| Но вместо: «и так далее» нельзя в этом случай сказать, как обыкновенно делают: «и так далее в бесконечность». Этими словами выражается не факт опыта, а поспешное обобщение. При этом не принимают в расчет того, что тот ряд, который считают за бесконечный, сам состоит из одних только обусловленных членов. Каждый член его мыслится, как обусловленный предшествующим членом. Если так продолжается в бесконечность, то все члены сразу теряются в пустой бесконечности, т.е. они совсем не могут быть мыслимы, как действительно существующее, так как каждый из них обусловлен предшествующим, а этот в свою очередь предполагаем никогда не исчерпываемое, бесконечно-великое множество других членов, так что здесь исчезает даже возможность деятельности. Только при предположении действительного начала или первого члена можно без противоречия приписывать реальное существование мыслимому ряду событий. Конечно, не стоит никакого труда представлять себе в ряду событий каждый следующей член, как обусловленный предшествующим членом. При этом легко вкрадывается идея, указанная regressus in infinitum, как скоро увидят, что к каждому члену мыслимого ряда легко привязывается предшествующий член в качестве его условия, что и ведет к поспешному заключению: «и так далее до бесконечности». Математик и физик Clausius в своем сочинении «О втором главном положении механической теории теплоты» 156 с точки зрения этой прочно обоснованной теперь теории указал на то, что часто высказываемый взгляд, по которому общее состояние Вселенной должно быть признаваемо неизменным и находящимся в вечном круговоротт, самым ясным образом опровергается вторым главным положением означенной теории. 157 Говорят, что между тем как в одном месте и в одно время происходит изменения в каком-либо определенном смысле, в других местах и в другие времена происходят изменения в противоположном смысле, так что одни и те же состояния постоянно возвращаются, и в целом состояние мира остается неизменным. Но по второму главному положению механической теории теплоты, для всех бесконечно разнообразных, происходящих в мире, изменение имеет значение общее правило, что противоположные по своему смыслу или направлению превращения происходят не в одинаковой мере, но что различие между ними всегда может иметь место только в одном определенном смысле, именно в том, что положительные вращения преобладают над отрицательными. |
| И вот в каждом месте есть священник, который их окормляет. Кроме того, вот этот сотрудник, уже батюшка, который помощник начальника, у него обязанность обязательно хотя бы 2 раза в год посетить все учреждения.. Вот. И конечно, приезжает уже с проверкой. И он как раз, это очень хорошо, потому что он приезжает уже как представитель данного территориального органа, То есть там области... То есть у него какие-то полномочия там. …или края или республики, да. И здесь его уже принимают не как там своего батюшку, он может написать на них рапорт или еще что-то сделать. И к нему, конечно, могут обратиться люди, которые там содержатся, с жалобами. Может быть, не всегда эти жалобы будут выноситься на всеобщее обозрение, но в своей, внутри системы он даст им ход, конечно. Вот. И вот я хочу сказать, что ну нет такого, нет такого направления и нет такого, частых таких случаев, чтобы приходилось батюшке как-то вмешиваться и уже вопиющие какие-то вещи решать. Важнейшие, конечно, слова. Потому что вы тут, вы говорите, безусловно, будучи человеком, который знает это изнутри. ПРОЩЕНИЕ Знаете, я вот за вот эти несколько лет, которые программа существует у меня, пришел к выводу, что из этих пяти тем, которые мы рассматриваем, в каком-то смысле «Прощение» самая сложная, и, мне кажется, сложнее всего человеком осознаваемая. Вот многие мои гости признавались, что они легко прощают или легко просят прощение. А вот мне кажется, даже из разговора с человеком, да, что это не так, что мы сами очень многого по этому поводу не понимаем. Вот мое наблюдение буквально этих трех лет, вот как вы считаете, оно имеет отношение к реальности? Да, конечно. Имеет? Это очень сложно. И конечно, это ключевой момент именно в тюрьме. Потому что ведь мы не можем допустить до причастия человека, который на кого-то обижается, вообще-то говоря. Да, да. Не простил, да. А редко кто из людей, попавших туда, попал туда по своей воле. Да. Виноват он, не виноват или еще что-то, но кто-то из людей поспособствовал этому: кто-то там донос написал, кто-то еще что-то, кто-то его арестовывал, кто-то его допрашивал и так далее и так далее. И поэтому вот обиды, они, собственно говоря, очень глубоко сидят в каждом человеке. И вот это, в общем-то, у меня основная тема проповеди перед исповедью. Именно... В тюрьме или вообще? В тюрьме. В тюрьме. В первую очередь именно там. Именно прощение. И бывали такие моменты, когда приходят там камеры, в общем-то, почти что все полковники бывшие. Они вышли в отставку, занялись бизнесом и тут же их подставили по 159-й, так сказать, статье. Вообще, такая карательная статья. |
| И. ВОРОБЬЕВА – Наверное, потому что национальность не выбирают, а веру можно выбрать. Н. АШИРОВ – Сейчас национальность тоже можно выбрать. И. ВОРОБЬЕВА – Но вы же понимаете. Рождаешься. Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Отец Владимир, как быть, когда... В. ВИГИЛЯНСКИЙ – Нет, это совершенно одинаковые вещи. Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – ...человек приходит и спрашивает... В. ВИГИЛЯНСКИЙ – Вы знаете, пастырская деятельность главная деятельность священника. Она совершенно не видна обществу и СМИ. Это главное, 99% его деятельности. И священнослужитель православной церкви, любой христианской конфессии это и психолог, это лучший социолог, потому что к нему люди приходят с самым главным и иногда с очень большими трагедиями внутренними или семейными или еще какими-то. Когда есть понятие выбора, он приходит к священнику. Священник это знает. Но нам очень легко, священникам очень легко, потому что Бог есть любовь. Все, что приближает к любви, то и есть истина. А то, что отдаляет от любви, это есть ложь, это есть уход. Поэтому нам очень легко, у нас этот тумблер он всегда включается. И. ВОРОБЬЕВА – И что же священнослужителю сказать прихожанину, который спрашивает, как ему реагировать на выходку этих девушек, которые спели в ХХС? В. ВИГИЛЯНСКИЙ – В каком смысле реагировать? И. ВОРОБЬЕВА – Он должен сказать: Бог – есть любовь. Простите девушек. В. ВИГИЛЯНСКИЙ – А разве они просят прощения у этих людей? Если эти девушки будут просить прощения у моего прихожанина, я безусловно скажу: конечно, же прости. Потому что и тебя Господь прощает, как ты прощаешь, мы же в " Отче наш " говорим, именно так, как ты прощаешь других, так и тебе Господь простит. И. ВОРОБЬЕВА – То есть прощать можно только по запросу. В. ВИГИЛЯНСКИЙ – Ну конечно. А как же еще. Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Может быть, вы ответите, что кто сам без греха, пусть кинет камень. В. ВИГИЛЯНСКИЙ – Безусловно, я почти всегда говорю во всех случаях, когда активность человека направлена во вне, я ему говорю, ты посмотри, не ты ли виноват во всем. То, что творится ужасное в нашем обществе, виноват каждый из нас. И в первую очередь ты и я. И мы с ним поплачем по себе о том, как мы виноваты. Мы не изменили, не преобразили это общество, чтобы это зло не было в этом обществе. Поэтому я в первую очередь говорю. А потом кто тебя призвал к тому, чтобы ты был активным в этой области. Ты что, правоохранительные органы или тебе сказали, пойти туда, и заяви свой протест. |
| Главное недоразумение заключалось всегда в непонимании парадоксального выражения «обман». Оно, конечно, не может означать лжи, мистификации, надувательства. Акт обмана, как безнравственного действия, никого не может «возвышать» и не может быть нам «дорог». Дело идет, очевидно, об «обмане» в другом смысле: образы фантазии «обманчивы» по сравнению с истинами опытной науки или трезвого житейского разума. «Обманчивы», но ценны, потому что возвышают (сублимируют). Вся поэзия представляет собой такой «возвышающий обман». Однако он имеет свой собственный критерий истинности, критерий истинной ценности, «художественной правды». Этим критерием будет подлинность сублимации: то, что действительно возвышает, перестает быть «обманом» в каком–либо смысле, ибо в своем сублимировании и формировании рождает новую эмпирическую реальность. Фантастически–обманчивый образ ваятеля, сублимирующий и формирующий кусок камня в статую прекрасной женщины, перестает быть «обманом» и становится полноценной и полновесной реальностью. Правда, «здравый» рассудок может высказать довольно инфантильную «низкую истину», что это каменная женщина, а не настоящая и потому «обман»; истину, на которой основана мечта о прекрасной Галатее. Однако мечта эта в принципе исполнилась: существует искусство, создающее полную реальность; такова архитектура: когда выстроен храм или дом, то уже нельзя сказать, что это «не настоящий» храм или «не настоящий» дом. Всякое настоящее творчество есть поэзия в широком смысле слова; поэт по–гречески значит «творец», искусство обнимает всю сферу технического творчества, и мастер всякого дела есть «искусник» своего рода. Политика есть «царственное искусство» для Платона. То же относится и к музыке — она вполне реальна. Но то же относится и к творчеству в самом широком смысле, напр. творчеству техническому (изобретению) и социальному (социальное «строительство»): оно создает новую подлинную реальность, а никак не обман. Когда Леонардо–да–Винчи, этот поразительный фантаст, изобретатель и поэт, воображал летательную машину, то это был, конечно, лишь полет воображения, «возвышающий обман», которому легко было противопоставить «тьму низких истин», доказывающих, почему могут летать птицы и не могут летать люди. |
| Итак, «человек есть то, что он ест» – но что же он ест и почему? Вопрос этот казался наивным и глупым не только Фейербаху, но и его противникам из религиозного лагеря. И для него и для них пища сводилась к чисто физической, т.е. материальной функции, и единственным вопросом было, обладает ли человек, зависящий от питания, еще и некоей духовной «надстройкой» над своей физической природой. Фейербах отвечал на этот вопрос отрицательно, его религиозно настроенные противники – положительно, но оба ответа исходили фактически из одинаковой предпосылки, а именно, что духовное обязательно противостоит материальному, и эта предпосылка, противополагающая духовное материальному, священное профанному, сверхъестественное естественному и, наконец, религию жизни, веками оставалась общей для верующих и неверующих. В каком-то смысле Фейербах был прямым наследником средневекового христианского идеализма. Но Библия , как мы видели, тоже начинает с человека как существа, требующего пищи, с человека, который ест и который есть то, что он ест. Только вся перспектива, весь подход здесь – совсем иные, ибо Библия просто не знает того противополагания «духовного» и «материального», которое определило позднейшее развитие человеческого самосознания. Вот об этом религиозном материализме Библии, о том, как понимается в ней пища, и стоит поговорить особо, ибо отсюда начинается христианская диалектика жизни, здесь заложено начало ответа на вопрос о конечном ее смысле. Об этом – в следующей нашей беседе. Коллизия объяснений. Что и для чего ест человек? (параллельная версия) «Человек есть то, что он ест». Приведя эту известную фразу философа-материалиста Фейербаха, я заметил в прошлой беседе, что напрасно он видел в ней формулу, приканчивающую все религиозные рассуждения о природе человека. Я говорил, что на деле этой формулой можно выразить и библейское учение о человеке, поскольку в первой книге Библии он показан прежде всего как существо голодное, чья жизнь зависит от мира как пищи. И спор, следовательно, идет не о пище как таковой и не о том, насколько зависит от нее человек, а о смысле этой пищи. Я говорил, наконец, что библейское учение о человеке было в известной степени искажено теми христианами, которые слишком легко восприняли не из Библии, не из Евангелия идущее противопоставление материального духовному, мирского священному. |
| Ибо не составляет никакого труда сказать применительно к первому виду недоумений, что Христос принял убиение и пролитую кровь, одобряя не кровь подвижников, но их намерение, — так же как и добавить, что мученики были убиты и пролили кровь за Христа в собственном смысле, а принесли, приносили и тому подобное суть выражения, содержащие метафору. Поэтому и нет никакой необходимости разыскивать, кому они ее принесли, так же как и исследовать, каким образом можно было бы назвать приносящими умерщвленных телесно излиянием крови, и каким образом они приносили, отдавая не что-то другое [помимо себя], как свойственно приносящим в собственном смысле. Ведь такие вещи настолько далеки от образа [настоящих] недоумений, что лучше оставить их без внимания, чтобы тебе не показалось, будто мы, связываясь с шутниками, не без основания тоже можем называться таковыми, потому что как шутить с серьезными вещами неразумно, так и серьезное отношение к смехотворным заслуживает осмеяния. Оставив же позади явные нелепости, и то, что в самом себе содержит опровержение, что доставляет смущение и беспокойство слуху толпы и людей, не имеющих суждения, чтобы отличать слова, сказанные без переноса, от построенных по закону метафоры, — потому что видящим их различие легко опрокинуть и рассеять затруднительность кажущегося недоумения, — итак, надлежит привести слова и определить, в каком смысле мы их обычно употребляем, зная, что следует за каждым из них, и сохраняя без смешения их значения и особенности. Видеть же можно и вот откуда: гражданский свидетель, подтверждая правоту одной из сторон, уличает другую в лжесвидетельстве, тогда как судья выносит участникам беспристрастное решение. А применительно к богословствующему свидетелю-мученику где относительность, или откуда возьмется смелость вынести таковое 9 ? Опять-таки, атлет 10 добивается победного венка, руками и кулаками нанося удары противнику и окончательно одолев его, — а тут поражаемый, и уязвляемый, и умерщвляемый огнем, или железом, или что еще изобрела свирепость палачей против человеческого естества, чтобы лишать людей жизни, увенчивается победной диадемой. Есть и тысячи других отличий. Итак, разве не глупо в обоих обозначениях стремиться усмотреть одно и то же, и насильственно навязывать одному то, что присуще другому? |
| Ибо не составляет никакого труда сказать применительно к первому виду недоумений, что Христос принял убиение и пролитую кровь, одобряя не кровь подвижников, но их намерение, – так же как и добавить, что мученики были убиты и пролили кровь за Христа в собственном смысле, а «принесли», «приносили» и тому подобное суть выражения, содержащие метафору. Поэтому и нет никакой необходимости разыскивать, кому они ее принесли, так же как и исследовать, каким образом можно было бы назвать приносящими умерщвленных телесно излиянием крови, и каким образом они приносили, отдавая не что-то другое [помимо себя], как свойственно приносящим в собственном смысле. Ведь такие вещи настолько далеки от образа [настоящих] недоумений, что лучше оставить их без внимания, чтобы тебе не показалось, будто мы, связываясь с шутниками, не без основания тоже можем называться таковыми, потому что как шутить с серьезными вещами неразумно, так серьезное отношение к смехотворным заслуживает осмеяния. Оставив же позади явные нелепости, и то, что в самом себе содержит опровержение, что доставляет смущение и беспокойство слуху толпы и людей, не имеющих суждения, чтобы отличать слова, сказанные без переноса, от построенных по закону метафоры, – потому что видящим их различие легко опрокинуть и рассеять затруднительность кажущегося недоумения, – итак, надлежит привести слова и определить, в каком смысле мы их обычно употребляем, зная, что следует за каждым из них, и сохраняя без смешения их значения и особенности. Видеть же можно и вот откуда: гражданский свидетель, подтверждая правоту одной из сторон, уличает другую в лжесвидетельстве, тогда как судья выносит участникам беспристрастное решение. А применительно к богословствующему свидетелю-мученику, где относительность, или откуда возьмется смелость вынести таковое? 9 Опять-таки, атлет 10 добивается победного венка, руками и кулаками нанося удары противнику и окончательно одолев его, – а тут поражаемый, и уязвляемый, и умерщвляемый огнем, или железом, или что еще изобрела свирепость палачей против человеческого естества, чтобы лишать людей жизни, увенчивается победной диадемой. Есть и тысячи других отличий. Итак, разве не глупо в обоих обозначениях стремиться усмотреть одно и то же, и насильственно навязывать одному то, что присуще другому? |
| Как будет единородным признаваемый состоящим в числе братьев? Но как называется Богом и человеком, Сыном Божиим и Сыном человеческим, разом Божиим и зраком раба, будучи одним по действительному естеству и сделавшись другим по человеколюбивому домостроительству, так будучи и Единородным Богом, делается Перворожденным «всея твари», единородным будучи в недрах Отчих, а перворожденным твари и делаясь, называясь в спасаемых новою тварию. Если же, как угодно ереси, имя первородным называется потому, что сотворен прежде прочей твари, то имя сие несогласно с доказанным ими самими об Единородном Боге. Ибо не говоря того, что Сын и все приведены в бытие Отцом, но Единородного Бога называют произведением Отца, все же иное — произведением Единородного. Посему, на каком основании уча, что Сын сотворен, Бога именуют Отцом твари, на том же, конечно, основании говоря, что все создано Единородным Богом, именуют Его не первородным, но в более собственном смысле — Отцом созданных Им, потому что отношение обоих к тварям одно и то же, а следовательно, одно производит и название. Ибо если Сый над всеми Бог собственной своей твари в собственном смысле называется не первородным, но Отцом, то на сем же, конечно, основании и Единородный Бог в собственном смысле именоваться будет Отцом, а не первородным собственных Своих тварей, так что название первородным по всему не точно и излишне, и в еретическом смысле не имеет места. 4. Но возвратиться должно к тем, которые Божественному рождению приписывают страсть, и потому, чтобы не подразумевать страсти, отрицают, что Господь действительно рожден. Ибо говорить, что с рождением всего сопряжена страсть и посему думать о Сыне, что чуждым для Него надлежит признавать понятие о рождении, чтобы Божество пребывало чистым и вне страсти, может быть, имеет, по–видимому, некоторое основание для людей, легко вдающихся в обман, но для обученных божественным таинствам готово обличение в исповедуемом. Ибо кто не знает, что в истинную и блаженную жизнь вводит нас рождение, которое не одно и то же с происходящим «от крове» и «от похоти плотских» (Ин. |
| Такой факт невозможен в области других наук. И хотя впечатление, им производимое, нужно ослабить, во-первых, тем соображением, что во всех академиях под разными планами читается в сущности, в догматическом смысле и в смысле библейско-святоотеческих источников, одно и то же христианское учение о практической жизни, и, с другой стороны, что и «на Западе, где написаны десятки систем нравственного богословия, нет и двух между ними, составленных по одному и тому же плану»; однако не устраним тот вывод, что «нравственное богословие – наука не установившаяся еще, как установилась уже, напр., догматика», что «еще не найден такой план, который можно было бы назвать более или менее общепризнанным», что разногласия свидетельствуют, как «трудно составить план нравственного богословия». А мы уже видели, что научность нравственной системы касается прежде всего стороны методологической, и легко также видеть, что с различием в плане связано различие в тонкостях понимания христианского вопроса. Переходим к нашим учебникам по нравственному богословию. Они составлены по одному плану. Но как появился этот план? Он выработан механически, канцелярски, без малейшей мысли о сущности науки. Первые опыты у нас нравственного богословия были, как это вполне естественно, компилятивного характера, списывались с западных – католических (преимущественно) и протестантских образцов. По одному из таких компилятивных опытов составлена оффициальная программа православного нравственного богословия 20 . Легко и просто! Что же представляют по своему содержанию эти системы, составленные по оффициальному плану, по которым воспитывается наше духовное юношество? Без всяких ограничений можно сказать, что они производят на читателей отталкивающее впечатление бессодержательностью материала, безтолковостью плана и общей безыдейностью. Этот отзыв мы произносим не в упрек каждому из составителей, а для характеристики состояния науки. И этот отзыв не тот имеет смысл, в каком можно говорить о всяких плохо составленных учебниках, а тот, что ставится под вопросом самое существование науки. Читатель спрашивает: если таково содержание нравственного богословия, то имеет ли эта наука право на существование? Кому и зачем это нужно и интересно знать? Эти вопросы невольно возникают в виду крайней бедности содержания, бьющей в глаза случайности в подборе и связи материала, полного отсутствия принципиального освещения его. |
| Подобные жалобы психологам приходится слышать сплошь и рядом. Порой борьба за дисциплину настолько выматывает обе стороны, что у детей развиваются неврозы, а для родителей бытовые конфликты выходят на первый план, и о ни о каком полноценном духовном общении с ребенком речи уже не идет. Что тут можно посоветовать? Спокойствие, только спокойствие! В конце концов, неужели мир рухнет оттого, что в детской не будет идеального порядка? И неужели он, этот порядок, стоит стольких нервов, слез, криков, взаимных обвинений и обид? Если порядок — самоцель, то и ребенка заводить не следовало, ибо рождение малыша неизбежно вносит сумятицу в жизнь взрослых. Дети повсюду суют свой нос, все хотят достать и потрогать, постоянно что-то ломают, разбирают, разбивают. А что касается уборки игрушек и прочей помощи по дому, то многим детям бывает трудно заниматься ею изо дня в день в силу своих возрастных особенностей. Дошкольники и младшие школьники часто непоседливы, легко переключаются, отвлекаются, у них еще слабо развитое волевое начало. Все это не располагает к монотонной, рутинной домашней работе, которая, честно говоря, и у многих взрослых не вызывает восторга. В каком-то смысле ребенок — всегда беспорядок, всегда нарушение привычного хода вещей, иначе он не был бы ребенком, а был бы роботом или маленьким старичком. Только вряд ли такая перспектива обрадовала бы родителей… Конечно, приучать детей к труду и порядку необходимо, и чуть позже я подробнее остановлюсь на том, как тут лучше действовать. Но надо, чтобы это приучение не выливалось в бесконечные конфликты и не набивало оскомину (а порой и синяки на мягком месте!). Конфликт полов Во-вторых, на мой взгляд, следует задуматься над тем, что неаккуратность обычно проявляют мальчики, а сетуют на нее матери. То есть мы имеем дело с одним из проявлений «конфликта полов». Попытка подчинить мужскую природу женской ни к чему хорошему не приводит. Тем более, что в русской культуре для мужчин приоритетно другое: доброта, широта натуры, благородство, храбрость, выносливость. Очень часто женщины, которые доводят ребенка до невроза, пытаясь воспитать из него чистюлю и аккуратиста (вы только вдумайтесь в эти слова, ведь они о стольком говорят, далеко не в каждом языке найдется их эквивалент!), негодуют на своих мужей за педантизм, занудство, болезненную брезгливость. Подобные черты у наших мужчин обычно сочетаются с мнительностью и повышенной осторожностью, которую трудно отграничить от трусости. |
|
|
