| Смерть императора Юлиана была событием, которое обратило на себя большое внимание современников и потомков и породило множество рассказов. Оно было очень важно и вообще, и особенно для христиан; произошло оно при обстоятельствах далеко не заурядных: в очень еще молодых годах, после кратковременного царствования, Юлиан совершенно неожиданно умирает в чужой стране, во время своего похода в Персию, убитый кем-то во время сражения; убийца остался неизвестен. Легенда овладела этим событием; передаваясь из уст в уста, она чрезвычайно разнообразилась; различно толковались и обстоятельства смерти, и личность убийцы. Многие писатели сохранили рассказы о смерти Юлиана; можно видеть, что столетия четыре поддерживался живой интерес к событию, так как до VIII века эти рассказы все развиваются и видоизменяются. Христиане видели в нем особое проявление промысла Божия, покаравшего отступника и спасшего верных, и объясняли его сверхъестественным образом. Судьба легенды рассмотрена в специальных работах о смерти Юлиана G. Reinhardm’a 90 и Th. Bümmner-Wobsm’a 91 , собравших приводимые у многих писателей рассказы. Для нас она получает значение со времени появления в ней Меркурия. Я сделаю лишь краткие указания на предшествующую ее судьбу на основании названных работ. Первым по времени рассказом о смерти Юлиана оказывается сообщение Аммиана Марцеллина; исследователи склонны верить его показаниям и видят в них правдивый рассказ: он писал, как очевидец, и изображает событие в совершенно естественном виде. Когда Юлиан углубился в Персию, на его войско неожиданно напали с разных сторон персы; император спешит в битву, второпях забыв надеть панцирь; он ободряет воинов, бросается с одного крыла войска на другое, стараясь всюду поспеть, где требуется его присутствие; в разгаре битвы он глубоко ранен копьем; в суматохе никто не разобрал, кем и откуда брошено это копье. Смертельно раненный, Юлиан отнесен в палатку; он ведет со своими друзьями философскую беседу и утешает их, пока не изнемог окончательно. |
| А.П. Кадлубовский 2. Великомученик Меркурий Кесарийский и мученик Меркурий Смоленский К числу памятников древнерусской агиографии, отличающихся легендарным характером, принадлежит повесть о мученике Меркурии Смоленском. Она рассказывает о нападении татар на Смоленск, о защите города св. Меркурием, о мученической кончине и погребении последнего, сообщая и краткие сведения о предшествующей его жизни. Настоящего жития этого святого нет; кроме повести сведения о нем находятся и в службе ему. Разоряя русские города, Батый подходил и к Смоленску. Жители в горе и смятении молятся Богу. Богоматерь, сжалившись над городом, оказываетъ ему чудесную помощь: Она является во храме некоему пономарю и призывает через него живущего в Смоленске блогочестивого воина Меркурия; последнему Она повелевает идти на татар и поразить их; ему же самому Она обещает мученический венец и небесное царство. Меркурий исполняет веление; разбитые и устрашенные враги бегут; Меркурию же отсекает голову – по одной версии легенды ангел, по другой же (на которой основана и служба) сын убитого им исполина, бывшаго во вражеском войске: сын мстит ему за отца. Меркурий сам, неся свою голову в руках, приходит в город; его хоронят в церкви; одна редакция повести добавляет, что его оружие повешено над его гробом и служит чудесным ограждением Смоленска против врагов. Повесть о Меркурии была высоко оценена Ф. И. Буслаевым , посвятившим ей одну из своих замечательных статей: „Смоленская легенда о св. Меркурии и Ростовская о Петре царевиче Ордынском» 72 , и поставившим ее на одно из наиболее видных мест в древнерусской литературе, как в силу присутствия в ней многих поэтических черт, так и в виду ясно выраженного в ней развитого национального самосознания. Изучая судьбу легенды, Буслаев обратил внимание и на повесть и на службу Меркурию и определил редакции легенды и их последовательность. Древнейшей редакцией он признал текст повести, сохранившийся в рукописи 1665 года Московской Синодальной Библиотеки, 908, принадлежавшей некоему Жюлеву 73 ; данную редакцию Буслаев называет народной, так как она отличается „существенно большей свободой фантазии» и близостью к народным преданиям, а также меньшей литературной обработкой. |
| Таким образом возникает представление о Меркурии, спасителе Смоленска, как особом, русском святом, и вместе с тем как о национальном герое; возникновение этого представления является важнейшим моментом в развитии нашего сказания. Далее совершенно понятным становится указанное выше видное различие между греческим и русским сказаниями. Главный предмет сказания – защита от неверных города мучеником Меркурием. Когда совершено им это чудесное деяние, до смерти или после нее, первоначально это вопрос второстепенный; а раз Меркурий понят в Смоленске, как свой, как местный святой, то представление о данном чуде, как посмертном, должно было понемногу сгладиться и стушеваться; оснований для такого нарушения естественного хода вещей в данном случае не было; никаких других данных о русском Меркурии и о времени его жизни также не было; всего проще было думать, что Меркурий участвовал в смоленских событиях, как живой человек, что в это время он и жил в Смоленске. Таким образом возникает более или менее определенное историческое приурочение его личности. Представление о том, что победоносец Меркурий был вместе с тем и мученик, давалось тем не менее уже основой греческой легенды о смерти Юлиана: она именует его мучеником; в ней же содержится намек и на его воинское звание; другие источники сообщали также некоторые подробности о жизни великомученика; о его мученичестве узнавали из самых кратких святцев, начиная с древнейших русских святцев, месяцеслова при Остромировом Евангелии 122 ; подлинники представляют его молодым воином; более же всего сведений о его жизни давало конечно его житие: о его молодости, воинской доблести, преданности его Богу, о явлениях ему ангела, о его мучениях и кончине через усечение. Почерпнутые из разных источников сведения о Меркурии, как о мученике и воине, о молодом и благочестивом человеке, в представлении благочестивых смолян, веривших уже в существование двух Меркуриев, легко могли связываться с образом то одного, то другого из них, и это тем легче, что об обстоятельствах жизни Меркурия Смоленского определенных сведений никто не имел. |
| Выводя основу легенды о Меркурии Смоленском из литературных источников, мы однако можем удержать ту общую характеристику нашей повести, которую дал ей Буслаев 160 : откуда бы ни брались и каким бы путем ни создавались различные подробности сказания, в результате повесть представляет „обдуманное целое, выведенное из главной идеи о спасении Смоленска заступлением Богородицы и подвигомъ . . . Меркурия»; особенно во второй редакции повести Буслаев указывает поэтические элементы, подбор таких черт, как плач земли, трогательное впечатление, производимое судьбою и действиями героя и его симпатичной личностью, хорошо выдержанную обрисовку таинственности его подвига; сюда же можно отнести и чутье к непоследовательности, необоснованности тех или других черт и желание выяснить их и мотивировать, стремление к цельности и связности представления; таковы попытки объяснить и мотивировать смерть святого и т. п. Мы можем вполне признать за нашей повестью эти достоинства, равно как и оценку ее Буслаевым, как произведения, в котором выразилось уже развитое национальное сознание. Вывод, сделанный Буслаевым из показания повести о западном происхождении Меркурия, должно однако оставить в стороне при нашем понимании дела. Буслаев видел в этой подробности следы сношений Смоленска с Западом и в признании западного происхождения в своем защитнике видел выражение „сочувствия к немцам и их блогородным качествам», невольного преклонения перед западной культурой. „Смоленск, с надеждою обращавший взоры на запад Европы, хотя и бессознательно, превознес в своем герое плоды западного просвещения и противопоставил его восточному насилию и варварству. Потому весь характер смоленского героя проникнут рыцарством: это крестоносец, совершающий чудеса храбрости, это Божий дворянин, поборающий за христианство против поганых мусульман, это паладин из полчищ Карла Великого и вместе с тем благочестивый рыцарь, посвятивший себя на служение Мадонне» 161 . А. Н. Пыпин справедливо находит эти „заключения преувеличенными, если принять в расчет, что легенда еще мало исследована» 162 . Заметим, что Буслаеву для такого перехода к немцам надо было признать, что слово „римлянинъ» в приложении к Меркурию означает вообще западноевропейского католика, т. е. прежде всего немца. Повесть не дает основания так толковать это слово; само появление в ней данного указания на происхождение Меркурия я старался объяснить совсем иначе, и если оно действительно есть отголосок связи великомученика Меркурия с Римом, то заключения Буслаева этим самым устраняются. Если смоленское сказание одолжено чем-нибудь Западу, то с некоторым правом мы можем в этом смысле толковать лишь фантастическую подробность о несении головы; прочие черты, которые вызывают объяснение из иноземного источника, приходится возводить к источникам восточным, византийским; сюда относится и то, что рассказывается про избранничество Меркурия Богородицей. |
| В то нощъ вид во сн стыи еппъ василие кесарйски нбса оверста и спса ха на пртол сдща остоима агглы и рекоща возвание мекурии иди и обии Ioлuha царя остопника и на хртины восталъ. и стыи мекури стоя пре хо оболченъ во брон желны свтящася. ослышавъ повеленïе невиди бы. и паки обртеся стоя пре ни пре престоло хвымъ и возопи иоулинъ закла оуре ко повел ги. и ожасеся о видния василии архиепкпъ. воспрновъ трепетенъ. вниде на заотреню во црковь созва весь клиросъ, исповда имъ видния таино ко сея нощи л. 402 бысть Иоулинъ царь. Для меня представляется понятным развитие представления смерти Юлиана от руки Меркурия. В числе других событий жизни святого есть рассказ о битве римлян с врагами, в которой он доставил благодаря сверхъестественной помощи победу римлянам, убив вражеского царя и множество его воинов. Мы находим этот рассказ в начале жития: во время битвы „ виде ... мекрии моужа превелика белоующася. в десней роуце имоущоу лоущоу и дежаща. и глаголюща емоу мекоурие не боися ни оустрашаи поущен есмь на помощъ тебе. и побежающа показати тя. возми оубо лоущоу сию и вниди на бранники. и одолевъ не забоу гда бга. онъ же ко во оужасти былъ мнелъ единого о поущена о царя. и вземъ лоущоу вскочи, возгоревся дхомъ на иностранницы и прише царя имъ оуби. и иныя многи ко мышцы имъ кроити. и о крови прилноути лоущи роуце емоу. и тако побежаша иностранницы. побежени быша о римлянъ " 94 . В местности, откуда Меркурий был родом, и где он покоился по смерти, т. е. в Каппадокии, подробности его жизни, в том числе данная, были более известны, чем где-либо; и именно здесь, где знали уже его в роли победоносца, и где, как местный святой, он почитался патроном города Кесарии и его области, легко могли приписать защиту верных и неожиданную гибель врага его заступничеству. Стало быть, легенда о Меркурии, как виновнике смерти Юлиана, есть прежде всего местная кесарийская легенда; этому соответствует и роль, которая дана в ней другому великому кесарийскому святому, Василию; она распространилась затем прежде всего по азиатским провинциям, и мы находим ее впервые у Малалы, родомъ антиохийца. |
| Однако же отличия рассказа, который можно извлечь из службы, и второй редакции повести, слишком невелики 126 , чтобы не принимать в их основе одного и того же вида сказания; что же касается времени составления службы, то я не вижу основания считать ее старше 2-й редакции; я думаю, что упоминание печенегов есть позднейшее видоизменение; прежде всего рассказывалось об освобождении Смоленска Меркурием именно от татар, которые действительно могли угрожать этому городу; и чем память о татарском нашествии на Русь была свежее, тем более сказание должно было говорить именно о них, и лишь с течением времени, когда память о степных насильниках русской земли бледнела, могло подставиться и имя печенегов. Старые рассказы дали первоначально только образ исполина, а затем, по памяти о печенежских исполинах, примешалось (может быть уже под пером книжника, составлявшего службу и знавшего летописные рассказы) к представлению о подвиге Меркурия и имя печенегов. Таким образом, появление этого имени побуждает скорее думать, что служба писана позже второй редакции повести 127 . Вторая редакция, введшая в сказание исполина, иначе поняла личность виновника смерти Меркурия. Показалось ли составителям книжной повести или рассказчикам, на словах которых они основывались, странным появление ангела в роли мучителя или что-нибудь другое в прежнем рассказе, но только подробность о смерти явилась в измененном и более естественном виде. Вместо ангела убивает святого один из врагов, „варваринъ лютъ». Возможно, что на это новое понимание дела оказали дальнейшее влияние воспоминания о великомученике Меркурии, который страдал от нечестивого царя, и мучение которого было таким образом в основе событием совершенно естественным. Однако, рассказ о смерти Меркурия от руки этого варварина также не совсем вяжется со всем прочим; смерть является едва ли не более странным событием, чем в первой редакции: враги дважды побиты витязем, посрамлены и бегут, а между тем он падает от руки одного из них; первая редакция больше выдерживаетъ тон, представляя святого до конца победоносным и неприступным для врагов; вторая же, еще усилившая эту черту введением поборающих по нем солнцеобразной жены и молниеносных мужей, позволяет однако какому-то татарину поднять руку на святого, когда он уже окружен ореолом победы. |
| п. источниках. Оттого таким спорным является год события: его относят то к 1238, то к 1242, то к 1247 году; определение этого года – труд, по-нашему, напрасный, потому что мы можем иметь дело лишь со сказанием о событии, а не с самим событием. Оттого и лица, придававшие литературную обработку повести, не могли назвать ни князя, ни епископа, бывших в Смоленске при Меркурии; они выражаются: „apxienuckonъ града того»; „самодержецъ града того смоленскаго» и т. п. Такие же основания, думаю я, повлияли и на замену знаменитого архиепископа лицом не важного положения в духовной иерархии, простым пономарем, и. тоже безымянным. Пока я оставляю разницу в показанияхъ обеих редакций о том, как именно явилась Богоматерь пономарю. Замена св. Василия пономарем явилась таким образом результатом влияния новой исторической обстановки. Исторические условия препятствовали приурочению старой легенды к новому событию в полном ее объеме. И самая задача Меркурия должна была видоизмениться: он не мог убивать царя, т. е. Батыя, потому что про дальнейшую судьбу последнего и его смерть рассказывалось другое: Батый после опустошения русской земли был еще жив и ходил въ угорскую землю. Поэтому в новый рассказ и не была введена подробность об убиении царя; Меркурий разбивает татарское войско и прогоняет его остатки 120 ). Осложнение представления о новом событии чертами старой легенды первоначально совершалось среди более или менее книжных людей, читавших или слышавших легенду о смерти Юлиана. Но вследствие приурочения сказания к судьбе родного города, оно естественно должно было вскоре перейти в более широкую среду и получить весьма значительное распространение между смолянами 121 . В этой более широкой среде, тем более при устной передаче рассказа о событии, очень легко могло явиться понимание Меркурия, освободителя Смоленска, как лица отличного от Меркурия, спасителя Кесарии и убийцы Юлиана, и отсюда, далее, понимание первого, как своего местного героя. Различия между этим рассказом и старой греческой легендой, явившиеся вследствие нового приурочения, новых исторических, географических и национальных отношений легенды, побуждали и более книжных людей различать обоих Меркуриев друг от друга. |
| 77 В статье: „Рукописный памятник Смоленского Авраамиева монастыря», посвященной сказанию о Меркурии (Филол. Зап., 1882, 2–3, стр. 43–44). 79 78 Например, сведения о прибытии Меркурия с Запада и о его жизни изложены после сообщения о его кончине, а не после слов Богоматери. Далее из другого источника вставлено сообщение о походе посрамленного Батыя на угров по совету бывшего при нем Дмитра, тысяцкого киевского; а затем рассказ о бедствиях татарского разорения и о плаче земли, взятый из начала нашей повести. 80 О хронографах сужу по рассмотренным мною некоторым рукописям, по „Обзору» Попова и по его „Изборнику славянских и русских статей, внесенных в хронографы» (см. стр. 44 „Изборника»). 81 Г. Голубовский (История Смоленской земли, 304) указывает, что известий о подчинении Смоленска татарам нет до третьей четверти XIII в., и что можно предполагать сохранение им независимости до этого времени. 86 Я не буду подробно разбирать всех объяснений г. Писарева, хотя они являются последним до сих пор словом в изучении нашего памятника, и хотя исследователь „Истории смоленской земли», г. Голубовский, признает за ними заслугу «определения исторических данных, которые можно извлечь из повести» (н. соч., 304): это слишком отвлекло бы меня от моей цели. Я пробую решить остающийся открытым вопрос о происхождении легендарных черт сказания; уже в результате этого решения я понимаю совсем иначе исторические отношения этого сказания. Замечу только еще по поводу основного приема автора, что все его попытки выделить древнюю повесть (по его мнению сложившуюся еще в XIII в.) сами по себе произвольны; существование такой повести, строго верной событию, ничем не доказывается; если напечатанный г. Писаревым текст и представляет некоторую переделку обыкновенного (заключающуюся в большей гладкости и округленности языка и стиля), и если в нем самом есть указание на более старую повесть, лежащую в его основании, то следует помнить, что он писан во второй половине XVII в.; эта более старая повесть могла быть не многим старше; и очевидно под нею следует разуметь не какую-нибудь повесть XIII в., а обыкновенную 2-ю редакцию нашей повести. |
| Кроме этого единственного списка все прочие известные доселе списки повести представляют другую ее редакцию; последняя более литературно обработана в обычном стиле житий XV–XVI вв. и между прочим включена в Макарьевские Четьи-Минеи. Буслаев называет ее литературной редакцией и считает позднейшей 74 . Песнопения, вошедшие в службу Меркурию, Буслаев рассматривает, как особую редакцию легенды, которую и называет лирической. Таким образом являются две редакции повести и три редакции легенды вообще. Впрочем, Буслаев сам указывает, что различия между тем, как представляется событие по песнопениям, и рассказом литературной редакции повести чрезвычайно незначительны; в сколько-нибудь существенных чертах дело представляется одинаково и там и здесь, так что необходимо предположить, что в основе и повести и службы лежит тот же вид легенды, и различными редакциями последней можно считать два эти памятника лишь с точки зрения формы 75 . Ниже мне придется коснуться этого вопроса подробнее, как и вообще взаимоотношения различных пересказов легенды. Теперь считаю нужным лишь указать, что по-моему нельзя говорить об особой редакции легенды (в смысле содержания) вне повести, которая ее заключает, и что поэтому в дальнейшем изложении я говорю о двух редакциях и повести и легенды вообще (имею в виду главным образом повесть; в службе касаюсь лишь отступлений ее от повести); принимая пока на веру выводы Буслаева, я называю ниже его народную редакцию первою, а литературную – второй редакцией повести. Далее, Буслаев указывал чудесные, фантастические черты сказания о Меркурии. Признавая полную историческую реальность факта, лежащего в основе сказания, он думал, что этими чертами данный факт обставился в устах народа, почерпавшего их из обильного запаса своих исконных верований, преданий, поэтических представлений, притом очень часто мифического происхождения. Впрочем, Буслаев, занимаясь главным образом общей характеристикой сказания и посвященных ему памятников, преимущественно повести, как поэтического произведения древнерусской литературы, выдвинул эти черты, но не объяснял обстоятельно происхождения и значения всех их; общие указания на доисторическую древность и мифологическую основу той или другой подробности или на существование параллельных мотивов и образов у других народов не разъясняют еще процесса сложения нашего сказания. |
| е. причину смерти. Эта смерть была уже дана рассказчикам, как факт; ее надо было примирить с фактом посланничества свыше; составители и переделыватели сказания стремятся провести в рассказе последовательность и цельность; в данном случае это достигается мотивом предопределения святого свыше не только к подвигу, но и к смерти. Нас этот мотив не удовлетворяет, но для древнерусского читателя он все разъяснял и разрешил недоумения; необоснованность факта и противоречия в самом образе Меркурия исчезали; святой в сущности остался непобедимым: кемъ бы он ни был убит, он уступил не убийце, бывшему слепым орудием Провидения, а сознательно и радостно покорился высшему изволению. Разобрав подробности рассказов о кончине Меркурия, мы коснулись таким образом вопроса о различиях двух дошедших до нас редакций повести. Обратимся к другим пунктам, в которых они расходятся. Первая редакция, не знающая исполина, знает в свою очередь несколько подробностей, неизвестных второй; так, по ее показанию, Меркурий по выходе из церкви находит коня, на котором и отправляется на свой подвиг: „и доше полки злочтиваго цря. бжieю помощию и прчтыя бцы побивая враги. собирая хртиянъ пленны пщая во гра свои прехрабро екакание по поко ко орелъ по воздх летая» 130 . Подробность о коне принадлежит собственно русской повести: греческие сказания о великомученике Меркурии про коня не говорят. Ф. И. Буслаев 131 объяснял эту подробность из народных представлений о чудесных, мифических конях; вряд ли однако нужно здесь привлекать к делу мифологию и особенно коня Одина, хотя бы уже потому, что это в сущности мало выясняет дело. Г. Писарев 132 объясняет введение коня психологически, так сказать, из соображений рассказчиков: раз Меркурий отправился из города на Долгий Мост или Долгомостье (позднейшее название этого места), ему необходимо было ехать верхом, потому что пешком он не поспел бы туда до утра. Может быть, действительно, это соображение имело значение для вставки этой подробности; но и помимо его, в нашем случае могло оказать влияние общее представление о воинах-победоносцах, как о всадниках: народные, былинные герои обыкновенно выезжают в поле и бьются на конях; так же изображается и Георгий Победоносец; так что коня при витязе мы можем считать общим местом народных преданий. |
|
|
