| Но было бы ошибочно думать, что со времени появления христианства жизнь человеческая в странах, оглашенных его проповедью, перестала вмещать в себя начала, чуждые христианству и даже ему враждебные. Достаточно вспомнить только истекший XIX век. Уже в начале его из горнила Французской революции вышла на жизненную арену так называемая демократия, которая, под знаменем сперва рационализма, а затем и естественнонаучного материализма, вступила в жестокую борьбу с христианством из-за обладания миром, его обновления и преобразования. В сороковых же годах и, особенно, в шестидесятых демократическое движение вырождается в лице известного немецкого экономиста Карла Маркса в новое мировоззрение, получившее название научного социализма или историко-экономического материализма. Это воззрение с поразительной силой распространяется по всему Западу и, подобно бурному потоку, увлекает в свои волны и мыслящие умы, и чувствительные сердца, и, особенно, народные массы. Оно порождает огромную литературу, которая едва вмещается в 2-томный труд в 1000 страниц с перечнем одних только заглавий социалистических сочинений. Из области научной мысли оно переходит в сферу активной политики и там проявляет себя в могучей социал-демократической партии с организованным ей всемирным «пролетарским блоком» или «рабочим движением». Объявив социалистов-идеологов, из которых некоторые тщетно старались примирить Христа и революцию, «утопистами», новые социалисты властно берут в свои руки решение проблемы земного «рая». Они разбили людей на два враждебных лагеря: рабочих и капиталистов и силятся рушить все основы современного общественного строя путем «организованного пролетариата». К концу XIX века уже повсюду на западе Европы и даже далеко за ее пределами раздавался резкий боевой клич: «пролетарии всех стран, соединяйтесь!». И этот клич нашел отклик в одной только Германии в 3,5 миллионах сердец. В последнее время социальное движение взволновало и всю истерзанную войной с Японией Россию. Оно ярко проявило свою мощь и у нас. Исходя из чисто экономических воззрений на человеческий прогресс и цивилизацию, научный социализм переносит свои выводы в социальную, политическую, моральную и даже религиозную жизнь человека и старается преобразовать ее по своему идеалу. Нет такой области в жизни и мысли человека, которой бы он ни коснулся и на которую бы ни старался наложить свою печать – печать объявленного им «рая» на земле. |
| Обнадеженный обещанием Фемистокла о предстоящем переходе афинян на свою сторону, Ксеркс приказал флоту начать наступление с двух сторон, чтобы окружить греков. Он уже не сомневался в победе, но исход сражения опрокинул его надежды. Афиняне не только не перешли на сторону врага, но сыграли решающую роль в разгроме персов. Их корабли под командованием Фемистокла вместе с эгинским флотом двинулись навстречу противнику, потом, при приближении финикийских кораблей, афиняне внезапно развернулись и стали отступать, заманивая вражеские суда в самое узкое место пролива. Финикийские корабли, составлявшие основную ударную силу персидского флота, оторвались от остальных кораблей и оказались втянутыми в узкое пространство, где, при своей громоздкости и слабой маневренности, они начали сталкиваться друг с другом и совершенно разрушили боевой порядок. Когда же на море началась зыбь, афинские суда, более устойчивые в качке, со всей силой ударили по беспорядочно метавшимся финикийским судам, тараня их и ломая им весла. Тяжеловооруженные афинские гоплиты, когда их корабли сближались с судами противника, бросались на абордаж и сбрасывали в море легковооруженных персидских воинов. Затем в бой вступил весь греческий флот. К наступлению ночи флот персов был разгромлен. Лаконично, но с поразительной силой слова о сражении у Саламина рассказал его участник Эсхил в трагедии «Персы» устами персидского гонца: «Соленую пучину дружно вспенили согласные удары весел греческих, и вскоре мы воочью увидали всех. Шло впереди, прекрасным строем, правое крыло, а дальше горделиво следовал весь флот. И отовсюду одновременно раздался клич могучий: “Дети эллинов, в бой за свободу родины! Детей и жен освободите, и родных богов дома, и прадедов могилы! Бой за все идет!” Персидской речи нашей многоустый гам на клич ответил, медлить тут нельзя было, корабль обитым медью носом тотчас же в корабль ударил. Греки приступ начали, тараном финикийцу проломив корму, и тут же друг на друга корабли пошли. Сначала удавалось персам сдерживать напор. Когда же в узком месте множество судов скопилось, никому никто помочь не мог, и клювы направляли медные свои в своих же, весла и гребцов круша. А греки кораблями, как задумали, нас окружили. Моря видно не было из-за обломков, из-за опрокинутых судов и бездыханных тел, и трупами покрыты были отмели и берег сплошь. Найти спасенье в бегстве беспорядочном весь уцелевший варварский пытался флот. Но греки персов, словно рыбаки тунцов, кто чем попало, досками, обломками судов и весел, били. Крики ужаса и вопли оглашали даль соленую, покуда око ночи не сокрыло нас». Так воспринимали эллины одержанную ими в 480 г. до Р. Х. победу у Саламина. |
| «Смотрите чаще на Небо» Увы… война на то и война, что её главная задача разрушить мир, а вместе с ним все планы на будущее и жизнь в любых вариантах. Вы собирались жениться, только что получили квартиру и планируете заняться ремонтом или ждёте отпуска, чтобы провести его на Бали, а тут… война какая-то. Она не только переносит на неопределённый срок наши планы: несыгранную свадьбу, отложенное новоселье или поездку на курорт. Она часто отменяет саму жизнь, которую мы так любим, дорожим и ради комфортного обеспечения которой многие и пошли служить в Армию! Поэтому отягощённому решением своих финансовых проблем солдату, по-настоящему воевать (т.е. реально рисковать жизнью) очень тяжело. Это правило многократно подтверждено всеми войнами. Чем больше привязан боец к «земле», тем меньше следует ожидать от него подвигов самопожертвования. Чем больше он «оторван от земли» - тем выше в нём боевой дух, презрение к смерти, тем больше его бое-готовность – способность умереть за Идеалы! «Смотрите чаще на Небо, – поет мой любимый бард Андрей Селиванов, - И в жизни всё будет иначе/Не в смысле денег и не в смысле дачи/А в смысле хлеба и соли». Взять события на Украине, где против ополченцев, усиленных добровольцами и гуманитарной помощью из России, воюет хоть и плохо подготовленная, но регулярная армия Украины, национальная гвардия, БТО, укомплектованные в своём большинстве контрактниками и добровольцами. Чем принципиально отличаются украинские силовики – те же хоть и замороченные, но славяне - от наших? Хуже вооружены и экипированы? У них другая мотивация или они не патриоты своей страны? Чушь собачья! Брошенная ими при отступлении, вполне исправная техника и оружие говорят об обратном. А одной из главных причин (согласно допросов пленных), по которой солдаты и офицеры пошли на войну, оказались деньги. При этом, судя по обилию национальной символики на технике и экипировке, украинская армия уверенно занимает лидирующее место в мире по патриотизму. Да и их боевой клич: «Слава Украине!» - «Героям - слава!» вполне духоподъёмен. Только вот с боеготовностью у них плоховато. Вы слышали что-нибудь о массовом героизме или подвигах украинских военных? Я тоже нет. Но кто даст гарантию, что наши профессионалы, попав в ситуацию, связанную со смертельным риском, будут действовать иначе? По крайней мере «заблудившиеся» на Украине наши гвардейцы - десантники, оказавшись в плену, смотрелись ничуть не лучше своих украинских коллег. |
| Наконец наступила весна. С юга потянул тёплый ветер, нагоняя тяжёлые сизые тучи, и, когда они укрыли всё небо, пошёл первый весенний дождь. Он шёл весь вечер и всю ночь. А наутро разъяснело, выглянуло солнце, и повсюду по овражкам и ложбинкам зажурчали ручьи. Весна пришла спорая, дружная. Снег быстро таял, и, почуя тепло, на лесных полянах, на опушках по зорям затоковали тетерева. Тетерюк тоже почуял весну. Он как-то весь приободрился, стал совсем иной: над глазами, как два красных гребня, надулись огромные брови, а хвост завился в две тугие косицы. Тетерюк сделался очень драчлив. Утром, как только ребята входили в кладовку, он принимал боевой вид, оттопыривал вниз крылья, распускал хвост и наскакивал на детей, издавая задорный боевой клич: «Чу-фшшшш, чу-фшшшш…» А потом он отбегал в сторону, припадал к земле и, вытянув шею, начинал бормотать: «Уруруруруру, уруруруруру…» Это Тетерюк тоже по-своему встречал весну с её теплом и токовал в своей кладовке. Но вот один раз утром, ещё на заре, Анна Михайловна проснулась от какого-то странного шума, хлопанья крыльев и шипения под окнами школы. Она выглянула в окно и увидела замечательную сцену. На полянке перед кладовкой токовало несколько тетеревов. Они бегали по школьному участку и наскакивали друг на друга. А один из лесных петухов, весь распушившись, так и налетал на дверь кладовки, из-за которой ему отвечал таким же задорным боевым криком запертый Тетерюк. С тех пор каждое утро, как только занималась заря, из кладовки раздавались призывные крики: «Чу-фшшшш, чу-фшшшш…» И в ответ на этот призыв откуда-то из лесу на поляну за школой слетались чёрные краснобровые петухи, чтобы начать там свой весенний турнир. Много раз на ранней заре Анна Михайловна, ребята и Николай Иванович наблюдали это зрелище из окон школы. Лишь запертый Тетерюк не мог принять участие в общем веселье и токовал один в кладовке. — А давайте-ка выпустим его на волю, — предложил кто-то из ребят. Зачем зря взаперти держать! Все согласились. — Только знаете как выпустим, — сказала Анна Михайловна, — сперва завяжем белую тряпочку на лапке, чтобы заметить его, и выпустим рано утром, когда тетерева к нам слетятся. Привяжем верёвочку к двери кладовки и откроем во время тока. |
| — Ты одну брехню о том царе слыхал, а я подлинно знаю. Мой батька в Закаспии действительную служил на Кушке, при Афганской границе. Ну, и повадились афганские банды наши посты обстреливать. Да. А командир у них был то ли Киселев, то ли Кононов, я уже не помню, но был боевой. Сделал засаду да как взял тую банду в переплет, так тридцать километров гнал и дотла всех их порубил. Да. Это все верно. Ну, может там и в самом случае границу перешли… Кто ее в песках разберет? Все возможно. А прочие державы, Англия там, Франция, турки требуют того полковника под суд отдать. За что это? Так царь Александр им без ответа, а ему шлет золотую шашку, всю в дорогих каменьях. Вот, мол, какой мой суд, а вас судить моих слуг не допускаю! Во! Это подлинный наш российский царь был! Самостоятельный! Своих в обиду не давал. Так вы говорите — похож? А в каком Он родстве Александру приходится? Внук, что-ли? — От родного брата внук. — Значит, так. Крови себя показывают. Такого и надо, чтобы не за плевок российского человека считали. Дальше как было? 30. Tummi quanti! — Basma! — Пссст! Псст! Бамбулетти! Карини! Пссст!.. Я оглядываюсь. Бамбулетти и Карини мои имена. Первое значит по-русски куколки, второе — хорошенькие. Мой боевой клич, звучащий на всех базарах от Салерно до Неаполя, прирос ко мне чем-то вроде родового имени. И прекрасно! Звучно! Эффектно! Чем, например, Бамбулетти хуже шекспировского Капулетти? Или Карини хуже героически-революционного Маццини? Даже красивее… Что же касается до значимости, так ведь и Медичи по-русски будет приблизительно Лекарев, князья Боргезе — Мещане. Следовательно, опять не за что обижаться. Но имя мое широко известно не только в апельсиновых рощах Пагани, Ночеро и Ангри, но и в пыльных (вековой пылью, конечно, не какой-нибудь обыкновенной) Помпеях и на пляжах Сорренто и Амальфи. Что за чудное местечко мое родовое Пагани! Я ведь теперь, можно сказать, настоящим подлинным паганцем стал… Шутка ли, четвертый год сижу в этом богоспасаемом уголке, который мне отведен по неустанной ворожбе трудолюбивой бабушки Финика. |
| Политика. Сила, способная вырвать писателя из любования прошлым и грёз о будущем и бросить в кипящую лаву настоящего. Политика как борьба идей требует от писателя предельного напряжения, требует всех его дарований. Статьи и воззвания, такие как «Трагедия централизма» или «Слово к народу», родятся мгновенно, словно горячий выдох, словно боевой клич, но энергии заберут больше, чем обстоятельный роман. Газеты «День» и «Завтра» на много лет станут еженедельными романами редактора Проханова. Кажется, русская литература уготовила всё это для нескольких творческих биографий, но чаша грозного и благодатного бытия досталась одному Проханову. И он сдюжил: укротил историю. Стал ловцом истории, который позволил ей поймать самого себя. Он не дал истории умереть, делая её бессмертной в своих романах. История же сберегла его среди пуль, среди врагов и напастей. История умоляет писателя пролить на неё живую воду, чтобы её могучее, богатырское тело, рассечённое распрями и противоречиями, наконец, срослось. И Проханов проповедует о том, что нет ни красных, ни белых, а есть русские люди. Проханов свидетельствует об извечной русской империи, которую, словно икону, переносят из века в век, лишь меняя на ней ризы. Проханов насыпает Изборский холм, где собраны земли из русских обителей, из мест нашей боевой славы, из мест, озарённых русской литературой. Проханов однажды сказал, что спустя годы всё пережитое казалось бы ему сном, если бы не живые свидетельства — романы. Каждый прохановский роман — это сачок, которым писатель, как бабочек, ловит людей, их слова, деяния и помыслы. Страстный охотник и собиратель, он неустанно гонялся за добычей и в итоге нажил огромную коллекцию литературных бабочек. И кажется, что «Исповедь», высказанная теперь, это мистическое воскрешение тех, кто когда-то послужил прототипами для литературных героев. Это благодарность и поклон Проханова всем, кто вместе с ним сотворял и сберегал историю. Но «воскрешённые» в «Исповеди» люди и события потребовали нового художественного преображения — стихов и рисунков. Стихи и рисунки всегда приходят к Проханову в самые сокровенные, самые исповедальные, самые напряжённые периоды жизни. В студенческой юности и в пору издания первой книги, во время чеченских войн и гибели подводной лодки «Курск». В прохановских стихах и рисунках одновременно и первый день творения, и апокалипсис. В них какая-то детская непосредственность, молодое жизнелюбие и при этом реликтовый страх конца света. Проханов проиллюстрировал, раскадрировал «Исповедь» рисунками. А может быть, понадобились сокровенные слова, чтобы соединить рисунки в промыслительном порядке — и так родилась «Исповедь». Проханов наполнил «Исповедь» стихами. А может быть, это «Исповедь» в самых пронзительных её моментах обрела рифму, ритм, уложилась в строфы: |
| Фламбо со смешком поинтересовался, не означает ли старинный боевой клич «На Запад, хэй–хоу!» всего–навсего желание девонширцев перебраться в Корнуолл. Фэншоу отвечал, что не стал бы подшучивать над отважными моряками Корнуолла, дух которых и поныне витает на открытых всем ветрам просторах Юго–Западной Англии. Взять хотя бы старого адмирала, который живет неподалеку. Этот израненный в баталиях морской волк еще в юности открыл Тихоокеанский архипелаг. Восемь островов, не известные дотоле, появились благодаря ему на карте мира. Сесил Фэншоу принадлежал к тому типу людей, которые все на свете готовы принимать с наивной восторженностью. Трудно было вообразить себе людей более несхожих между собой, чем хрупкий белокурый юноша аристократического сложения с мальчишеским азартом и нежным девичьим румянцем, и широкоплечий Фламбо, чей облик мушкетера подчеркивали густые черные брови и развязность. Отец Браун слушал и наблюдал, хотя слова спутников проходили мимо его сознания, точно так же, как перестук колес не мешает усталому пассажиру, как примелькавшийся рисунок обоев в комнате человека, прикованного к постели, больше не останавливает на себе взгляда. Разве можно знать заранее, когда наступит решающий перелом в настроении человека, медленно поправляющегося после болезни? Хандра, в которой пребывал отец Браун, очевидно, усугублялась непривычкой к морским путешествиям, ибо по мере того, как яхта заходила все глубже в устье реки, сужавшееся наподобие бутылочного горлышка, волны успокаивались, а с суши стал долетать теплый, ласковый ветерок, отец Браун оживлялся буквально на глазах и с детским любопытством всматривался в окружающий пейзаж. Наступил краткий предвечерний миг, когда небо и море вдруг светлеют, озаренные последними лучами заходящего солнца, а берег, покрытый растительностью, сливается в сплошную черную массу. Все вокруг было пронизано предчувствием необычного. Погода стояла редкостная. Казалось, будто чья–то рука отвела в сторону тончайшее дымчатое стекло, скрадывающее подлинную сочность и богатство природных красок. Даже темные цвета в такой день обнаруживают больше глубины и блеска, чем светлые краски в обычную погоду. Утоптанная полоса земли по краю берега, торфяные пятна на поверхности заводей вместо грязно–бурых стали охристо–золотыми. Роща, терявшаяся в сплошной серой мгле, походила на поле ярких лиловых цветов, колеблемых ветром. Сказочное пиршество красок, неизъяснимая таинственность природы подействовали на отца Брауна самым притягательным образом. От сковывавшего дотоле сонного оцепенения не осталось и следа. |
| О, безумные и косные сердцем! – как допустимо это для того, кто добровольно и сознательно посвятил себя войску царя, сделавшись царским воином? Как возможно допустить, чтобы воин царский становился потом рабом шкурного ремесла? Говорим: рабом грехов и делателем беззаконий?.. Вот каково значение возвращения рясофорного в мир, и да боится сего тот, кто принял рясофор! Принятие же мантии означает следующее. Когда издадут царский приказ и выступит войско в военный поход, то каждый воин заботится о подобающем снаряжении к войне, подпоясывает меч к поясу своему и следует по Царскому повелению, согласно сказанному: «Возьми крест свой и следуй за Мною» ( Мк.8:34 ). Войско выступает в поход. Однако бывают воины, которые на пути к сражению начинают трусить, малодушествовать, жалеют о том, что сделались воинами и, как только представится случай, – поворачиваются назад… Но куда же пойти такому монаху? Куда ему скрыться? Ибо сказано: «Грешницы, камо бежим?.. на небо? – тамо еси… во аде попрал еси смерть… во глубины морския? – и тамо Десница Твоя Господи». Если же случая бежать не представится, то малодушный продолжает поход, но идет в сражение с робостью, с тайными помыслами: что мне сделать, чтобы избавиться боя? – как мне избавиться от военной службы? Как только у воина появятся эти помыслы, тотчас делается он неспособным и нерадивым к воинскому делу. Когда же войска достигнут поля брани, тогда воин, подготовившийся к бою, то есть изучивший действие оружием и укрепившийся мужеством, стяжевает славу… Тогда облекается воин в военные доспехи, говорим: монах принимает Великую Ангельскую схиму, становится великосхимником, а когда прославится, то есть получит обильную благодать, то делается военачальником. Когда препояшутся силы доспехами, дабы биться с врагами в великом бою, тогда войско делает боевой клич, то есть бросается на ура, – и бьются с крайним напряжением. Если же кто по нерадению допустит свое оружие заржаветь и боязливыми мыслями, как водою, подмочить свой порох, то может ли он в бою быть храбрым воином?! |
| Если бы в те времена существовали живописцы, способные передать подобный сюжет, фигура этого еврея, склонившегося перед огнем и согревающего над ним свои окоченевшие и дрожащие руки, могла бы послужить им хорошей натурой для изображения зимнего времени года. Несколько отогревшись, он с жадностью принялся за дымящуюся похлебку и ел так поспешно и с таким явным наслаждением, словно давно не отведывал пищи. Тем временем аббат продолжал разговаривать с Седриком об охоте; леди Ровена углубилась в беседу с одной из своих прислужниц, а надменный рыцарь Храма, поглядывая то на еврея, то на саксонскую красавицу, задумался о чем-то, по-видимому, очень для него интересном. – Дивлюсь я вам, достопочтенный Седрик, – говорил аббат. – Неужели же вы при всей вашей большой любви к мужественной речи вашей родины не хотите признать превосходство нормано-французского языка во всем, что касается охотничьего искусства? Ведь ни в одном языке не найти такого обилия специальных выражений для охоты в поле и в лесу. – Добрейший отец Эймер, – возразил Седрик, – да будет вам известно, что я вовсе не гонюсь за всеми этими заморскими тонкостями; я и без них очень приятно провожу время в лесах. Трубить в рог я умею, хоть не называю звук рога receat или mort, умею натравить собак на зверя, знаю, как лучше содрать с него шкуру и как его распластать, и отлично обхожусь без этих новомодных словечек: curee, arbor, nombles и прочей болтовни в духе сказочного сэра Тристрама. – Французский язык, – сказал храмовник со свойственной ему при всех случаях жизни надменной заносчивостью, – единственный приличный не только на охоте, но и в любви, и на войне. На этом языке следует завоевывать сердца дам и побеждать врагов. – Выпьем-ка с вами по стакану вина, сэр рыцарь, – сказал Седрик, – да кстати и аббату налейте! А я тем временем расскажу вам о том, что было лет тридцать тому назад. Тогда простая английская речь Седрика Сакса была приятна для слуха красавиц, хотя в ней и не было выкрутасов французских трубадуров. Когда мы сражались на полях Норталлертона, боевой клич сакса был слышен в рядах шотландского войска не хуже cri de guerre храбрейшего из норманских баронов. Помянем бокалом вина доблестных бойцов, бившихся там. Выпейте вместе со мною, мои гости. |
| «Хэд-шот», «Изи» (легко), «лаги» (ошибки скрипта), «нуб» (новичок), «читер» (обманщик), «лут» (припасы, запасы), «лузер» (вечно проигрывающий), «ачивки» (достижения) воспринимаются сегодня ощетиненными рогами, клыками и клешнями стальными чудищами, ползущими на каждого сведущего в игровой индустрии. И все эти «словечки-заимствования» - вовсе не специальные термины, употребляемые в определённой сфере: они действительно перекодируют сознание так, что жизнь вне игры начинает восприниматься игрой. Будь виннером (победителем), а большего от тебя и не требуется. Докажи свою самость, победи. Кого? Да всех. И пусть весь мир лежит у твоих ног хотя б пару секунд. В былине о Садко часто забывают притчу о том, как скупив Новгород, закрыв его лавки за отсутствием товара, богатейший купец гордится своей мнимой денежной мощью, но на следующий же день видит, что лавки вновь открыты, и жизнь снова потекла своим руслом и чередом… урок всякому завоевателю-покорителю. Английский язык почти односложен, редко двусложен, но это язык – не мечтателя. Это язык «завоевателя и покорителя пространств» (хотя именно русские казаки, а не викинги за несколько десятилетий дошли до оконечности Евразии), торговца, бойкого менялы-биржевика, больше всего ценящего своё время, неутолимо приращивающего им богатство пространств и спрятанных в них сокровищ, от рудников до пастбищ. И это – язык подростка, которому главное – выкрикнуть что-то в равнодушную толпу, почти языческое, древнее, дикарское, боевой клич, долженствующий свидетельствовать о существовании индивида. Это ещё от Рима, чья легионерская поступь когда-то сотрясала Европу. Поэты Британии! Ютящиеся в тисках одно- и двусложности, они дали миру десятки, сотни имён, говорящие о чувствах тайных, эфемерных, волшебных, как пение фей на ночных полях. Духовидцев и пророков вересковых пустошей, суровых и прекрасных горных шотландских лугов, меловых обрывов в безбрежное море так иногда жаль! – рубленые слова-карлики только мешали им сказываться в полную силу. Язык-торгаш (как бы я ни любил английского в силу одной из специальностей) вечно держал их в ежовых рукавицах «пользы-выгоды»… То, о чём восторженно заливались итальянцы, французы и даже немцы, осталось запертым в английской литературе, как в каменных узилищах средневековых замков. |
|
|
