| Когда высказывали такое мнение, то разумели не собственно церковную историю Евсевия, но его хронику. Нужно сказать, что прежде составления церковной истории Евсевий издал в свет хронографию или хронику в двух частях. Первая часть заключала в себе очерк всемирной истории, расположенной по национальностям, в хронологическом порядке; этот очерк начинался азиатскими монархиями (включая и еврейскую народность) и заканчивался римским государством. Вторая часть содержала главным образом общие для всех государств синхронистическия исторические таблицы (почему и называлась «каноны» и разъясняла вопросы хронологические, причем указываемы были и главнейшие события всемирной истории. Оригинал этого труда Евсевия давно уже был затерян. Известна была лишь вторая часть в латинском, иеронимовом, переводе, но в последнее время отыскалась и первая часть (впрочем не в законченном виде) хроники Евсевия в армянском перевод (в этом же перевод найдена и большая часть второй книги Евсевия, известной прежде только по иеронимову переводу) 65 . Вот относительно этого-то труда Евсевия и установилось – было мнение, что Евсевий скомпилировал его на основами Африкана. Но в настоящее время это мнение оказалось не более, как легкомысленной иллюзией. Чем больше изучается хронография Африкана, тем больше открывается, в какой незначительной зависимости находился Евсевий от своего предшественника. Этим результатом наука обязана прежде упомянутому нами немецкому ученому Гельцеру. Гельцер в своем труде, посвященном хронографии Африкана, именно во втором томе (изд. в 1885 г.), ясно раскрыл, как много Евсевий превосходит Африкана. Это должно сказать как о первой, так и о второй части хроники Евсевия. В первой части Евсевий, указывая, где и в чем он не согласен с Африканом, подвергает этого последнего решительной критике. И неудивительно, Евсевий был много богаче источниками, чем Африкан. В этой части можно находить лишь самое небольшое влияние Африкана на Евсевия. Здесь у Евсевия так много нового по сравнению с Африканом, что последний явно отодвигается на второй план. |
| Но эти предварения, эта подпочва в высшей степени важны для понимания дальнейшего. И в связи с этим мне хочется закончить этот краткий обзор словами Ключевского, сказанными им как раз по поводу событий XVII века: «Россия – это неопрятная, деревенская люлька, в которой беспокойно возится и кричит мировое будущее». Очерк второй. Восемнадцатый век Московский период истории России кончился Петровскими реформами, выведшими Русь на путь исторической жизни из многовекового застоя. Но кризис Московской Руси назревал еще задолго до реформ. В XVII веке московским царям приходилось пользоваться услугами немецких наемников, более сведущих в «ратном деле», чем тяжелые на подъем московские стрельцы. Превосходство западной техники, еще не так заметное в XV веке, теперь давало себя чувствовать. Влияние более высоко тогда стоявшей польской культуры также медленно просачивалось несмотря на враждебные политические отношения с Польшей. (При царе Федоре Алексеевиче (1676–1682) польские нравы и польские книги были очень влиятельны при царском дворе.) Наконец, сам церковный раскол был вызван греческими и малороссийскими влияниями, ибо именно ориентация на греков и малороссов, более ученых, чем московское духовенство, послужило для Никона главным поводом к ревизии обрядов и церковных переводов. Влияние более высокого западного просвещения, западных нравов, более свободных, неудержимо стучалось в двери застывшей в полуазиатском сне Москвы. Идея русского священного царства, идея «святой Руси» как Третьего Рима, хотя не была отменена официально, но сгорела в кострах самосжигавшихся раскольников. При Михаиле и при Алексее уже появляются первые ренегаты московской культуры. Так, при Михаиле состоялся процесс некоего Хворостинина, утверждавшего, что московский народ «глуп» и что в Москве «не с кем жить». При Алексее в Швецию дезертировал посольский дьяк (секретарь) Григорий Котошихин, написавший затем пасквиль на московские нравы, которые он подвергал осмеянию. Это были, конечно, национально-культурные дезертиры Москвы, от которых выгодно отличались такие деятели, как Нащокин или Матвеев, уважавшие западное просвещение, но державшиеся в религиозном и бытовом отношениях московских нравов. |
| На составление Устава оказали свое влияние и необъятное (?!) море отдельных старых и позднейших распоряжений высшей власти по церковным делам и, наконец, нигде неписанные вековые обычаи, так или иначе влиявшие на механизм епархиальной жизни» (стр. 10–11). Свою задачу автор предполагает выполнить по такому плану: Исследование должно предваряться историческим очерком целого консисториального строя, в последнем моменте своего развития закрепленного Уставом Духов. Консисторий. Далее должен следовать подробный анализ отдельных статей I и IV-ro разделов и во 2-ой половине – разделов II и III-ro. Выработанный автором план почти вполне выполнен в самом сочинении. В т. н. введении представлен исторический очерк епархиального управления в Русской Церкви – указаны типы центральных органов епархиального управления. Однако же автором совершенно опущены устройство древнерусского прихода и административное значение монастырей. Далее с замечательною точностью и усердием сделано сравнение статей консисторского Устава с соответственными статьями Положения о губернских учреждениях (в разделах I и IV) и дов. тщательное указание разнообразных источников для статей II и III отделов. Очень жаль, что далеко не с такою тщательностью разработан отдел о епархиальном суде, составляющий конец сочинения. Получается такое впечатление, как будто автор оборвал свою дотоле тщательно веденную работу, чтобы поско- —200— рее её окончить. Может быть это произошло вследствие того, что автор допустил просчет в предоставленном ему времени для составления сочинения. Сочинение, при отмеченной неполноте, отличается логическою стройностью, обработанностью изложения и дов. достаточною начитанностью в источниках русского церковного права и литературных пособиях. Признаю его вполне удовлетворительным для присуждения автору степени кандидата богословия». б) Ординарного профессора А.П. Голубцова: «Определив в предисловии к сочинению свою задачу в смысле уяснения исторического процесса образования подлежащего его изучению юридического памятника, автор дает во вступительном очерке общий обзор древнерусского епархиального управления, в частности и преимущественно первоначального устройства консисторий, до появления их Устава. |
| В связи с этою особенностью рецензируемого сочинения, следует отметить его школьническую зависимость от пособий. Но достоинством работы о. В. Платонова является то, что он основательно изучил и использовал много хороших текстологических и экзегетических пособий, особенно известный труд Soden’a. В основном решении задач, вытекающих из поставленной темы, автор стоит вполне на верном и плодотворном пути, проложенном гипотезою проф. Μ.Д. Муретова. С этой стороны его работа не только не вызывает существенных возражений, но и заслуживает решительного одобрения». 26) О сочинении студента священника Покровского Феодора на тему: «Учение Анзельма и Фомы Аквината об искуплении». а) Заслуженного ординарного профессора А.Д. Беляева: «Сочинение священника Феодора Покровского распадается на введение, три части исследования и заключение. Во введении он дает «краткий исторический очерк учения об искуплении отцов и учителей Восточной и Западной христианской церкви до Анзельма» (I–LXXIV стр.). В первой части сочинения изложено по порядку, глава за главой, содержание сочинения Анзельма: Cur Deus homo (1–157 стр.). —179— Во второй части столь же подробно излагается учение об искуплении Фомы Аквината, раскрытое в первой книге третьей части его сочинения Summa totius theologiae. Часть третья посвящена критическому разбору учения Анзельма и Фомы Аквината об искуплении (348–456 стр.). В первой главе этой части указано «взаимное сходство и различие между учением Анзельма и Фомы Аквината об искуплении»; во второй главе дан «критический разбор учения Анзельма и Фомы Аквината об искуплении», указаны «недостатки и достоинства сего сочинения»; в третьей главе раскрыто «происхождение теории сатисфакции Анзельма и влияние схоластики на учение Анзельма и Фомы Аквината об искуплении». В заключении кратко обозначено «влияние учения Анзельма и Фомы Аквината об искуплении на раскрытие этого догмата в последующие времена». Уже из этого краткого обзора содержания сочинения священника Феодора Покровского можно догадаться, что оно имеет важное достоинство труда самостоятельного. Он ознакомился с учением Анзельма и Фомы Аквината об искуплении не по извлечениям, которые он мог найти в историях догматов и в специальных исследованиях об искуплении, как это есть даже и в магистерских сочинениях, напр., в диссертации Светлова, а по сочинениям Анзельма и Фомы Аквината, которые он изучил обстоятельно, а потому и учение их об искуплении изложил верно, полно, подробно, чего отнюдь нельзя сказать о богословах, черпающих это учение из вторых и третьих рук. Можно упрекнуть автора сочинения за то, что он уже слишком подробно, иногда и с повторениями, изложил учение об искуплении Анзельма и Фомы Аквината. |
| Я кончил. В заключение своей статьи считаю своим долгом сказать следующее. Я не специалист в области русской церковной Истории. Поэтому не выдаю своих суждений за непогрешимые. Да и писал я спешно, отрываясь от других работ, более близких моему сердцу. Для чего же я писал, спросит меня тогда читатель? Вот ответ на этот вопрос. С одной стороны, описываемый в настоящей моей статье рукописный памятник настолько интересен, нов, что подобного ему не найдется, может быть, ни в одном самом ценном русском книгохранилище. Ни один человек, коему близка наука и понятна цена старины, притом старины русской, не должен проходить мимо в подобных случаях с полным невниманием и хладнокровием. Он должен явить его мipy, дать возможность работать над ним людям, призванным к этим работам. В противном случае, он сделал бы непростительный грех против науки. Написав свой небольшой очерк, думаю, я избежал этого греха. Можно с уверенностью сказать, что долгое время, а может быть даже и никогда, этот важный исторический памятник не явлен были бы мipy, если бы и я прошел мимо его, не сказав о нем ни слова. Я стряхнул с него пыль веков и сделал, что мог. Большее пусть сделают люди сильнее меня. С другой стороны, своими очерком я хотел еще раз обратить внимание ученого мipa на Стоглав, этот замечательный и во многих отношениях ценный памятник. Он имеет значение и для историка, и для литургиста. Не говорю о его значении в борьбе с расколом. В данном случае его значение почти безгранично. От такого или иного взгляда на Стоглав во многих случаях зависит быть или не быть старообрядческого полемиста. Составляя этот очерк, я горячо в душе своей желал, чтобы кто-нибудь взял на себя труд дать окончательный ответ на вопрос о составе, подлинности и каноническом достоинстве деяний этого собора. В настоящее время уже много данных неоспоримых собрано по этим вопросам. Следовательно, и работать не особенно страшно. Будущему исследователю нужно будет изучить не только каждую главу Стоглава, но и каждую его строку. Некоторые главы заметно отличаются одна от другой по слогу и на- |
| 2) По библейской археологии студентам второго курса читано о древностях ветхозаветного культа и сообщены некоторые данные из области палеографии Библейского свитка. И. д. доцента по кафедре новой гражданской истории Але- —54— ксандр Мишин прочитал студентам Ι-го курса следующие отделы из истории средних веков: Внутренние причины упадка римской империи. Германцы и их переселение на римскую территорию. Политические учреждения древней Франции при Меровингах и Каролингах. И. д. доцента Николаем Туницким по церковно-славянскому и русскому языкам (с палеографией) и истории русской литературы студентам II курса прочитано: 1) церковнославянский язык и его фонетика; 2) история русского языка; 3) очерк славяно-русской палеографии; 4) методологическое введение в историю русской литературы; 5) русская литература до-монгольского периода; 6) русская литература первой половины 19-го столетия. И. д. доцента Федор Россейкин по кафедре древней гражданской истории предложил студентам I курса ряд чтений по истории древней Греции и Рима по следующей программе: Сущность и задачи исторической науки. История древней Греции. Обзор греческой историографии XIX века. Географический очерк Эллады. Индогерманские основы древнегреческой религии, культуры и гражданственности. Микенская эпоха по данным археологических раскопок. Гомеровский период. Социальный и политический строй гомеровского общества. Спарта. Своеобразные черты её государственной и общественной жизни. Основные факты её истории. Афины. Период царей и господство аристократии. Реформа Солона. Зарождение демократии. Реформа Клисфена. Эпоха греко-персидских войн. Афинская морская держава и торжество демократии в Афинах. Век ПериклА.Пелопонесская война и кризис демократии. Её —55— разложение Македонский период. Конец греческой независимости. Эллинизм. История Рима. Географическое строение Апеннинского полуострова и его население. Родство италиков с греками. Источники начальной истории Рима. Лациум и начало Рима. Древнейший общественный и государственный строй. Религия и культ. Реформа Сервия Туллия. Отмена царской власти. Сенат, комиции и республиканская магистратура. |
| Надеждин. Исследование о скопческой ереси 1845. Эта книга, изданная по распоряжению министерства внутренних дел, была напечатана лишь в небольшом числе экземпляров и не распространена в публике. Еще прежде было составлено, по распоряжению того же министерства, менее полное сочинение о скопцах г. Даля, но не окончено. Сочинение Надеждина представляет много интересных данных о секте, сведения о которой очень мало распространены, но сколько-нибудь полный очерк скопчества в России эта книга может представить лишь сопоставленная с тем, что писалось о том же предмете гр. Толстым, Кельсиевым (о тульчинскях скопцах), Максимовым (о закавказских), в духовных журналах, и т. д. и в особенности Мельниковым в статье Белые Голуби. Надеждин. О заграничных раскольниках (в Сборнике Кельсиева). Автор сам ездил по местностям, которые описывает, хотя и не по всем. Ведя беседы с лицами, не подозревавшими иногда в нем правительственного чиновника, он мог узнать многое, что иначе было бы скрыто от него. Дознанное этим путем, он употребляет однако не с тем, чтобы представить раскол перед правительством в настоящем свете, а развивает систему запугивания власти мнимой политической опасностью со стороны раскола, систему, которую конечно не создал г. Надеждин, а заимствовал у высшей администрации того времени, когда с истинным характером раскола вовсе не были знакомы. Николаев. Очерк происшествий в поповщине с 1846 г. (в Чтениях И. М. О. И. 1865, III). Труд очень необширный, хотя статья и сделана объемистой, благодаря документам, приложенным к ней и представляющим неоспоримый интерес. Что написано самим г. Николаевым – отзывается той желчностью изложения, которая не говорит в пользу автора и мешает внимательно прочесть его труд до конца. Статья, впрочем, отнесена в отдел Смеси и получила значение только благодаря документам, приложенным к ней. Нильский. Несколько слов о расколе. Брошюра, имеющая целью доказать несостоятельность мнений г. Щапова о политическом значении раскола. Выводы её решительно не выдерживают критики, и тщетное борение против истины со стороны автора, знающего и начитанного, вызывают вопрос: какие причины побудили его восставать на то, что так ясно и убедительно? Автор старается доказать, что не социальные и гражданско-исторические, а именно церковные вопросы лежат в основе раскола. Едва ли кто-нибудь станет серьезно доказывать неверность такого воззрения в настоящее времи. |
| Одним из тех, кто первым занялся научной обработкой славянской части Синодального собрания, был Вукол Михайлович Ундольский (1816–1864) , некоторые из трудов которого уже упомянуты выше. За свою короткую жизнь им было осуществлено немало библиографических трудов. Одним из них является Очерк славяно-русской библиографии , наиболее полный из сделанных в XIX b. хронологических сводов кириллической печати, не потерявших своей актуальности до сих пор. В 1842 г., через два года после окончания МДА, В. М. Ундольский поступил на службу в Московский главный архив Министерства иностранных дел на должность библиотекаря, а в 1848 г. перешел в Московский архив Министерства юстиции, где трудился до своей кончины в 1864 г. В 1845 г. он избирается в члены Общества истории и древностей российских, а с 1847 г. становится библиотекарем ОИДР. С этого времени он принимает активное участие в издании Чтений ОИДР и Временника ОИДР, ставших с середины XIX в. важнейшими продолжающимися изданиями по археографии и библиографии славянской рукописной и печатной книги. В НИОР РГБ хранятся два именных фонда В. М. Ундольского. Первый из них (Ф. 310) содержит более полутора тысячи рукописей (всего 1704 единицы хранения) . Это – коллекция памятников славянской и греческой письменности, ранние из которых относятся к XI в. Большая их часть была приобретена у собирателей и книготорговцев, в том числе из старообрядческой среды. Второй (Ф. 704) – личный архив В. М. Ундольского, включающий его переписку и неизданные библиографические труды, относящиеся к истории славянской книги. Собрание В. М. Ундольского можно назвать универсальным по тематике, ведь научные интересы его владельца охватывали множество тем – от начальной славянской хронологии и богослужебного пения до определения полного объема старопечатной славянской книги. В этом смысле его высказывание, предваряющее наш текст, приобретает особый смысл. Можно смело сказать, что эрудиция и энциклопедичность познаний В. М. Ундольского позволили ему начать работу по библиографической обработке Синодального собрания на основе систематической классификации. Первая часть этого труда, касавшаяся догматических текстов и творений отцов Церкви, была передана для публикации редактору Чтений ОИДР О. М. Бодянскому (1808–1877) в 1848 г. Второй большой его фрагмент, опубликованный уже после смерти автора, включил в себя библиографическое описание самого главного и самого первого раздела славянских рукописей Синодального собрания – «Священное Писание» . На страницах этого издания мы находим первое научное описание Геннадиевской Библии, а также описание Толковой Псалтири преп. Максима Грека (1470–1556) с его предисловием-обращением государю Великому князю Василию Ивановичу . Невозможность продолжения публикации описания славянских рукописей Синодального собрания так огорчили В. М. Ундольского, что, несмотря на просьбы друзей и коллег, он, приостановив свой труд после 1848 г., так и не вернулся к нему до своей кончины. |
| 1136 Как отмечает Б. А. Успенский , на особое произношение еров во время богослужения указывают древнерусские кондакари – певческие рукописи с особым растяжным письмом, при котором повторение букв соответствует тянущемуся гласному при пении. Учёный обнаружил, что в кондакарях еры при растяжении могут переходить в тянущиеся о, е и чередоваться с ними. Так, в Кондакаре 1207 года: Яаарость.е.еь (Ярость); в Троицком кондакаре начала XIII века или, возможно, конца XII столетия: ставилъ.оъъ.ъъъ (ставилъ), доухъ.ъ.ъ.ъо.ъ.ъ. (доухъ) и т. п. Считается, что искусственное произношение еров отразилось в ряде древнейших рукописей в виде написания буквы о вместо ъ: кото вместо къто (Изборник 1073 года, Бычковская Псалтирь XI века), источьнико вместо источьникъ (новгородская Минея служебная 1095–1096 годов); буквы е вместо ь: ковечегъ вместо ковъчегъ (там же), а также в обратных заменах буквы е на ь: извлечь вм. извлече «извлек» (там же) и буквы о на ъ: гръзна вместо грозна (Минея П.П. Дубровского XI века). 1137 Это обстоятельство позволяет считать термин «староистинноречие», принятый у исследователей древнерусской музыки вслед за Д. В. Разумовским и В. В. Металловым для раннего периода XI–XV вв. и подразумевающий одинаковую практику произношения и пения еров, неточным и упрощающим более сложную ситуацию. Так, у И.А. Гарднера читаем: «Разумовский и последующий ему Металлов делят первую эпоху, основываясь на филологических данных, на три периода, первый из которых является периодом „старого истинноречия“. В этом периоде полугласные ъ и ь ещё произносились в разговорной речи и потом могли быть выпеваемы, так как над ними стоят певческие знаки. Выпеваемый текст не отличался от выговариваемого» (Гарднер И.А. Богослужебное пение Русской Православной Церкви. Т. 1. Нью-Йорк, 1978. Репринт: СП, 1998. С. 178). Сам Металлов (Металлов В., прот. Очерк истории православного церковного пения в России. М., 1915. Репринт: ТСЛ, 1995. С. 54. Примеч. 1) исходил из лингвистических сведений Ф.И. Буслаева (Опыт исторической грамматики русского языка. М., 1858 [и переиздания под заглавием: Историческая грамматика русского языка]. С. 39–41, 28, 29), устаревших после появления исследований А. А. Шахматова (Очерк древнейшего периода истории русского языка. Пг., 1915. Репринт: М„ 2002. С. 208–209, 254–255, 268–270, 393–395, 414–415). |
| Внимательный слушатель, вероятно заметил, что речь наша почти исключительно ведется о развитии общей церковной истории, т. е. церковной истории иностранной – греческой, латинской и т.д., начиная с древнейших христианских времен. Мы имели дело с именами, более или менее известными у нас по части разработки именно этой отрасли церковно-исторических знаний. Но почему же мы пропустили имена многих видных деятелей в разработке отечественной церковно-исторической науки? Не оттого ли наша картина или очерк и вышли бедны, бледны и не слишком отрадны, что мы, говоря об одних деятелях церковно-исторической науки, прошли молчанием других? Совершенно справедливо. Но мы умышленно так поступили и не видим в этом ошибки. По нашему мнению, мерилом развития нашей науки служат успехи ее в области общей церковной истории или иностранной, древней и новой, а не отечественной. Изучение этой последней не может быть безошибочным мерилом преуспеяния церковно-исторической науки в данной стране. Потому что нет такой страны христианской, где отечественная церковная история не была бы предметом более или менее ревностного изучения. Не то видим по отношению к общей или иностранной церковно-исторической жизни. Не все народы отдаются ее изучению, а только самые культурные народы. Нужно много благоприятных условий, чтобы какой-либо народ от изучения своей родной истории перешел к изучению не своей истории и достиг здесь известной степени совершенства. Но будем говорить исключительно о нашей стране. Изучение отечественной истории у нас, как и везде впрочем, и легко, и удобно. Все книги под руками, все они разгнуты и читать их можно без затруднения. Совсем в других условиях находится ученый, принимающей на себя труд исследовать чужую церковно-историческую старину. Книги писаны на других языках или их наречиях, часто трудны для понимания. Нередко недостаточно знать один, или два-три языка, чтобы с успехом обследовать чужую старину (например, древне-христианскую жизнь), а нужно знание чуть не дванадесяти язык. |
|
|
