| Впервые опубликовано в журнале «Время» (1862. Отд. I. С. 44–46) без подписи. Перевод романа Гюго, которому была предпослана данная заметка, был первым полным переводом «Собора Парижской богоматери» на русский язык. Деньги за перевод были уплачены постоянной переводчице журнала Ю. П. Померанцевой, которой он, по-видимому, и был выполнен. Как установил Б. В. Томашевский, этот же перевод (без предисловия Достоевского) был переиздан отдельной книгой в 1874 г. Имя В. Гюго завоевало известность в России уже в конце 1820-х — начале 1830-х годов. Его роль главы тогдашних французских романтиков в борьбе с авторитетами и традициями классицизма не могла не привлечь к нему внимания, не вызвать горячего сочувствия русских романтиков 1820-1830-х годов. Восторженным поклонником Гюго был один из главных поборников романтизма в русской литературе пушкинской поры, издатель журнала «Московский телеграф» (1826–1834) H. А. Полевой. Более сдержанно относился к французскому поэту, драматургу и романисту-романтику (как это видно из-отзывов о Гюго в поэме «Домик в Коломне», статьях и письмах к E. M. Хитрово) Пушкин, воспринимавший его творчество, как и многие другие русские современники, в русле того направления, которое получило во Франции и России 1830-х годов название „неистовой школы“. Тем не менее слава Гюго в России 1830-х годов быстро росла. Его основные произведения становились почти сразу же после их появления на французском языке и в оригинале и в переводах достоянием русского читателя. В 1830 г. вышел русский перевод «Последнего дня приговоренного», в 1833 г. — «Гана Исландца». Точно так же — вскоре после появления французского оригинала — печатаются в русских журналах в 1830-х годах один за другим переводы драм Гюго. Сложнее обстоит дело с «Собором Парижской богоматери». Отрывки из этого романа появились в русском переводе уже в год его выхода в свет и продолжали публиковаться в следующем году. Но полностью русский перевод романа не смог тогда появиться из-за цензурных препятствий. |
| Вступив на престол, Константий прежде всего принял, меры к возвращению из изгнания бывших патриархов Анфима III (1822–1824 г.), Хрисанфа (1824–1826.г.) и Агафангела (1826–1830 г.), доказав этим благородство своих чувств и намерений. Ему постепенно и удалось исхлопотать у Порты разрешение возвратиться – Анфиму в Смирну, Хрисанфу на о.Принкипо и Агафангелу в Адрианополь, согласно их желанию. Патриарх оказал покровительство и вдовой сестре Хрисанфа, жившей в могленской епархии, предписав местному митрополиту Неофиту защитить ее имущество от расхищения со стороны родственников 5 . Затем, вследствие волнений, возникших среди греков поди, влиянием беззаконного турецкого режима, патриарх Константий, как гражданский представитель и защитник ромейской райи, неоднократно призывал ее к спокойствию и повиновению Порте. Так, в июле 1830 года он отправил послание кипрскому архиепископу Панарету с предложением позаботиться об успокоении местного населения, готового поднять мятеж против правительства, и внушить ему долг верноподданничества, во избежание большого зла 6 . В таком же роде были послания на Кипр в 1831 и 1832 годах 7 . А писидийскому митрополиту Самуилу патриарх, на основании известий, полученных еще до занятия вселенского престола, писал в июле 1830 года, чтобы он принял меры к умиротворению своей паствы и разъяснил ей необходимость проникнуться чувствами верноподданничества 8 . Неспокойно было и на острове Крит, который, по определению Лондонской конференции 1830 года, остался под владычеством Турции. Это было страшным ударом для местного христианского населения, которое, наравне с населением свободной Греции, в течение девяти лет боролось с турками за свою независимость и принесло из своей среды в жертву религиозно-национальному делу до 150 тысяч человек. Однако, после всех бедствий бурной эпохи, почти совершенно разоривших остров, для критян опять наступили времена беспринципного турецкого режима. В отчаянии они в том же 1830 году снова подняли восстание против правительства. |
| 1830 год воспользовался этой теорией, уже примененной в Англии в 1688 году. 1830 год – это революция, остановившаяся на полдороге. Половина прогресса, подобие права! Но логика не признает половинчатости точно так же, как солнце не признает огонька свечи. Кто останавливает революции на полдороге? Буржуазия. Почему? Потому что буржуазия – это удовлетворенное вожделение. Вчера было желание поесть, сегодня это сытость, завтра настанет пресыщение. То, что случилось в 1814 году после Наполеона, повторилось в 1830 году после Карла Х. Напрасно хотели сделать буржуазию классом. Буржуазия – это просто-напросто удовлетворенная часть народа. Буржуа – это человек, у которого теперь есть время посидеть. Кресло – это вовсе не каста. Но, желая усесться слишком рано, можно остановить самое движение человечества вперед. Это часто бывало ошибкой буржуазии. Допущенная ошибка не может служить причиной образования класса. Эгоизм не является одним из подразделений общественного порядка. В конце концов, – следует быть справедливым даже к эгоизму, – состояние, на которое уповала после потрясения 1830 года часть народа, именуемая буржуазией, нельзя назвать бездействием, слагающимся из равнодушия и лени и затаившим в себе крупицу стыда; это не было и дремотой, предполагающей мимолетное забытье, доступное сну; это был привал. Привал – слово, имеющее двойной, особенный и почти противоречивый смысл: отряд в походе, то есть движение; остановка отряда, то есть покой. Привал – это восстановление сил, это покой настороженный и бодрствующий: это совершившийся факт, который выставил часовых и держится настороже. Привал обозначает сражение вчера и сражение завтра. Это и есть промежуток между 1830 и 1848 годом. То, что мы называем здесь сражением, может также называться прогрессом. Таким образом, для буржуазии, как и для государственных мужей, нужен был человек, олицетворявший это понятие – привал. Человек, который мог бы называться Однако-Ибо. Сложная индивидуальность, означающая революцию и означающая устойчивость, другими словами, утверждающая настоящее, являя собой наглядный пример совместимости прошлого с будущим. |
| Январь 1830 года Милосердие Господне да будет с Вами и да очистит душу Вашу от всякого деяния, желания и помысла, ее помрачающего или отягчающего. Чувство любви к Господу прежде было у Вас живее, потому что к нему прививалось чувство естественной любви; а может быть, первое подаваемо Вам было, чтобы Вы могли передавать оное сыну. Теперь другое состояние. Надобно приносить Господу скорбную жертву, болезнование о недостатке или несовершенстве любви к Нему, и не отступать от Него, подает ли Он утешения Своей любви или еще испытует терпение. […] Вся… искушающе, добрая держите 317 , учит апостол. Почему же не желать ближе узнать образ мыслей человека, в котором есть признаки духовного. Явления сии не так многочисленны, чтобы проходить мимо них без внимания. […] 14 июня 1830 года Надобно служить ближнему сообщением конечной истины, когда есть к тому случай, но без нетерпеливости, с рассуждением и наблюдением путей Провидения. Письма, которые возобновляют, а не врачуют печаль, полезно ли перечитывать, сами видите. Хорошо, кто может приносить не только жертву Богу, от которой бывают остатки для жертвующего, но и всесожжение полное и совершенное. Господь дает Себя вполне: и слово, и силу, и дух, и плоть, и кровь. Да приимем и да предадим себя подобно. […] 13 сентября 1830 года Кто любопытно ищет, тот скорее найдет мечту, нежели истину. Если бы слепой получил прозрение ночью и увидел луну, он легко принял бы ее за солнце. А зрячие давно знают, как мало значит она пред солнцем. Подобное может случиться при многих необыкновенных ощущениях. Если и за натуральное доброе чувство благодарят Бога, то через сие приближаются к благодатному. Признавать себя недостойным и естественных утешений также есть средство к принятию сих утешений в чистоте. […] 1 ноября 1830 года Господь наш Иисус Христос, Агнец Божий, вземлющий грехи мира, да разрешит Вас от всякого греха мысли, слова и дела и благодатью Своею предваряющею да охранит Вас от новых преткновений. Не вдруг должен человек верить, что земные желания не касаются сердца его. Другие, может быть, приписывают нам больше земного, нежели есть, но не видят ли они подлинно в нас, чего мы за собою не примечаем? Не лишнее продолжать испытывать свое сердце. Ибо сердце глубоко 318 . Обличать лукавство, для обращения людей к искренности, надобно, только делать сие надобно с любовью; тогда только успех. Смущаясь другими, смущаем других, а не исправляем. |
| Белорусская народная песня о польском мятеже 1830-1831 годов. Источник: Романов Е.Р. Белорусский сборник. Т. 1. Киев, 1885. Для того чтобы не было сомнений в национальной идентичности участников восстания, приведём два красноречивых фрагмента из воспоминаний «белорусского» повстанца Игнатия Клюковского: « Во время нашего похода аж до самого города встречались нам везде женщины, которые угощали нас, где бы мы ни останавливались, и слушали со слезами на глазах наши патриотические песни, которые мы пели им, входя в каждое местечко. Везде радостно звучала забытая более чем за 20 лет песня „Ещё Польша не погибла " После возвращения российской власти в Ошмяны разослали в разные стороны искать Тышкевича, Важинского и меня, а наши имения попали под конфискацию, чтобы взыскать ту сумму денег, которая была изъята из почты на расходы восстания. Члены Комитета Ванькович и Сорока исчезли заранее. С первым не знаю, что стало, а второго поймали черкесы в Крево и, закованного в кандалы, отвезли в Вильно. Этот уважаемый старик, который несколько раз видел поднимающееся из гроба Отечество, смело шёл на несправедливый суд, говоря с настоящей шляхетской смелостью: „Можете отобрать последние дни моей жизни, которая и так уже скоро закончится. Не много чем моя смерть вам пригодится. А Польша была и должна быть " ». Итак, резюмируем: восстание 1830-1831 годов было организовано польскими патриотами ради восстановления Польши «от можа до можа», а потому подавление данного мятежа правительственными войсками спасло белорусов от возвращения под польское иго. В связи с этим примечателен инцидент, произошедший в Белоруссии в наши дни. 6 июня 2015 года в Могилёве был торжественно открыт бюст великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина . Эту скульптуру городу подарил фонд «Аллея российской славы» в честь 70-летия Великой Победы. Помимо прочего, на постаменте памятника был размещён отрывок из пушкинского стихотворения «Клеветникам России», написанного в связи с подавлением польского восстания 1830-1831 годов. Установка памятника и особенно отрывок из стихотворения «Клеветникам России» вызвали крайне негативную реакцию со стороны местечковых националистов, считающих польских повстанцев своими героями. Было озвучено требование снести памятник или по крайней мере убрать с постамента «агрессивный» отрывок стихотворения. В результате могилёвские власти пошли на поводу у националистов, удалив с памятника не понравившиеся им строки. |
| Если в начале 1830-х годов, в период расцвета русского романтизма, В. Гюго быстро завоевал в России широкое признание, то в 1840-х годах, с переходом русской литературы к реализму, его слава заметно падает. Показательна та эволюция, которую пережил в своем отношении к Гюго с 1830-х по 1840-е годы В. Г. Белинский. В «Литературных мечтаниях» (1834) Белинский восторженно отозвался о «Гане Исландце», а в статье «О русской повести и повестях Гоголя» (1835) писал о «Последнем дне осужденного» как о произведении, полном «ужасной, раздирающей истины». Но к началу 1840-х годов прежнее восхищение уступает место в статьях критика значительно более сдержанным оценкам романов и драм Гюго. «Гюго, Сю, Жанен, Бальзак, Дюма, Жорж Занд и другие возникли и проходят на наших глазах и готовятся к смене», — писал критик в 1841 г. И хотя изменение отношения Белинского к кумирам русской романтической критики было в начале 1840-х годов в известной мере вызвано его временным «примирением с действительностью», сопровождавшимся отказом от юношеского романтического радикализма, Белинский после осуждения своих «примирительных» настроений уже не возвращается к прежним своим эстетическим симпатиям. Твердо став на революционные позиции и высоко отзываясь в конце жизни о французской литературе, ее революционных и социалистических идеалах, Белинский и в это время сохраняет сдержанное отношение к Гюго-романтику, сложившееся у него в конце 1830-х годов. «Посмотрите на Виктора Гюго, — заявлял он в 1845 г., — чем он был и чем он стал! Как страстно, как жадно, с какою конвульсивною энергией) стремился этот человек, действительно даровитый, хотя и нисколько не гениальный, сделаться представителем в поэзии национального духа своей земли в современную нам эпоху! И между тем, как жалко ошибся он в значении своего времени и в духе современной ему Франции! И теперь еще высится в своем готическом величии громадное создание гения средних веков — „Собор Парижской богородицы“ а тот же собор, воссозданный Виктором Гюго, давно уже обратился в карикатурный гротеск, в котором величественное заменено чудовищным, прекрасное — уродливым, истинное — ложным Франция, некогда до сумасшествия рукоплескавшая Виктору Гюго, давно обогнала и пережила его…». Через два с половиной года, в своей последней, итоговой статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский, хотя и с оговоркой, что деятельность Гюго и других французских романтиков 1830-х годов в последнее время получила «новое направление», более близкое к изменившимся общественным запросам, в прежних их произведениях — в том числе «Соборе Парижской богоматери» — по-прежнему акцентирует то, что он считает общим их эстетическим недостатком: «И что составляет главный характер этих произведений, не лишенных, впрочем, своего рода достоинств? — преувеличение, мелодрама, трескучие эффекты. Представителем такого направления у нас был только Марлинский, и влияние Гоголя положило решительный конец этому направлению. |
| При этом свои стремления и муки Л. считает не уникальными, а вообще присущими человеку: Сам Бог внушает ему недовольство земной жизнью и как будто «неисполнимые желания», к-рые на самом деле, по Л., являются залогом его буд. блаженства, поскольку Создатель «...не позволил бы стремиться/К тому, что не должно свершиться,/Он не позволил бы искать/В себе и в мире совершенства,/Когда б нам вечного блаженства/Не должно вечно было знать» («Когда б в покорности незнанья...», 1831). В этой связи Л. пытается осмыслить - хоть и в полемическом ключе - учение о воскресении мертвых и Страшном Суде (цикл стихотворений «Ночь I-III», отчасти навеянный «Ночными размышлениями» Э. Юнга, и др.) и вообще нередко прибегает к апокалиптическим образам («Смерть» [«Ласкаемый цветущими мечтами...»], 1830-1831; «Бой», 1832), в т. ч. откликаясь на политические события - холерные бунты в России («Предсказание», 1830) и революцию во Франции («30 июля.- (Париж). 1830 года», 1830). Посмертную участь человека Л. мыслит обычно в категориях ада и рая: его ждет «мир, где казнь или спасенье» («Когда последнее мгновенье...», 1832). Наиболее полно религиозно-философские взгляды юного Л. выражены в программном стихотворении «1831-го июня 11 дня» (1831), где человек назван единственным существом, в к-ром «...встретиться могло/Священное с порочным» (в отличие от ангелов и демонов) и к-рое само несет на себе большую часть вины за свои страдания: «Душа сама собою стеснена,/Жизнь ненавистна, но и смерть страшна,/Находишь корень мук в себе самом,/И небо обвинить нельзя ни в чем». Характерная особенность поэзии Л.- наличие в ней образа «лирического героя», в основных чертах заимствованного у Дж. Байрона, но вскоре получившего оригинальное развитие («Нет, я не Байрон, я другой...», 1832). У Л. это личность героического склада с трагическим мироощущением, бурными страстями и обостренным интеллектом, чуждый всему миру «избранник», стремящийся к некой высшей цели и предчувствующий свою раннюю гибель; он не приемлет компромиссов и при этом склонен к самоанализу и самоосуждению. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 19 голосов: 4.5 из 5) Жестокий обычай и обычная жестокость («Каллы») Небольшая поэма «Каллы» написана предположительно между 1830 и 1831 годами. В это время Лермонтов обучался в Московском университете, куда поступил в сентябре 1830 года. Завершить курс в университетском пансионе, ему не удалось по причине его расформирования и преобразования в гимназию. Император Николай I пошел на эту меру после того, как получил донесение от графа А. X. Бенкендорфа о том, что пансион, благодаря своему педсоставу, превратился в рассадник либеральных идей и настроений. В августе 1830 года Лермонтов подал прошение в правление Московского университета о включении его «в число своекоштных студентов нравственно-политического отделения» и о допуске «к слушанию профессорских лекций» . По испытании «Михаила Лермонтова в языках и науках нашли его способным к слушанию профессорских лекций», о чем экзаменовавшие его лица и соизволили «донести Правлению Университета» . Лермонтов состоял студентом университета два года и за этот период пополнил свое творческое наследие несколькими поэмами, двумя драмами и многими стихотворениями, из чего можно заключить, что университетские годы были для поэта временем напряженной творческой деятельности. Принято считать, что Лермонтов воспринимал Кавказ романтически, находил в нем воплощение своей поэтической мечты. С этим трудно спорить. Кавказская тема в его творчестве занимает огромное место. Действие самых значительных его произведений — «Демона», «Мцыри», «Героя нашего времени», — равно как и большинства поэм, происходит именно в этом крае. Однако восторженное чувство, которое вызывали горы в душе поэта, не лишало его трезвого и правдивого взгляда на те сложности и противоречия, которыми отличалась жизнь черкесов. Он был далек от идеализации жизненного уклада «невинных детей природы» и поражался жестокостью их нравов. Предметом его правдивого поэтического слова становились иногда отнюдь не поэтические стороны кавказской жизни . Но, в отличие от принципов натуралистической школы, вопиющие факты действительности не являлись в его произведениях самоцелью, не занимали в них места главной идеи, а оказывались материалом для художественных обобщений. Подтверждением высказанной мысли является, в частности, поэма «Каллы», написанная им в 1830-1831 годах. |
| Следующая (одинадцатая) духовная миссия была отправлена в Китай в 1830 г. под руководством генерального штаба полковника Михаила Васильевича Ладыженского. С этой экспедициею командированы были, для научных исследований в Монголии и Китае, астроном Г. Фусс, ботаник доктор А. Бунге 17 и инженер Кованько. В качестве врача при миссии состоял доктор П. Кирилов. Фусс и Бунге производили астрономические определения и нивелировку Гобийской степи. Первый напечатал результаты своих исследований в Записках Академии Наук: Memoires de l’Academie des Sciences de St. Petersbourg, YI serie, sciences mathem. et phys., I, p. 59–128. G. von Fuss, Geographische, magnetische u. hypsometrische Bestimmungen, abgeleitet aus Beobachtungen auf einer Reise in den Jahren 1830–1832 nach Sibirien u. dem Chinesischen Reiche. Фусс определив местоположения 35-ти пунктов между Кяхтою и Пекином. См. тоже: Mem. de l’Academie des Sciences de St. Petersbourg, VI serie, sciences mathem., physiques et naturelles, tome II, Bulletin scientifique, 3. Lettre de Mr. G. Fuss, datee de Kiakhta le 23 Sept. 1831; – и Recueil des Actes de la seance publique de l’Acad. d. sc. de St. Pemersbourg, 29 Dec. 1832, p. 65–75, Rapport de M. G. de Fuss. В Berghaus, Annalen der Erd- u. Volkerkunde, IX, 1834, p. 452 помещена статья: Barometrisches Nivellement u. Naturgemalde der Chinesischen Mongolei, von A. von Bunge. Статья эта переведена с русского. Немецкий перевод был сообщён А. фон Гумбольдту нашим государственным секретарём Сперанским, бывшим Сибирским генерал-губернатором. Русский же подлинник вероятно и не был напечатан. В том же томе названного журнала напечатано письмо Бунге из Урги от 19-го сентября 1830 г. Кроме того отрывки из путевого журнала Бунге были опубликованы в: Dorpater Jahrbucher. IV, 1835, р. 251, 341 seqq. Из этого журнала и из отчётов Фусса видно, что экспедиция проследовала тем же путём в Пекин, по которому прошёл Тимковский, т. е. по Дарханской и Аргалинской дорогам. Она выступила из Кяхты в конце августа и прибыла в Пекин 17-го ноября 1830. |
| (1830) В газете Le Furet напечатано известие из Пекина, что некоторый мандарин приказал побить палками некоторого журналиста. Издатель замечает, что мандарину это стыдно, а журналисту здорово. (1830) Переводчики – почтовые лошади просвещения. (1830) Зависть – сестра соревнования, следственно из хорошего роду. (1830) Критикою у нас большею частию занимаются журналисты, т. е. entrepreneurs, люди, хорошо понимающие свое дело, но не только не критики, но даже и не литераторы. В других землях писатели пишут или для толпы, или для малого числа. У нас последнее невозможно, должно писать для самого себя. Сии, с любовию изучив новое творение, изрекают ему суд, и таким образом творение, не подлежащее суду публики, получает в ее мнении цену и место, ему принадлежащие. Д. – говаривал, что самою полною сатирою на некоторые литературные общества был бы список членов с означением того, что кем написано. (1833) Грамматика не предписывает законов языку, но изъясняет и утверждает его обычаи. (1833) Не откладывай до ужина того, что можешь съесть за обедом. ——— L’exactitude est la politesse des cuisiniers. ——— Желудок просвещенного человека имеет лучшие качества доброго сердца: чувствительность и благодарность. (1834) Буквы, составляющие славенскую азбуку, не представляют никакого смысла. Аз, буки, веди, глаголь, добро etc. суть отдельные слова, выбранные только для начального их звука. У нас Грамматин первый, кажется, вздумал составить апоффегмы из нашей азбуки. Он пишет: «Первоначальное значение букв, вероятно, было следующее: аз бук (или буг!) ведю – т. е. я бога ведаю (!), глаголю: добро есть; живет на земле кто и как, люди мыслит. Наш Он покой, рцу. Слово (logos) твержу…» (и прочая, говорит Грамматин; вероятно, что в прочем не мог уже найти никакого смысла). Как это всё натянуто! Мне гораздо более нравится трагедия, составленная из азбуки французской. Вот она: Eno et Ikaël Tragédie Personnages. Le Prince Eno. La Princesse Ikaël, amante du Prince Eno. L’abbé Pécu, rival du Prince Eno |
|
|
