аргентинской «Насьон». – Он поблагодарил меня за доставку газеты и пожелал всего хорошего нашей семье». Даниэль признался журналистам, что когда Бергольо уезжал в Рим на конклав, он спросил кардинала, предполагает ли тот быть избранным Папой. «О, это слишком горячая вещь, чтобы к ней прикасаться. Увидимся через три недели, - ответил ему будущий понтифик и попросил в течение его отсутствия по-прежнему приносить ему утреннюю прессу. |
| – Это не для работы. – Заключили пари, придет ли судно вовремя? – Нет-нет, я не любитель пари. – Он бросил на меня свой меланхоличный, озабоченный взгляд. – Я никому про это не рассказывал, Генри, – сказал он. – Многим это, наверно, показалось бы смешным. Дело в том, что я считаю по секундам, когда мочусь, и потом отмечаю, сколько на это ушло времени, и фиксирую час. Можете себе представить: на это дело в год у нас уходит целый день, даже больше? – Подумать только! – отозвался я. – Сейчас я вам это докажу. Генри. Смотрите. – Он раскрыл книжечку и показал страницу. Запись выглядела примерно так: Июль 28-е 07:15 0:17 10:45 0:37 12:30 0:50 13:15 0:32 13:40 0:50 14:05 0:20 15:45 0:37 18:40 0:28 19:30? забыл сосчитать …. 4 мин. 31 сек. – Остается только помножить на семь, – продолжал он. – Итого полчаса в неделю. Двадцать шесть часов в год. На судне жизнь, конечно, нельзя считать за нормальную. Больше алкоголя от еды до еды. Опять же пиво дает себя знать. Вот, глядите – одна минута пятьдесят пять секунд. Это выше среднего, но у меня помечено два джина. Разумеется, существует множество вариантов, которые остаются без объяснения, а кроме того, в дальнейшем я собираюсь учитывать и температуру воздуха. Вот 25 июля – 6 минут 9 секунд н.з., то есть «не закончено». В Буэнос-Айресе я ходил обедать в ресторан и забыл книжку дома. А вот 27 июля – всего 3 минуты 12 секунд за весь день, но, если помните, 25 июля дул очень холодный северный ветер, а я не надел пальто, когда шел обедать. – Вы делаете какие-то выводы? – спросил я. – Это уже не моя забота, – ответил он. – Я не специалист. Я просто регистрирую факты и некоторые сопутствующие обстоятельства типа джина и погоды, они вроде бы имеют к этому отношение. Выводы пусть делают другие. – Кто – другие? – Я думаю, как закончу шестимесячные наблюдения, так обязательно обращусь к урологу. Мало ли какие он может сделать заключения на основе этих цифр. Эти ребята все время имеют дело с больными. А интересно же им знать – как все происходит у нормального среднего мужчины. |
|
|
