| А вспомнила я эту притчу сегодня, в день Прощеного воскресенья, накануне Великого поста... Есть у меня еще один чудодейственный способ привести себя в чувство, понять никчемность обид и отказаться от принятых вчера глупых решений: надо открыть любую книгу мужа на любой странице. И через короткое время душа моя умиротворяется и погружается в мир русских людей, живущих на земле под небесами, несущих свой житейский крест без громких слов, как это было до них и будет после них. Эта русская жизнь изливается из прочитанных строчек, как полноводная река, которую не остановить; она вся пронизана любовью к родной земле, детям, старикам, вечным труженикам; она вся наполнена трудом, радостью видеть радугу-дугу, веселых скворчиков, нескончаемую реку паломников на реку Великую к Николаю Чудотворцу, пронизана тишиною великого Куликова поля, святостью Афона и Святой земли... У него никогда не было кабинета. Пристроится, где свободное местечко, и пишет. Боже мой, сколько в нашем доме и на даче сумок и пакетов с записями авторучкой или карандашом на блокнотах, салфетках, театральных, авиационных и железнодорожных билетах, программках, чеках — на всем, на чем можно писать. Где и когда можно было сделать столько записей разговоров, увиденных сцен, услышанных реплик и слов, выписок? Каким слухом, зрением и памятью нужно обладать? Последние годы он начал их тщательно пересматривать и понял, что оставшейся жизни на это не хватит. Мне кажется, что на это нужно несколько жизней. А ведь сколько этого услышанного, увиденного им, запомнившегося уже выпорхнуло из пакетов, сумок и памяти его и увидело свет в «Крупинках» и в дневниковых записях... Для новой пишущей машинки «Эрика» из уважения к ней рабочее место было найдено на краешке стола. Но чтобы закрывалась дверь, я и дети ходили на цыпочках и не дышали, потому что папа работает, — такого не было никогда. Дети врывались, когда надо было найти альбом или карандаши, рассказать, какая история приключилась в саду, им надо было именно с папой послушать пластинку с «Коньком-горбунком», которого так здорово читал Олег Табаков, или лермонтовское «Бородино». И я никогда не выдерживала долгой разлуки: и мне надо было, именно когда он работает, обязательно ему прочесть удачное ученическое сочинение, без него я не отдавала ни одной своей статьи в журнал «Литература в школе», только ему надо было срочно прочитать стихи из «Нашего современника», чтобы и он со мною порадовался за автора. |
| Желаю всем Вам здоровья и счастья! Горячо обнимаю милаго Алёшеньку. До скораго свидания хочется мне Вам сказать. Ваш Деда Алёша. 8/03 1955 г. P.S. Спасибо, Алёшенька, за конверт такой красивый. 5-е апреля 1955 г. Дорогие милые мои Сержуня, Верочка, Катюша и Алёшенька, здравствуйте! Сегодня получил посылку от 25 марта и Верочкино письмо с приложением Алёшенькина перваго художественнаго опыта – картинки – лыжник, катящийся с горы на лыжах. За посылку я не нахожу слов, как Вас и благодарить. В дальнейшем давайте покончим с посылками. Я знаю, теперь не так просто, как пишут из разных мест, не так легко посылать посылки: дороговизна продуктов и притом трудность доставать их многих родственников заставляет прекратить совсем или сократить отправку посылок. Стали присылать деньги вместо посылок продуктами, тем более что в лагерях открыты теперь ларьки, где можно достать самое необходимое – дешевые конфекты, иногда сахар; комбинир. жир. Надо и нам прекратить посылать посылки. Согласились! Если засижусь я здесь, в крайнем случае через месяц, Сержунюшка, пришли руб 50. Легче будет послать деньги, чем посылку. Значит, с посылками покончили! Слава Господу Богу! Я, конечно, не представляю вполне, – так я думаю – всех трудов и забот, не говоря уже и о расходах, какие легли на Ваши плечи за эти пять с лишним лет. Будем думать и убеждаться в той мысли, что такова воля Божия! Премудрость и благость Божия всё устрояет нам на пользу. Ваше письмо от 6/03 я получил 21 марта и всё время поджидал посылку, чтобы одновременно ответить Вам и на письмо от 6/03 и на посылку; тем паче, что новаго в моей жизни ничего не произошло. Из-за этого я задержался с писанием письма, дотянул до 5 апреля. Здоровье мое удовлетворительно. Весна началась и здесь; в субботу 1/04 прилетели здесь скворчики; снегу уже нет; так что весна в полном разгаре и здесь, а Благовещенье ещё будет послезавтра. Изменения в нашей жизни не произошло никакого. Судебной комиссии ещё не было. Теперь даже и разговоры прекратились на эту тему. |
| – Гляди, гляди, полез туда, мам, полез! – закричал Павлуня тоненьким слабым голосом. – Во! Там уж он! Весь день Павлуня смотрел на скворцов, и весь день они искали чего-то на лужке, то и дело взлетали и прыгали, а двое поочередно исчезали в черном кружке скворешника. В обед пришла мать и выставила еще одну раму, как раз напротив Павлуниной постели. Теперь глядеть стало еще лучше, и Павлуня услышал скворчиные голоса. Два скворца, которые поселились в скворешне, без передышки летали на лужок, и Павлуня никак не мог уследить за ними, потому что на лужок летали и другие скворцы. «А где же остальные будут жить? – подумал он. – Ведь скворешник-то один». Правда, в деревне есть еще скворешник на Гурихиной черемухе, но тот скворешник старый, и в нем холодно, а Павлуня на собственном опыте знал, что такое простуда. Теперь Павлуня каждое утро просыпался вместе с матерью и все время смотрел на скворцов. Он ни разу не мог проснуться раньше их: они все время были в работе – такие уж попались скворцы. Скоро они перестали таскать сухие травинки, а летали с чем-то другим, наверное с червяками. Снег почти весь растаял, солнышко пекло хорошо, река под горой так разлилась, что вода подступила к самым баням. Павлуня с утра глядел в окошко. Теперь летал больше один скворец. Слетает на лужок, сядет на черемуховую ветку или на крышу скворешника и давай что есть мочи трепыхать крыльями. Потом утихомирится, поведет носом и пустит такую свистулю, что залюбуешься. Да что Павлуня, даже пожилая Гуриха, которая каждый день ходит за водой мимо скворешника, и та после такой свистули останавливается. Сегодня Павлуне еще больше захотелось на улицу. Гуриха с ведрами давно уже прошла туда и обратно, солнышко повернулось из-за хлева и глядело в самые окна. По тому как рябилась вода в лужице, между грядок, Павлуня понял, что на улице хоть и солнышко, но ветрено. Скворешник раскачивался на ветру. Скворцы занимались своим обычным делом. Павлуня повернулся на другой бок и, подперев подбородок ладонью, высматривал своего скворца. Скворчиха сидела, наверно, в скворешнике, а хозяин куда-то улетел. «Куда он мог улететь? Может, ко скотному двору?» Только так подумал Павлуня, как вдруг почувствовал, что весь похолодел: от сильного ветра скворешник качнулся, жердь выгнулась и вместе со скворешником повалилась к земле. |
| «Что проку от них, песок из одного места сыплется, на водку лишь канючат! Любоваться только? — жаловалась она соседкам. - Зимой одна со скотиной как-нибудь управлюсь, весной огород надо сажать, сенокосить летом… И дом отремонтировать бы, полы проваливаются». - Детки ведь есть, чай, помогут! - Поедут они из-за границы, держи карман шире! — В Зойкиных глазах плескалась злоба. — Мать уж сама заработает себе копейку на черный день!.. Сетования Солдата выслушивала и бабка Лида, вот Серегу Филиппова и привезла. К бывшему родному дому. Пока Серега жадно, с навернувшейся слезой, оглядывал избу, хозяйка тоже присматривалась к квартиранту. - Ладно, — вздохнула. — По хозяйству помогай, харчи за мной! Но только не пьянствовать и баб не водить! Сразу откажу! Серега вышел в огород, провел ладонью по шершавой черной от времени поверхности лавочки возле калитки, то ли смел пыль, то ли хотел ощутить тепло нагретого весенним солнцем дерева. Устояла лавка за минувший десяток лет, сам вкапывал вместо ножек толстенные чурбаны-пеньки. Серега опустился на нее, с радостным трепетом выхватывая взглядом уцелевшее из кажущейся очень далекой прежней жизни. Вон на старой березе еще чернеет птичий домик, который когда-то смастерил сам, и около шумно хлопочут скворец со скворчихой; вдоль забора вместо рядка махоньких прутиков-саженцев вздымаются яблони с готовыми вот-вот лопнуть почками; колодезный сруб неподалеку от дома замшел сверху, позеленел, да и дом стал ниже, врос в землю, подтачиваемый водой из ключа. Казалось, что сейчас на крылечко выйдет мама… Зачем тогда сам торопил, тормошил сестру, покоя ей, бедной, не давал, приставая с продажей дома? Ну да женушке понадобились срочно денежки для обновления мебели, а тут еще задержки с зарплатой на работе. И сестра тоже быстро согласилась, тоже финансы потребовались. Мать вздохнула просяще и прощально: «Может, не будете избу-то продавать? Все ж память какая потом». «Что ты, мама! — заладили в один голос сын и дочь. — У одной поживешь, а там у другого. Нам сюда часто ездить далеко и недосуг, чего ж тебе в одиночестве болеть да мучиться!» |
| Есть трава «тихоня», говорится в бело-русском Травнике; «растет окала зелени, листички маленькие, маленькие рядышкым, рядышкым, твяточик сининький. Растет окала земли, стелитца у разныи сторыны». – Или послушайте благоговейное описание простого одувачника (мы, быть может, и не заметили бы его!), как хрупкого, живого и дорогого нам существа: «Трава везде растет по пожням и по межнинкам и по протокам; листье разстилаетса по земле. Кругом листиков рубежки, а из нея на середине стволик, тощий, прекрасен, а цвет у него желт; а как отцветет, то пух станет шапочкою, а как пух сойдет со стволиков, то станут плешки; а в корне на листу и в стволике, как сорвешь, в них беленко». Травы, птицы, деревья, насекомые, всякие растения, всякие животные, земля, вода, – каждая стихия вызывает к себе непонятное, благоуханное сочувствие. «Плевать в воду – всё равно, что матери в глаза». Зорит гнезда вообще не хорошо; обижать же безвредных птиц – тяжкий грех . Грача жалко убивать, потому что де очень уж он смирен: скворчика жалеют за его пение. «Над воробьем жалимся, – говорят крестьяне, – што близок к нам». Собаки тоже не бей: и она была человеком, да обращена в собаку за прожорливость. На что уж лягушка противна, а бить её – грех . Мало того. В праздник Благовещения покупают певчих птиц и выпускают их из клеток, веруя, что они замолят у Бога несколько грехов своему освободителю. умоляет, ругает, проклинает, беседует с нею, возмущается ею и, порою, ненавидит. Он живет с природою в тесном союзе, борется с нею и смиряется пред нею. Какая-нибудь былинка – не просто былинка, но что-то безмерно более значительное, – особый мир. И мир этот глядит ни другие миры глубокими, завораживающими очами. Все вещи взирают друг на друга, тысяче-краты отражают друг друга. Все вещи – центры исходящих тайных сил. Пересекаясь, сплетаясь, запутываясь, эти черные лучи, эти нити судеб вяжут узлы – новые центры, – как бы новые много-различные манифестации природы, – то являющиеся, то исчезающие, то попадающие в поле зрения повседневного, то заволакивающиеся от солнечного света туманною дымкою, или исчезающие в густой, как смола, тьме ночи. |
| Уходим под воду. И это погружение дарит истинное пиршество для глаз, тихий восторг от нескольких действительно грандиозных залов. Фото Юрия Скворчевского Спустя пару дней довелось побывать в сухой пещере и насладиться уникальным объемным звучанием маленького концертного грота, где я рискнула спеть белорусскую народную «Купалинку»… Но меня не оставляло гораздо более яркое и прежде неведомое удивление перед тем, что всего пару дней назад я могла легким взмахом рук или ног взмыть в середину пещерного зала и зависнуть в самом его центре, чтобы получше рассмотреть его уникальные формы. В пещере, заполненной водой, это не составляет особого труда – ты паришь в прозрачной, как воздух, толще воды и без особых усилий можешь приблизиться к любой части зала, которая тебя заинтересует. Ты паришь. И можешь рассмотреть все с таких ракурсов, которые на суше просто невообразимы! Паришь и созерцаешь сверкающие колонны и пилястры, изящные арки, апсиды и капители, ламбрекены и фестоны, бесконечные анфилады и коридоры подводных дворцов и их шедевральных залов. Такой в моей памяти осталась пещера с каким-то абсолютно несолидным, не соответствующим содержанию именем – Чичо. Пещера – то же, что тайна, образ сокровенного, скрытого – то ли от глаз, то ли от разума Но ведь пещера – то же, что тайна, образ сокровенного, скрытого – то ли от глаз, то ли от разума. То, что непонятно, не ясно, не очевидно. В пещере родился Христос, и в пещере Он воскрес. А Он Сам – сплошная, непостижимая Тайна. Нам, людям, нельзя без тайн. Да и не стоит. Если бы все было явно и очевидно, то бытие было бы похоже на скучную плоскость, на равнину, пустыню без единого оазиса или бархана, хоть чуточку скрывающего горизонт… Нужна тайна, прикровенность, томительное не-до… словно коридор, тоннель, потайной ход, что уходит в неизвестность. Порой пугающую, а порой непреодолимо влекущую к себе. С тайной нужно быть трепетно осторожным, бережным и… рассудительным. И тогда она может подарить тебе большее, чем ее постижение, – причастность к ней, погружение в нее и ощущение того, насколько это потрясающе и великолепно. |
| Лидеры современной России должны бы выучить этот геополитический урок Лимонова и не обольщаться, что им удастся то, что не получилось у вышепоименованных политических славяно-русских лидеров. Да, Россия неизмеримо больше (правда она уже сильно уменьшилась по сравнению с 1860 годом), и разложение в ней идет неизбежно медленней, но в том, что оно идет той же фатальной дорогой, не может быть никаких сомнений. Лимонов и признания на Западе добился не общеизвестным (в определенной среде) приемом поношения родного отечества, а честностью, талантом и литературным трудом. В одном из его пространных очерков, повествующем о знакомых западных поэтах и писателях, много сведений на сей счет. Так, в 1980 году он получил в Лондоне бронзовую медаль на поэтических Олимпийских играх за антилиберальное, так сказать, стихотворение о «Русской Революции». Естественно, там не было привычных нападок на Россию, советскую или царскую. Лимонов свободно ориентировался в западной «республике письмен», зная ее изнутри, будучи в ней уважаем. Он без какого-либо придыхания относился к представителям зарубежных литератур, ценя их по действительным заслугам. Так, он не разделял прогрессистского восторга по поводу поэтических заслуг своих именитых знакомых американцев Аллена Гинзберга (1926-1997), основателя «движения битников», и его соратника, поэта и издателя Лоуренса Ферлингетти (р. 1919). Лимонов вообще не честил эту «общелиберальную» публику, ценящую буржуазное «спокойствие и сытость», в том числе и нашего позднесоветского «разлива». Вот его показательно-меткий отзыв о всей этой когорте «правильно-цивилизованных», а по сути «заурядных» и «банальных»: «Они [Гинзберг и Ферлингетти]чем-то сродни нашим бесплодным смаковницам литературы: Евтушенко и Вознесенскому. Не удивительно, что заезжий Бродский, неамериканец, стал американским национальным поэтом, ибо туземцы были уж слишком банальны и бесцветны». Подобные критические отзывы о самых «раскрученных» поздне-советским официозом «властителях умов», тянувшихся к соответствующим западным типам, постоянно встречаются у Лимонова. О «команде» Вознесенского, Рождественского, Ахмадулиной, Евтушенко, певцов хрущевского «оттепельного коммунизма» и «прогрессивного человечества», он отзывался без восторга. Лимонов заметил, что у них «Начисто отсутствовало мистическое измерение. Отсюда все эти скворченки, последние троллейбусы и бухенвальдские набаты. Хотят ли русские войны… Хочется закричать: хотят, еще как, победоносной войны!» |
| Toggle main menu visibility Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно. Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать другой . Есть мир удивительный Есть мир удивительный, куда может войти только ребенок: – мамонтенок, ягненок, скворчонок, цыпленок и жирафленок. Нас спросят: – А как же их папы и мамы? Но ведь они тоже дети! Здесь счастливы все и здесь любят друг друга и веселят все на свете. И даже у Бога, представьте, здесь есть своя Мама. И Бог свою Маму катает на ласковой ламе. Посмотреть вложение 1062 Вот носорог, – толстокожий и грубый он был, а здесь он – пренежный. В грязнющем болоте сидел и пыхтел, и сморкался, а здесь – белоснежный. Здесь время закончилось. Вечность настала как утро. И безопасна, с добрющими крокодилами здесь Брахмапутра. Посмотреть вложение 1063 Ребенок с цыпленком на крокодиле кататься здесь могут. И в голову здесь не придет никому забояться бульдога. Он вежлив, галантен здесь, в глазах только ласка. И даже волчище здесь бывший, – заботливый, интеллигентный и скромный, застенчивый, – просто сказка! Посмотреть вложение 1066 Есть мир, куда может попасть, – я открою вам тайну из тайн, только ребенок: зайчонок и львенок, бельчонок, крольчонок и кенгуренок. Нас спросят:– А как же их папы и мамы, – но ведь они тоже дети! Здесь счастливы все и здесь любят друг друга, и веселят все на свете. И даже у Бога, представьте, здесь тоже есть своя Мама. И Бог свою Маму катает на ласковой ламе. Жирафы здесь реют на крыльях, – детей перевозят они к папе и маме. И всем предлагается покататься на гиппопотаме. Слоненок на крыльях капустницы здесь мирно порхает, Никто здесь не киснет, не охает и не вздыхает. Посмотреть вложение 1064 Есть мир потрясающий, куда может войти только ребенок: козленок, котенок, слоненок, свиненок и дельфиненок. Нас спросят:– А как же их мамы? Но ведь они – тоже дети! Здесь счастливы все и здесь любят друг и веселят все на свете. И даже у Бога, представьте, здесь есть своя Мама. И Бог свою Маму катает на ласковой ламе. Посмотреть вложение 1065 Комментарии Нет комментариев для отображения Информация о записи Автор Виктор Бендеров Просмотры 190 Последнее обновление 19 Сен 2019 |
| Марьяну Григорьевну в тогдашнем Калаче все знали и долго помнили. Фиму Наумовну – тоже. «Какие люди хорошие… – говорили мои домашние. – Это не Розенцвейги…» Розенцвейги – тоже одесские беженцы, из Или. Они туда эвакуировались с вагоном сапожного товара. Организовали артель, в которой работали ссыльные поляки. Всю войну Розенцвейги жили припеваючи. А потом вернулись в Одессу, как говорили, с вагоном денег. Но это – уже другое, почти нынешнее. Марьяна Григорьевна – из времени иного, недаром она любила наш старый дом и его обитателей. Строки из писем: «Вспоминаю Калач и ваш милый домик… Вы с Анной Алексеевной всегда такие добрые, отзывчивые, ко всем людям ласковы… С вами мне было легко и свободно…» «…здесь, даже с самыми близкими… мне как-то не по себе. По их мнению, я не умею жить, не умею устраиваться, добиваться… не раз уже говорили, что я идеалистка, наивная женщина, безосновательно верю во все хорошее в жизни, в людях. Кто знает, может быть, это и так… Но мне всегда люди казались хорошими в большинстве случаев. Нет, мне кажется, я была права. И вы, мои хорошие друзья, сохраняйте свою доброту к людям. Не теряйте веру…» Наш старый дом, его семейные альбомы, пожелтевшие фотографии. Детский сад, школа. Веселая детвора: танцуют, поют… Где-то там, рядом, наша Марьяна. А это – уже постарше: драматический кружок. Веня Болдырев, Валера Скрылев, Валя Жукова, Маша, Рая, Галя и я… В «Майской ночи» мы были «ведущими актерами». А это еще старше, и люди другие, но тоже драмкружок: Егор, Митя, Юра Могутин, Валя Попова и я, уже подрос, это десятый, наверное, класс. Светлые, милые лица. И Марьяна с нами. А вот уже младший мой брат, Николай, – он десятью годами моложе – тоже с Марьяной Григорьевной. Целая гурьба ребятишек. Поют скворчата. Гляжу на фотографии. Музыкантами, артистами, художниками никто из нашей братии не стал. Даже в мыслях этого не было. Учились, работали, жили, живем. А как же «Учитель, воспитай ученика»?.. Что нам дала Марьяна? Минуты радости в детстве и в юности. И еще: «Калачевские дети очень одаренные». |
| «…И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…» Молитву читают хором. Рядом с иконой – листок все с тем же «простить». На обед – суп. – Кто варил? – Николай. – Молодец, вкусно. Действительно, вкусно. Несмотря некоторую кулинарную эклектику, допущенную Николаем. Постный суп-харчо с картошкой – ноу-хау повара текущей недели. «Раньше готовил?» – спрашивала я у него в процессе варки. Руки с густыми красивыми татуировками быстро мелькали над плитой, Николай мотал головой и смеялся. Видно, много интересного было «раньше» в его жизни. «Но как научился?» – не унималась я, движимая не только репортерским интересом. Ведь супом, конечно же, будут угощать и отказаться – нельзя. «Тут всему можно научиться», – Николай щедро опрокидывал скворчащую заправку в кипяток. Похоже, действительно, научился. Вкусный суп. Создать центр реабилитации помогла… мама После обеда у воспитанников тихий час, а Александр Мордашов угощает журналистку кофе и рассказывает об истории центра. Кофе здесь не запрещен, но пить его можно не больше двух раз в день и не позднее 14.30. Бессонница у экс-употребляющих – и так проблема острая. Оказывается, центр мой собеседник создал не от хорошей жизни. В свое время тоже употреблял наркотики, вместе с женой. Лечиться они поехали аж в другое полушарие – в Бразилию, в терапевтическую общину «Фазенда надежды» (Fazenda da Esperança). В России тогда, 12 лет назад, практически ничего не было. «Прошли курс реабилитации, потом волонтерили, закончили школу руководителей реабилитационных центров и вернулись домой, горя желанием создать «фазенду» и на Родине». Последняя ответным желанием не ответила. Александр Юрьевич, адвокат по профессии, два с половиной года убил на походы по чиновничьим кабинетам – тщетно. Никто не хотел помогать создавать центр для наркоманов: много хлопот, да и кому они нужны? Сами виноваты. Помогла… мама. «Она как раз здесь, в Речицах начинала строить дом. Берите, говорит. Попробуйте из него что-то сделать». И закипела стройка. Не слишком бурно поначалу. Бразильцы прислали подмогу: 71-летнего волонтера и 69-летнего пенсионера-учителя. Вместе с ними первые воспитанники таскали кирпичи. Наконец, мама одного из них не выдержала и прислала свою строительную бригаду. Дело пошло быстрее. О мамах в «Неугасимой надежде» – вообще отдельный разговор. Они убеждают своих непутевых сыновей отправиться на реабилитацию, они за нее платят (вносят пожертвования), самые активные участницы строительства и расширения сети центров. |
|
|
