| В школе её любимыми предметами были физика и математика, потому что считает она, это честные и доказуемые науки, в них царит справедливость, качество, которое она всегда ценила больше всего. Математика приводит в порядок ум, развивает нравственность, и гордыню с человека сбивает. Если ошибся в вычислениях, ошибка налицо, доказуема, можно её поправить и идти дальше. А уж если ошибка в гуманитарных вещах, оценочных, есть риск гордынно стоять на своём и никаких увещеваний не услышать. Подумала она, подумала и поступила на физфак Одесского Университета, после окончания которого преподавала физику и математику. И как же эта профессия пригодилась ей в жизни. Вот и сейчас, как только её сыновья поступят в институты, Ирина Борисовна часть времени уделит своей прежней профессии и бесплатно будет готовить малообеспеченных детей из своего прихода в институты… По стопам своего отца (напомню, он был директором института теплофизики) пошёл и Игорь. Единственный на потоке он получил красный диплом. В институте он пришел к вере… через изучение второго закона термодинамики. С обращения к Богу, к вере у супругов начались неприятности: они вошли в киевский круг православных людей, за которыми велась слежка, так как они активно занимались распространением самиздатской литературы, в том числе и духовной, которую друзья доставляли им из Москвы и Ленинграда. Очень скоро их зацепило КГБ. А тут ещё случилась ссылка Сахарова в Горький. Независимо от того, - замечает Ирина Борисовна, - как мы к нему относились, сам факт ссылки под домашний арест без суда и следствия с мотивацией «по просьбе общественности», был основанием написать протестующее письмо в Кремль. Письмо это попало в самиздат. К ним потянулся инакомыслящий народ. В доме Игоря они получали грамотную юридическую консультацию, в чём Игорь к тому времени очень даже поднатарел. Расплата властей сказалась быстро: Игоря уволили с работы научного сотрудника. Но у него был прекрасный тыл. Мудрый отец его считал, что мальчик, который хочет стать физиком, не должен проводить свои летние каникулы как профессорский ребёнок в праздности. Он отправлял его каждое лето подмастерьем к рабочим. Так Игорь стал токарем, слесарем самого высокого шестого разряда, фрезеровщиком, ювелиром, стеклодувом… Проблемы, как прокормить свою семью, у него никогда не было. |
| А в космосе просто стираются все полутона, и все очень контрастно, очень ярко. Не зря на космонавте или астронавте в скафандре всегда есть позолоченного цвета светофильтр. На этот свет невозможно смотреть незащищенным глазом. Мы используем иллюминаторы только со специальным покрытием – золотистым напылением. И светопропускание, чтобы вы знали, всего лишь пять процентов. И этого более чем достаточно. Это защищает нашу роговицу от ожогов, потому что, если светофильтр вовремя не закрыть, ты в несколько секунд получишь ожог, как если бы смотрел на сварку. О чем это говорит? О том, что космос не только яркий, но еще и опасный. Он говорит человеку, что люди земные должны жить на земле. А он принимает только профессионалов, готовых к этой работе. Я думаю, достаточно. – Да, спасибо. Я, кстати, хочу сказать всем присутствующим, что вы можете смело задавать вопросы. У нас есть небольшие подарочки для тех, кто будет это делать. Мы будем дарить фотографии Валерия Ивановича с его автографом. И, кстати, все, кто потом с этой фотокарточкой подойдет к стенду «Вольный Странник», получит скидку, если захочет что-то приобрести. Мы продолжаем дальше. Получается очень здорово, что в книге использованы не просто фотографии, а именно рисунки, потому что наш человеческий глаз просто не смог бы всего этого увидеть, даже если бы и захотел. Книга – это мостик между детьми и родителями – Хочется расспросить автора книги. Скажите, пожалуйста, ведь ваша книга, насколько я понял, представляет собой не просто повествование. В ней есть еще какие-то задания для детей. Расскажите об этом поподробнее. В книжке есть интерактив, 29 заданий. Они очень разные: на «подумать», на «вспомнить о прочитанном» М. Агапина : – Да, в книжке есть интерактив, 29 заданий. Они очень разные: на «подумать», на «вспомнить о прочитанном». Во-первых, так лучше запоминается информация. Во-вторых, современным детишкам с интерактивом всегда веселее. – Насколько эти задания будут интересны еще и взрослым? И в продолжение этого еще один вопрос: для кого эта книга? Для детей, для взрослых, для школьников, для студентов? Или для всех? |
| – Фактически не могли завести или не хотели? – У них не получалось. – Как он оценивал этот факт? " Я - безбожник " . Издательский плакат журнала «Безбожник у станка». 1924. – Он его оценивал с точки зрения влияния религии в обществе. Для него это социальный факт. Как для атеиста, для него тут нет проблемы. Это не чудо, естественно. Это то, что производит на крестьян впечатление чуда, и то, что ставит под вопрос религиозную политику. Поэтому он говорит, что необходимо изучать историю религии и современную религиозную ситуацию. Ненормальная наука – Какие вообще сегодня существуют подходы к изучению советского религиоведения? – Есть несколько неадекватных подходов к тому, что происходило в советское время в религиоведении. Первый, характерный для части верующих, – что это был сплошной атеизм, поэтому там по определению не может быть ничего хорошего и достойного для изучения. Это наши враги, которых надо лишь побыстрее забыть. Другой подход, который можно назвать либеральным, считает, что это была сплошная идеология, поэтому там тоже по определению не может быть никакой науки. В крайнем случае, могут признавать, что были отдельные люди вроде Сергея Сергеевича Аверинцева, которые противостояли системе – либо скрытым, либо открытым образом. Но в самой системе ничего хорошего не было и не могло быть. И есть еще третий подход, который говорит: ну что вы, это была нормальная наука. Конечно, там были отдельные перегибы, идеологи и бюрократы портили жизнь, но это не мешало ученым заниматься наукой. Ведь создали целую систему кафедр, многие религиоведы были вписаны в международные научные структуры, среди них были выдающиеся ученые. Например, Сергей Александрович Токарев. Он был искренним марксистом, вписанным в систему, при этом занимался своим научным делом и даже порой вступал с системой в конфликты по причине идиотизма начальства. Губельман выступает в Москве 1 мая 1926 г. – Третий вариант верный? – Нет. Все три подхода необходимо отставить, чтобы добраться до того, что же там на самом деле происходило. Они, понятное дело, могут в чем-то между собой пересекаться, как-то между собой взаимодействовать, но эти три взгляда – определяющие. Тем не менее, все они не вполне адекватны. |
| — Даже в самой однообразной работе есть свои плюсы. Я, например, сейчас понимаю, что если б я тогда, будучи токарем, умел молиться, эти мои фасочки были бы как четочки. Очень монашеское занятие! — Вопрос престижности работы, престижности компании, в которой трудишься, достоин того, чтобы ему уделять внимание? — Вопрос престижа в обществе — очень тонкий. Он специально формируется. Название «менеджер» вроде бы такое престижное, но за ним ничего особенного не стоит, кроме офисной работы. И зарплаты тоже очень разные. Есть четыре профессии, представители которых, по статистике, наиболее счастливы в работе, потому что она для них напрямую связана со служением. Это врачи, учителя, военные и священники. Престижной в современном понимании ни одну из этих профессий, как вы догадываетесь, назвать нельзя. Вот и делайте выводы... Хобби — Ситуация, когда человек смиряется с неинтересной работой и, в качестве компенсации, ищет себе интерес вне трудовой деятельности, — нормальный? — Абсолютно. Неслучайно XX век с его массовым производством и человеком-винтиком, стоящим на конвейере, и породил такую штуку, как хобби. Скажем, если ты делаешь что-то исключительно головой, то очень полезно что-то делать руками! Сейчас весна — можно делать скворечники. Я недавно себе сделал книжный шкаф. Сейчас дверку приставляю. Для меня это было крайне важно. У меня была жуткая депрессия: ничего не хочу, никого не могу видеть, молиться не могу. Я поехал на строительный рынок, увидел там циркулярную пилу, которая стоила всего две тысячи. В итоге я «страшные» деньги потратил и купил себе аж три электроприбора: пилу, лобзик и фуганок (электрический рубанок). Давно мечтал! Целую неделю я строгал эти доски, мы с женой обсуждали, творчески придумывали, как и что сделать — и это наши отношения еще укрепило. Замечательно! В результате я пришел в себя. — Значит, если ты на своей сугубо умственной работе не получаешь выхода каким-то своим способностям, остается желание что-то поделать руками — занимайся после работы тем, что эту потребность удовлетворяет? |
| Были и жалобы на меня в Центральный Комитет, приезжали, разбирались. Я говорю им: «Стыдно мне за таких коммунистов. Партийный билет носит в кармане, а весь изворовался». Сколько жулья, и ведь члены партии… Теперь говорят, что партийные работники ни черта не делали. Нет, были и такие, которые много работали на пользу дела, но такими были не все. А очень много было таких, как нынешние руководители, карьеристов, у которых не было никаких убеждений. Это 1943 год, бабушка с двумя детьми вернулась из Северного Казахстана в Казань к деду. Он начальник цеха электролиза – один мужик на полтораста женщин. Четыре раза просился на фронт, но не отпустили, делать приборы для боевых самолетов было важнее. Завод перевезли из Москвы в 1941 году всего за месяц, вентиляции толком нет, от электролизных ванн ядовитые испарения, дед там круглые сутки. Хорошо, если в неделю раз дома переночует. Мой отец, которому 15 лет, в соседнем цехе работает токарем. Конца войне еще не видно, и на этой фотографии моя партийная бабушка очень похожа на свою богомольную мать Наталью Степановну. Когда я обдумываю все наши дела и все делишки, все, что было хорошо и что было плохо, понимаю, что все-таки достижения были. Их не сотрешь с лица земли. Семьдесят лет не напрасно прошли. Я, конечно, за перестройку. Но ее надо делать постепенно, десять лет или даже пятнадцать, а не вот так, с кондачка. Ты сам видишь, каково было мое отношение ко всем этим безобразиям, к этому жулью, которое партбилетами своими только прикрывалось, чтобы воровать и ничего не делать. И все-таки я за партию. Она должна быть, должна работать, наводить настоящий порядок. Вот что заставило меня уйти из аппарата, где я бумажки перекладывала. А поэтому я остаюсь коммунистом. Ты согласен со мной? Ты оправдываешь мое жизненное назначение? Все лучшее, что было в моей бабушке – трудолюбие, скромность, нестяжание и вместе с тем здравую расчетливость, даже прижимистость, позволявшую иметь сбережения и на них помогать ближним – она вынесла из своего крестьянского детства и сохранила, вступив в партию и сделав советскую карьеру. Ясная память (цены двадцатого года, расписание поездов тридцатого, телефоны сорокового…) и неослабевающий интерес к жизни делали ее живым собеседником и в девяносто, и в сто лет, несмотря на все болезни, на потерю зрения. |
| Полагаю, что кроме воспитанников Миссионерского института в Образовательную Миссионерскую общину будут входить многие отроки и юноши из разных званий, которые или будут признаны недовольно способными, или не изъявят желания проходить полный период учения в институте. От них требовали бы только знания важнейших излагаемых в Катихизисе истин христианских и Священной истории. Впрочем, они читали бы, как и все братья Миссионерской общины, Святую Библию на языках славянском и русском. Но, может быть, между ними нашлись бы способные учиться аптекарскому искусству. Разнообразия неизбежны и даже весьма полезны – кто что может принять, то бы и принимал, тем и работать учился бы. В других оказалась бы и способность, и охота к художествам; из них делали бы одного токарем, другого столяром, третьего плотником, кого сапожником, кого портным, кого каменщиком и печником, кого кузнецом, кого скотником, кого земледельцем, кого поваром, кого хлебником, кого садовником, а иные и не одним художеством завладели бы. Все это в кругу миссионерской службы имело бы употребление и высокую цену. Художников и наделять надлежало бы орудиями и снарядами, свойственными художеству каждого. А что касается до воспитанников, прошедших полный период учения, снабжали бы их разными книгами, и при выпуске из института каждого из них епископ в торжественном напутствовании соборным молебствием благословлял бы полною Библиею на языках славянском и русском с примечаниями, потом каждый получил бы святую Библию и на языках оригинальных, комплект систем по всем наукам, словари и грамматики по всем языкам, каким кто обучался, и все эти книги выдавались бы новые, а те, по которым они учились, оставались бы в институте для дальнейшего употребления. Кроме сего надлежало бы с самого вступления их в институт домогаться, чтоб каждый к окончанию учебного периода успевал бы из подарков епископа, начальника обители, инспектора, профессоров и посетителей составлять для себя полное собрание образцовых сочинений на разных языках, для которого примерное начертание по некоторым частям предположено мною и легко может быть усовершенствовано. Но чтобы сии прекрасные книги не были ими замараны и растеряны в продолжение двенадцати лет. Для отвращения сей неприятности надлежало бы всякому частному попечителю, как только воспитанник получил бы подарок, того же дня вечером, после вечернего молитвословия, уносить к себе пожалованную книгу и поставлять в шкафе, в котором каждый воспитанник имел бы особую полку для своей библиотеки. Попечитель мог бы иногда на краткое время и выдавать воспитанникам эти книги для чтения, но вскоре опять отбирал бы и хоронил бы в шкаф. |
| – Не мучайтесь так о подруге. Здесь умирают слишком часто, чтобы позволять себе так реагировать на смерть. Переключите мысль на другое. Например, на вашу семью, там, на воле. Остался кто-нибудь? – Дети… Родители… Муж взят. – Так вот. Я работаю за зоной. Пишите письмо. Опущу в ящик. Получат. Возможность послать маме письмо, не имея в качестве соавтора ярославского цензора! Это уже чего-нибудь стоит… И я усеиваю два крохотных блокнотных листика микроскопическими буквами, чтобы больше уместилось. Блокнот, из которого девушка вырвала эти два листика, сунув его обратно довольно небрежным движением в карман, кажется мне настоящим чудом, как будто она вынула из кармана горсть бриллиантов. И так небрежничать с такой вещью! Окончательно захлебываюсь от изумления и восторга, когда моя благодетельница с такой же небрежностью дает мне конверт… Настоящий конверт с маркой! Я все еще не верю счастью и отдаю ей готовое письмо с таким чувством, с каким, наверно, потерпевшие кораблекрушение бросают в море бутылки с мольбой о помощи. Эта двадцатидвухлетняя Аллочка Токарева из лагерного этапа (статья КРД – срок 10 лет), почувствовавшая ко мне симпатию, была в течение всего месяца, проведенного мной на владивостокской транзитке, моим добрым гением. Она очень тактично и доброжелательно вводила меня в новый для меня мир, обучала лагерному «savoir vivre». – Когда будут всякие документы на вас заполнять, – учила она меня, – говорите, что вы до филологического учились на медицинском и дошли до четвертого курса. – Зачем? – поражалась я. – Если на Колыме понадобятся медсестры, это ваше медицинское образование могут вспомнить. Будете медсестрой… В помещении. Не на кайловке, не на лесоповале… – Так ведь это ложь! Я ведь все равно не смогу работать медсестрой… – Чего там не смочь! Людям еще лучше, если порядочный человек на такой работе. Будете доходяг спасать. Взяток брать от них не будете… – А лечить? – Не смешите… В лагере лечат одним – освобождение от работы на день-два… – Не могу врать… – Надо научиться… |
| Несмотря на то, что и в мужской и в женской зонах была масса народа, знакомых «по воле» почти не было. Те, кто встретил хотя бы земляков, считались счастливчиками. Из Казани в этом этапе был смешной молоденький татарский поэт, бывший детдомовец, избравший себе увлекательный псевдоним – Гений Республиканец. Но за то, что он из Казани, я прощала ему даже этот псевдоним. Часами мы с ним стояли у разделяющей нас проволоки, без конца перечисляя казанские фамилии. Просто фамилии. Как заклинания. Как подтверждение того, что они не приснились мне, все эти ученые, поэты, партийные работники. Что на свете живут не только жандармы, «придурки», вохровцы и доходяги. Судьба этого мужского этапа была трагична. Их очень быстро, не дав оправиться после поезда, стали грузить на пароход для отправки на Колыму. От транзитки до порта надо было идти пешком сколько-то (порядочно!) километров. В день этапа произошла какая-то задержка с выдачей хлеба, и мужчин погнали голодных. Пройдя несколько километров по солнцепеку, они стали падать, а кое-кто и умирать. Остальные тогда сели на землю и заявили, что, пока не выдадут хлеба, они дальше не пойдут. Организованные протесты случались нечасто среди привычных к дисциплине заключенных – бывших коммунистов. Охрана и конвой обезумели. С перепугу наделали много лишнего. Они толкали мертвых сапогами по методу лекарей бравого солдата Швейка («Уберите этого симулянта в морг!»). Они убили несколько волочивших ноги людей «при попытке к бегству». А остальных все-таки пришлось вернуть на транзитку еще на неделю. Как всегда после взрыва репрессий, стали немного подкармливать. Участились те самые смертоносные «пирожки», баланда стала гуще. Пирожки эти, как теннисные мячики, летали через проволоку, потому что наши милые товарищи все хотели отдать их нам, а мы не брали, перебрасывали обратно, уверяя, что очень сыты. Аллочка Токарева, у которой завязался пламенный роман с одним парнем из Харькова, простаивала у проволоки целые ночи напролет. Глаза ее горели фанатичным блеском. От ее лагерного благоразумия не осталось и следа. Она готова была, если надо, броситься с кулаками на «начальника колонны» – самодержицу Тамару. Но та смотрела очень равнодушно на «эту беллетристику». Никакой серьезности она не усматривала в платонических излияниях у проволочного заграждения. |
| Что же всего хуже, так это то, что все эти украшения ни к чему не прикреплены, а как будто висят в воздухе. Ведь это, положительно, смешно, и каждый может заметить неестественность подобных украшений. Когда в действительности украшаешь какой-нибудь предмет, например, растениями, то непременно их прикрепляешь к этому предмету; точно так должно быть и в архитектурном искусстве. У нас оно совсем ничего не двинулось вперед от отжитых времен, и господа архитекторы об этом и не думают совсем, а только стараются, как бы поверней снять на кальку с прежних произведений и перевести их в увеличенном виде, да и некогда им позаботиться об этом: они, по большей части, находятся на чиновнической службе да наполняют время составлением смет. Во время же ученья только изучают с оригиналов разнообразные стили разных народов, уже отживших свое время и много сделавших для своей памяти. Вот эти-то образцы и повторяются в нашей христианской архитектуре, а ведь Христос принес на землю новую, простую и естественную жизнь, так поэтому и нам, живописцам и архитекторам, следует вырабатывать простоту и естественность в искусстве, и, когда мы достигнем этого, в разнообразии красот и конца не будет. Но тогда ведь придется вырабатывать много совершенно новых оригиналов, Филипп Григорьевич? А легко только сказать «вырабатывать», а выработать-то их очень трудно. Без труда, говорят, не поймаешь и рыбки из пруда. Впрочем, особенного труда не будет, если энергично приняться за это дело и вести его постепенно. Сначала, например, начать выработку шаблонов, т.е., дать им естественный смысл. У нас в шаблонах существуют только платик, валик, ложка, полувалик, и из этого вырабатываются все шаблоны; эти все украшения взяты со столярных работ, дошедших до нас в каменных произведениях; к сожалению, эти формы повторяются не только на ровных частях, где работал рубанок, но и в арках, колоннах с капителями и базах, работанных на станке токарем, и повторяются до сих пор неизменно. Андрей Афанасьевич начал прохаживаться по комнате и задумался, как бы проверяя слова Филиппа Григорьевича. |
| Не знаю, жив ли теперь этот дедушка Афанасий с далекого Урала, но дивные рассказы его хранил я все эти годы в памяти, пока не нашел удобного времени записать их. Не остави меня Юбилейная награда к пятидесятилетию победы над фашистской Германией нашла ее в Снетогорском монастыре, в небольшой тихой обители, недавно открывшейся на берегу реки Великой. Нашла и потерялась где-то в келье старицы. И лишь воспоминание, которое медаль принесла из далеких лет, на какое-то время всколыхнуло душу, растрогало сердце. Тронуло и опять ушло. Словно прибрежная волна, с шумным плеском омывая камни, захлестнула, омочила их и отпрянула назад. Тихо, мирно в душе старицы. Медленной поступью идет матушка Гавриила на молитву в храм, устремив свой взгляд в землю, как бы никого и ничего не замечая. Годы и болезни согнули ее спину, земля стала ближе. «Земля еси и в землю отыдеши», — скажет она себе в душевной печали по Боге, смиряясь со всеми невзгодами, негодами и немощами — своими и чужими. Странники и пришельцы мы на земле сей, ничего не возьмем с собой, кроме дел. Эти грустные мысли приходят ей не только в наступившем посту, но все чаще с каждым днем наступающей старости и особенно с принятием монашеского пострига, великой схимы. Внутренне озарилась ее душа от нашедшей благодати Святого Духа, растаяла в умилении и от благодарных чувств к Богу, Его безконечной любви к падшему роду человеческому. Часто слезы текут из ее глаз. Сутулясь, слегка прихрамывая, она идет на послушание читать Псалтирь, и это радует ее душу. С юных лет, молясь Богу, она не расставалась с Ним никогда, стойко переносила все испытания. Бог хранил ее, помогая нести жизненный крест. В молодые годы она работала токарем на одном военном заводе в Горьком. Быстро и качественно выполняла заказы Родины, за что снискала уважение начальства, но и нажила себе немало завистников по работе. Завистников раздражало ее трудолюбие, скромность и религиозность. Понимал ее только мастер, Виктор Александрович. Он происходил из семьи раскулаченных, верил тайно. Однажды Виктор подошел к Лиде (так звали матушку Гавриилу в крещении) и спросил ее: «Лида, а скоро какой будет церковный праздник?» Не ожидая такого вопроса, девушка смутилась, но ответила ему. С тех пор она осмеливалась отпрашиваться у Виктора на каждый церковный праздник. Мастер опускал Лиду на свой страх и риск. Время было военное, за нарушение трудовой дисциплины наказывали сурово, можно было ожидать всего. |
|
|
