| А религия учит об Откровении, которое не является произведением человеческой культуры и, как совершённое, не может быть изменено. В противоположность коммунистической идеологии религия призывает к добровольному «рабству» как системе нравственной дисциплины. Это не насилие над рабом, а скорее – момент отношений малого ребёнка и его родителей. Но, призывая к такому добровольному рабству, христианство на самом деле даёт свободу в восстановлении самой человеческой личности по образу Христа. Догмат – это не узость мышления, а критерий истины, данный высшим разумом – Богом. Более того, вера в догматы раскрепощает человеческий ум, она становится правильным ракурсом его интеллектуального зрения; ум освобождается от тирании греха и страстей, которые обычно управляют разумом, как руль кораблем. Не верить в догматы – это значит: из состояния верующего перейти в состояние ищущего, то есть из христианина сделаться богостроителем и богоискателем. Что касается нравственной дисциплины христианства, которая кажется либералам жёсткой, то это – борьба не с человеком, а с грехом и аномалиями, являющимися инородным телом в человеческой душе. Лечение, предписанное больному, нельзя назвать насилием врача над больным. Напротив, лечение невозможно, если больной не будет пунктуально выполнять предписания врача. Поэтому запугивание фашизмом и коммунизмом одинаково лживо и бессовестно. В отношении к Православию это не более как психологический приём, рассчитанный на невежество людей и вызванный собственным невежеством. Мы сталкиваемся со странным, но характерным фактом, который невозможно, да и вряд ли нужно скрывать. Подавляющее большинство интеллигенции относилось и относится к Православию с неприязнью, со скрытой или явной враждебностью, а большинство верующей и считающей себя христианской интеллигенции мало чего доброго сказало о Церкви. Интеллигенты восхищались Библией и говорили, что христианская мораль самая высокая в мире и что они считают себя внутренними христианами, только, обычно добавляли они,– «свободомыслящими» христианами. Но когда дело доходило до Церкви, особенно до обязанностей христианина включиться в церковную жизнь, настроение сразу же менялось. О Христе обычно говорили с уважением, а о Церкви – с презрением, переходящим в ненависть, как будто христианство и Церковь – два взаимоисключающих понятия. В чём здесь разгадка? Нам кажется, что некоторые интеллигенты читают Евангелие как красивую поэму, которая, в сущности, ни к чему их не обязывает. Конечно же, эти люди переживают некие эмоциональные взлёты; им кажется, что чтение Евангелия или знакомство с историей христианства само по себе делает их более чистыми и благородными. Но эмоции проходят, а человек остаётся таким же, каким и был. Можно мечтать, читая романы, можно мечтать с Евангелием в руках и говорить: «Как хорошо, как красиво, как это возвышенно!»,– а потом спокойно продолжать жить обыденной жизнью. |
| 20 марта 538 г.), началось празднование Нового года и состоялись выборы царя Вавилона. Им был избран с соблюдением всех тонкостей ритуала Камбиз, старший сын и наследник Кира. Таким образом, Вавилон получил царя, подчинённого, однако, Киру. В связи с этим новый год получил официальное наименование: «1-й год Камбиза, царя Вавилона, когда Кир, его отец – царь стран» с.280]. Согласно ряду источников, Кир лишил своего сына Камбиза власти в Вавилоне уже в следующем, 537 году. Известно и то, что захватив Вавилонию, Кир провозгласил себя «царём Вселенной, сильным царём, царём Вавилона, царём Шумера и Аккада, царём четырёх стран света». О чём говорят нам эти факты? Во-первых, наблюдается какой-то продолжительный «вакуум власти» (6,5 месяца) с 12 октября 539 по 27 марта 538 года, т.е. со дня падения Вавилона до избрания его нового царя в следующем году. Такого не мог позволить себе ни один разумный правитель, ни тем более Кир – человек большого ума, один из самых просвещённых монархов античного мира. Во-вторых, информация Даниила о том, что «Дарий Мидянин принял царство» (5:31) и что Дарий, сын Ассуирова, из рода Мидийского был «поставлен царём над царством Халдейским» (9:1) могут пролить свет на это событие, так как свидетельствуют о том, что упоминаемое пророком лицо было поставлено на престол другим. К тому же царствование этого назначенного лица было недолгим. Даниил лишь в двух случаях (9:1–2 и 11:1) датирует свои откровения «годами» Дария, затем же переходит к другому счислению – «годам» Кира, царя Персидского (10:1). Пророк Даниил называет Дария не иначе как «царём Мидийским», дополняя свой рассказ одной существенной деталью – возрастом он был 62-х лет (5:31), почтенный возраст даже для того времени. Эти подробности свидетельствуют об осведомлённости иудейского пророка. В противоположность Дарию, Кир был перс с мидийскими корнями, ставший к тому времени царём двух великих держав – Ирана (Персии) и Мидии. Мидийцы и персы – два родственных народа. «Дарий Мидянин» – лицо, до сих пор неизвестное светской истории. |
| Стихи 3–9. В этих стихах заключается весьма важное учение о пришествии антихриста, который должен явиться перед концом мира и Последним Судом. В Апокалипсисе описывается само явление антихриста в том виде, как оно пророчески было открыто Иоанну ( Откр.13:11–18 ), Здесь не видение, а рассказ, определение времени, указание лица антихриста, образа учения, действия его, и его судьбы. Апостол определяет время Второго Пришествия Христова явлением антихриста, и предшествующему этому событию отступлению от веры: яко аще не приидет отступление прежде, и открыется человек беззакония, сын погибели. Выражение это эллинистическое, то есть день тот не наступит до тех пор, пока не придет и прочее. Здесь ясно различаются два события: отступление, α ποστασα и открытие – явление человека беззакония. а) Некоторые (Златоустый, Феодорит, Августин) принимают отвлечённое понятие α ποστασα за лицо α ποσττης (отступник) и разумеют под ним самого антихриста, о котором говорится дальше. [Другие ( Тертуллиан , Иероним, Амвросий) относят это слово к отступлению от римской монархии, именно к возмущению от римского владычества, хотя нигде в Священном Писании это слово не употребляется о гражданском или государственном отложении от чьей-нибудь власти]. Но гораздо правильнее разуметь здесь отступление от веры ( Деян.21:21 ; 1Тим.4:1 ) или совершенное неверие в Бога, как и Спаситель предсказывал, что пришед на землю едва ли обрящет веру в Себя ( Лк.18:8 ). б) Оскудение веры и любви будет предшествовать появлению особенного лица, которое у апостола называется человеком беззакония или правильнее по-русски: человеком греха (о α " νθρ. τ. α μαρτας) и сыном погибели. Человек греха не есть только грешник, но человек, по преимуществу служащий греху, олицетворяющий в себе грех, потому и обречённый на несомненную вечную гибель ( Ин.17:12 ). Его греховные свойства и действия главнейшим образом означаются тем, что он будет противник Христа (о ντικεμετος), или, как называет его апостол Иоанн антихрист ( 1Ин.2:18,22; 4:3 ; 2Ин.7 ), потому что он не только будет стараться противиться Христу и распространению христианства, но будет представлять собой совершенную противоположность Христу, по свойствам и действиям. Так прежде всего он будет превозноситься паче всякого глаголемого бога или чтилища ( πι πντα λεγμενον Θεν σβασμα), то есть он с презрением будет относиться ко всему, что почитается у людей Божественным, святым, достойным почтения, в чём выкажутся как его дерзновенная гордость, так и грубейшее неверие. Сын погибели будет врагом не одного лишь Бога истинного, но и богов языческих ( 1Кор.8:5 ). |
| Стихи 3—9. В этих стихах заключается весьма важное учение о пришествии антихриста, который должен явиться перед концом мира и Последним Судом. В Апокалипсисе описывается само явление антихриста в том виде, как оно пророчески было открыто Иоанну (13:11—18), Здесь не видение, а разсказ, определение времени, указание лица антихриста, образа учения, действия его, и его судьбы. Апостол определяет время Второго Пришествия Христова явлением антихриста, и предшествующих этому событию отступлением от веры: яко аще не приидет отступление прежде, и открыется человек беззакония, сын погибели. Выражение это Эллинистическое, то есть день тот не наступит до тех пор, пока не приидет и прочее. Здесь ясно различаются два события: отступление, αποστασα и открытие — явление человека беззакония. а) Некоторые (Златоустый, Феодорит, Августин) принимают отвлечённое понятие αποστασα за лицо αποστατης (отступник) и разумеют под ним самого антихриста, о котором говорится дальше. [Другие (Тертуллиан, Иероним, Амвросий) относят это слово к отступлению от Римской монархии, именно к возмущению от Римского владычества, хотя нигде в Священном Писании это слово не употребляется о гражданском или государственном отложении от чьей-нибудь власти]. Но гораздо правильнее разуметь здесь отступление от веры (Деян. 21:21; 1 Тим. 4:1) или совершенное неверие в Бога, как и Спаситель предсказывал, что пришед на Землю едва ли обрящет веру в Себя (Лк. 18:8). б) Оскудение веры и любви будет предшествовать появлению особенного лица, которое у Апостола называется человеком беззакония или правильнее по-Русски: человеком греха (о α " νθρ. τ. αμαρτας) и сыном погибели. Человек греха не есть только грешник, но человек, по преимуществу служащий греху, олицетворяющий в себе грех, потому и обречённый на несомненную вечную гибель (Ин. 17:12). Его греховныя свойства и действия главнейшим образом означаются тем, что он будет противник Христа (о αντικεμετος), или, как называет его Апостол Иоанн антихрист (1 Ин. 2:18,22; 4:3; 2 Ин. 7), потому что он не только будет стараться противиться Христу и распространению Христианства, но будет представлять собою совершенную противоположность Христу, по свойствам и действиям. Так прежде всего он будет превозноситься паче всякого глаголемого бога или чтилища (πι παντα λεγμενον Θεν σβασμα), то есть он с презрением будет относиться ко всему, что почитается у людей Божественным, святым, достойным почтения, в чём выкажутся как его дерзновенная гордость, так и грубейшее неверие. Сын погибели будет врагом не одного лишь Бога истиннаго, но и богов языческих (1 Кор. 8:5). |
| Можно предположить, что тяга к монтанизму была определена в Мережковском подспудными причинами: в своём стремлении к недоступному знанию посредством образной символизации бытия он был в чём-то, пусть и отдалённо, близок гностикам, и бессознательно желал оттого одолеть в себе этот соблазн его противоположностью. И крайности неявно сошлись в нём. Разумеется, нельзя полностью отождествлять идеи Мережковского с монтанизмом: они заключены в более спокойную «цивилизованную» форму рационального профетизма, у Мережковского полностью отсутствуют свойственные монтанистам экстатические порывы, он заменяет их менее напряжёнными эмоциональными, нередко с большою долею эстетизма, рассуждениями. Мережковский всё же не претендует на одержимость Святым Духом, подобно основателю монтанизма, но на разумность скорее, на логическую очевидность своих пророчеств. У Мережковского нет и той склонности к крайнему аскетизму, каким отличался монтанизм (в ожидании скорого конца света), писатель не отвергал, подобно своим раннейшим предшественникам, ни культуры, ни эстетического творчества. Монтанизм, в конце концов, был прежде всего нравственно-ригористическим учением, тогда как Мережковский выделял своего рода догматическую сторону нового религиозного созна ния . Однако эти различия— различия в расстановке акцентов при единстве основ миросозерцания. Именно поэтому А.И.Покровский указал на большое сходство между монтанизмом и религиозными исканиями в России начала XX века: «...невольно бросается в глаза связь древнего монтанизма с современным «богоискательством», доходящая чуть не до полного тождества их терминологии («апокалиптическая церковь», «христианство третьего завета», «церковь Логоса и Иоанна», «мистические переживания» и т.п.)» 216 . И верно: не один Мережковский говорил о неполноте откровения в христианстве, но и иные религиозные философы, например, Бердяев; но то не тема нашего разговора, так что ограничимся самой констатацией факта. Поэтому сходна и опасность для Православия со стороны монтанизма и «новых исканий». |
| В тех же местах, которые поставлены под постоянное благодетельное влияние православного храма и православного священника, сектантство находит незначительное распространение. Если так, то кто же является в этой борьбе успешно осаждающим? Духовенство ли, одно присутствие которого парализует действие сектантства, или же сектантство, старающееся свить себе гнездо подальше от православного храма и духовенства, от их действенного и могучего влияния на народные массы? Болея душой и страшась за созданное воображением его тяжёлое положение русской Церкви о борьбе с сектантством, автор упомянутой статьи не задумывается смело предложить верное и решительное средство для поправления дела, для уничтожения в самом корне всякого сектантства в России. Средство это настолько простое и лёгкое, что нужно только удивляться, как оно до сих пор не применено к делу, как не додумались и не решились на него. Вероятно, по мнению автора, одна важность и упорство русского духовенство виной в нём... В чём, думали ли бы вы, заключается это средство, эта панацея против всех рационалистических сект? Не только секты, но и само религиозное вольномыслие в России, включая сюда и толстовщину, исчезнут в России, если только Церковь русская ни больше, ни меньше, как снимет клятвы прежних своих соборов на старообрядчество. Не правда ли, совет довольно неожиданный? Кажется, трудно представить себе противоположности более редкие, явления более разнородные и разнохарактерные, чем старообрядчество и рационалистическое сектантство. Казалось бы, самое большее, чего можно было бы ожидать от предлагаемого автором снятия клятв с старообрядчества – это, воссоединения с Церковью этого последнего. И в достижении такого скромного результата не только можно, но и есть все основания сомневаться. Учреждением единоверия Церковь русская разъяснила, что клятвы ею были наложены не на обряды сами по себе, а на упорство и противление церковной власти, скрывавшее себя за старым обрядом. И несмотря на это разъяснение немногие лишь из старообрядцев пожелали воссоединиться с православной Церковью (приняли единоверие). |
| Прот. Светлов отдаёт должное протесту против немецкого засилья в русском богословии. В своеобразии православия он видит достаточную гарантию от необходимости русских богословов стоять на выучке у немцев. «Нам, слава Богу, нечему учится у немцев в самом главном, в вере и благочестии, научное раскрытие которых составляет главное содержание и прямую цель богословия. От полного и яркого света Христовой веры, во всей целости сохранившейся у нас в православии, нам не приходится идти к полутьме протестантства. Тут волею Провидения православная богословская наука в качестве истолковательницы и верного отражения света Христова, поставлена «на верху горы», как яркая свеча, чтобы светить западному миру и освещать утерянную дорогу к чистому свету христианской веры в Православно-Восточной Церкви. Ex Oriente lux – это не лозунг какой-нибудь партии вроде славянофильства, но истина, которой должна проникнуться вся православно-русская богословская наука без различия в ней направлений: в этом сознании своего значения русской богословской науке дано всё, что необходимо для её силы, роста, процветания, им же только гарантируется её православно-русская самобытность и независимость от всякого чужеродного, вредного для неё, влияния, в том числе – немецкого. В Православии, с неисчерпанными ещё мыслью его Божественными сокровищами, русская богословская наука владеет таким источником жизни и силы, что она может и должна поведать миру во всей полноте истину евангельскую, которая Западу известна под покровом латинства и протестантства, – вместо того, чтобы быть эхом западной католическо-протестантской, до дна исчерпанной и обветшалой религиозной мысли». Присоединяясь к протесту против немецкого засилья в русском богословии, прот. Светлов «не разделяет прямолинейного и крайнего решения немецкого вопроса». «Не будем бросаться от одной крайности чрезмерного увлечения неметчиной к другой крайности совершенного пренебрежения к немецкой богословской науке. Для русской богословской науки вредно то и другое, и истина здесь, как и везде, в середине. Истинно и не подлежит сомнению, что пренебрежение нашей науки к немецкой богословской науке сопровождалось бы ущербом для нашего богословского образования и богословской науки. Громадное наше преимущество не перед одной немецкой, но и перед всей западной богословской наукой в том и состоит, что мы хорошо знаем последнюю, чего нет в этой к явному её ущербу. Не будем же сами лишать себя этого великого нашего преимущества над западным христианством, так прекрасно отвечающего самой природе русской души, способной, по Достоевскому, всех понять, всех узнать, все примирить, не растворяясь ни в чём! Пусть наше богословие продолжает быть всечеловеческим, – богословием русского «всечеловека» в противоположность эгоистически-замкнутому в себе, мелководному и самодовольному, немецкому богословию, узконациональному, а потому не отвечающему идеалу христианского универсализма. |
| Сын же сказал ему: родитель! Я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал своим слугам: принесите лучшую одежду и наденьте его, и наденьте ему перстень на палец и сапоги на ноги; и приведите откормленного телёнка и заколите: станем есть и веселиться; потому что сей сын мой был мёртв и ожил; пропадал и нашёлся. И начали веселиться. Между тем, старший сын его был на поле, и возвратясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; призвав одного из слуг, он спросил, что это такое. Слуга отвечал ему: брат твой возвратился, и отец твой заколол откормленного телёнка, потому что увидел его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец его, вышедши, звал его; но он отвечал ему: я столько лет служу тебе и никогда не ослушался тебя ни в чём, что ты не приказывал мне; но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими. А когда возвратился этот сын твой, промотавший имение твоё с непотребными женщинами, ты заколол для него откормленного телёнка. Отец сказал ему: сын мой! Ты всегда со мною, и всё моё – твоё. А о том надобно было порадоваться и веселиться, что этот брат твой был мёртв и ожил; пропадал и нашёлся. Назидательные размышления Все наставления Иисуса Христа ознаменованы печатию истины и бесконечной мудрости, которой неизреченные сокровища сокрыты в Его божественном сердце. От чего же происходит, что не все сии наставления производят столь глубокое впечатление, как притча о блудном сыне? Это от того, что она представляет самую чувствительную картину, самую живую противоположность и самое трогательное описание чрезвычайного заблуждения человеческого сердца и неистощимого милосердия Божия. Сколько здесь в немногих словах уроков, и какие уроки! Можно ли прочитать эту притчу и не тронуться, не почувствовать ужаса к пороку, не решиться любить Бога, Который, чтобы привлечь нас к Себе, изображает Себя в чертах, означающих несравненную доброту. Можно ли, остановив свои взоры на превосходном изображении блудного сына, которое начертано кистью Спады (Спада, знаменитый Болонский живописец XVI столетия), не тронуться до глубины сердца, и вместе с блудным сыном, проливая сладкие слёзы сокрушения и любви, не воскликнуть: Отец мой! Я прихожу к тебе; моё поведение не будет более поруганием тем благодеяниям, которыми ты осыпал меня! Я хочу сделаться лучшим. |
| Ныне начало того, о чём мы молились, мечтали, за что мы страдали до слёз, а многие уже пострадали до крови и смерти, о чём мы немолчно писали и проповедали. Даст Бог, начало доброе придёт и к доброму завершению. Наконец, 5 июня сердечная царственно-величавая телеграмма Царя русским патриотам явила нам милость, ласку, привет, доверие и сочувствие Царёва сердца, обелила нас пред лицом врагов наших явных и тайных, дала нам слёзы радости и такое великое нравственное удовлетворение, которое способно заставить забыть все скорби и невзгоды и наполнить сердца наши бодрой надеждой... Спасибо нашему Царю-Батюшке! Да здравствует в силе и славе на много лет Государь Император! И вот, за год мы увидели, что самая крепкая и надёжная сила в России – это историческая власть русского Царя; что во второй Думе оказались понимающими дело и способными людьми к служению России только Царские слуги – министры, те самые «бюрократы», которых не бранил только ленивый и немой; что голос разума, добросовестности и благородного самоотвержения мы слышали только от представителей патриотических наших союзов: мы увидели, что страхи и ужасы, созданные врагами России, оказались только пугалами; что пресловутое народовластие, это сатанинское измышление, эта могила религиозной правды и жизни по совести, само себя явило во всей неприкрашенной лжи; мы видели, как на протяжении года в двух Думах «воля народа» проявлялась до противоположности различно в разных партиях в разрешении одного и того же вопроса, хотя бы, например, аграрного; мы видели, что для составления большинства в решении тех или других вопросов в Думе «послы народа» руководствуются не голосом правды и совести, а приказом партии, «тактическими соображениями» и подсчётом голосов, взаимным торгом между партиями и явным обманом; мы видели, что одних вопросов, как бюджет, они не смогли разрешить по недостатку ума и знания, других – по недостатку добросовестности и любви к родине. Мы видели, как те, которые в прошлом году «по воле народа» призывали Россию не давать Царю ни податей, ни солдат, теперь «по воле народа» уже свободно отпускали деньги, составившиеся из податей, и устанавливали число новобранцев. «Народовластие», это – древняя дьявольская приманка; будете «яко бози» – оказалось лживым началом жизни и привело его представителей в Думе к неслыханным преступлениям и к нелепейшему заявлению о том, что «Дума без революции – это ружьё без заряда», что «не мир, а войну должна нести Дума», и что задача Думы – уничтожить Царя и монархию и вместо неё утвердить республику. Это говорили те, которые пред вступлением в Думу клялись и подписями утверждали клятву в том, что будут сохранять верность Самодержавному Государю... В момент, когда у нас распустили вторую Государственную Думу, мы видели во Франции вооружённое восстание против республики и парламента: не велики, значит, те блага, которыми нас прельщали те, которые мечтали устроить в России посредством Думы «широкий храм народовластия». |
| Также Зах.9–14 отличается от книг допленного периода эмоциональной окраской. Пророки VII в. (Иеремия, Софония, Аввакум) уделяли основное внимание предсказаниям о бедствиях и призывам к покаянию; мотивы утешения и ободрения хотя и имели место в их книгах (например, Иер.31–32 ; Соф. 3:14–20 ), но удельный вес их был невелик. Во второй части книги Захарии наблюдается противоположная картина. Несмотря на наличие пророчеств о наказании и скорби народа (11:1–6, 16, 12:10–14), тон Зах.9–14 в целом мажорный: обещается процветание и изобилие (9:17, 10:1, 8, 12, 12:8, 14:2, 14); автор призывает людей радоваться, а не бояться (9:9, 10:7). В 14:16–19 возвещается, что все народы придут в Иерусалим на праздник Кущей, который был самым радостным праздником еврейского календаря. Таким образом, как указывает Дж. Робинсон, суд уступает место надежде, предупреждение – ободрению, угроза – радости и веселью. Все эти идеи – прямая противоположность тому, о чём фактически говорили допленные пророки, но, напротив, они совершенно согласуются с условиями и обетованиями послепленного времени 60 . Из вышесказанного становится ясно, почему в настоящее время мнение о допленном происхождении Зах.9–14 почти не имеет сторонников, хотя некогда о нём торжественно было заявлено как об одном из «самых надёжных результатов современного критицизма» (так написал Дистель в 1875 г.) 61 Гипотеза о написании Зах.9–14 в эллинистическую эпоху Среди критиков, которые считают Зах.9–14 произведением эллинистического периода, нет полного согласия, о чём мы уже говорили в обзоре истории вопроса о единстве книги Захарии. Одни вслед за Айхгорном предлагают датировать вторую часть книги Захарии периодом Маккавейских войн (т. е. серединой II в. до Р.Х.), другие, как и О. Айссфельдт, – периодом после завоеваний Александра Македонского (конец IV – III в.). Первая точка зрения преобладала в XIX в., вторая имела немало сторонников в XX в. В пользу обеих версий приводятся схожие аргументы, так что мы смело можем объединить их в нашем анализе. |
|
|
