| В задней части здания помещались комнаты для женщин, считавшиеся неприступным святилищем для всякого постороннего мужчины. Тою же лестницею, минуя и второй этаж, можно было подняться на кровлю дома, игравшую столь важную роль в домашней жизни иудея и имевшую плоскую, а не куполообразную, как в нынешнем Иерусалиме, форму. Несколько покатая ко двору или на обе стороны, ко двору и на улицу, следовательно, с небольшим возвышением на средине, кровля по краям ограждалась перилами или бруствером, достигавшим в вышину до груди человека. Дом Каиафы, подобно всем богатым домам, без сомнения, имел не один двор, а два, отделенные друг от друга каменною оградою с таким же проходом, какой вел с улицы в первый двор. Прекрасно вымощенный по краям, с зеленою лужайкою посредине, засаженною виноградниками и кустарниками душистых растений, свежесть которых поддерживалась обилием воды из фонтанов и цистерн, этот второй двор составлял, бесспорно, самый красивый и приятный уголок в доме. Вдоль стен красовались изящные колонны, задрапированные занавесами из роскошной материи. Последние чаще, впрочем, были откинуты с целью дать возможность хозяевам дома или гостям дышать свежим воздухом и любоваться прекрасным видом этого места. И в этом дворе лестница вела вверх во второй этаж и на кровлю дома, между перилами которой здесь протягивалось над всем двором покрывало из толстого холста (στγη) для защиты от солнечных лучей 286 . За несколько дней до суда над Господом Иисусом Христом синедрион собирался уже раз в этом же доме первосвященника Каиафы, и по этому поводу евангелист выражается так: «тогда собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафа» 287 . Если здесь выражение «во двор» (ες τν αλν) не употреблено в широком смысле дома или дворца вообще, то под этим «двор» (αλ) нужно разуметь такой именно второй двор, о каком было замечено только что. Но, как бы то ни было, суд над Господом Иисусом Христом имел место не здесь. Внутрь двора первосвященника 288 последовал за Спасителем апостол Петр и, сгорая желанием знать судьбу своего Учителя, расположился здесь у костра, смешавшись в толпе первосвященнической прислуги. |
| И действительно, это был человек крайне заносчивый, властолюбивый, алчный, который с крайним презрением относился к вверенному его управлению народу, смотря на него лишь как на источник государственной казны и своего личного обогащения. Не удивительно, что, при таком характере и взгляде на управляемый народ, Понтию Пилату уже на первых порах пришлось не раз приходить в крайне неприятное столкновение с иудеями, которые, невольно чувствуя всю оскорбительность для их самолюбия такого отношения к ним со стороны иноземного правителя-язычника, приходили в крайнее раздражение от всякой более или менее неприятной им меры прокуратора. Таких столкновений у Пилата в течение ого десятилетней службы в Палестине было не сколько и они no большей части заканчивались тем, что до болезненности гордый римлянин должен был отступать пред фанатизмом разъяренного народа, обнажавшего свои груди для острия римских мечей и от исступления рвавшего на себе волосы, неистово завывавшего и выкрикивавшего угрозы жалобой и доносами Тиверию на все чинимые его прокуратором беззакония. 5 Понятно, какой горький осадок в душе римского игемона должны были оставить такие столкновения, которые, во всяком случае, до крайности обострили его отношения к вождям ненавистного ему народа, и он только ради сохранения своего места держался no отношению к ним в качестве холодно-высокомерного сановника, едва сдерживавшего свою внутреннюю ненависть под личиной внешней благопристойности. Для достоинства представителя римской власти, конечно, было не особенно приятно требование вождей иудейства, чтобы он, во внимание к обрядовым тонкостям малопонятной ему религии, вышел к ним из дворца и выслушал их заявление на открытом воздухе. Но Пилат уже горьким опытом дознал, как опасно затрагивать религиозные предрассудки иудеев, и потому он не замедлил выйти из претории, тем более, что римский обычай ничего не имел против самой широкой гласности в разборе судебных и всяких правительственных дел. Римские правители, а за ними и полуязыческие Ироды ставили свои трибуналы безразлично то перед дворцом, то на базаре, даже в театре, цирке и на больших дорогах, где только оказывалась наличная надобность в разборе того или другого дела. |
| А пришёл в Таврический – жестокое разочарование: Гучков остался министром, и уже обосновывается вместо Беляева в довмине на Мойке. А Энгельгардт, застенчиво улыбнувшись Половцову, продолжает сидеть в Военной комиссии, потерявшей дух и смысл, и пишет приказ по гарнизону о «порядке на обновлённых началах» – чтобы все части командировали в Комиссию по одному офицеру и одному солдату – со сведениями о составе оружия и сколько не хватает или излишнего, как обстоит хозяйственная часть и что надо для нормальной жизни. Ску-чища и бездарь! Стоило для этого Половцову покидать Дикую дивизию, решиться на самовольную отлучку – и что ж теперь тут закисать?… Вдруг потерял Половцов всякое настроение крутиться тут, в закоулках второго этажа, с низкими потолками и с ничтожными делами при толпах рвущихся посетителей. Истинное главное дело ушло в другую часть Таврического, а может быть и из дворца уже ускользало. И Половцов в задумчивости избрал рассеянный образ действий. В своём бешмете в талию прошёлся по дворцу раз, прошёлся два, узнавал новости. С согнутой спиной и озабоченно-наклонно носился знаменитый Бурцев, как бы и на ходу продолжая слежку: в какую-то комнату сгрузили ему документы Охранного отделения – и он вёл своё любимое следствие. Встретил Половцов комичного Перетца, полковника от журнализма, с большою важностью и с упоением перенявшего комендантство во дворце, и охотно прислушался к его болтовне. Вчера ночью пытался кончить с собой адмирал Карцев, отправили в больницу умалишённых. Ещё сошёл с ума какой-то юный морской офицер, совсем и не арестованный, звал папу и маму и просил скорей его убить. Но от группы арестованных чинов Перетц получил подписанное заявление, что они чрезвычайно хорошо содержатся, а ведь сами они раньше как издевались над арестантами!… Стали привозить арестованных и из провинциальных городов – «для зависящих распоряжений», – а что с ними делать? Часть комнат при хорах пришлось очистить от арестованных, чтобы мог Совет заседать в Большом зале. Часть арестованных перетолкали в гимназию. |
| Остановившись подле маленькой калитки тюрьмы при Сент-Шапель и раздумывая, где бы ему выбрать место для ночлега, – а в его распоряжении были все мостовые Парижа, – он вдруг припомнил, что, проходя на прошлой неделе по Башмачной улице мимо дома одного парламентского советника, он заметил около входной двери каменную ступеньку, служившую подножкой для всадников, и тогда же сказал себе, что она при случае может быть прекрасным изголовьем для нищего или для поэта Он возблагодарил провидение, ниспославшее ему столь счастливую мысль, но, намереваясь перейти Дворцовую площадь, чтобы углубиться в извилистый лабиринт Сите, где вьются древние улицы-сестры, сохранившиеся и доныне, но уже застроенные девятиэтажными домами, – Бочарная, Старая Суконная, Башмачная, Еврейская и проч., – он увидел процессию папы шутов, которая тоже выходила из Дворца правосудия и с оглушительными криками, с пылающими факелами, под музыку неслась ему наперерез. Это зрелище разбередило его уязвленное самолюбие. Он поспешил удалиться. Неудача преисполнила душу Гренгуара такой горечью, что все, напоминавшее дневное празднество, раздражало его и заставляло кровоточить его рану. Он направился было к мосту Сен-Мишель, но по мосту бегали ребятишки с факелами и шутихами. – К черту все потешные огни! – пробормотал Гренгуар и повернул к мосту Менял. На домах, стоявших у начала моста, были вывешены три флага с изображениями короля, дофина и Маргариты Фландрской, и шесть флажков, на которых были намалеваны герцог Австрийский, кардинал Бурбонский, господин де Боже, Жанна Французская, побочный сын герцога Бурбонского и еще кто-то; все это было освещено факелами. Толпа была в восторге. «Экий счастливец этот художник Жеан Фурбо! – подумал, тяжело вздохнув, Гренгуар и повернулся спиной к флагам и к флажкам. Перед ним расстилалась улица, достаточно темная и пустынная для того, чтобы там укрыться от праздничного гула и блеска. Он углубился в нее. Через несколько мгновений он обо что-то споткнулся и упал. Это был пучок ветвей майского деревца, который, по случаю торжественного дня, накануне утром судейские писцы положили у дверей председателя судебной палаты. Гренгуар стоически перенес эту новую неприятность. Он встал и дошел до набережной. Миновав уголовную и гражданскую тюрьму и пройдя вдоль высоких стен королевских садов по песчаному, невымощенному берегу, где грязь доходила ему до щиколотки, он добрался до западной части Сите и некоторое время созерцал островок Коровий перевоз, который исчез ныне под бронзовым конем Нового моста. Островок этот, отделенный от Гренгуара узким, смутно белевшим в темноте ручьем, казался ему какой-то черной массой. На нем при свете тусклого огонька можно было различить нечто вроде шалаша, похожего на улей, где по ночам укрывался перевозчик скота. |
| И Исполнительный Комитет принял его предложение: разрешать выпуск газет лишь в зависимости от их индивидуальности. Гиммер был на стороне Соколова, но всё равно его восхитило это голосование! Восхитительно здесь было то, что ни у кого из голосовавших ни на одну минуту не возникло сомнение: а Совет ли Рабочих Депутатов должен решать свободу газет? Никому в голову не пришло, никто и полслова не прохрипнул, что этот вопрос надо бы уступить власти Думского Комитета! Это был – акт защиты революции, и нельзя было его предоставлять правительству из думского крыла! Даже не было нужды доводить до его сведения. Да кому ж подчинятся типографские рабочие, если не Совету? Надо назначить комиссара по типографиям – и брать их в свои руки. Сразу выдвинулся и был признан комиссар по типографиям – пузатый Бонч-Бруевич, перепоясавшийся ремнём: и чтоб военный вид себе придать и чтоб живот подобрать. Он объявил, что типография газеты «Копейка» уже и без того захвачена, сейчас он отправится туда – и будет печатать воззвание. (Воззвание прослушали один раз через зевоту – и приняли без прений и без голосования). Сунулся Пешехонов с обывательским возражением, что недопустимо захватывать частные типографии, – подняли его на смех, слушать не стали. Гиммер стал собирать своих сотрудников по «Летописи» – как захватить редакцию подготовляемой газеты Совета, создать там своё большинство. Шёл уже четвёртый час ночи или утра – но всё не кончалось заседание Исполнительного Комитета или ещё полного Совета, а расползлось в многоголосую беспорядочную беседу кого попало с кем попало, и, кажется, никаким нормальным образом оно уже не могло кончиться, как только если снаряд разорвётся в куполе Таврического дворца. Так разболтались, как будто вся судьба революции уже была обеспечена, и только оставалось решать будущее направление республики. Гиммер снова сбегал в Военную комиссию за новостями, опять пробрался через часовых и через баррикады скамеек – но застал всё тех же Масловского и лейтенанта Филипповского, ещё появился известный инженер Ободовский, нервный от бестолковщины, – всю ту же картину полного незнания обстановки, бесплановости, безаппаратности, беззащитности, беспомощности, ни одной воинской части – и только слухи: из Ораниенбаума и из Царского Села движутся полки на Петроград – неизвестно какие, неизвестно с какой целью, но скорей же всего – для подавления. А о Петропавловке снова шёл слух, что оттуда звонили и нащупывали, как бы сдаться Государственной Думе. |
| По всей горе Киев распространён Владимиром и Ярославом, а когда он спустился на Подол, положительно неизвестно; но после Ольги, при которой, по свидетельству летописи (под 945г.), «на подольи не седяху людье, но на горе», и более или менее задолго до 1068г., когда на Подоле является уже «торговище», и когда, следовательно, он уже был частью города более или менее населённой и застроенной. В противоположность Подолу (по древнему Подолье) половина города, находившаяся на горе, получила название, как в сейчас приведённом месте летописи, именно «Горы». Относительно части горы, которую занимал доисторический и первоначальный исторический город в теснейшем древнем смысле этого слова, т. е. в смысле места, обнесённого стенами,– крепости или кремля, обыкновенные представления совершенно ошибочны. Обыкновенно принимается, что первоначальный город «занимал северо-западную (-восточную?) часть старо-киевской горы, составляющую так называемое Андреевское её отделение» 628 , т. е. большую или меньшую местность около нынешней Андреевской церкви. Но нынешняя Андреевская церковь находится в 50 саженях 629 от Десятинной церкви (через дорогу от неё), а эта последняя была построена Владимиром вне города близь загородного княжеского теремного двора или дворца (загородного княжеского дворца, который в числе своих зданий имел каменный терем или башню). Если бы первоначальный город находился там, где его полагают, то загородный дворец приходился бы непосредственно за городской стеной: но какая цель и какой смысл строить загородный дворец тотчас же за городской стеной? Этот загородный дворец был увеселительный летние дворец, при котором находилась большая или меньшая роща (больший или меньший парк) для ловли птиц 630 : это последнее обстоятельство совместимо ли с тем, чтобы дворец находился непосредственно за городом? Первоначальный город находился у «увоза» или взвоза, т. е. взъезда, Боричева снизу на гору 631 . А увоз Боричев шёл на гору, как мы приводили свидетельства выше, не от Днепра, а из Крещатицкого оврага 632 . |
| А вот название славянского языка «русским» это — факт общеустановленный. Тот же Голубинский приводит документ X века, где «русское» однозначно со «славянским». Это — булла папы Иоанна XIII чешскому князю Болеславу об учреждении Пражской епископии 967 г.: ad ecclesiam vero Sti Georgii congregatis sancti monialim verumtamen non secundum ritus aut sectam Bulgariae gentis vel Rusciae aut Slavonicae linguae, sed magis sequens instituta et decreta apostolica. В 1924 г. наш отечественный ученый Г.А. Ильинский («Slavia» t. III p. 45—64». Прага) высказал гипотезу, что «роушькими письмены» — это описка, вместо «фрушькими», т. е. «фряжскими или франкскими», что означает: «готскими». Якобы готы тут названы франками. А сербская форма «фряжский» звучит, как известно, «фрушки». Известная «Фрушка Гора» около Карловцев. Эта гипотеза основана на ничтожном основании якобы описки. Между тем слово русский в форме «рушький» встречается и в других случаях, одной опиской необъяснимых. Например в Прологе XIII-XIV века (Румян. Музей сообщается: «обновися в рушьстей земли крьст от Ольги благоверные». Здесь уже явно не может быть речи о «франкской» земле. Но мы видели, что по существу в этом месте жития чудо изучения св. Константином якобы готского языка было и ненужно и нелепо, ибо ему не предстояло просвещать издавна христиан-готов, а какой-то другой языческий народ. Просто отбрасывая все славянофобские мудрствования западных славистов, надо взглянуть прямыми честными глазами. И в «русском» евангелии и псалтыри Паннонского Жития узреть простой факт нахождения в этот момент в руках у св. Константина его собственного славянского перевода евангелия и псалтыри, нужных ему в данной миссии и для данной русской цели. Что же это за цель и почему она «русская»? Задача хазарского посольства была прежде всего государственная, но она существенно включала в себя предприятие церковно-миссионерское. Все это проступает сквозь напускной туман житийного изложения. Прения о вере в «стране хазарской» описываются в таких чертах, которые не вяжутся в большей их части ни с обстановкой столицы и каганского дворца, ни с характером учености спорщиков (книжников иудейства и ислама), ни с самохарактеристикой спорщиков, ни с выводами, заключающими этот спор. |
| Собор Святого Петра – сооружение странное, местами вычурное. Если вспомнить те же записки Диккенса, «это – огромное здание, где не на чем отдохнуть душою и где взор быстро утомляется». Согласен – San Pietro, но не Купол. Я тоже теперь пишу это слово с большой буквы. Ослепительно белый, парящий, словно он и на самом деле невесом, в этой особенной итальянской дымке, которую о. Бомэн назвал «утренним туманом». Нет, это, конечно, не туман, sfumato, sfumata luce (рассеянный свет) или легкая дымка. Леонардо да Винчи говорит о ней, что художник должен уметь, изображая здания, видимые на большом расстоянии, показать, что видны в них только светлые и освещенные солнцем части, тогда как невидимое для солнца остается «почти цвета тумана средней темноты»… Сколько раз именно в такой дымке видел я купол, стоя у парапета в небольшом апельсиновом садике на Авентине. Он находится у церкви Святой Сабины в двух шагах от nлoщaдu dei Cavalieri di Malma u дворца мальтийских рыцарей, в запертый сад которого можно заглянуть через замочную скважину. Площадь эта устроена в XVIII веке по проекту Джованни Пиранези. Думаю, он придумал и эту скважину, которую в Риме знает каждый. Через нее словно в подзорную трубу видна длинная аллея внутри сада и в конце ее далеко–далеко – Купол. Но из «моего» апельсинового сада Купол и вообще вся панорама Рима видны ничуть не хуже. А кроме того, здесь, в садике, идет своя жизнь: молодые матери и нянюшки гуляют с маленькими детьми, кто-то сидит в коляске, другие бегают, третьи – учат английский язык, повторяя какие-то отдельные слова и фразы… Школьники здесь неумело ухаживают за своими одноклассницами; так, один мальчишка вырвал из рук у своей пассии рюкзачок и забросил прямо на стену пристроенного к садику дома. Она, тоненькая как пальма и подвижная как обезьяна, забирается по отвесной стенке и, кажется, уже спасает свою сумку, но тут её опережает вооружившийся длинной палкой кто-то из друзей моего Танкреда, и рюкзак оказывается где-то совсем в другом месте. Воинственная Клоринда не сдается и в конце концов побеждает. Смех, крики, реплики разгневанной Клоринды, звонкие реплики, похожие на пение или на урок сольфеджио, и атмосфера какой-то абсолютной невинности, детскости и чистоты. |
| Зоей буд. имп. Михаила V Калафата. В 1078 г. здесь отрекся от престола имп. Михаил VII Дука. В 1081 г. в храме скрывались знатные дамы из семейства Комнинов, поднявшего мятеж против имп. Никифора III Вотаниата. Ок. 1285 г. здесь проходил Собор, на к-ром Византия отказалась от Лионской унии 1274 г. и был осужден низложенный патриарх Иоанн XI Векк. 13 мая 1347 г. во Влахернском храме состоялись коронация Иоанна VI Кантакузина и его жены и венчание имп. Иоанна V Палеолога с Еленой, дочерью Кантакузина, весной 1354 г. был коронован имп. Матфей Кантакузин. Священная купальня церкви над источником во Влахернах Священная купальня церкви над источником во Влахернах В 1204 г., после захвата К-поля крестоносцами, в церкви разместилась община каноников, к-рая вскоре наряду с неск. др. вновь образованными католич. мон-рями К-поля отказалась участвовать в выборах лат. патриарха и не признавала его до 1217 г. Позднее, еще до освобождения К-поля, церковь была выкуплена православными и вошла в юрисдикцию К-польских Патриархов, живших в изгнании в Никее. В 1348 г. пираты разграбили храм и убили неск. священников. 29 февр. 1434 г. на деревянной крыше храма возник пожар, полностью уничтоживший постройку, и она более не восстанавливалась. Все святыни храма были утрачены. Руины церкви (или какой-то части дворца В.) были известны в Стамбуле до XIX в. Несмотря на разорение, среди правосл. населения Османской империи источник пользовался большим почитанием. К нему совершались крестные ходы в субботу Акафиста и на праздник Положения Честной ризы Божией Матери (2 июля). Вода из этого источника протекала под городской стеной и впадала в море. От XVII в. сохранились свидетельства о чуде, когда в день потопления вражеского флота (2 июля) вода в море, куда впадал источник, становилась кровавой и сохраняла этот цвет до 1 сент. «Оберегает все то место, откуда течет святая вода, русская полонянка, для того, что ей указано с тех людей, кто к святой воде придет, брать по деньге с человека, и тем она питается» ( Каптерев Н. |
| Итак, Лев опирался на «армянскую» клику. Противостояли же ей такие могущественные силы как, например, род, из которого вышли патриархи Тарасий и Никифор 90 , а впоследствии и Фотий 91 . Вообще, судя по тому, с какой легкостью император Никифор I подавлял мятежи «армянских» кланов (ему даже не приходилось прибегать к казням и членовредительству 92 ), он пользовался поддержкой очень значительной части византийской аристократии, и эти люди не могли быть довольны потерей влияния при Льве. Часть оппозиции в 820 г., несомненно, составили именно они. То, что при Михаиле II эта группа вернулась к власти, доказывается также следующим обстоятельством. Как известно, император Константин VI в свое время развелся со своей женой Марией и женился на фрейлине своей матери императрицы Ирины Феодоте. Никифор I принял сторону Марии и объявил второй брак Константина недействительным. Одновременно он изгнал из дворца братьев Феодоты, которые имели чин патрикиев 93 . Михаил I вернул их обратно одновременно с такими видными представителями «армянских» кланов как Лев Армянин и Лев Склир. Михаил же Аморийский женился на Евфросинье, дочери Константина от Марии. Этот династический брак не просто должен был подкрепить легитимность Михаила, как часто пишут, – это был четкий знак того, что к власти вернулась та клика, которая доминировала при Никифоре I. И все-таки в оппозиции Льву оказались не только старые соперники. Ведь и Михаил Аморийский, и Фома Славянин, будучи людьми незнатными, находились в клиентских отношениях с кланом Льва. Значит, от этого императора отвернулась даже часть тех сил, на которые он первоначально опирался. Поскольку никаких других причин тому источники, даже крайне враждебные ко Льву, не приводят, остается считать побудительным мотивом такого поворота именно репрессивные меры по нейтрализации действительных или потенциальных противников. Косвенным подтверждением этой гипотезы могут служить истории о справедливости Льва, несомненно, восходящие к 94 . В византийской практике демонстративное правосудие, как правило, оборачивалось публичными экзекуциями виновных и коррумпированных судей 95 . По-видимому, именно это имеет в виду источник, враждебный Льву, у Продолжателя Феофана: |
|
|
