| Нашлось не мало жаждущих и алчущих новинки, которые не стали справляться с формулярным списком Е. П. Блаватской и пристали к её стаду. Таким образом она увидела, что вовсе не погибла. Она оправилась, стала продолжать и даже расширять свою деятельность, только относительно феноменов – «закаялась»,– это, мол, напрасная затрата жизненной силы, вздорные проявления и т. д. Однако, вот теперь, когда Е. П. Блаватской уже нет и, следовательно, никак нельзя в её феноменах убедиться воочию, «полковник» Олкотт снова выступает сам и ведет за собою целый полк обоего пола особ, свидетельствующих о самых поразительных чудесах, производившихся «madame». Даже г-жа Желиховская тоже не может воздержаться, чтобы не поразсказать русскому обществу обо всех этих чудесах и не привести о них чужие разсказы. В виду всего этого и я считаю своею обязанностью передать во всеобщее сведение те «поразительные феномены», которых мне пришлось быть свидетелем. «Нет религии выше истины!» – как говорила, писала и печатала на своих бумажках и конвертах несчастная Елена Петровна. II. В жаркий майский полдень 1884 года я сидел за работой у себя в саду в просторной беседке, заросшей вьющейся зеленью, через которую не проникало солнце и где поэтому было сравнительно прохладно. Хотя это было в Париже и в двух шагах от Avenue du bois de Boulogne, но кругом стояла невозмутимая тишина. Маленький, очень оригинальной постройки домик, который я занимал, выходил на impasse, где вообще почти отсутствовало какое-либо движение; хорошенький садик, затененный старыми каштанами и наполненный цветами, был обнесен высокой каменной стеною, а в глубине его таилась почти незаметная дверца, отворявшаяся на обширный луг, переходивший в опушку Булоньского леса. Только в такой обстановке и являлась возможность, среди полной тишины, отдохнуть человеку, сильно разстроившему себе нервы и обязанному в то же время много работать. Я уже несколько месяцев прожил в Париже такой совсем не парижской жизнью, в никем невозмущаемом уединении, но имея в то же время под руками все нужные материалы для моей работы. |
| Там „пастыри“ совсем незаметны среди множества чиновников. Они совершенно затенены ими. И действительно, более чем на 185 несменяемых светских чиновников Синода, сменяемых представителей духовной власти, кажется, нельзя насчитать и десятка. Число служащих духовных лиц в учебных заведениях, имеющих коренной своей задачей приготовление будущих пастырей церкви, во многих епархиях не превышает одного или двоих человек. Наблюдательство над церковными школами всё более и более начинает переходить к светским лицам. О различных миссионерах в кокардах писано уже не мало. В страхе за будущее автор, наконец, начинает стращать духовенство и тем, что это походит на отделение церкви от государства, и тем, что это угрожает в будущем отнятием государством у нашего духовенства пособий 1011 … Повторяю, я решительно не могу понять, каким образом автор может защитить незащитимое. Ведь некоторые из самых чиновников синодских, которые пооткровеннее, давно уж заявляют открыто о ненормальности нашего церковного бюрократического устройства. Послушайте, что пишут об этом люди светские, которых уж нельзя заподозрить в клерикализме. „Фактически всё учреждение направлено так, что власть над церковью держится всецело в руках чиновников, вследствие чего в те же руки бюрократии попадает и власть Синода над епархиальными епископами. Архиереи в лучшем смысле превращаются в простых „консультантов“, в худшем же просто „рукоприкладствуют“ к мерам, выработанным чиновниками“. Это ещё не всё, по словам автора. „Наша система, пишет он, производит и особенно деморализующее нравственное —219— действие, так как она проникнута непониманием православия и неискренностью, противоречием между видимостью и действительностью. В этом отношении наша система гораздо хуже римско-католической, и протестантской, которые осуществляют то, во что верят“. „Благо церкви диаметрально расходится с требованиями бюрократической системы“. Бюрократическая система извратила решительно всё: приходскую жизнь, внутреннюю и внешнюю миссию, школу, все стороны церковного управления и т. |
| Далее, если обратиться к светотени, то и тут мы находим в иконах своеобразное распределение теней, подчеркивающее и выделяющее несоответствие иконы изображению, требуемому натуралистическою живописью. Отсутствие определенного фокуса света, противоречивость освещений в разных местах иконы, стремление выдвинуть массы, которые должны были бы быть затененными, – это опять не случайности и не промахи мастера-примитивиста, но – художественные расчеты, дающие максимум художественной изобразительности. К числу подобных же средств иконописной изобразительности следует отнести еще линии так называемой разделки, делаемые иным цветом, нежели цвет раскрышки соответственного места иконы, а чаще всего металлически-блестящими – золотою или очень редко серебряною ассисткой или твореным золотом. Этим подчеркиванием цвета линий разделки мы хотим сказать, что иконописец сознательно обращает на нее внимание, хотя она не соответствует ничему физически зримому, т.е. какой-нибудь аналогичной системе линий на одежде или седалище, например, но есть лишь система линий потенциальных, линий строения данного предмета, подобных, например, линиям силы электрического или магнитного поля, или системам эквипотенциальных или изотермических и тому подобных кривых. Линии разделки выражают метафизическую схему данного предмета, динамику его, с большею силою, чем видимые его линии, но сами по себе они вовсе невидимы и, будучи начертанными на иконе, составляют; по замыслу иконописца, совокупность заданий созерцающему глазу, линии заданных глазу движений при созерцании им иконы. Эти линии – схема воспостроения в сознании созерцаемого предмета, а если искать физические основы этих линий, то это – силовые линии, линии натяжений, т.е. иными словами – не складки, образующиеся от натяжения, еще не складки, но складки лишь в возможности, в потенции, – те линии, по которым легли бы складки, если бы стали складываться вообще. Начертанные на дополнительной плоскости линии разделки выявляют сознанию структивный характер этих плоскостей и, следовательно, помогают, не ограничиваясь пассивным созерцанием этих плоскостей, понять функциональное отношение таковых к целому и, значит, дают материал с особенною остротою заметить неподчиненность подобных ракурсов требованиям линейной перспективы. |
| Так что до следующего гребня, с тремя привалами, добрались только часа через три. Золото-розовые лучи закронового солнца остро простреливали сквозь сплошное затенение листьев, неожиданно высвечивая-зажигая яркие пятна в темноте мхов и жидких лесных трав. На последнем привале немец, напившись, как бы случайно уронил флягу. А, может, и вправду выскользнула из онемевших пальцев. Осталось по два глотка. Неожиданно лес обрезался. Впереди широко распахнулись холмистые альпийские луга, рябо фиолетовые от ирисов и сон-травы, с голубыми пятнами горечавки и розовыми розбрызгами примул. Но глаза Дьяка теперь почти не воспринимали цветности, мутная подкраска чёрно-белого мира не отвлекала от главного – детали, детали, самые мелкие детали, однако способные помешать, несущие угрозу выполнения приказа доставить «языка». В километре слева и выше жиденькая яворовая рощица маскировала от авиации батарею немецких тяжёлых полевых орудий. Судя по стволам, типа «sK 18». Такие достают на восемнадцать кэмэ. Значит до фронта на более десяти. Самым краешком бокового зрения Дьяк отследил реакцию немца. Тот, было, воспрянул, но тут же испуганно ссутулился, подслеповато высматривая что-то под ногами. Правильное решение. Длинными перебежками широко обогнули окопы и колючку с минными полями, прикрывающие батарею, и увидели реденькую цепочку дворов растянувшуюся вдоль активно пылящего шоссе. Гайдук? Да, густовато здесь народ живёт. Климат очень благоприятный, и море близко. Пришлось вновь подняться выше, пойти по краю леса. Склоны становились всё круче, местами даже приходилось двигаться приставными шагами. Там, где должен был быть Новороссийск, небо мутно пестрело светлыми и тёмными дымами. Канонада близилась, становилась всё разнообразнее. Из ровного залпового гула выделялись отдельные взрывы тяжёлых зарядов. Через час можно было выловить вой реактивных миномётов. Два раза пролетали тяжело загруженные «юнкерсы» под прикрытием едва различимых в высоте «мессершмиттов». Но, видимо, бомбили что-то глубоко в нашем тылу, фронтовую артиллерийскую равномерность не нарушили. |
| — Он сказал, что пришел поговорить по делу? — осведомился сэр Мальбери после досадливого раздумья. — Нет, сэр. Он сказал, что хочет вас видеть, сэр. Мистер Никльби очень настаивал, сэр. — Скажите ему, чтобы поднялся сюда. Постойте! — крикнул сэр Мальбери, останавливая слугу и проводя рукой по своему обезображенному лицу. — Возьмите эту лампу и поставьте ее на подставку за моей спиной. Отодвиньте стол и переставьте туда кресло, подальше. Вот так! Слуга исполнил эти приказания, по-видимому прекрасно понимая мотивы, которыми они были продиктованы, и вышел из комнаты. Лорд Фредерик Верисофт, сказав, что скоро вернется, перешел в смежную комнату и закрыл за собой двустворчатую дверь. Послышались тихие шаги на лестнице, и Ральф Никльби со шляпой в руке бесшумно пробрался в комнату, наклонившись всем туловищем вперед, как бы с глубоким почтением, и пристально всматриваясь в лицо своего достойного клиента. — Как видите, Никльби, — сказал сэр Мальбери, указав ему на кресло у кровати и с напускной беспечностью махнув рукой, — со мной произошел несчастный случай. — Вижу, — отозвался Ральф, все так же пристально смотря на него.Ужасно. Я бы вас не узнал, сэр Мальбери. Ах, боже мой! Ужасно… Вид у Ральфа был чрезвычайно смиренный и почтительный, а голос приглушенный — именно такой, каким учит говорить посетителя деликатнейшее внимание к больному. Но выражение его лица, когда сэр Мальбери отворачивался, являло поразительный контраст. И, когда он стоял в обычной своей позе, спокойно глядя на простертую перед ним фигуру, те черты лица, которые не были затенены нависшими и сдвинутыми бровями, складывались в саркастическую улыбку. — Садитесь, — сказал сэр Мальбери, повернувшись к нему, по-видимому, с величайшим усилием. — Я не картина, чтобы стоять и глазеть на меня: Когда он повернулся, Ральф отступил шага на два и, притворяясь, будто ему нестерпимо хочется выразить свое изумление, но он решил не делать этого, сел с прекрасно разыгранным смущением. — Я ежедневно справлялся внизу, сэр Мальбери, — сказал Ральф, — первое время даже по два раза в день, а сегодня вечером ввиду старого знакомства и деловых операций, которые мы проводили вместе к обоюдному удовлетворению, я не устоял перед желанием проникнуть в вашу спальню. Вы очень… вы очень страдаете? — спросил Ральф, наклоняясь и позволяя себе улыбнуться той же жестокой улыбкой, когда больной закрыл глаза. |
| Добро есть дело, грех также есть дело или опущение, – это поступок или проступок с определенною физиономией, с кристаллизовавшимся видом. Поэтому и отношение Бога к человеку – награда и наказание – также суть частные акты правосудия. Милость Божия проявляется в том, что Он не вменяет человеку тех или других грехов, легко примиряется с ними 534 , но основное свойство Бога есть Его правда, награждающая или карающая человека не иначе, как по делам его, так что судьба его определяется его собственными делами. Творящий правду сам себе заготовляет жизнь у Господа, а творящий неправду сам виновен в погибели души ( ποινδιακαιοσνην θησαυρζειζων ατπαρ κυρ, κα ποινδικαν ατςατιος τςψυχςνπωλε) 535 . Всепоглощающая забота иудея формулировалась в вопросе: как оправдаться пред Богом? Поскольку религиозное дело для него было средством определения своей судьбы и поскольку определение его судьбы зависело от небесного правосудия, постольку все оправдание иудея сводилось к исполнению закона. Нужно исполнять закон так, чтобы избежать наказания и получить награду, – точно, казуистически. Вся жизнь иудея была опутана сетью правил и заповедей, державшею его всегда в рабском напряжении. Если для пророков закон был реализацией нравственного порядка, путем социальной, правды, то для иудаизма он стал условием оправдания, и потому закон сам по себе наполнил все внимание иудея. Место социальной этики занял номистический строй, объединяющий разнообразные социальные отношения индивидуума. Этический закон в иудаизме, теряя из виду нравственно-сердечную основу, раздробился на номистические правила, регулирующие отношения мужа и жены, родителей и детей, господ и слуг, богатых и бедных, друзей, соседей, не говоря уже о том, что над всем доминировали требования ритуальной чистоты. И эти затененные правила, по существу номизма, имели отрицательный характер и указывали иудею скорее то, чего он должен был избегать, чем то, что он должен был делать. Поэтому для иудаизма не случайна отрицательная формула: «что ненавидишь сам, того не делай никому ( μισες μηδενποιδ ς) 536 , в противоположность положительному новозаветному требованию 537 . |
Не удалось извлечь искомое из базы ((( |
|
|
| Почти с началом управления здешней Семинарией Ректора Архимандрита Филарета совпадает начало управления здешней Епархией одного из её архипастырей, особенно памятного для своей паствы как по продолжительности управления ею, так и по своей неутомимой деятельности и ближайшему вниманию к Семинарии – преосвященного Августина. Тогдашнее Семинарское Правление, состоявшее из Ректора и Префекта, находясь в полной безусловной зависимости от епархиального Архиерея, в то же время зависело во всех своих внутренних распоряжениях и от местной Консистории, которая давала ему указы, а Правление входило в Консисторию рапортами, донесениями, объяснениями и т. п. При такой зависимости Семинарское Правление совершенно было, так сказать, затенено Консисторией и не имело прямых сношений с другими присутственными местами, которые едва знали о его существовании. Что касается до способов и условий преподавания наук в тогдашней Семинарии, то в этом отношении всему надобно было только ещё полагать начало, всему давать первое движение и правильный ход. Выбирать было и некогда и не из чего; надобно было довольствоваться тем, что было под рукой. Но, тем не менее, к чести Оренбургской Семинарии нужно отнести, что в ней, при общих первостепенных по своей важности для духовного просвещения предметах, на первых же порах было вводимо преподавание и других предметов, составлявших уже как бы роскошь образования. Так в 1807 г. открыт был класс рисования; в том же году открыт класс славяно-греко-латинского церковного красноречия, порученный Префекту Протоиерею Усовичу, и введено преподавание Медицины, принятое на себя тремя тогдашними членами здешней врачебной управы: (преподавались – Патология, Терапия и Хирургия). В 1808 году открыт класс Французского языка: преподавание же Немецкого введено было ещё ранее 123 ; а в это время оно разделено на два класса – высший и низший. Нет сведений, долго ли и с каким успехом продолжалось преподавание каждого из этих предметов. Но, во всяком случае, самое введение их показывает и заботливую попечительность Ректора Филарета и ясное сознание пользы вводимых предметов. |
| Но по вопросу о том, как должны вести себя женатые мужчины, у нас с г. Розановым уже не оказывается такого согласия. Он склонен предоставить мужчинам большую свободу. Я же полагаю, что обязательства супругов должны быть непременно обоюдны и равны. В этом случае я не только расхожусь с г. Розановым , но и с Ветхим Заветом, к которому он питает такую нежность. Взгляд на женщину, как на существо низшее мужчины, подчинённое, во многих случаях как рабу мужчины, а в большинстве как его собственность, должен уступить место другому взгляду, вытекающему из более развитого и последовательного нравственного сознания. Принципы этого сознания намечены и даже прямо провозглашены в учении Христа, но, к сожалению, в учении Апостолов они, в применении к женщине, не только не развиты подробнее и яснее, а затенены остатками иудейских представлений. Поэтому более развитому нравственному сознанию, пробивающему себе теперь дорогу к господству над всем человечеством, женщина должна быть безусловно равноправна с мужчиной – и как член этического союза, и как субъект гражданских прав, и как член государства. Применяя эту точку зрения к браку, мы видим, что и на супружескую верность мужа она имеет такое же нравственное право, как и муж на её верность. Требование заповеди „не прелюбодействуй“, имевшее в Ветхом Завете не одинаковый объём и силу для мужа и для жены, нашим нравственным сознанием принимается, как равно обязательное для обоих. Само собой понятно, —561— что раз это требование по существу есть нравственное, исполнение его никоим образом не может и не должно вынуждаться гражданским или уголовным законодательством (новое отличие от Ветхого Завета). Этической природе брачного союза должна соответствовать самая полная свобода и непринуждённость его сохранения. Законодательство должно гарантировать только исполнение тех экономических и социальных обязательств, которые вытекают из факта заключения союза и нередко должны сохранять свою силу даже и по распадении самого союза (таковы, наприм., обязательства по воспитанию детей, по развёрстке общего имущества, расплате с общими кредиторами и т. |
| Между тем солнце не стояло. Все время перемещаясь, оно обошло за эти часы восточный угол библиотеки. Теперь оно светило в окна южной стены, ослепляя наиболее близко сидевших, и мешая им читать. Простуженная библиотекарша сошла с огороженного возвышения и направилась к окнам. На них были складчатые, напускные занавески из белой материи, приятно смягчавшие свет. Библиотекарша опустила их на всех окнах, кроме одного. Это, крайнее, затененное, она оставила незавешенным. Потянув за шнур, она отворила в нем откидную форточку и расчихалась. Когда она чихнула в десятый или двенадцатый раз, Юрий Андреевич догадался, что это свояченица Микулицына, одна из Тунцевых, о которых рассказывал Самдевятов. Вслед за другими читающими Юрий Андреевич поднял голову и посмотрел в её сторону. Тогда он заметил происшедшую в зале перемену. В противоположном конце прибавилась новая посетительница. Юрий Андреевич сразу узнал Антипову. Она сидела, повернувшись спиной к передним столам, за одним из которых помещался доктор, и вполголоса разговаривала с простуженной библиотекаршей, которая стояла, наклонившись к Ларисе Федоровне, и перешептывалась с ней. Вероятно, этот разговор имел благодетельное влияние на библиотекаршу. Она излечилась мигом не только от своего досадного насморка, но и от нервной настороженности. Кинув Антиповой теплый, признательный взгляд, она отняла от губ носовой платок, который все время к ним прижимала и, сунув его в карман, вернулась на свое место за загородку счастливая, уверенная в себе и улыбающаяся. Эта, отмеченная трогательною мелочью сцена не укрылась от некоторых присутствовавших. Со многих концов зала смотрели сочувственно на Антипову и тоже улыбались. По этим ничтожным признакам Юрий Андреевич установил, как её знают и любят в городе. 12 Первое намерение Юрия Андреевича было встать и подойти к Ларисе Федоровне. Но затем чуждые его природе, но установившиеся у него по отношению к ней принужденность и отсутствие простоты взяли верх. Он решил не мешать ей, а также не прерывать собственной работы. Чтобы защитить себя от искушения глядеть в её сторону, он поставил стул боком к столу, почти задом к занимающимся, и углубился в свои книги, держа одну в руке перед собой, а другую развернутою на коленях. |
|
|
