| Сережа был отдан в кадетский корпус, кажется полтавский, он всегда мечтал быть военным, а Ксения после подготовки у домашней учительницы сдала вступительный экзамен и была принята в первый класс Института благородных девиц в Харькове, закрытого учебно-воспитательного заведения так называемого «Ведомства Императрицы Марии», где воспитанницы жили и учились. Эти учебные заведения, с программой, приблизительно, женских гимназий, но с большим вниманием к иностранным языкам, несколько, может, меньшим к математике и физике, критиковались обычно русской либеральной интеллигенцией за их сословный и якобы «монархический» характер. Действительно, большинство институток было дворянского происхождения, вернее, дочери офицеров, особенно на юге в провинции, часто бедные, обучавшиеся почти бесплатно. В актовом зале висели большие портреты царей и императорской фамилии, но без политического подчеркивания, в харьковском институте по крайней мере. При институте была церковь , институтки ходили по воскресеньям к обедне, раз в год говели и причащались, как было принято в «старорежимные» времена, никому бы не пришло в голову причащаться чаще. Преподавался, скорее по обычаю, Закон Божий традиционным батюшкой, инославных к этому не принуждали. Зато французскому и немецкому обучали хорошо, девочки были обязаны говорить между собой один день по-французски, другой по-немецки. К сожалению, с начала войны все это нарушилось. Институтки из «патриотизма» отказались говорить по-немецки, их с трудом удалось уговорить продолжать ему учиться. При институте были «няньки», которые смотрели, чтобы институтки не наступали в саду в плохую погоду в грязь, а только по деревянным подставкам, причесывали их, стригли им ногти, часто так беспощадно, что девочки плакали. Все это было, когда Ксения была еще совсем юной, 9–11 лет. Летом институт закрывался, девочки разъезжались на каникулы к родителям или знакомым. Ксения обыкновенно с матерью уезжали недалеко от Харькова, в Славянск или Ахтырку. В общем, несмотря на войну, жизнь в харьковском институте шла обычным, несколько, быть может, замедленным темпом. |
| – Забираю я заявление, забираю! – закричал Николай Михайлович, предусмотрительно отходя от супруги. – Я тебе заберу! – грозно сказала она и велела адвокату, который ей очень нравился, продолжать. – Продолжаю, – адвокат вдохновился и говорил не по бумаге. – Вопрос ссоры лошади и машины, граждане, – вопрос планетарный. Лошадь – экологически чистое существо, машина – смерть природе, планете, нам с вами, здесь сидящим. – Конечно, машина – смерть, – закричал Николай Михайлович: ему надо было зарабатывать прощение жены, – Я вот еду по обочине, а они все жжик-жжик мимо, на нас гарью и копотью. Ладно, думаю, мы с Малюткой едем трюх-трюх, трюх-трюх. И точно, глядим: машина в кювете, хозяин рядом, машина горит, в крови. Хорошо еще, если жив. Мы же его и спасаем. Извините, перебил. – Нет, нет, – поблагодарил адвокат, – это в ту же струю. Лошадь в отличие от машины – существо не только экологически чистое, но и глубоко национальное. Немецкая лошадь не выдержит русских условий. Это отражено и в приметах. Наша лошадь, приснившаяся во сне, по примете означает, что хозяин ее окружен ложью. Ложь – лошадь, видимо, срабатывает это созвучие. Но по-немецки лошадь – пферд, а лгать по-немецки – люген. Что же должен думать немец при виде во сне лошади? Также заметьте, что программа «Вести» по телевидению, полная лжи, открывается ржущими лошадьми. – Это не по теме, – перебил судья. – Но близко к ней, – сказал адвокат. – Вы замечаете, граждане, что лошадей все меньше, а лжи все больше? В общем, и этот суд ничем не кончился. Вернее – кончился тем, что Николай Михайлович уже категорически потребовал свое заявление назад. Может, его подвигало желание накормить с утра голодную Малютку. Он боялся только демарша жены, но и Прасковья Ивановна махнула рукой. Южные люди, забывшие, на радостях, о всяких «Цинандали», помчались к отгружающему северный лес Георгию, чтобы сообщить ему приятную новость. Так что Николай Михайлович вынужден был вспомнить все про тот же дешевый портвейн «Кавказ». Окончательно вся история завершилась тем, что из суда пришла бумага с требованием уплатить судебные издержки. Тут-то Николай Михайлович и рот раскрыл, а закрыть забыл. А жена его пошла в церковь и поставила свечку, в том числе и за Георгия. Несчастный человек: там семья, тут любовь, машину поцарапали, как не пожалеть. И кто его пожалеет, кроме нас? Никто. Это мы только себя не умеем жалеть, а других сколько угодно. |
| «Граф Остерман был большим любителем сочинений Мосхейма» 55 , – пишет шведский ученый Карл Рейнхольд Берк (1706–1777), живший в Петербурге в 1735–1736 гг. Иоганн Лоренц Мосхейм (1693–1755), немецкий лютеранский теолог, историк Церкви, был профессором Гельмштедтского университета в Брауншвейге (с 1723 по 1747 гг.), а затем Геттингенского (с 1747 г.), 56 где впоследствии учились многие посланцы из России. А вот что было сказано в инструкции от 1 июля 1739 года маркизу де ля Шетарди, отправлявшемуся в С.Петербург в качестве французского чрезвычайного посла: «Граф Остерман всегда, по своему происхождению, питал привязанность и пристрастие к Германии. Это единственный из петербургских министров, действительно способный к делу и труду. Все, кто мог бы возбудить против него подозрение, умерли или удалены» 57 . Среди жителей Петербурга шел процесс и обрусения, и онемечивания. «Можно постоянно слышать, как слуги говорят то по-русски, то по-немецки» 58 , – пишет Петер фон Хавен, замечая при этом: «говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном» 59 . Что же касается вероисповедного вопроса, то, по словам датского автора, «из иностранных общин лютеранская – самая большая и многочисленная в России. Во время моего пребывания в Петербурге там было три немецких и одна шведская церковь . При церкви св. Петра было два пастора, а при каждой из двух других – только по одному» 60 . Построенная в 1730 году лютеранская церковь св. Петра и Павла стояла в глубине участка, на противоположной от церкви Рождества Богородицы стороне Большой першпективной дороги. (Каменная церковь Рождества Пресвятой Богородицы была возведена на Невском проспекте по проекту М. Г. Земцова в 1739 году. Стоявшая на берегу речки Кривуши (будущего Екатерининского канала), она своим северным фасадом располагалась вдоль перспективы. В целом церковь напоминала Петропавловский собор). 61 Вот как выглядел тогдашний Невский проспект в описании Карла Берка: «На Перспективной улице мало примечательных зданий, помимо каменной русской церкви, которая пока не достроена, но будет, по-видимому, красивой; каменной евангелической немецкой, деревянной финской (в которой отправляется и шведское богослужение) и деревянной реформатской французской церкви, – пишет шведский автор. – Все три стоят на площади между названной улицей и императорскими конюшнями» 62 . |
| Епископ питтсбургский, г. Деллингер, D-r Howson и значительное большинство англо-американцев вместе с старокатоликами приняли положение о непорочном зачатии в первоначальной его форме. Председатель передает по-немецки, а за тем по-английски, положение об исповеди: «Мы согласны в том, что практика исповедания грехов пред собранием верных (пред общиною Gemeinde) или пред священником, соединенная с употреблением власти вязать и решить 3 , дошла до нас от первенствующей церкви и что, очищенная от злоупотреблений и свободная от принуждения 4 , она должна быть удержана в церкви», С этим положением все согласились без замечаний, только православные спросили: «свободная от принуждения» конечно не значит «свободная от нравственной необходимости или долга»?– и получили в ответ: «принуждение не тоже, что долг». Председатель продолжает опять сначала по-немецки, потом по-английски: «Мы согласны в том, что отпущении (Ablässe по латыни индульгенции) могут относиться только к действительно налагаемым самою церковию дeлaм nokaяhuя (uлu enumuмuям – Bussen)». Православные заметили, что для них это положение безразлично, так как православная церковь не знает ни индульгенции, ни злоупотреблений ими, на что председатель сказал, что положение направлено против ложного обычая римской церкви, по которому будто бы отпускаются не только налагаемые церковью епитимии, но и предполагаемые «временные наказания за грех» как в этой, так и в будущей жизни; правильное понятие об индульгенции несовместимо с мыслью об отпущении этих наказаний. Г. Деллингер продолжает прежним порядком: «Мы признаем, что обычай молиться за умерших верующих, т. е. испрашивать более обильного излияния на них благодати Христовой, дошел до нас от древнейшей церкви Христовой и должен быть сохранен в церкви». Православные выразили свое согласие без замечаний. Большинство англикан и американцев приняли это положение объяснивши, что хотя в их Formular-ax и не упоминается о молитве за умерших, а в литургии допускается молитва только за всю церковь , следовательно и за умерших верующих, но они признают положение вполне согласным с учением древнейшей церкви. |
| Митрополит Вениамин (Федченков) приводит одно драгоценное свидетельство: «Один из знакомых мне таганрогских священников знает протоиерея Бна, глубокого старца, современника Чехова. Старец рассказывал ему, что он сам видел, как Чехов на коленях усердно молился Богу» . Вот опровержение всех суждений о чеховском неверии. В мемуарной литературе о русских писателях, кажется, только о двух ещё классиках имеется подобное свидетельство: о Гоголе и Достоевском. Что сила молитвы велика, Чехов тоже знал твёрдо. Рассказывая в путевых очерках о Сибири, он замечает как бы вскользь: «Через реки и затопленные луга тяжёлые почты перевозятся на маленьких лодках, которые не опрокидываются только потому, что за сибирских почтальонов, вероятно, горячо молятся их матери» (С14–15,30). Известно, что он принимал участие в строительстве церковной колокольни в Мелихове, и там же пел со сродниками в хоре при богослужениях. Церковный же быт, равно как и литургическую жизнь Церкви знал до тонкости: это отразилось в его сочинениях и в письмах. Например, разбирая рассказ начинающего писателя Н.А. Хлопова, он среди прочих неточностей отмечает (в письме от 13 февраля 1888 г.): «Но вот что не совсем мелочно: где вы видели церковного попечителя Сидоркина? Правда, существуют церковные старосты, или ктиторы, но никакие старосты и попечители, будь они хоть разнаивлиятельнейшие купцы, не имеют права и власти переводить дьячка с одного места на другое… Это дело архиерейское… В конце рассказа дьячок поёт: «Благослови, душе моя, Господи, и возрадуется…» Такой молитвы нет. Есть же такая: «Благослови, душе моя, Господа и вся внутренняя моя имя святое Его…» (П2,200). Можно и иные примеры привести. Многих приводит в смущение смерть Чехова. «Пришёл доктор, — читаем в воспоминаниях Книппер-Чеховой, — велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): «Ich sterbe…» 4 Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского…», покойно выпил до дна, тихо лёг на левый бок и вскоре умолкнул навсегда…» . |
| Учитель остался при царевиче, когда мать была удалена в суздальский Покровский монастырь. Петр, который всю жизнь тужил о том, что не получил в молодости прочного образования, хлопотал о средствах дать его сыну; эти средства легко можно было найти за границею, и Петр хотел отправить сына в Дрезден, но Северная война, как видно, помешала исполнить это намерение. Между тем к царевичу приставили иностранного наставника Нейгебауера, который и должен был ехать с ним за границу. Мы видели, как честолюбивый и вспыльчивый немец враждебно столкнулся с окружавшими царевича кавалерами – Вяземским, Алексеем Ив. Нарышкиным – и был вследствие этого удален в 1702 году. Преемником ему был также уже известный нам барон Генрих Гюйссен (Гизен). По плану воспитания, составленному новым наставником, царевич прежде всего должен был приобресть необходимое средство образования, изучить французский язык, как самый легкий и наиболее употребительный, и, когда станет понимать французские книги, начать преподавание наук, истории и географии, как истинных оснований политики, потом математики и т. д. Но одним учением Петр не ограничивался и в 1703 году вызвал сына в поход, в котором тот участвовал в звании солдата бомбардирской роты. По возвращении из похода, в Москве, царь сказал Гюйссену: «Самое лучшее, что я мог сделать для себя и для своего государства, – это воспитать своего наследника. Сам я не могу наблюдать за ним; поручаю его вам». В следующем 1704 году царевич был в Нарве по взятии этого города. Здесь Петр высказал сыну свои отношения к нему, дал страшную программу, от которой не отступил: «Мы благодарим Бога за победу. Победы от него; но мы с своей стороны должны употреблять все силы для их получения. Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить все, что служит к благу и чести отечества, должен любить верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить трудов для общего блага. Если советы мои разнесет ветер и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить бога, чтоб он наказал тебя в этой и в будущей жизни». Царевич, целуя руки отца, клялся, что будет подражать ему. Неизвестно, по какому побуждению сказал Петр эти грозные слова, дали ли ему знать, или сам он заметил в четырнадцатилетнем сыне отвращение от физического труда, от подвигов. По крайней мере Гюйссен делал в это время самые лестные отзывы о занятиях царевича: Алексей прочел шесть раз библию, пять раз по-славянски и один раз по-немецки, прочел всех греческих отцов церкви и все духовные и светские книги, которые когда-либо были переведены на славянский язык; по-немецки и по-французски говорил и писал хорошо. Гюйссен давал знать, что царевич разумен далеко выше возраста своего, тих, кроток, благочестив. |
| Кого Бенедикт не любит, можно перечислять долго. Всех, кроме немцев. Но перед кем склоняет голову? Перед тамплиерами. " Русский Вестник " (N 21) уже писал, что Ватикан готовит их реабилитацию. И вот 25 октября 2007 года ватиканское агентство новостей zenit.org сообщило - документ готов. Испекли его под руководством ватиканского библиотекаря Рафаэля Фарины. Утром 25 октября торжественно представили подарочный том избранной публике. Научное чудо. Дескать, знать не знали об одном пергаментном свитке до 2001 года. Проверили в архивах, ахнули! Пергаменту цены нет. Тамплиеры - не еретики. Всё по мелким статьям проходили. Немножко насильничали (violence), много грешили (a lot of sins), допускали ошибки (faults) в работе. Издержки средневековья. Зачем этот подлог нужен Бенедикту? Сетовавшие, что папа - глупец, обнаружили, как он поумнел. Это должно продлить его понтификат. Да и немецкое рыцарство - наследник тамплиеров. А сокрушила их французская монархия, ненавистная немцам. Бенедикт XVI произвёл 17 октября в кардинальский чин сразу 24 " принца церкви " . Одного посмертно, тот умер накануне. Ещё пять счастливчиков старики, им за 80 лет. Они не могут избирать папу и быть избранными. Кардиналов-выборщиков 18. Кроме немца из ближнего окружения Ратцингера, 17. Итальянцев только 4, из них двое (Лайоло и Фарина) раньше учились и работали в Германии. Всю Францию порадовали одной красной шапкой. Её получил парижский архиепископ Вен-Труа, в 1960-е годы служивший в Германии. Польше досталась тоже одна шапка - Станиславу Рилко, зато он говорит по-немецки. Возвышены трое латиноамериканцев. Аргентинец Сандри говорит по-немецки, учился у иезуитов, в 1960-е годы был при сутанах, друживших с тогдашней фашистской военной хунтой. Огромную Бразилию представил местный немец Шерер из Сан-Пауло, тоже ученик римских иезуитов. У них же уму-разуму набирался мексиканец Роблес Ортега. Сверхдержаву США пожаловали аж двумя шапками. Одна для Джона Фоли, заместителя Великого Мастера Ордена Гроба Господня. Другая - для Динардо из Техаса. У Фоли мать - немка. Динардо учился у римских иезуитов. |
| В.Н. Лазарев (Мозаики Софии Киевской, с. 36), Дженкинс и Манго (Dumbarton Oaks Papers, 8,1956) считают, что это была церковь Богоматери Фарос; А.Грабар (Византийское иконоборчество, с. 183—184) — что это был Одигон. . До иконоборчества Христос изображался в апсиде, например в Риме, в храме свв. Космы и Дамиана, в Равенне, в храме св. Виталия. В Египте и Армении церкви и часовни VI—VII вв. представляют много примеров такой иконографии. На Западе так было в средние века и продолжается иногда и теперь. То же, вероятно, было и у христиан Азии. В областях под византийским влиянием продолжали изображать Христа в апсиде в Малой Азии. При этом изображался не только Христос, но и различные пророческие видения Бога (с добавлением некоторых апокалиптических мотивов). В Малой Азии такие композиции повторяются до XI в. включительно. В Константинополе же в IX в., в храме Богоматери, построенном Василием I, и в Святой Софии, а также в храмах X в., в апсиде уже Богоматерь, а Спаситель переносится в купол. Но образ Богоматери появляется в апсиде уже в VI в. (См.: Грабар А. Об изображениях богоявлений в нартексе//Cahiers archnologiques. Paris, 1962,) Кроме того, по литературным источникам известно, что в V в., в константинопольской Влахернской церкви было изображение Богоматери. С XI в. все церкви, как в Византийской империи, так и в России, на Балканах и на Кавказе, помещают в апсиде Богоматерь, Спасителя же — в куполе. (Грабар А. Указ., соч., с. 274—375.) . Слово 82; P.G. 102, 293. . Грабар А. Византийское иконоборчество, с. 186. . Шульц Х.И. Византийская литургия. Фрейбург/Брейсгау, 1964, с. 22 (по-немецки). . Трубецкой Е. Умозрение в красках. Три очерка о русской иконе. Париж, 1965, с. 43. . Там же. . О символике храма и его росписи см.: Успенский Л. Символика православного храма и иконы//Серия «Символика религий». Штутгарт, 1962, с. 56—68 (по-немецки). . Cogniat R. Architectures de la foi//Le Figaro, 10 sept. 1964. . Грабар А. Византия, с. — 52. . Грабар А. Византийское иконоборчество, с. |
| Пришлось и Ксении с матерью и братом оставить небольшой, но удобный и уютный офицерский домик с садом, где она беззаботно жила, и переселиться на Северную сторону, в менее приятную и трудную обстановку без сада, конечно. Да и в городе началась паника, и многие городские обыватели стали уезжать из Крыма. В такой обстановке мать Ксении, Вера, сочла благоразумным, с согласия мужа, бывшего уже на фронте, уехать из Севастополя и переехать в Харьков, тем более что было нужно устраивать детей продолжать образование, а в Севастополе это было очень трудно. Серёжа был отдан в кадетский корпус, кажется, Полтавский, он всегда мечтал быть военным, а Ксения, после подготовки у домашней учительницы, сдала вступительный экзамен и была принята в первый класс Института благородных девиц в Харькове, закрытого учебно-воспитательного заведения так называемого «Ведомства Императрицы Марии», где воспитанницы жили и учились. Эти учебные заведения с программой, приблизительно, женских гимназий, но с большим вниманием к иностранным языкам, несколько, может, меньшим к математике и физике, критиковались обычно русской либеральной интеллигенцией за их сословный и якобы «монархический» характер. Действительно, большинство институток было дворянского происхождения, вернее, дочери офицеров, особенно на юге, в провинции, часто бедные, обучавшиеся почти бесплатно. В актовом зале висели большие портреты царей и императорской фамилии, но без политического подчеркивания, в харьковском институте, по крайней мере. При институте была церковь , институтки ходили по воскресеньям к обедне, раз в год говели и причащались, как было принято в «старорежимные» времена, никому бы не пришло в голову причащаться чаще. Преподавался, скорее, по обычаю, Закон Божий традиционным батюшкой, инославных к этому не принуждали. Зато французскому и немецкому обучали хорошо, девочки были обязаны говорить между собой один день по-французски, другой по-немецки. К сожалению, с начала войны все это нарушилось. Институтки из «патриотизма» отказались говорить по-немецки, их с трудом удалось уговорить продолжать ему учиться. |
| И русские приходы замыкались в своих «квартирках»? Русская Церковь гораздо более открытая, чем Греческая. В Европе есть еще одна Поместная Церковь, которая открытая: это Сербская Церковь. Русские и сербы готовы говорить на другом языке, в частности на немецком. Румыны и болгары вряд ли принципиально закрыты, скорее они просто слишком слабы для миссии, у них мало приходов. А вот греки… Если не говоришь по-гречески, тебя не примут в греческом храме. И Константинопольский Патриархат Вселенский только по названию, а по сути он всегреческий. Ваш приход многонациональный? В Киле все прихожане русскоязычные, в Гамбурге тоже. В кильском приходе были грузины, но они тоже русскоязычные. Служба идет на церковнославянском языке. В Любеке, куда мы ходили одно время, в общине была женщина из Сербии, русского языка она не знала, и общались мы с ней по-немецки, но церковнославянский сербам понятен. В Дюссельдорфе в том миссионерском приходе, о котором я говорил, служили на немецком. Нет приходов, где служат на разных языках? В Гайльнау есть замечательный скит святителя Спиридона Тримифунтского , там служит схиархимандрит Василий (Гролимунд), у него стандартно идет служба на четырех языках – немецком, церковнославянском, греческом, сербском, но, если на службе присутствуют паломники откуда-то еще, он может добавлять английский и французский. Сам отец Василий из Швейцарии, свободно говорит по-русски, по-гречески, по-немецки, по-сербски – скит относится к Сербскому Патриархату. Вообще у меня было впечатление, что на каком языке к нему человек обратится, на том он свободно ответит. Удивительный человек! Живут в скиту по уставу преподобного Нила Сорского , службы долгие, ночные, по шесть часов. Конечно, с непривычки устаешь, но место замечательное. Он не один там служит? Живет не один, а служит один. В скиту есть еще несколько монахов, но в сане только отец Василий. Еще рукоположили схимонаха Иустина, но он сразу же уехал и сделал себе отдельный скит, служит там. В отличие от отца Василия, который открытый и гостеприимный, отец Иустин по духу отшельник, затворник, и для своего скита он выбрал самое глухое место, какое только можно было найти в Германии: до ближайшего города километров пятьдесят по проселочным дорогам. Мы были там всего пару раз, еще до переезда в Германию, да и к отцу Василию, к сожалению, давно не ездили. Далеко – до Гайльнау шестьсот километров. |
|
|
