| Лучшие достижения светской и церковной науки того времени, значение которых было осознанно исследователями лишь в конце XX в., были профессионально использованы в этих, казалось бы, малозаметных краеведческих сочинениях. Именно на рубеже веков научные подходы к изучению житийной литературы претерпевали серьезные изменения. На смену простому некритическому компилированию разрозненных сведений о деятельности и чудесах тех или иных отечественных подвижников приходили объективные методы сравнительно-исторического, лингвистического, археографического анализа огромного агиографического материала. Корифеи российской исторической науки, такие как В.О.Ключевский , Н.П.Барсуков, Е.Е.Голубинский 2 , посвящали проблемам исследования житийной литературы фундаментальные монографии. По их стопам шли исследователи «второй волны», такие как И.Яхонтов 3 , создавшие обобщающие работы, в том числе и о северно-русских святых. На фоне этой масштабной научной работы публикации А.Кононова и архимандрита Никодима выглядели отнюдь не вторично, а вставали вровень с книгами корифеев, дополняя и существенно уточняя последние. Этот факт был признан уже в то время, например, академиком Е.Е.Голубинским , назвавшим работы Никодима об архангельских и соловецких святых в ряду использованных им ценных агиологических исследований 4 . Помимо высочайшего уровня научной компетентности А.Кононова и Никодима, в глаза бросалось то обстоятельство, что изданы их труды (за небольшим исключением) были не в Архангельске, а в столичном С.-Петербурге, традиционно критично относившемся к разного рода узко-тематической краеведческой литературе. Даже самый беглый анализ изучаемых публикаций подталкивал к выводу о том, что оба интересующих нас автора – одно лицо, принявшее монашеский постриг, чем и объяснялось изменение авторского имени. Однако сразу никаких иных биографических данных о Никодиме (А.Кононове) в Архангельске обнаружить не удалось, и поиск на некоторое время приостановился. В 1992 г. нам довелось провести некоторое время в библиотеке С.-Петербургской духовной Академии, в справочных каталогах которой сведения о Никодиме и его трудах оказались значительно полнее. |
| Одновременно с Покаянными книгами развивается жанр житийной литературы. О XV-XVI вв. выдающийся исследователь русской агиографии Аре. Кадлубовский писал: «В данную эпоху житие является едва ли не наиболее популярным и распространенным литературным родом» . Кадлубовский поставил проблему житийной литературы как явления духовной культуры и общественной мысли и показал, что житие «не только отражало известный образ мыслей, известное настроение, но становилось и само органом их распространения» . Если из массы житийных повестей извлечь то самое общее, но и самое непременное, без чего жития не были бы житиями, то обнаружится их внутреннее родство с Покаянными книгами. Жития обращены к внутреннему человеку. Каждый средневековый читатель и слушатель житий заранее знал, что их герои восторжествуют — на то и святые. Но путь к святости, как и весь земной отрезок жизни святого, представлялся борьбой, ареной которой выступал духовный мир. Торжество святого изображалось как торжество духа над искушениями, соблазнами, опасностями, превратностями жизни. Фантазия сочинителей житий была изобретательна и изощрена, когда описывала препятствия, преграждавшие святому путь к святости, а потом и соблюдение ее. В Покаянных книгах нам встретилась детальная разработка шкалы грехов, которая подсказана была повседневным житейским опытом. Святым житийных повестей угрожают, как правило, более крупные грехи — «смертные грехи», грехи против Бога (неверие, уныние, отчаяние), или сугубо личные грехи («работа чреву», половая распущенность). Реже среди грехов святого встречаются преступления, такие, как воровство или убийство. Всякий раз побудителями грехов выступают дьявол и бесы, прямые его слуги. Борение с грехами непросто дается святому — оно требует сосредоточения всех его духовных сил, чтобы выправиться после нравственных падений — их не обходят сочинители житий — и восстать к праведной жизни. Перед читателями и слушателями житий проходили картины переменчивых событий в духовном мире святых, именно картины, так как жития написаны, как правило, живо, наглядно, красочно. Духовная культура средневековья — в немалой степени культура «пяти чувств», и на такого рода языке общались сочинители житий со своей аудиторией. При этом сочинители не подделывались под народную культуру. Они сами писали, как думали и чувствовали. |
| На Русском Северо–Западе уже с конца XV в. происходило наращивание «крестьянской хозяйственной инициативы», «денежности крестьянского хозяйства», наблюдалось «расслоение крестьян» . Именно благодаря относительной свободе крестьянского населения, Русский Север отличался наивысшей продуктивностью фольклорного творчества. В исследованных Дмитриевым житийных повестях (как и в псковских житиях, исследованных Серебрянским), фольклорные элементы богато представлены. Но если в конце XVI — начале XVII в. обнаружились тенденции к «секуляризации церковного жанра» (Дмитриев), то и опора их составителей на фольклор была вполне оправданной. Фольклор менее всего по самому его характеру религиозен. Однако фольклор не антирелигиозен и не секуляризирован. Это потому, что в нем представлена иная эпоха общественного сознания, если и религиозная, то в духе народных верований, в свою очередь фольклорных в том смысле, что их небо являлось в наибольшей степени прижатым к земле, отличаясь этим от неба христианства даже на его ранних этапах распространения на Руси. Это был «мыслительный материал», в силу своей «внерелигиозности», с точки зрения христианства, особенно пригодный в условиях «секуляризации церковного жанра». Именно потому, что это был род литературы церковной, выражение в нем новых идейных веяний является особенно симптоматичным для секуляризации культурного процесса в его целом. Новые идейные веяния JI. А. Дмитриев проследил именно на материале тех житийных повестей, которые назвал «народными». Как явления «принципиально новые» в агиографии, они являются и «принципиально новыми», указывая на один из узлов связей между крестьянской культурой и культурой посадского населения, тоже народной, однако более развитой. Различия между городом и деревней не могли не выражаться и в области духовной культуры. Развитие духовной культуры крестьянства шло своими путями, влияя и вливаясь продуктами своего идейно–культурного творчества в культуру демократических кругов города. Культурное развитие в новизне его творческих плодов — продукт общенародный, продукт национальной культуры. |
| В.В. Кусков Издание шестое, исправленное и дополненное Содержание Предисловие Введение Возникновение древнерусской литературы Литература Киевской Руси «Повесть временных лет» Ораторское красноречие «Поучение» Владимира Мономаха Житийная литература «Хождение» игумена Даниила Переводная литература Литература периода феодальной раздробленности «Слово о полку Игореве» Областные литературы Повести о монголо–татарском нашествии «Слово о погибели русской земли» «Житие Александра Невского» Переводная литература Литература периода борьбы русского народа с монголо-татарскими завоевателями и начала формирования централизованного государства (вторая половина XIII-XV вв.) Московская литература Новгородская литература Псковская литература Тверская литература Переводная литература Литература централизованного русского государства Публицистика Обобщающие произведения «Повесть о Петре и Февронии» Литература формирующейся русской нации (XVII в.) Литература первой половины XVII века Повести «смутного времени» Эволюция агиографической литературы Эволюция жанров исторического повествования Литература второй половины XVII века Заключение Список рекомендуемой литературы Учебники и учебные пособия Справочники Монографии, статьи Обязательные Дополнительные Предисловие Настоящее, шестое, издание истории древнерусской литературы предназначено в качестве учебника для студентов филологических специальностей вузов. Основное внимание в книге обращено на процесс становления и развития древнерусской литературы, начиная с XI и кончая XVII столетием. Автор стремился показать художественную специфику древнерусской литературы, характер ее жанров и стилей, а также ее роль в патриотическом, нравственном и эстетическом воспитании. По сравнению с пятым изданием в текст внесены незначительные изменения, связанные с уточнением отдельных положений; новейшими работами русских медиевистов пополнена рекомендательная библиография. Каждый раздел завершается контрольными вопросами, помогающими студенту в организации самостоятельной работы над материалом. Введение |
| Как известно, Аввакум был хорошо начитан в древнерусской книжности, что в свое время прекрасно показала Н. С. Демкова 96 . В частности, ею было выявлено более полусотни упоминаний Аввакумом тридцати четырех агиографических текстов (кстати, учтен здесь и Скитский патерик). Скрытые случаи, вроде только что выявленного, в это число, конечно, не вошли; думается, что их может быть немало, учитывая творческое и ярко «интимное» восприятие Аввакумом житийных текстов. Кстати, в исследовательской литературе высказывалась мысль, что читатель житий искал в них не примеров для подражания, а источник «сердечного умиления» и удивления 97 . Анализируемый Б. Н. Берманом пример (Житие Алексея человека Божьего) эту мысль как будто подтверждает – действительно, парадоксальный путь Алексея к Богу за всю историю христианства повторили немногие. Однако обращение к творчеству Аввакума показывает, что такое восприятие было не единственно возможным. Для мятежного протопопа житийный текст был не только несомненной правдой, неизменно волнующей, как только что происшедшее (так, несколько раз в своем творчестве он вспоминал глубоко поразившую его историю блудницы из Жития Феодора Едесского), но именно «учебником жизни» и примером для подражания. Помимо только что разобранного случая сошлемся на известное письмо к боярыне Морозовой, которой он в сердцах советует последовать жестокому поступку девы Мастридии 98 . Традиция «интимного» восприятие житийных текстов получила свое продолжение в русской классической литературе. Пересказы православных житий в русской литературе первой половины XIX века («Легенда» А. И. Герцена и «Мария Египетская» И. С. Аксакова) Как уже было сказано ранее, литературные обработки православных житий стали достоянием русского читателя относительно поздно, к середине XIX в. Основные причины тому – разрыв между церковной и светской ветвями русской культуры и строгость духовной цензуры, нередко усугублявшаяся авторской самоцензурой. В этом отношении показательны первые опыты такого рода, по разным причинам так и не ставшие достоянием читателя-современника: повесть А. И. Герцена «Легенда» (1835) и поэма И. С. Аксакова «Мария Египетская» (1845). |
| Всякая религиозная образовательная и проповедническая деятельность была немыслима без литературы – учебной, нравоучительной, житийной и агиографической, святоотеческой, богословской, вероучительной и катехизической, содержащей тексты Священного Писания, комментарии и объяснения к ним. Всё библиотечное и книгоиздательское дело было взято в советской республике под жёсткий контроль и не требовалось никаких особых и исключительных правил для литературы религиозного содержания и характера. Вопрос о библиотеках, выпуске в свет и распространении религиозной литературы строго регламентировался указаниями циркуляра заведующего Отделом единой школы Наркомпроса В. Познера от 23 октября 1918 г. об изъятии «явно вредных книг» патриотического, религиозно-догматического содержания , а также распоряжением Наркомюста и НКВД (циркуляром от 15 августа 1921 г.), содержащим требование: «Выпуск в свет и распространение религиозной литературы не пользуются никакими особыми изъятиями из существующих общих для всех норм и положений. На общем основании все рукописи религиозного характера до напечатания представляются в Государственное издательство» (п.4) . В разъяснении V отдела Наркомюста от 8 мая 1922 г. указывалось на абсолютную недопустимость «преподавания вероучения лицам, не достигшим 18-летнего возраста». «Для лиц старше 18 лет допускаются отдельные лекции, беседы и чтения по вопросам вероучения, поскольку таковые не имеют характера систематического школьного преподавания» . Новый Уголовный кодекс РСФСР от 1 июня 1922 г. в ст. 121 гл. III («Нарушение правил об отделении церкви от государства») предусматривал и карал принудительными работами на срок до одного года «преподавание малолетним и несовершеннолетним религиозных вероучений в государственных или частных учебных заведениях и школах» . Расширительное толкование ст. 121 позволяло отправлять на принудительные работы всякого неугодного священнослужителя или мирянина (к примеру, священник незапланированно беседовал с детьми на религиозную тему или грамотный, начитанный и религиозно настроенный мирянин проводил занятия с детьми, лишь отдалённо напоминающими Закон Божий). |
| Русский писатель говорит читателю: меня не интересует внешняя оболочка, меня интересует внутренний мир человека Смотрите: когда Епифаний Премудрый пишет первое житие преподобного Сергия, он пользуется как раз житием, написанным преподобным Нестором – о преподобном Феодосии. Вот, выстраивается та самая традиция, и выстраивается и этот житийный канон, потому что мы видим, что святые идут путем Христовым, или царским путем – то есть исполняют все девятнадцать заповедей. Поэтому на вопрос: «Как стать святым?» очень легко ответить. Нужно исполнить девятнадцать заповедей, но как трудно их исполнить! Это – первое. Что касается уже литературы Нового времени, то можно так сказать, что русская литература – мы будем уже в целом называть литературой от словесности уже до наших дней – русская литература прошла путь от символа к образу, от духовности к душевности. Поэтому, вот литература Нового времени больше занимается душой человека и психикой. Скажем, если французский роман XIX века заканчивался счастливым концом, ну, как сейчас американские фильмы, то, скажем, русские романы, вот – Евгений Онегин, или, скажем, «Война и Мир» с чего начинается? Герой получает наследство, получает те самые миллиончики, затем в него влюбляется какая-нибудь барышня, и так далее, и так далее... То есть чем заканчивается французский роман, тем начинается русский. Почему? Потому, что русский писатель, как бы говорит читателю: меня не интересует внешняя оболочка, меня не интересует даже развитие сюжета, чем он закончится. Меня интересует внутренний мир человека. Русская литература XIX века не просто психологична, она дает пример нравственного самосовершенствования Русская литература XIX века больше внимания уделяет внутреннему состоянию человека, его психологическому состоянию, хотя, конечно же, и духовному. И очень важно отметить, что, по сути, во всех романах должно произойти преображение личности. То есть мы видим, скажем, князя Андрея в начале романа «Война и мир» одним, в конце романа он приходит к Богу. Пьера Безухова – ну, вот такого чистого гедониста, западного человека (воспитан он на Западе), – который приезжает в Россию, как раз вот получить наследство, домик, так сказать, и сразу же женится, а потом происходит внутреннее его преображение, и он тоже приходит к Богу. Понимаете, вот для XIX века – это очень важный такой аспект – духовно-нравственное развитие личности, и поэтому русская литература XIX века в значительной степени не просто психологична, но она дает пример нравственного самосовершенствования, поэтому можно так сказать, что история, русская история учит патриотизму, русская литература обучает нравственности – почему русскому человеку надо знать и историю, и, естественно, литературу, потому, что это будет в комплексе – это такое развитие, гармоничное развитие человека. |
| По его мнению, в русской литературе с XI века до середины XVII века «господствовало авторитарное, церковно-государственное идеологическое миросозерцание. Вследствие этого «мирские», собственно художественные (не «синкретические») произведения – такие, как «Слово о полку Игореве» или «Моление Даниила Заточника», – были в средневековой русской литературе редкими явлениями (здесь и далее выделено Г. Н. Поспеловым. – А. У.)» (с. 168). «Огромное же большинство произведений средневековой русской литературы имело синкретическое содержание – проповедническое, собственно житийное, религиозно-мифологическое, легендарное, летописное» (с. 169). «.К концу позднего средневековья, когда на Западе уже завершалась эпоха ренессансного гуманизма, Россия стала территориально самым крупным в мире централизованным государством. Для того чтобы держать под единой властью всю эту огромную расширяющуюся разноплеменную страну, необходимы были не только «крутая власть» и крепкий бюрократический аппарат, но в еще большей мере крепкое идейное обоснование государственного единства. В условиях средневековья – оно в России продолжалось до середины XVII века – таким идейным обоснованием и самоутверждением могло быть только церковно-государственное авторитарное миросозерцание с соответствующими догматическими положениями, которые связывали бы религиозную мифологию в ее абстрактности с конкретными требованиями государственной власти. Вот почему русская литература «средних веков» и была по преимуществу авторитарной. Вот почему такая литература имела господствующее значение столь долгое время» (с. 169). Из этой характеристики первой стадии развития русской литературы можно заключить, что древнерусская литература была только служанкой государственной власти и ни на что более не была способна (ибо не отмечено даже ее конфессиональное использование!), к тому же она еще и не развивалась! «Единственным дошедшим до нас собственно художественным произведением было в ней «Слово о полку Игореве»» – констатирует Г. Н. Поспелов (с. 170). |
| Наше внимание к житийным рассказам о великих грешниках, взошедших к вершинам святости путем «падения и восстания», вызвано не только их неизменной популярностью у читателей. С легкой руки писателей Нового времени остросюжетные и драматичные истории «грешных святых», пересказанные или вновь созданные по житийным образцам, приобрели значение «русского мифа» 42 и даже некоей нравственной парадигмы национального характера. Небесполезны наши наблюдения и для изучения житийной традиции в более широком смысле. Предлагаемые заметки – осторожная попытка обобщить результаты достижений предшественников и собственные наблюдения по этому вопросу. Одним из возможных принципов систематизации материалов к изучению житийной традиции в русской литературе XIX–XX вв. является их подразделение по характеру отношения светского автора к существующим до него агиографическим текстам. Во-первых, писатель Нового времени может пересказать житийный памятник прозой или стихами, а также инсценировать его. Во-вторых, в произведение новой русской литературы могут вноситься отдельные элементы конкретного жития или целой агиографической группы (например, используется сюжетная схема жития-мартирия, на характеристику светского персонажа проецируется житие тезоименитого ему святого и т. п.). Наконец, по известным агиографическим схемам светский автор может попытаться создать «литературное житие» никогда не существовавшего святого. Первый, казалось бы, самый естественный путь освоения житийного материала, его художественная обработка, получил распространение в русской литературе классического периода далеко не сразу – не ранее середины XIX столетия. Основная причина тому – не только строгость духовной цензуры (нередко усугублявшейся самоцензурой светского автора), но и глубокий разрыв между церковной и светской ветвями русской культуры, начавшийся в петровское время и особенно значимый для образованных слоев русского общества. Первые опыты такого рода надолго оставались в рукописях или не получали завершения («Легенда» А. И. Герцена (1835, опубл. 1881) или «Мария Египетская» И. С. Аксакова (1845, опубл. 1888)). Эти ранние опыты будут рассмотрены нами в одном из следующих разделов. |
| Вступление к «Истории», знаменитая «Похвала Испании» – восторженный панегирик, в котором Испания впервые осмыслялась как географическое, политическое и культурное единство, управляемое королями готов. К историческим трудам Исидора в жанровом отношении примыкают его агиографические сочинения – «О рождении и кончине свв. отцов» и «О знаменитых мужах», с одной стороны, продолжающие традицию римской биографии, а с другой – сформированные уже в русле житийной литературы. «О знаменитых мужах» – история христианской литературы (преимущественно в Испании) – продолжает цикл, начатый одноименным сочинением блж. Иеронима Стридонского и продолженный в V b. Геннадием из Массалии; текст включает 33 биографии христианских писателей, от Осия Кордубского (ок.256–ок.358) до Максима Сарагосского (ок.592–619) и краткие сообщения о содержании их произведений. Велик вклад Исидора и в сокровищницу испанской правовой мысли. Его теоретические представления о праве и правосудии получили отражение в первую очередь в пятой книге «Этимологий». Как законодатель-практик он являлся автором или редактором целого ряда соборных постановлений, в том числе рассмотренного выше 75-го канона IV Толедского собора. Но прежде всего в истории канонического права Исидор значим как автор «Испанского канонического свода» («Hispana»), раннюю редакцию которого («Isidoriana») он создал между 633–636 гг. Собрание состояло из двух частей – соборных постановлений и папских декреталий. Первая включала переведенные на латинский язык каноны восточных, 94 африканских, галльских и испанских соборов, выстроенных по хронологическому принципу. Вторая – сто три декреталии, также представленные в хронологическом порядке понтификата издавших их пап. Исидорова редакция не сохранилась, но ее текст восстанавливается на основе редакции более поздней – т.н. «Юлиановой» («Iuliana»), составленной в 682/683 г. Юлианом Толедским, который расширил раздел постановлений испанских соборов и слегка изменил его структуру. 95 В заключение обращу внимание на поэтические опыты Исидора: ему принадлежат 27 кратких поэтических произведений – двустиший-эпиграмм. |
|
|
