| Он также отметил, что всякий священнослужитель с самых ранних ступеней, вступая на путь служения Церкви Христовой, дает присягу. «В ней он обещает в том числе во всем следовать решениям священноначалия. Когда вопрос не касается догматики или христианской этики, оспаривание решений священноначалия сложно назвать положительным явлением. Это в определенном смысле протест против Церкви внутри нее самой, и это вряд ли может привести к чему-то хорошему. Тем более когда речь идет о вопросах по большей части материальных и организационных, об устройстве административно-хозяйственного аспекта жизни Церкви, который может принимать разные формы и решаться по-разному. Такие решения не всегда приятны тем, кого они затрагивают, но противление им показывает священнослужителя не с самой хорошей стороны, такие действия приобретают негативную этическую окраску», - говорится в документе. «Конечно, - подчеркивает архиепископ Амвросий, - мне очень легко сейчас встать на позицию того, кто настаивает на подчинении авторитету Церкви. Знаю, как трудно даются перемены, на личном опыте. Но я искренне хочу, чтобы те, кто обеспокоен будущим Церкви, действительно меня поняли. И помогли не мне, а Церкви нашей в разрешении возникшей уже достаточно давно, но ставшей особенно острой в последнее время проблеме, важной для всех нас, священнослужителей и мирян, студентов и преподавателей семинарий и академий. Проблеме создания серьезной и глубокой системы образования, которая бы готовила церковно- и священнослужителей, способных дать ответ вызовам современности, способным найти такой язык, такие слова, такие действия и образы, которые будут привлекать людей ко Христу, в Его Церковь». По словам архиепископа, важная мысль, которую он хотел бы донести, - «ни о каком разрушении Сретенской семинарии, Сретенского монастыря и вообще чего бы то ни было речи нет». «Даже если будет принято решение об оптимизации учебных процессов двух духовных учебных заведений, ничто разрушаться не будет. Ни традиции, ни наработанные обеими духовными школами замечательные методики, ни уклад монастырской жизни. И, конечно, никто не собирается никого никуда переселять, не собирается отбирать у обители храмы и здания. Никто не будет делить студентов и братию. Все это надуманные слухи и страхи. Все, что создано в прошлые годы трудами владыки Тихона, братией обители, семинарией и благодетелями, - это величайший дар Богу и Его Святой Церкви. И за это - низкий поклон и благодарность создателям чуда на Сретенском бульваре. Никто из нас не способен ничего забрать в иной мир, кроме дел добра и любви, кроме того, что каждый из нас искренне и по силам приносит к подножию Креста Христова», - заключил архиепископ Амвросий. |
| Так же и в духовной жизни. Я точно христианин или просто подрясник ношу? Или просто зашел свечку поставить и никак не могу выбрать, какая «сильнее»? Я задаю себе этот вопрос снова и снова. Недавно с одним священником поспорил о занятости духовенства на приходах. И он мне все доказывал, что занятость священника – это организация воскресной школы, всевозможных околоцерковных мероприятий и акций и прочее. А я никак не мог сформулировать, что все это – та самая внешняя занятость, которая мало пересекается с исполнением заповедей. То есть как-то она пересекается – общественно, что ли. Но никак не лично. А как тогда лично ? Все эти мучительные размышления, наверное, просто постовая рефлексия. Рефлексия, пожалуй, еще один признак поста. Я задумался о себе – значит, я пощусь. Красиво. Только беспокоит один маленький нюанс: «Порождения ехиднины!.. Сотворите же достойный плод покаяния!» (Мф. 3: 7–8). Тут полагается воздохнуть. Ибо у нас не плоды, а одна только рефлексия. Наверное, все это беспокоит не только меня. Ибо если уже даже и не беспокоит, то, скорее всего, осталось недолго находиться в лоне Церкви. Итак, братья и сестры, главный вопрос такой: легко ли и просто жить по-христиански? Ответ: нет. Это крайне тяжело. Спаситель называет такую жизнь «узким путем» (см.: Мф. 7: 14), апостол говорит своим последователям, что они «не до крови еще сражались против греха» (Евр. 12: 4), имея в виду крайнюю напряженность жизни истинного христианина. И если в обычные дни сатана легко нас обманывает и погружает нас в суетное забвение, помрачение из-за всяческих забот и хлопот, когда голос совести становится не слышным из-за постоянного бега, то в пост ему это сделать уже не так просто. В пост вся Церковь соборно молится и рефлексирует, и по невидимым и неизвестным каналам эта рефлексия передается каждому ее члену. Как говорит апостол Павел: «Посему, страдает ли один член – страдают с ним все члены; славится ли один член – с ним радуются все члены» (1 Кор. 12: 26). В каком-то смысле эта рефлексия и есть постовое страдание о своих грехах. |
| “Соборность” же в смысле “демократичности” то есть активного участия мирян в принятии решений, касающихся жизни Церкви, может быть делом и хорошим - но вот только едва ли его проповедует сам по себе Символ Веры, или его традиционные толкователи. Митрополит Макарий в своем фундаментальном труде “Православно-Догматическое Богословие” подробно и со многими цитатами из святых Отцов раскрывая понятие соборности, упоминает о том, что Церковь вверена Епископам. Да, в русской религиозной философии слово “Соборность” приобретает несколько иное значение , заметно отличное от “вселенскости”. Значение, несомненно, глубокое и заслуживающее внимания, но приписывать Отцам Вселенских Соборов, которые составили Символ Веры, взгляды А. С. Хомякова, Н. А. Бердяева, или других наших мыслителей, при всем к ним уважении, было бы ошибкой. Критика, выдвигаемая против Митрополита Илариона, основана, такими образом, на глубокой неосведомленности относительно истории и учения той самой Церкви, во имя которой критики желают атаковать Епископов. Но проблема не только в неосведомленности – сама по себе неосведомленность есть болезнь относительно легко излечимая, достаточно человеку проявить некоторую усидчивость и выучить все уроки по Катехизису. Проблема в недостатке трезвения и рассудительности – если не говорить уже о такой высокой добродетели, как смирение. Не стоит поспешно распространять материалы, которые обвиняют Архиереев в страшных грехах, ересях и всяческих черных изменах. Потому что ложные обвинения и сеяние смуты и раздора в Церкви – это очень серьезный грех. Которого, к тому же, легко избежать при минимальной рассудительности. В самом деле, что более правдоподобно – Епископ открыто впал в ересь и измену, а все прочие Епископы, во главе с Патриархом, это благодушно игнорируют – то есть тоже впали, Церковь одолена вратами ада, от всей Церкви Христовой осталось несколько человек по всему лицу земли, или, все же, эти несколько человек впали в невежество и гордость? Кому – на человеческом и духовном уровне – нужно разрушать доверие к священноначалию? Говоря просто и грубо – “что вам хотят продать?” Мятеж мирян против Епископов? Кого это порадует и кому послужит? Что “соборного” (в каком бы то ни было значении слова) в болезненной подозрительности по отношению к пастырям? Что православного в возведении тяжких обвинений на Епископов просто на основании личной неосведомленности? Не требует ли здравая вера повиноваться заповедям – в частности, заповеди “не возводи ложного свидетельства на ближнего своего?” |
| Кроме этого, глубокое содержание праздника раскрывается в церковных песнопениях. Например, в праздничном кондаке сказано, что Господь преобразился пред учениками для их просвещения и укрепления в вере: «...да егд а Тя у зрят распин а ема, страдание у бо уразум е ют вольное, м и рове же пропов е дят, яко Ты еси воистину Отчее сияние». Господь преобразился перед апостолами для того, чтобы они увидели Его Божественность, Его Славу. Чтобы они осознали, что Он добровольно идет на страдания, и не соблазнились, не отреклись от своего Учителя потом, во время Его страстей. Праздник Преображения Господня открывает перед нами не только тайну уничижения Спасителя, но и величие человека, если он живет с Богом и в Боге. Господь показал Собой, что значит «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». Созерцая Его Преображение, начинаешь понимать известную святоотеческую фразу: «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом». У кого вера живая, для того и догматы будут живым свидетельством о Боге Священник Валерий Духанин : — Возможно, мой ответ покажется строгим. Но если православный христианин не будет знать догматов, то он непременно впадет в какое-то заблуждение. Например, если нет правильного представления о благодати Божией, то человек подумает, что это — какая-то астральная энергия, которой можно «подзарядиться». А это уже — оккультно-мистическое представление. Благодать — проявление Божией силы, Божией славы и Божией любви. Благодать — Божие действие, спасающее, очищающее, созидающее. И приобщиться благодати можно только обращаясь к Богу, а не путем каких-то психотехник. Нельзя быть христианином и верить в карму или реинкарнацию, ходить в храм и погружаться в медитации. То есть неосведомленность, неутвержденность в православных догматах скажется и на духовной жизни. В ней непременно последуют ошибки. Догматы — это путеводители, указатели на пути к Истине. Если ты не следуешь указателям, то и придешь не туда, забредешь в самые страшные заблуждения. В каком-то смысле, догматы — узкие врата, ведущие нас в Царство Небесное. Нашему уму тесно идти сквозь эти врата, потому что ум привык мечтать, парить в фантазиях. Но в духовной жизни мечтательность неприемлема, легко придумать какую-то ересь или подхватить уже кем-то придуманную. Знание догматов защищает от ересей, полагает ограду, предел, за который нельзя выходить в своем умствовании. Знание догматов дисциплинирует ум, помогает ему отсекать всё лживое и устремляться к Истине. Божие Откровение, которое изложено в Священном Писании, именно оно в сжатом виде сформулировано в догматах. |
| Искушение “духовностью” Сейчас все чаще раздаются достаточно агрессивные голоса тех, кто категорически против присутствия Церкви в телеэфире. В каком-то смысле, может, это и не плохо. Общество не может быть аморфным. Конечно, когда слово “духовность” было синонимом почти всеядности и одинаково относилось и к Кашпировскому, и к митрополиту Антонию Сурожскому, таких голосов раздаваться не могло. Тогда каждый боялся быть “не духовным”. А сегодня можно спорить, можно определить свои позиции. А это очень важно – уметь определить свою позицию. В мире, который вообще лишен ориентиров, где никакой позиции нет, очень тяжело проповедовать. Потому что всякая проповедь воспринимается очень легко и не ставит человека перед необходимостью что-то выбирать и идти по выбранному пути, то есть брать ответственность за свою жизнь. Западное общество живет как раз в этом состоянии аморфности. Когда все “духовно” – и гомосексуализм, и помощь сиротам. И Церковь должна идти на поводу у любого заказа общества. С нами это тоже чуть было не случилось. Слава Богу, что этого не произошло, и теперь можно четко заявить свои позиции, сказать, кто есть кто, не боясь быть обвиненным в отсутствии политкорректности. И то, что появляются люди, которые довольно резко заявляют, что им не нравится, когда священник появляется на телеэкране – это хорошо! Значит, они на это реагируют. Значит, есть какой-то отзвук, пусть и отрицательный, есть какая-то жизнь. А когда нет реакции, значит, всем все равно – священник там, шаман или экстрасенс. Люди смотрят с одинаковым интересом, потому что это все “духовно”. Сейчас стала намечаться какая-то полярность, это нормально. Мне кажется, задача любого честного человека, который работает на телевидении – очень четко проводить границу между добром и злом. Называть их своими именами, не играть понятиями, не лукавить, не жонглировать словами, не превращать действительно вечные ценности в модель для ток-шоу – когда можно поговорить о каких-то серьезных вещах и абсолютно их обессмыслить, так что они превратятся в какие-то обертки от конфет. |
| Казалось бы, Церковь — это место, которое хранит смыслы, которое взращивает и оберегает культуру смысла. На пороге Церкви должно кончаться безумие, в котором пребывает современный мир. Но современное христианство оказалось настолько заражённым, подвластным и уже воспитанным в этой культуре распада, что и мы, приходя в Церковь (а мы же в основном христиане новые, недавние, а не традиционно воспринявшие для себя христианство как плоть и кровь), несём в себе следы этой всеобщей опустошённости. Происходит потеря ценностей, потеря смыслов, и в этом процессе на место смысла встаёт некая схема. Христианство: жизнь или схема? Приходя в Церковь и становясь христианами, мы часто идём по очень простому и лёгкому пути, не осознавая, не вычленяя, не осмысливая до конца то, что с нами происходит. Бывает так, что на вопрос " Почему мы христиане? Почему мы православные? Что для нас значит верить в Бога? " мы не можем ничего толком сказать. Это только знак того, что мы не приучены во всём искать смысл, отвечать за каждое слово. Мы уже в каком-то смысле продукты пустоты, продукты бессмыслицы. Скажем, многие из нас жили в советское время — время, когда смыслы были затемнены, оболганы и изуродованы; очень многие настоящие смыслы уходили, прятались, а вместо них подавалась ложь, иллюзия, фальшивка. Всё это сейчас очень востребовано, как ни странно, — оказалось, что даже ценности советского общества были более осмысленны, чем то, ради чего люди живут сейчас. Парадокс, но тем не менее это так. Мы не приучили себя задавать вопросов и искать правильных ответов; мы привыкли пользоваться готовеньким, тем, что нам предлагают, и принимать это легко и просто, не оценивая и не осмысляя. Когда мы приходим в Церковь, с нами из-за этого начинают происходить неприятные вещи. Мы не утруждаем себя поиском смыслов нашей духовной жизни, значения наших поступков, нашей молитвы, нашего участия в Евхаристии, в богослужении, нашего участия в жизни церковной и приходской. Мы ищем схему, и последствия этого бывают страшными и катастрофическими — особенно когда дело касается воспитания наших детей в вере. Мы, оказывается, не веру им передаём, а передаём уже схему. То, что было живым для нас, взрослых людей, пришедших в Церковь с багажом определённого жизненного опыта, пройдя какой-то путь осознания, понимания самого себя и даже покаяния (ведь покаяние есть один из глубочайших моментов именно осмысления своей жизни в Боге, и именно покаяние даёт человеку возможность по-настоящему себя увидеть, осознать, осмыслить, оценить), — всё это " на выходе " , то есть при попытке передать наш опыт следующему поколению, часто оказывается мёртвым. |
| Кстати, слово «партия» в переводе с латыни — это часть от целого, а слово Церковь, по-гречески — эклессия, означает собрание. Задача Церкви — собирать воедино, а не разделять на части. Именно эту мысль мы пытались донести представителям Совета Европы. — Церковная публика привыкла к тому, что иерархи выезжают за рубеж с паломническими поездками, а в данном случае, это был именно деловой визит. Насколько важны такие встречи? Как это можно изложить доступно для рядовых прихожан, далеких от “большой политики”? — Само понятие «паломничество» происходит от лат. palma «пальма», то есть, от пальмовой ветви, с которыми жители Иерусалима встречали Иисуса Христа. А ведь быть готовыми к встрече со Христом мы, как верующие православные христиане, должны быть всегда. С этой точки зрения вся наша жизнь — это в какой-то мере паломничество, то есть путь ко Христу. Что касается нашего визита в Страсбург, то, он, конечно же, начался с молитвы. В воскресенье утром мы совершили Литургию в храме в честь Всех Святых в Страсбурге. Хочу отметить особенное молитвенное настроение, которое царит в этом храме — молиться было действительно легко. Сразу после Литургии была освящена икона Божией Матери, именуемая «Страсбургская», которую написали в иконописной школе одного из Одесских монастырей. Поэтому наша поездка с этой точки зрения получилась в каком-то смысле паломнической! Правда, мы не приехали поклониться к святыне, а привезли саму святыню для поклонения, что вызвало огромный духовный подъем на приходе и стало действительно большим событием для верных. Нужно молиться, чтобы Господь, заступничеством Божией Матери «Страсбургской», помог европейцам не отказаться от христианства, ведь все то доброе, что есть в нашей цивилизации и культуре, имеет одного Начальника — Христа! Да и такого понятия, как «деловой визит», в отрыве от Евангелия у христианина быть не может. Все наши визиты и встречи должны быть деловыми, с одним, существенным пояснением: наше дело — это проповедь Евангелия. Ведь Господь сказал апостолам, а значит — и нам: «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» (Мк. 16,15). В этой проповеди нуждаются абсолютно все — и богатые, и нищие; и рабы, и свободные; и цари, и простолюдины. Нуждаются в ней и те, кто живет и работает в Европе. Причем, эта проповедь не обязательно должна заключаться в словах. |
| Казалось бы, Церковь – это место, которое хранит смыслы, которое взращивает и оберегает эту культуру, на пороге Церкви должно кончаться безумие, в котором пребывает современный мир. Но современное христианство оказалось настолько зараженным, подвластным и уже воспитанным в этой культуре распада, что и мы, приходя в Церковь (а мы же в основном христиане новые, недавние, а не традиционно воспринявшие для себя христианство как плоть и кровь), несем в себе следы этой всеобщей опустошенности. Происходит потеря ценностей, потеря смыслов, и в этом процессе на место смысла встает некая схема. Когда вместо христианства схема Приходя в Церковь и становясь христианами, мы часто идем по очень простому и легкому пути; не осознавая, не вычленяя, не осмысливая до конца то, что с нами происходит. Бывает так, что на вопрос «Почему мы христиане? Почему мы Православные? Что для нас значит верить в Бога?» мы не можем ничего толком сказать. Это знак только того, что мы не приучены во всем искать смысл, отвечать за каждое слово. Мы уже в каком-то смысле продукты пустоты, продукты бессмыслицы. Скажем, многие из нас жили в советское время – время, когда смыслы были затемнены, оболганы и изуродованы; очень многие настоящие смыслы уходили, прятались, а вместо них подавалась ложь, иллюзия, фальшивка. Все это сейчас очень востребовано, как ни странно, — оказалось, что даже ценности советского общества были более осмысленны, чем то, ради чего люди живут сейчас. Парадокс, но тем не менее это так. Мы не приучили себя задавать вопросы и искать правильные ответы; мы приучили себя пользоваться готовеньким, тем, что нам предлагают, и принимать это легко и просто, не оценивая и не осмысляя. Когда мы приходим в Церковь, с нами из-за этого начинают происходить неприятные вещи. Мы не утруждаем себя поиском смыслов нашей духовной жизни, значения наших поступков, нашей молитвы, нашего участия в Евхаристии, богослужении, нашего участия в жизни церковной и приходской. Мы ищем схему, и последствия этого бывают страшными и катастрофическими – особенно когда дело касается воспитания наших детей в вере. Мы, оказывается, не веру им передаем, а передаем уже схему. То, что было «живым» для нас, взрослых людей, пришедших в Церковь с багажом определенного жизненного опыта, пройдя какой-то путь осознания, понимания самого себя, и даже покаяния (ведь покаяние есть один из глубочайших моментов именно осмысления своей жизни в Боге, и именно покаяние дает человеку возможность по-настоящему себя увидеть, осознать, осмыслить, оценить), — все это «на выходе» часто оказывается «мертвым». |
| Мы должны скорее веровать, чем видеть. Ответ Господа проясняет все: веровать — важнее, чем видеть. Видеть Бога есть исполнение всех желаний, всех исканий человека, личный совершенный дар Бога человеку. Человек может упокоиться только в Боге. Но вера не есть видение. Вечное видение — по ту сторону смерти. В вечности вера исчезнет. А «любовь не пройдет никогда» (1 Кор. 13). Здесь на земле мы продвигаемся смиренно, в нищете, но свободно, во мраке веры. День, когда мы увидим Бога лицом к лицу в вечности, будет для нас незаслуженным, непостижимым даром Господа, но также воздаянием за наше искание бесконечного. Вы спрашиваете: вера — это доверие, доверчивость? Да, именно так. Однако если верующий в Бога не имеет видения, это не означает, что он слепой. Ибо вера часто противоположна рациональной и научной уверенности. Она открывается более или менее простосердечной чистой душе, то есть — скажем несколько смело — глупой по отношению к недоказанным утверждениям. «Поэзия должна быть глуповата» — эти слова великого поэта в каком-то смысле можно отнести и к вере. Не говорят ли о наивной вере простого человека, который верит, не слишком зная, почему. «Я мыслил и изучал, потому и стал верующим, подобно бретонскому крестьянину. А если бы я еще более размышлял и занимался науками, то сделался бы таким верующим, как бретонская крестьянка», — написал знаменитый Пастер. «Если Бога нет, то какой же я капитан?» — вторит ему известный персонаж Достоевского. Поэтому на верующих часто смотрят, как на людей доверчивых, несколько простоватых, удовлетворяющихся слишком легко тем, что говорят священники. Вера — не просто доверчивость истине и высшему добру, Богу. Она — уверенность в невидимом, как говорит апостол. И все святые свидетельствуют о том, как вера становится знанием. Вот почему сила веры зависит от жизни по вере. В начале 20 главы Евангелия от Иоанна, где описывается, как потрясены ученики явлением воскресшего Христа, сказано: «Ибо они еще не знали из Писания, что Ему надлежало воскреснуть из мертвых». Как могли они не знать, если Христос неоднократно говорил им, что Ему надлежит много пострадать, быть распятым и в третий день воскреснуть? И вообще, вера в воскресение мертвых была еще в Ветхом Завете. |
| То же самое можно сказать и о ереси иконоборчества. Многим она казалась вполне убедительной, особенно в связи с тем, что традиций иконопочитания и священных изображений не было в исламе. Создавался некий общий религиозно-культурный фон, в контексте которого стало легко утверждать, что почитание икон — это ересь, что нельзя изображать Бога, Богородицу, святых угодников, поскольку все это напоминает идолопоклонство. И ведь многие соблазнились! Даже императоры и патриархи впали в ересь иконоборчества, в том числе Иоанн Грамматик, последовательный борец с иконами. Иконоборчество не было теоретическим спором, — оно очень быстро превратилось в государственную политику, и вся мощь Византийской империи была направлена на подавление иконопочитания. Начались гонения — не от язычников, а от иконоборцев, увенчавшиеся тысячами ни в чем не повинных загубленных православных жизней. Монахи убегали из Византии, закапывали иконы, прятали их в стены монастырей. Одно только упоминание об иконах рассматривалось как проявление нелояльности императору — почти как во времена антихристианских гонений первых трех веков. А в чем же дело? В чем была опасность этой ереси? Почему мужественно восстали против нее иерархи, священники, монахи, и в конце концов благочестивая императрица Феодора присоединилась к этой борьбе? Да потому что, отрицая иконы, ересиархи отрицали реальность Божественного воплощения. Ведь если Господь Иисус Христос воплотился, если Он оставил Свой лик, если жила Божия Матерь, то возникает вопрос: а почему не воспроизвести эти лики? Почему, взирая на них, не обращаться к тем, кто, пребывая уже вне нашей земной жизни, реально пребывает в жизни небесной? Почему нельзя, взирая на образ, мысль свою возносить к первообразу? Казалось бы, все так очевидно — если изгонять иконы, то изгоняется сама идея Боговоплощения, — но многие не поняли, поддались соблазну, отцом которого является лжец, враг рода человеческого. В каком-то смысле мы и сегодня нередко сталкиваемся с отрицанием Божественного воплощения. Многие, признавая факт существования Иисуса из Назарета, отрицают факт Боговоплощения. Эта иная форма отрицания, но имеющая те же корни и ту же причину, что и древнее иконоборчество. |
|
|
