| Быстро прилетел стрелец в свое государство, опустился возле синего моря на пустом месте. «Эй, Шмат-разум! Нельзя ли здесь дворец выстроить?» – «Отчего нельзя! Сейчас готов будет». Вмиг дворец поспел, да такой славный, что и сказать нельзя: вдвое лучше королевского. Стрелец открыл ящичек, и кругом дворца сад явился с редкими деревьями и цветами. Вот сидит стрелец у открытого окна да на свой сад любуется – вдруг влетела в окно горлица, ударилась оземь и оборотилась его молодой женою. Обнялись они, поздоровались, стали друг друга расспрашивать, друг другу рассказывать. Говорит стрельцу жена: «С той самой поры, как ты из дому ушел, я все время по лесам да по рощам сирой горлинкой летала». На другой день поутру вышел король на балкон, глянул на сине море и видит – на самом берегу стоит новый дворец, а кругом дворца зеленый сад. «Какой это невежа вздумал без спросу на моей земле строиться?» Побежали гонцы, разведали и докладывают, что дворец тот стрельцом поставлен, и живет во дворце он сам, и жена при нем. Король пуще разгневался, приказал собрать войско и идти на взморье, сад дотла разорить, дворец на мелкие части разбить, а самого стрельца и его жену лютой смерти предать. Усмотрел стрелец, что идет на него сильное войско королевское, схватил поскорей топор, тяп да ляп – вышел корабль! Сто разов тяпнул – сто кораблей сделал. Потом вынул рог, затрубил раз – повалила пехота, затрубил в другой – повалила конница. Бегут к нему начальники из полков, с кораблей и ждут приказу. Стрелец приказал начинать сражение; тотчас заиграла музыка, ударили в барабаны, полки двинулись; пехота ломит королевских солдат, конница догоняет, в плен забирает, а с кораблей по столичному городу так и жарят пушками. Король видит, что его армия бежит, бросился было сам войско останавливать – да куда! Не прошло и полчаса, как его самого убили. Когда кончилось сражение, собрался народ и начал стрельца просить, чтобы взял в свои руки все государство. Он на то согласился и сделался королем, а жена его королевою. |
| Иродиада возвращалась в свою спальню, когда услышала плач и горькие стенания, раздающиеся из покоев матери. Девочка тут же бросилась в ее покои и застала картину, поразившую своей неправдоподобностью. Береника, мать Иродиады, и Глафира, жена ее дяди Александра, стояли, обнявшись, и горько рыдали. Увиденное не укладывалось в голове девочки. Вражда между двумя снохами Ирода настолько укоренилась в сознании окружающих, что Иродиада, увидев их в таком положении, остановилась в растерянности на пороге. Мать, заметив присутствие дочери, простонала сквозь слезы: — Плачь, дочь моя, плачь. Настали наши черные дни. Твой отец и дядя в темнице. Их хотят казнить как заговорщиков, покушавшихся на жизнь царя. Иродиада заплакала от жалости к отцу и от страха, охватившего ее душу. Младший братик Иродиады, пятилетний Агриппа, до этого смотревший с недоумением на мать и тетку, увидев плачущую сестренку, тоже разревелся и бросился к ней, словно ища защиты и успокоения. Иродиада перестала плакать и стала гладить братика по головке, утешая ласковыми словами. Но малыш, почувствовав к себе внимание, заревел еще громче. И тут Иродиаде пришла в голову ужасная мысль: «А что если вслед за отцом возьмут и его, маленького наследника Агриппу, и тоже казнят». Тревога Иродиады от этих мыслей все более и более возрастала. Она с беспокойством оглянулась кругом, лихорадочно размышляя: что же можно предпринять? Наконец, приняв решение, нагнулась к братику и шепнула ему на ухо: — Агриппа, давай играть в прятки. Спрячемся, чтобы нас никто не нашел. У ребенка сразу прекратились слезы. Он озорно глянул на сестренку и кивнул головой в знак согласия. — Пойдем за мной, я знаю, где можно спрятаться, — с этими словами Иродиада повела Агриппу за руку из комнаты. Они стали осторожно спускаться по лестнице на первый этаж дворца. Когда уже шли по слабо освещенному коридору, услышали бряцание оружия и увидели двигавшихся им навстречу стражников. Иродида с малышом метнулась в первый попавшийся проход и помчалась что было силы. Агриппа, которого она тянула за руку, не поспевая за ней, упал. Тут же раздался его обиженный рев. Иродиада зажала ему рот рукой: «Тише, Агриппа, я тебя умоляю, тише. Не плачь. Нас услышат». Малыш выпучил на нее глаза, в которых страх смешивался с обидой, и попробовал зареветь еще громче. Тогда Иродиада, не обращая внимания на его рев, подхватила брата на руки и понеслась с ним дальше. Она уже сама не сознавала, в какой части дворца находится, и, увидев темный уголок с нишей, забилась в него и прижала брата к груди. Агриппа притих и, убаюканный сестрой, уснул. Глава 4 |
| Оная колокольня начата была строиться по повелению блаженной и вечной памяти достойной Государыни Императрицы Анны Иоанновны, но уже по кончине ее в 1741 году и все сие строение производилось Лаврским иждивением, и по большой части Лаврскими мастеровыми людьми, с довольною им за труды платою. А в 1767 году, по состоянии штатов, по Именному Ея Императорского Величества Указу из Коллегии Экономии выдано было на окончание той колокольни 13,843 руб. На купол пошло железа 545 пудов. Меди листовой латунной и прочей 278 пудов. На позолоту купола, золота пошло З4 фунта 78 золотников. За золотник тогда уплачено было по 2 рубля по 80 копеек. А полагая материал и работу по нынешней цене, купол сей будет стоить до сорока тысяч рублей. На оной колокольне: 1) в первом ярусе находилась прежде Лаврской Семинарии библиотека; а ныне она помещена в особо устроенном для Семинарии позади Дворца каменном двухэтажном флигеле. 2) Во второй части имеется колокол, весом 4000 пуд, большой, какой только есть во всей России, а может быть и во всем свете, в действительном употреблении. Он перелит был по Именному Указу Государыни Императрицы Елисаветы Петровны Лаврским иждивением в 1746 году из разбитого же Лаврского колокола, который лит был в 1716 году, весом 3319 пуд с прибавлением покупной в Артиллерийской конторе меди до 681 пуда. Сверх оного имеются еще на этой же колокольне: 1) Колокол, именуемый Годунов, сделанный вкладом бывшего на Российском Престоле Бориса Федоровича Годунова, весом до 1850 пуд 2) Корноухий, весом до 1275 пудов, литый в 1684 году монастырскою казною. 3) Лебедь, весом в 625 пудов, вкладом Конюшего Боярина Бориса Феодоровича Годунова. 4) Переспор; весом в 315 пуд 28 фунтов, лит в 1780 году. Всех колоколов на колокольне 27, а с часовыми 34; на оной же колокольне имеются боевые большие часы и с четвертьми, у коих наружные со всех четырех сторон большие слова и стрелы медные, через огонь золочены; устроены часы в 1784 году. 11. Здание над кладязем, именуемом Успенским, ибо он истекает из угла Успенской Церкви, шириною на трех саженях с аршином, длиною на трех же саженях с аршином, построенное изрядною Готическою архитектурою, и украшенное снаружи разными фигурами и колоннами, из камня резными. |
| Итак, результатом первой части Диспута с Пирром, в которой Максим опровергал монофелитство, можно считать признание Пирром двух (но не образующих одну сложную) природных воль во Христе и отсутствия у Него какой-либо ипостасной воли. Признав это, Пирр отказался даже касаться вопроса о моноэнергизме 110 , сославшись на то, что теперь, когда он понял, что применительно ко Христу речь может идти только о природных волях (а значит и действиях), он может взять назад все, что раньше говорил об одном действии. 111 Из этого признания Пирра (и из его дальнейшей аргументации, развернуть которую ради познания истины и научения на этом примере «легковерных людей» его заставляет Максим) видно, что единство действия во Христе он понимал не как образующееся в результате единения человеческого природного действия с Божественным (как до 642 г. толковал выражение «одно действие» у отцов Максим), а как вытекающее из единства Ипостаси (исходя из того, что у Одного действующего не может быть более одного рода действия) 112 . Максим с легкостью опровергает это обоснование единства действия во Христе единством Его Ипостаси, применяя аргументацию, сходную с той, к какой он прибегал в первой части диспута. При этом понятным становится и то, почему он отверг предложение Пирра говорить об одном действии «по образу соединения» 113 , – выражение, которое, как заметил Батреллос, напоминает некоторые высказывания самого Максима до 642 г. Дело тут не только в том, что Максим по церковно-политическим причинам перешел на позиции жесткого диоэнергизма 114 . Не менее важным было то, что Пирр, по своему признанию, считал это «единение» следствием единства Ипостаси (действующего Субъекта). Этот аргумент Максим опровергает, подобно тому, как он отверг подобный аргумент («ради совершенного соединения») в пользу выражения «одна воля» 115 , а именно, он опровергает выражение «одно действие по образу соединения», понимаемое как «одно действие одного Христа», обращая внимание на то, что у «одного Христа» одно (природное) действие с Отцом (которое было и до соединения, т. е. Воплощения) и одно действие (природное) с нами 116 , а следовательно – два природных действия, а не одно. |
| Солдат едет к одному королю, помогает ему в тяжелой войне и женится на его прекрасной дочери. Только королевне было не по сердцу, что выдали ее замуж за простого солдата; свела она шашни с соседним королевичем и, чтобы дознаться, в чем заключается богатырская сила солдата, стала к нему подольщаться; выведала, улучила минуту, сняла с сонного мужа рубашку и отдала королевичу. Тот надел на себя волшебную рубаху, ухватил меч, изрубил солдата на мелкие части, поклал их в кулек и приказал конюхам: «Возьмите вот этот кулек, прицепите к какой-нибудь кляче и гоните ее в чистое поле!» Конюхи пошли приказ выполнять, а солдатский богатырский конь обернулся клячею и сам к ним на глаза лезет. Взяли они – прицепили к нему кулек и погнали коня в чистое поле. Богатырский конь быстрей птицы пустился, прибежал к змею, остановился у его дворца и три дня, три ночи без устали ржал. На ту пору змей крепко-крепко спал, насилу проснулся от конского ржанья и топота, вышел из палат, заглянул в кулек и ахнул! Взял изрубленные куски, сложил вместе, обмыл мертвою водою – солдатское тело срослося; взбрызнул живою водою – и солдат ожил. «Фу, – говорит, – как я долго спал!» – «Долго бы спать тебе, если б не добрый конь!» – отвечал змей и выучил солдата хитрой науке принимать на себя разные виды. Солдат обернулся голубем, полетел к королевичу, с которым его неверная жена стала вместе жить, и уселся на кухонное окошечко. Увидала его молодая стряпка. «Ах, – говорит, – какой хорошенький голубок!» Отворила окно и впустила его в кухню. Голубок ударился об пол и стал добрым молодцем: «Услужи мне, красная девица! Я тебя замуж возьму». – «Чем же тебе услужить?» – «Добудь с королевича толстого холста рубашку». – «Да ведь он ее никогда не сымает! Разве тогда сымает, когда в море купается». Солдат расспросил, в которое время королевич купается, вышел на дорогу и сделался цветочком. Вот идут королевич с королевною на море, а за ними стряпка с чистым бельем. Увидал королевич цветок и любуется, а королевна сейчас догадалася: «Ах, ведь это проклятый солдат перекинулся!» Сорвала цветок и давай его мять да листочки обрывать; цветок обернулся малою мушкою и спрятался незаметно у стряпки за пазуху. Как только королевич разделся да полез в воду, мушка вылетела и обернулась ясным соколом, сокол подхватил-унес рубашку, а сделавшись добрым молодцем, надел ее на себя. Тут солдат взялся за меч, предал смерти и жену-изменщицу и ее любовника, а сам женился на красной девице – молодой стряпке. |
| «Боже, дай мне умереть за него! Дай мне только умереть за него!» — успела подумать девушка. Задвижка поддалась под державной рукой, дверь распахнулась, и Надя снова очутилась в приемной, где ее ждали Зас, Волконский и юные пажи в золотых мундирах. Но и юные пажи, и Зас, и Волконский, и их поздравления при виде беленького крестика, приколотого к ее груди, и самые стены царских палат — все это, как несуществующее, отодвинулось и отошло куда-то далеко, далеко от смугленькой Нади. Вся окутанная какой-то розовой дымкой, мешавшей ей слышать и видеть, что происходило вокруг, вышла Надя из дворцовой приемной об руку с Засом. На каждом шагу и у каждой двери ее встречали сановники и офицеры ласковыми улыбками, сочувственными взорами, участием и похвалой. Она только улыбалась в ответ, ошеломленная, почти испуганная и потерянная в этом море своего огромного счастья. — Не забудьте представиться Аракчееву! — разом вывел ее из забытья голос Заса, садившегося в экипаж у подъезда дворца. — Представиться? — словно просыпаясь от своей счастливой грезы, спросила Надя, так что Зас не мог не расхохотаться при виде ее счастливого, ошеломленного лица. — Да вы совсем в небеса залетели, юный корнет! — шутливо обратился он к Наде. «Корнет? — изумленно пронеслось в ее мыслях. — Кто это?» Ах, да ведь это она! Она — смугленькая Надя, еще за час до этого — уланский товарищ, солдат! Государь произвел ее в офицеры! Сам государь! И «Георгия» пожаловал за храбрость! Она — офицер! Георгиевский кавалер! Корнет! Ее мечта исполнилась — чудесная, заветная мечта! Но главное, она отныне носит «его» имя, имя царя, монарха, государя, пожалованное ей в награду. Мечтала ли она когда-нибудь об этом! Это лучше всего, лучше чина, лучше белого крестика, лучше всего мира!.. И Надя обвела вокруг себя торжествующим взором. Ей казалось, что весь мир ликует заодно с нею. Конец второй части ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА I Старые знакомые Прошло пять лет. После знаменитого Тильзитского свидания, когда два императора по-братски обнялись на неманском плоту в виду двух великих армий, снова надвинулась черная туча над Россией. |
| Кроме сына, никто не имел духа объявить ему о его увольнении. Правительница и супруг ее меняли всякую ночь спальню, до тех пор, пока Фельдмаршал, имевший пребывание подле Дворца, переехал в свой дом по ту сторону Невы. Тогда надлежало бы Миниху удалиться из России, где враги его имели первенство, но он остался в оной, на гибель им, как думал, и вовлечен был в несчастие, постигшее его 25 ноября. Неустрашимо явился в красном плаще покоритель Данцига и Очакова на лобное место, окруженное 6,000 гвардейцев, ласково приветствовал товарищей своей славы и потом равнодушно услышал смертный приговор, освобождение от казни, страшное для других слово; Сибирь, куда велено сослать его (1742 г.). Великодушная супруга Миниха последовала за ним в тот самый город, где выстроен был, по, чертежу его, дом для Бирона. Думал ли тогда Фельдмаршал, что приготовляет себе в нем жилище на двадцать лет! Перед отправлением, Императрица Елисавета Петровна предоставила осужденным просить у нее одной какой-либо милости: просьба Миниха, состояла в том, чтобы дозволено ему ваять с собою пастора Мартенса, также согласившегося разделять с ним ссылку. В Казани Миних встретился с Бироном, которого везли в Ярославль; их сани должны были остановиться у моста: они узнали друг друга и молча поклонились. Целым, окруженный непроходимыми, дремучими лесами, обнесен был палисадником и вмещал в себе небольшую деревянную крепость, шестьдесят хижин. Бедные обыватели получали, за дорогую цену, товары и жизненные припасы из Тобольска и других отдаленных городов: имея сообщение с прочный местами, летом, посредством рек, они, во время продолжительных зим, от Октября до Мая, пробирались по лесам на лыжах. В этом печальном уединении Миних завел, подле домика своего, небольшой огород, занимался молитвами, обучал детей Пелымских жителей; никогда не казался угрюмым; покоился от трудом только три часа в сутки. На содержание его и домашних определено было ежедневно по три рубля; деньга эти хранились у офицера, к нему приставленного. |
| Свидетельство это, очевидно, основано на какой-то достоверной традиции. Действительно, Василий Михайлович Юрьев и Алексей Данилович Басманов в 1563 — 1564 годах принадлежали к числу ближайших советников царя. В конце 1563 года именно они вели очень важные переговоры с литовскими послами, выступая в той роли, в которой ранее выступал Алексей Адашев. Василий Михайлович Юрьев, двоюродный брат царицы Анастасии, уже неоднократно упоминался на страницах этой книги как один из членов боярского клана Захарьиных, возвысившегося после первого брака Ивана IV. Уже в первой половине 50-х годов он зарекомендовал себя как администратор (дворецкий Тверского дворца), дипломат и воевода. Удаленный от дел во второй половине 50-х годов XVI века, он вернулся в близкое окружение царя после ухода Сильвестра и Адашева. По записи 1561 года, в случае смерти царя он должен был входить в состав регентского совета при малолетнем наследнике. Алексей Данилович Басманов принадлежал к старому московскому боярскому роду Плещеевых, из которого в XIV веке вышел один из патронов московской митрополичьей кафедры митрополит Алексей. Все, что о Басманове известно, позволяет говорить о нем как об одном из лучших военачальников своего времени. К рассказам о его военных успехах есть все основания отнестись с доверием, так как в большинстве своем они читаются в той части официальной летописи, которая составлялась во времена, когда летописное дело находилось в руках Адашева, а Басманов вовсе не принадлежал к ближайшему окружению царя. Впервые Басманов отличился при взятии Казани, где вместе с князем Михаилом Ивановичем Воротынским командовал войсками на главном направлении штурма. Эти войска первыми поднялись на городские стены. Способности Басманова ярко проявились в неудачном для русской рати сражении с крымскими татарами при Судьбищах, когда крымский хан русское войско «потоптал и разгромил». Тогда не командующий армией боярин Иван Васильевич Шереметев, а один из воевод, Алексей Басманов, собрал бегущих с поля боя детей боярских и стрельцов. Они «осеклися в дубраве» и до вечера отбивали натиск орды, причем «из луков и из пищалей многих татар побили». Именно под командованием Басманова в начале Ливонской войны русские войска взяли штурмом Нарву. Еще раз военные способности Басманова проявились осенью 1564 года, когда крымский хан Девлет-Гирей со всей ордой вторгся в Рязанскую землю. Нападение татар застало местных воевод врасплох, в Рязани не оказалось войска и крепость не была подготовлена к обороне. Басманов, находившийся с сыном Федором в рязанском поместье, собрав соседей, напал на крымские «загоны», захватил языков и, узнав о намерениях хана идти к Рязани, поспешил в город. Город был спешно укреплен, население мобилизовано для обороны и нападения татар отбиты. |
| Гизерих, не по какой-либо иной причине, но только потому, что надеялся получить большие богатства 45 , с сильным флотом отплыл в Италию. Не встретив ни от кого сопротивления, он вступил в Рим и занял дворец. (2) Максима, собиравшегося бежать, римляне умертвили, побив камнями. Они отрубили ему голову, разрубили его на части и разделили их между собой 46 . (3) Гизерих взял в плен Евдоксию с ее дочерьми от Валентиниана, Евдокией и Плацидией и, нагрузив на корабли огромное количество золота и иных царских сокровищ, отплыл в Карфаген, забрав из дворца и медь, и все остальное. (4) Он ограбил и храм Юпитера Капитолийского и снял с него половину крыши. Эта крыша была сделана из лучшей меди и покрыта густым слоем золота, представляя величественное и изумительное зрелище. (5) Из кораблей, что были у Гизериха, один, который вез статуи, говорят, погиб, со всеми же остальными вандалы вошли благополучно в гавань Карфагена. (6) Евдокию Гизерих выдал замуж за своего старшего сына Гонориха, вторую же дочь (она была женой Олибрия, знатнейшего среди римских сенаторов 47 ) вместе с ее матерью Евдоксией, по требованию василевса 48 , он отправил в Визáнтий. (7) Восточное же царство перешло к тому времени ко Льву, возведенному на престол Аспаром, так как Маркиан уже скончался. (8) Впоследствии Гизерих задумал следующее. Он велел срыть стены всех городов Ливии, кроме Карфагена, с той целью, чтобы ни сами ливийцы, став на сторону римлян, не могли бы, обладая этими укреплениями как своим оплотом, поднять против него восстание, ни посланные василевсом войска не могли надеяться, что они и городом завладеют и, поставив в нем свой гарнизон, будут досаждать вандалам. (9) Тогда казалось, что это решение очень хорошее и что оно навсегда упрочило благополучие вандалов, но впоследствии, когда эти города, оказавшись неукрепленными, очень легко и безо всякого боя были взяты Велисарием, это вызвало немало насмешек в адрес Гизериха, и то, что казалось до тех пор мудрой предусмотрительностью, сочла неразумным поступком. |
| В Пантелеймоновском подворье мне дали прекрасный угловой номер в третьем этаже – с замечательно красивым видом на Золотой Рог и св. Софию. Послеобеденное время первого дня моего пребывания в Константинополе я посвятил на общий беглый осмотр близ лежащих местностей – Галаты и Перы. Впечатление было весьма невыгодное для столицы Турции. Я и прежде отлично знал, что Константинополь грязный город: его неряшливость обратилась в притчу. Но все-таки действительность превзошла все мои ожидания (об этом, впрочем, скажем после). Само собой, что без проводника я не решился путешествовать по переплетающимся друг с дружкой улицам Константинополя: я боялся участи доктора Елисеева, о чем упоминал выше. Любезные пантелеймоновцы приставили ко мне в качестве проводника какого-то пожилого славянина. Дмитрия, болтавшего и по-русски, и по-турецки, и по-гречески, но ни слова не знавшего на европейских языках. Он был моим чичероне во все время моего пребывания в Константинополе, хотя его познания по части мирских дел не были настолько обстоятельны, как бы это желалось мне. Стоит заметить, что этот Димитрий (которого я для пущей важности всегда величал кир-Димитрий) мне выдавал себя за черногорца, но на самом деле он были чистокровным болгарином. Об этом его родопроисхождении я узнал случайно. Раз спрашиваю нашего швейцара в камилавке: «пришел ли мой черногорец» (т. е. кир-Димитрий). – «Какой он черногорец, он – болгарин». Sic! Значит, в настоящее время болгарину становится стыдно заявлять о своей национальности перед русскими. Да, как видим, политика в Константинополе проникает даже в подвальные этажи и влияет там на ход дел... При первом беглом обзоре вышеупомянутых местностей мое внимание обратил на себя лишь роскошный султанский дворец Долма-Бахче, в который упирает главная улица Галаты, если идти вниз, по направлению к Восфору. Во–первых, этот дворец очень красив: он построен на самом берегу Восфора, а во–вторых, здесь заключен несчастный султан Мурад, предшественник и брат теперешнего главы блистательной Порты. Раззолоченые ворота и мертвенная тишина и какая-то опустелость дворца – производит меланхолическое впечатление. В часы отдыха от поездок и путешествий, я, сам не зная почему, очень часто приходил к этой раззолоченой клетке, и приглядывался и к самому дворцу и погружался в созерцание очень поэтической картины, открывавшейся отсюда на Восфор. 1 |
|
|
