| И тут она услышала голос г-жи де Реан, которая звала прислугу. Софи прислушивалась с замиранием сердца. Г-жа де Реан говорила что-то на высоких тонах, прислуга входила и выходила. Софи с ужасом ждала, что мама призовет няню или ее. Но этого не произошло. Няня, заслышав возбужденные голоса, оставила работу и, мучимая любопытством, вышла из комнаты выяснить в чем дело. Она вернулась через четверть часа. — Как удачно, мадемуазель, — сказала она, обращаясь к Софи, — что мы с вами не выходили из комнаты. Представьте себе, ваша мама пошла посмотреть своих рыбок и обнаружила, что они все мертвы, причем некоторые даже разрезаны на кусочки. Она созвала всех слуг, чтобы выяснить, кто мог учинить такое. Никто ничего не видел. Когда я встретила ее, она меня спросила, не заходили ли вы в гостиную, но я ей объяснила, что вы все время у себя возились со своими игрушками. Ваша мама сказала: «Как странно! Я готова пари держать, что это — выходка Софи!». «О, сударыня, — возразила я ей, — мадемуазель Софи не способна на такой злой поступок!» «Тем лучше, — ответила госпожа де Реан, — иначе я бы ее наказала очень сурово. Ей повезло, что она была все время на глазах у вас и вы уверены, что она не могла изничтожить моих несчастных рыбок!» «Я совершенно уверена, сударыня!» — заверила я ее. Софи промолчала; она стояла, опустив голову, покрасневшая, со слезами на глазах. Ей захотелось признаться няне во всем, но не хватило духу. Няня решила, что девочка готова заплакать из жалости к рыбкам и поспешила ее утешить. — Я так и думала, что вы, как и мама, очень огорчитесь из-за несчастья с этими бедными рыбками. Но рыбки в аквариуме ведут не такую уж счастливую жизнь. Сейчас, когда их уже нет в живых, они не страдают. Утешьтесь и выкиньте это из головы. А сейчас надо переодеться и идти в гостиную. Скоро обед. Софи послушно помылась, причесалась, переоделась и вошла в комнату, где сидела мама. — Софи, — обратилась к ней г-жа де Реан, — няня тебе рассказала о рыбках? СОФИ — Да, мамочка. Г-жа де РЕАН |
| Как мог я ее отпустить? Почему не окликнул?.. Письмо было здесь, оно лежало на моем столе. Я нечаянно вытащил его из кармана вместе с другими бумажками. Странная, непонятная вещь: я о нем забыл. Мне, впрочем, приходится сделать над собой огромное усилие воли, сосредоточить все свое внимание, чтобы заглянуть в себя и восстановить тот неодолимый импульс, который заставил меня произнести эти слова, до сих пор стоящие в моих ушах: " Дайте мне ваше письмо " . А, может, я и не говорил этого? Не знаю. Возможно, мадемуазель, мучимая страхом, угрызениями совести, подумала, что не в состоянии дольше хранить свой секрет, и это побудило ее протянуть мне письмо. Остальное - дело моего воображения... Бросил письмо в огонь, не читая. Глядел, как оно горит. Уголок листа вырвался из пожираемого пламенем конверта и тут же почернел. На миг светлые буквы проступили на черном, и мне показалось, я отчетливо увидел: " Господу... " Снова начались боли в желудке, чудовищные, нестерпимые. Сопротивляюсь всеми силами желанью кинуться наземь и кататься, рыча по-звериному. Одному Богу ведомо, как я мучаюсь. Но ведает ли он? (NB. Эта последняя фраза, написанная на полях, была зачеркнута.) Под первым попавшимся предлогом - якобы чтобы получить плату за поминальную службу, которую г-жа графиня заказывает каждые три месяца по умершей родне, - посетил сегодня утром замок. Я был так взволнован, что надолго задержался у входа в парк, глядя, как старик Кловис, садовник, вяжет, по своему обыкновению, хворост. От его спокойствия мне полегчало. Слуга на несколько минут замешкался, и я вдруг с ужасом вспомнил, что г-жа графиня расплатилась по счету еще месяц назад. Что я скажу ей? Через полуоткрытую дверь мне был виден стол, накрытый для завтрака, от которого, по-видимому, только что встали. Я стал считать чашки, но цифры путались у меня в голове. Г-жа графиня уже несколько минут наблюдала за мной своими близорукими глазами, стоя в дверях гостиной. Мне показалось, что она пожала плечами, но беззлобно. Это могло означать: " Бедняга! Опять он в своем репертуаре, его не переделаешь... " - или что-нибудь в том же духе. |
| По поводу этого примечательного сеанса позволю себе высказать несколько замечаний, которые, прежде всего, рекомендую вниманию моих собратьев-скептиков. Г-жа Надо, уважаемая особа несомненной честности и правдивости, самым положительным образом уверяет, что она никогда никому из нас не рассказывала об этом Жане Боне, о котором она уже около 20 лет и сама давно позабыла, и о существовании которого мы никогда бы не узнали, если бы медиум не увидел его в своём видении. Следовательно, ни в собственных своих воспоминаниях, ни в воспоминаниях трёх остальных присутствовавших на сеансе лиц, медиум не мог бессознательно почерпнуть подробностей своего видения. Другое моё замечание заключается в том (никакая мелочь не будет излишня, когда дело идёт о таком глубоко загадочном по своей природе факте), что г-жа Надо в день и час нашего сеанса проходила по одной улице, находящейся в расстоянии около 500 метров от моего дома, и что она задавала себе в это время вопрос, есть ли у нас сегодня собрание? Отсюда можно вывести, правда, довольно смелую гипотезу, что при посредстве эфира мозговые колебания, соответствовавшие известной мысли, могли передаться из мозга г-жи Надо в мозг медиума. К несчастию, г-жа Надо не могла с точностью определить время, когда она проходила по близости нас. Даже допустив подобное предположение, сколько непроходимых затруднений представляет мысль, чтобы посредством эфира могло передаться в мозг медиума воспоминание, давно погребённое в пучине забвения. Заметим ещё, что в настоящем случае чувства обоняния было аффектировано раньше других чувств: запах серы предшествовал виду каменоломни. Точно также бывали случаи, когда чувство слуха аффектировалось прежде других чувств, но в большинстве случаев первенство принадлежало зрительному чувству. 4) Перехожу теперь к четвёртой категории, которую мы озаглавим: Воплощение (персонификация) умерших людей 371 не известных медиуму, но известных одному или нескольким лицам из числа присутствующих. Выражение воплощение, конечно, можно оспаривать, но я не нашёл лучшего выражения для того особого состояния, в продолжение которой медиум как бы перестаёт быть самим собой и воспроизводит с совершенной точностью манеры, жесты, голос и, до известной степени, даже черты умершего лица. |
| «Человек в белом» может объяснить путешествие на холм; он может также служить объяснением розовой записочки на дереве. Мы не можем никак узнать, сколькими из приготовлений г-жи Блаватской ей не удалось воспользоваться, вследствие их неудачности; но данный случай ясно представляет во всяком случае частичную неудачу, или, если хотите, неполную удачу. Если бы м-сс Синнетт дала другой ответ на «шутливый вопрос» г-жи Блаватской, то мы по всей вероятности совсем не узнали бы ни о разговоре, ни о прогулке. М-р Синнет не говорит, кто из двух, г-жа Блаватская или полковник Олкотт (имени которого он не называет) возразил против желания м-сс Синнетт, чтобы письмо «прилетело ей на колени», точно также как и то, какого рода было возражение. 49 Однако подразумевается, что г-жа Блаватская указала дерево, выбранное «братом». Отчего указала она сначала не то дерево? Может быть она предполагала, что м-сс Синнетт может указать на другое; или вышла какая-нибудь ошибка между нею самою и «человеком в белом»? В записке говорилось: «Меня просили доставить сюда для вас записку, что могу я для вас сделать?» Слова эти, нельзя сказать, чтобы особенно подходили к случаю: ведь по словам м-ра Синнетта «братья» сами выбрали место. Теперь мы «переходим к событиям весьма замечательного дня» («Occult World», стр. 44–59), дня пикника в Симле, 3 октября 1830 г.,– дня чашки и блюдечка, графина и брошки м-сс Юм. Отчет полковника Олкотта, помеченный 4 октября 1880 г. и посланный тогда же циркуляром всем членам Теософического Общества, бросает замечательный свет на разсказ м-ра Синнетта. Таким образом, в то время как, судя по описанию событий м-ром Синнеттом, г-жа Блаватская не играла никакой роли при выборе места для завтрака, из разсказа полковника Олкотта выходит совершенно противное. Он пишет: «Вчера был великий день для феноменов г-жи Блаватской. Утром она отправилась на пикник с м-ром и м-сс Синнетт, маиором Х., м-ром С. М., м-сс Р. и мною. Хотя она никогда раньше не бывала в Симле, она указывала нам куда идти, описывая маленькую мельницу, существование которой отрицали Синнетты, маиор и даже туземцы. |
| Я однако не думаю представлять этого объяснения, удовлетворяющего меня, за верное объяснение опытов м-ра Синнетта. Правда, м-р Синнетт считает это предположение «идиотством» («O. W.» стр. 33), но там дело идет о предположении, что письмо, описанное им, как «материализованное или возстановленное в воздухе», есть результат скрытого аппарата. Предположение это он считает «глупым до смешного» (стр. 120), несмотря на то, что феномен случился в главной квартире Теософического Общества, что в потолке было множество отверстий, и что на чердаке наверху могли быть устроены всевозможные приспособления. М-р Синнетт с негодованием отвергает предположение, чтобы г-жа Блаватская могла производить «удары» или «звон» при помощи какой-нибудь скрытой на ней машинки; но я не могу не предположить, чтобы последние звуки не были производимы чем-либо в этом роде. Г-жа Куломб утверждает, что их происхождение именно таково, при помощи машинки, какие бывают в часах с репетицией. Она показала мне платья, на которых, с правой стороны, немного ниже талии, было пятно, как от ржавчины, по её словам происходившее от трения этой машинки. 47 Она говорила также, что часто Бабула относил машинку на крышу или куда-нибудь в другия комнаты и даже помещал ее вне дома, что же касается тех случаев, когда ее брала сама г-жа Блаватская, то для приведения её в действие было достаточно легкого нажатия рукою, совершенно незаметного для окружающих. Мне кажется, что «астральные звоны» вполне могут этим объясняться, и я должен напомнить читателю важное обстоятельство, которое м-р Синнетт просмотрел, а именно – большую неопределенность всякой локализации звуков, которых род и происхождение неизвестны, особенно чистых звуков, какими он описывает «астральные звоны», и большую легкость внушения, при помощи всякого пустого указания, ложного представления о месте происхождения звука. Далее мы можем предположить, не вдаваясь в большую крайность, что у г-жи Блаватской могла быть не одна машинка, так что звуки могли раздаваться в одно время в разных местах. |
| Одним словом, я хочу сказать, что тащить это дело Джунковских в уголовный суд было невозможно. Да так и случилось: они были оправданы, из обвинения их ничего не вышло. А между тем читатель чувствует, что из этого дела может выйти, а может быть, уж и вышла целая трагедия. О, тут дело другого суда, но какого же? Какого? Да вот хоть бы, например, девица Шишова, педагогичка, — она дает свое показание и уже произносит в нем приговор. Заметим, что эта г-жа Шишова хоть и секла сама детей ременной плеткой («только она была маленькая»), но, кажется, весьма умная женщина. Не-мозможно определить точнее и умнее характер Джунковских, как она его определяет. Г-жа Джунковская — женщина эгоистичная, говорит она. Дом Джунковских в беспорядке… по небрежности обвиняемых ко всему и даже в отношении себя. Дела их постоянно запутаны, живут они постоянно в хлопотах; не умеют хозяйничать, мучаются, а между тем всего более ищут покоя: Джунковская, беспрерывно старавшаяся, чтобы ее ничто не беспокоило, даже детей поручала наказывать мужу… Одним словом, г-жа Шишова унесла с собой из дома Джунковских то мнение, что эти люди — бессердечные эгоисты, а главное — ленивые эгоисты. Всё от лени, и сердца у них ленивые. От лени, конечно и вечный беспорядок в доме, беспорядок и в делах, а между тем ничего они так не ищут, как покоя: «Э, чтоб вас, только бы прожить!» Отчего же их леность, отчего их апатия — бог знает! Тяжело ли им среди современного хаоса жизни, в котором так трудно что-нибудь понять? Или так мало ответила современная жизнь на их духовные стремления, на их желания, вопросы? Или, наконец, от непонимания кругом происходящего разложились и их понятия и уже больше не собрались и наступило разочарование? Не знаю, не знаю; но, по-видимому, это люди, имеющие образование, может быть, некогда, да и теперь, пожалуй, любившие прекрасное и высокое. Чесание пяток тут ничему не могло бы противуречить. Чесание пяток — это именно что-то вроде как бы ленивого, апатичного разочарования, ленивое дорлотерство, жажда уединения, покоя, теплоты. |
| – Вижу, государь! – Видно, камрад, бабьи сказки правду говорят, – продолжал король, спокойно всматриваясь. – Пусть же убирается туда, откуда пришла! – Говорят, есть такие молитвы… – Может быть, но я их не знаю! – усмехнулся король. Он опять задремал. Видение мало-помалу исчезло, как дым. К ночи весть о явлении «белой женщины» разнеслась по дворцу и всему городу. На следующий день Фридрих скончался. Последними его словами были: – Dieu merci, la montagne a passé!.. (Благодаренье Богу, гора прошла!) Какая гора? Выло ли это символизацией, подобно тому, как в сонных грёзах, того физиологического процесса, который знаменует переход от жизни к смерти, или тут скрывалась какая-нибудь мысль? (В. Битнер: «верить или не верить?» СПб. 1899 г. стр. 159–160). 13. Таинственное явление Г-жа Демьяненкова передаёт о необыкновенном случае, происшедшем недавно в черниговской губернии, в 6 вёрстах от г. Глухова, в селе Положки, принадлежащем тётке рассказчицы, Скоропадской. 12 июня после обеда сестра моя, г-жа Скоропадская (не владеющая уже пять лет ногами) и графиня С. Кочубей, разговаривая, сидели в гостиной, имевшей выходную дверь на балкон. Больная дремала в кресле. Неожиданно дверь балкона отворилась, и седой старец в сопровождении двух монахов, поддерживающих его, вошёл в гостиную. Подойдя к тётушке, он остановился и протянул руки для благословения. Монах, находящийся с левой стороны, останавливал его, а находящийся с правой – знаками просил благословить, что и было исполнено старцем. Вслед за тем они исчезли, а тётушка моя без посторонней помощи твёрдо встала на ноги и тотчас же, упав на колени перед образом, рыдая, начала молиться, Видевшие это, сестра моя и графиня Кочубей, тоже не могли удержаться от слёз. Весть о чудесном исцелении быстро распространилась в окрестности, и соседи съезжались, чтоб воочию убедиться в этом чуде. Старец же, видимый присутствовавшими, весьма походил на образ св. Митрофания, который накануне подарила тётушке одна бедная женщина, в благодарность за оказанную ей помощь. Г-жа Скоропадская была не особенно религиозна, но этот знаменательный случай оставил в ней сильное и, вероятно, неизгладимое впечатление. («Ребус» 1884 г., 14. Второе зрение |
| Я была на обоих уроках, данных г-жей С-вой в приготовительном классе. Уроки эти произвели на меня очень хорошее впечатление. Слушательница держала себя в классе уверенно; рассказывала громко, ясно, достаточно выразительно, с должным чувством, так что дети с большим вниманием следили за нитью её рассказа, по окончании которого почти все поднимали руки и отвечали хорошо на предложенные вопросы. Вообще вопросы ставились г-жею С-вой обдуманно, ясно; исключение составляют только несколько бессодержательных вопросов, предложенных ею; напр., «Еще я о чем сазала? Кто может сказать все это? Повторите, что я сказала!» Иногда же слушательница предлагала два вопроса сразу, как равнозначащие: «О чем знает Бог ? Почему Отец Наш Небесный не требует много слов для молитвы?» Или ставила подряд несколько вопросов, в виде конспекта к последующему рассказу: «Как нужно молиться? Кто такие были фарисеи? Как они молились?» вследствие чего получалась путаница: Др-ва хочет ответить на последний вопрос, а г-жа С-ва говорит, чтобы Д-ва ответила на вопрос – «как надо молиться?» Иногда замечалась некоторая торопливость г-жи С-вой: ученица начинала отвечать верно, но только своими словами, слушательница по спросив ее до конца, обращалась с вопросом к другой ученице (так было на втором уроке с З–вской, ответ которой окончила Х-вская, и с А-м – когда ответ её окончила В-ва). Мне кажется, г-жа С-ва слишком поверхностно заметила, что «мы мало думаем при жизни о своих грехах». –«Конечно, это не хорошо», – вскользь прибавила она; следовало остановиться дольше и выяснить нежелательность такого отношения и всю пагубную сторону его. Такое выражение г-жи С-вой, как «настоящие» слова Иисуса Христа, мне кажется, не совсем удачно; не лучше ли было бы сказать «собственные, подлинные слова». Случалось, что слушательница называла фамилию ученицы раньше предложенного вопроса; потом г-жа С-ва не поощряла учениц за хорошие, верные ответы. Конечно, она, быть может, в принципе против каких бы то ни было поощрений, я же, со своей стороны, стою за самую простую форму поощрения – хорошо, да, верно и пр. |
| Учительница подавляла самодеятельность учениц, отвечала за них. Вопросы по поводу рассказанного отличались часто неясностью и не имели большого значения, как например: как одет был Лазарь, когда вышел из гроба? Ответ: лицо его было покрыто платком. Б–цкая и многие другие ученицы хотели сами рассказать о погребении умерших, но учительница не обратила на это внимания. От волнения, или от рассеянности допускала, как в своем рассказе, так и в вопросах довольно неудачные обороты: куда пошел Иисус Христос вечером провести ночь? На вопрос, кому мы подражаем, держа вербы в руках в субботу под вербное воскресение? Сама ответила, детям еврейским, а когда дети отвечали ей так, то она поправляла их: не детям, а всему народу еврейскому. При переводе тропаря не выяснила детям, что это-то и есть именно перевод того тропаря, который они уже знали и отвечали г же С-нко. Спокойный и авторитетный тон заставлял детей сидеть смирно и чутко вслушиваться в рассказ, чтобы быть всегда готовыми к ответу. Я думаю, что дети хорошо усвоили пройденное. Сущность уроков была исполнена бесспорно хорошо, подобные недочеты встречались у большинства из дающих. Отчет ассистентки Чер-ной об уроках г-жи С-нко Г-жа С-нко давала уроки в приготовительном классе. Тема её уроков: Воскрешение Лазаря, Вход Господень в Иерусалим, тропарь и кондак праздника. На первом уроке г-жа С-нко рассказывала о Воскрешении Лазаря, рассказ был передан очень хорошо и ясно, и дети его быстро усвоили. Недостатком её урока были подсказанные вопросы, как например: «Пришла ли Мария одна к Спасителю?» Затем, когда учительница говорила о пещерах, то очень долго останавливалась на объяснении их, так что можно было понять, что рассказ о них входит в самый рассказ о Воскрешении Лазаря. Вопрос большие ли были пещеры, в которых погребали умерших, был также подсказан, лучше бы сказать: «Какие это были пещеры?» Мало давала детям самим отвечать и многое подсказывала. Были еще такие странные вопросы, как например: «Как Лазарь вышел? Надо было поставить вопрос: «Какой вид был у Лазаря, когда он вышел из пещеры?» Часто г-жа С-нко спрашивала одну и ту же ученицу. |
| Вы же совсем другой человек, вы не такая, как они. Сколько я ни повторяю им, что у Мари будет денег больше, чем нужно, они твердят свое. Вы ведь знаете их песенку: «Чем больше есть, тем больше хочется». Они ничего не видят дальше своего носа. — В этом есть свой резон, — заметил вполголоса Арман Дюберне. — Кажется, — добавил он, — те болваны, которые продали Балюз, оставили доктору библиотеку. Супрефект утверждает, что там есть редчайшие книги... — Да, я знаю, — сказала г-жа Агата. — В коллеже говорят, там, кажется, есть даже первое издание «Писем к провинциалу» с собственноручным примечанием великого Арно... — Думаю, это невозможно, поскольку... Г-жа Дюберне прервала его: — Агата, я бы предпочла, чтобы вы не дожидались пяти часов, а пошли к Монжи сейчас же. — Я составлю вам компанию, — сказал Арман. — И зайду в клуб. — Нет, останься. Не оставишь же ты меня одну! Когда я звоню, в бельевой меня не слышат. А кроме того, там ты еще добавишь к выпитому... И она снисходительно добавила: — Ты можешь курить, раз уж окно открыто... Он опустился на пуф всей своей внушительной массой и вынул из кармана пачку крепкого «Капрала». Г-жа Агата с первого взгляда поняла, что Мари сдержала данное ей слово. Она стояла очень далеко от Жиля, в группе девушек, наблюдавших за игрой в теннис. Безусловно, она была среди них самой тоненькой — такая хрупкая и в то же время чувственная. «Олицетворение чувственной хрупкости», — пришло в голову Агате. Среди крупноватых, похожих на молодых кобылиц девушек, потряхивающих гривами в розовых или бледно-голубых бантах. Мари выделялась и своими узкими бедрами, и высокой грудью, совсем маленькой, но уже притягивавшей взгляды. А он, он стоял на другом конце сада возле буфета, стоял, скрестив руки и бросая на гостей сердитые взгляды, потому что был смущен. На его голове, хоть он и смазал волосы брильянтином, торчал петушиный гребешок. Накрахмаленный воротник сильно сдавливал шею. Он тоже очень отличался от остальных молодых людей, из которых кое-кто уже успел располнеть, обрести бычью шею и тяжелые кулаки... |
|
|
